Книга: Звезды в твоих глазах
Назад: Предисловие переводчика
Дальше: Часть III

Часть II

7

Мы направляемся на запад, и скучные фруктовые сады сменяются девственными предгорьями, густо поросшими сосняком. Когда мы съезжаем с автострады, извилистую дорогу наверх, в леса национального парка, обступают серые гранитные скалы. Резные деревянные указатели с нанесенными на них белой краской буквами указывают путь к различным достопримечательностям, каждый из них снабжен расстоянием и необходимыми деталями:

ТРОПА К КАНЬОНУ, 6 КМ.

ДЛИТЕЛЬНОСТЬ МАРШРУТА 3,5 ЧАСА.



ПРОХОД К СКИПЕТРУ, 4 КМ.

ОРУЖИЕ ЗАПРЕЩЕНО.



ОЗЕРО БЛЭКВУД, 10 КМ.

ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ ЗАПРЕЩЕНЫ.

РАЗВЕДЕНИЕ КОСТРОВ ЗАПРЕЩЕНО.

ДЛЯ НОЧЕВКИ НЕОБХОДИМО РАЗРЕШЕНИЕ

НА ПРЕБЫВАНИЕ СРЕДИ ДИКОЙ ПРИРОДЫ.

И наконец, место нашего назначения:

ТУРИСТИЧЕСКИЙ ЛАГЕРЬ «МЬЮИР», 2 КМ.

ДЛИТЕЛЬНОСТЬ МАРШРУТА 1 ЧАС.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ ПАРКОВОЧНОЙ ЗОНЫ

КОЛЕСНЫЙ ТРАНСПОРТ ЗАПРЕЩЕН.

Погодите, как это?

– А вот и мы, – говорит Рейган, вписываясь в поворот.

Я откладываю в памяти автобусную остановку линии Хай-Сьерра и думаю, по этой ли дороге мне придется ехать, чтобы попасть на звездную вечеринку в Кондор Пик.

В конце каменистой подъездной дорожки расположилась выложенная булыжником парковочная зона. На ней стоит около дюжины машин, в основном премиум-класса. Перед нами открывается открытое пространство, от которого уходит в густой лес деревянная лестница. Рядом с ней еще один знак, гласящий, что эта тропа представляет собой частную собственность и предназначена исключительно для гостей турбазы. Те, кто намерен ею пользоваться, должны заполнить бланк и положить его в закрытый ящик. Дороги за парковкой нет.

– Возьмите все необходимое, – говорит Рейган, – если, конечно, не хотите без конца бегать к машине и обратно. Возвращаться потом, конечно, будет здорово, но тропа к лагерю идет вверх.

– Мы пойдем к базе пешком? – спрашиваю я, глядя на указатель. – Два километра?

Рейган устало смотрит на меня:

– Не начинай, Эверхарт, я предупреждала тебя о трудностях похода.

Честно говоря, я даже не расстроена, просто все это неожиданно, не более того.

– Я не…

– А сколько это – два километра? – спрашивает Бретт.

– Ерунда, – лучезарно говорит ему Рейган.

– Чуть больше мили, – уточняю я.

– Круто, – отвечает он, но улыбается при этом не мне, а Рейган.

А та улыбается ему в ответ:

– Проще простого, как два пальца…

Почему они так широко улыбаются? Я что, пропустила какую-то шутку? Теперь они отбивают друг другу пять – достаточно сильно, чтобы услышать шлепок ладоней. Как же это… глупо. Леннон поворачивает в мою сторону голову, и хотя челка его черных волос закрывает один глаз, единственная поднятая вверх бровь недвусмысленно говорит, что он тоже осуждает этих идиотов, отбивающих пять.

Впрочем, не исключено, что он осуждает и меня.

Мы все заполняем у информационного стенда туристические регистрационные карточки, чтобы администрация знала наши имена и ближайших родственников на тот случай, если кто-то погибнет или пропадет без вести. А когда Бретт и Леннон вытаскивают из грузового контейнера на крыше все наши вещи, я тут же вспоминаю, что на самом деле представляю собой лишь человеческую неваляшку, едва способную стоять под неправильно распределенной тяжестью рюкзака. Но не укладывать же все по новой посреди парковки. Поэтому я прилагаю героические усилия, чтобы накинуть на плечи лямки и не потерять равновесие.

– По коням, отряд, – громко обращается к нам Рейган, – в конце пути нас ждет настоящая роскошь.

Это же всего два километра, говорю я себе. А леса вокруг просто удивительные, тенистые и благоухающие ароматом сосновой хвои. Щебечут птички, к тому же не очень жарко. Я вполне на это способна. После первых пяти минут вверх по крутому склону меня на сей счет охватывают сомнения. Потом десять минут еще круче в гору, и я представляю Рейган с торчащим из черепушки кайлом старателей. А когда мы выходим на финишную прямую к лагерю, мне хочется только одного – упасть на землю и свернуться в позе зародыша.

В поле зрения появляется указатель «Туристический лагерь Мьюир», и я чуть не плачу, видя в просвете между деревьями большое здание. По лицу градом катится пот, а длительное восхождение, практически сложив меня пополам, превратило меня в столетнюю женщину, страдающую от остеопороза.

Но это уже неважно. Теперь земля обетованная передо мной, и ей-богу оно стоило всех этих страданий, потому как база действительно роскошна. Впереди расположился современный главный корпус из кедрового дерева: гигантские окна на стенах, толстые деревянные балки, из крыши торчат каменные дымоходы. Нас окружает буйный лес. Вдали рвутся ввысь зазубрины гор. Картина будто явилась прямо из грез. Мы направляемся внутрь, шагаем по полу, выложенному полированными речными валунами, и останавливаемся у стойки регистрации. Через двойной высоты окна потоками льется теплый солнечный свет. В помещении стоит удивительно приятный запах кедра и свежесрезанных цветов. Для гостей выставлена чаша с далеко не дешевыми сладостями. Я противлюсь соблазну набить ими карманы, но вот Бретт, в отличие от меня, нет. Пока Рейган объясняет женщине среднего возраста за стойкой, кто ее мать, он подносит к губам палец, подмигивает мне и украдкой перекладывает импортный шоколад из чаши в карман своего рюкзака.

На бирке на груди дамы красуется надпись: КЭНДИ. На секунду мой изголодавшийся по кислороду мозг воспринимает ее в качестве указателя на чашу со сладостями, вроде той, на которую только что совершил налет Бретт, но потом до меня доходит, что нашу даму так зовут.

– Так ты дочь Белинды? – спрашивает она. – Тебя не узнать. Ты же ведь отдыхала у нас в прошлом году, да?

– Верно, – весело отвечает Рейган, – мама звонила вам, что вместо одних гостей к вам приедут другие, да?

Кэнди окидывает нас взором:

– Я думала, в вашей группе будут одни девочки… Мы с тобой одной крови, Кэнди. Когда она дважды смотрит в экран компьютера, а потом еще справляется со старомодным журналом регистрации, я чувствую в ней родной дух большого любителя все планировать. Рейган уверяет Кэнди, что со списком гостей все в полном порядке, и начинает называть наши имена. Я бесцельно слоняюсь по комнате, подхожу к стене с пейзажными фотографиями в рамках, разглядываю их, и в этот момент ко мне присоединяется Бретт:

– Леннон говорит, ты делаешь обалденные снимки звезд, хотя я думал, что просто на них смотришь.

Ко мне возвращается тревожное ощущение, которое я испытываю каждый раз, когда рядом Бретт. Ну почему я не могу себя чувствовать в его присутствии нормально?

– Я… и то и другое. Смотрю и делаю фотографии. Звезд. Фотоаппаратом.

Тьфу ты! Зори говорит, как пещерная женщина.

Бретт просто смеется, непринужденно и тепло:

– А не мысленно?

– Нет, – отвечаю я, надеясь, что щеки не заливаются румянцем.

– Просто присоединяешь камеру к телескопу и увеличиваешь масштаб?

– Типа того. Хотя нет. Понимаешь… в этом деле много кропотливых, сложных с технической точки зрения моментов. Мне трудно тебе все объяснить.

Он ласково улыбается:

– Может, научишь меня? Я бы с удовольствием снимал ночное небо. Особенно Луну. Это было бы так круто.

Он что, шутит? Неужели Бретт действительно интересуется астрофотографией? Мне так и хочется закричать: «Я НАУЧУ ТЕБЯ! ПРИЛОЖУ ВСЕ УСИЛИЯ».

Но его уже зовет Кендрик, и Бретт огибает меня, чтобы ответить. Не успеваю я даже открыть рот, как он уходит, хохоча с Кендриком над резной деревянной статуэткой, напоминающей двух белок, решивших заняться сексом.

Будь он неладен.

Я не могу избавиться от ощущения, что за мной наблюдают. Это то же самое беспокойное чувство, которое нахлынуло на меня в машине, подняв в душе волну тревоги. Я оглядываюсь по сторонам и тут же встречаюсь глазами с Ленноном. Напряжение в его взгляде меня пугает.

Ради всего святого, что тебе от меня надо? Он будто меня в чем-то обвиняет. После магазина эпохи «золотой лихорадки» мы с ним не обмолвились даже парой слов, поэтому я не могу с точностью сказать, в чем его проблема. Раньше я умела разбираться в выражениях его лица, но теперь он напоминает мне посредственного мима, дающего представления перед кафе «Джиттербаг» на Мишн-стрит, и в данную минуту у меня нет уверенности в том, что же он, собственно, пытается сделать – вылезти из стеклянного ящика или же поймать такси? Неужели Леннон ждет благодарности за сливочную помадку с арахисовым маслом? А может, просто хочет меня расстроить?

Если так, то это у него получается.

Но он ни в жизнь не дождется от меня в этом признаний. Я быстро отворачиваюсь и направляюсь к Бретту с Кендриком и спаривающимся белкам.

После регистрации Кэнди ведет нас к палаткам, попутно устраивая краткий тур и отвечая на вопросы. В главном доме есть несколько гостиных, он соединяется со столовой с большой застекленной террасой, где позже нам подадут ужин. Извилистые дорожки снаружи ведут к дюжинам брезентовых палаток, уютно устроившихся в лесу. Одни из них прямоугольные, другие круглые, в виде юрт, но при этом все окрашены в цвет небеленого муслина и разбиты на стойбища, которым присвоено название птиц. Чтобы попасть из одной в другую, надо немного пройти. Чтобы добраться до нашей территории – Совиного стойбища, где нашей группе отведены две прямоугольные палатки у густого леса, – нам требуется десять минут. Рейган этому совсем не рада.

– Предполагалось, что нам выделят юрту, – выражает она свое недовольство, – с видом на долину.

– Прошу прощения, но Соколиное стойбище случайно оказалось переполненным. Утром я поселила там в последнюю палатку семью из шести человек.

– Ну вы нас порадовали, – угрюмо ворчит Рейган. – Мы забронировали места еще прошлым летом. Мама вряд ли придет от этого в восторг.

– Если хочешь, я позвоню ей и все объясню. Но мне кажется, что в Совином стойбище вам будет лучше. Девочки могут поселиться в одной палатке, мальчики – в другой.

Намек понятен. Кэнди позвонит миссис Рейд и сообщит, что дочь привезла с собой трех парней. Рейган тихо злится, но все же соглашается. У нас и в самом деле нет выбора.

– Пусть жизнь идет своим чередом, – говорю я ей.

– Это точно, – весело подхватывает мои слова Бретт, – правда твоя, Зори. Ты проповедуешь мои речи, и я от этого просто балдею.

Взглядом, который бросает на меня Рейган, можно даже резать сталь.

Наши палатки похожи как две капли воды: залитые цементом полы; брезентовые стены, натянутые на деревянный каркас; дверь с сеткой от комаров; окна с жалюзи, которые можно открывать днем, пользуясь всеми прелестями ветерка, и закрывать на ночь, чтобы в палатке сохранялось тепло; а также печка для обогрева со стеклянной передней панелью. Вокруг нее расположилась небольшая зона отдыха, с настоящим диваном и яркими, узорчатыми коврами, которые так любят индейцы навахо. У задней стены палатки стоят несколько коек, на каждой матрац с периной, роскошное белье и пуховые подушки.

За кроватями, отделенные брезентовой перегородкой, расположились унитаз и раковина. Душа нет. Кэнди сообщает, что его можно принять в бане чуть ниже по холму, которая у нас общая с шестью другими палатками Совиного стойбища.

Потом она сообщает нам и другие сведения:

– Вы приехали в «медвежью» зону. Да, медведи действительно пробираются через ограду заповедника и заявляются в наш лагерь. В целях безопасности каждого из вас любая еда должна храниться в закрытых контейнерах, и вынимать ее оттуда разрешается, только чтобы приготовить и съесть, – говорит она, указывая на зеленый металлический ящик за дверью палатки под пологом рядом с двумя креслами-качалками. – Либо в нем, либо в портативном, защищенном от медведей контейнере для пищевых продуктов из числа тех, что одобрены заповедниками Йосемит и Кинге Форест.

Леннон медленно поворачивает ко мне голову.

Ну почему? Почему он обязательно должен быть прав? После этого сливочная помадка с арахисовым маслом не очень уютно чувствует себя в моем животе.

Кэнди загибает пальцы, перечисляя скороговоркой все, что мы должны хранить в контейнере:

– Нераспечатанные продукты, в том числе и в банках. Снеки, сухие смеси для приготовления напитков, вакуумные упаковки. Все туда. Плюс туалетные принадлежности, обладающие запахом. А также лосьоны, косметику, дезодоранты.

– Одеколон тоже? – спрашивает Леннон.

– Да, – отвечает она.

– Я имею в виду одеколон с резким запахом. Типа аэрозольного спрея для тела.

– Тем более, – озадаченно говорит женщина. Леннон бросает быстрый взгляд на Бретта, но тот ничего даже не замечает, пытаясь сложить обратно в аккуратную пирамиду бутылки с водой на пристенном столике за диваном.

Кэнди показывает на санузел:

– Если вам понадобится что-то дополнительно – вода, бритва, полотенце, – просто спросите у администратора. Можете, конечно, позвонить, но мобильные телефоны здесь работают через раз. Если же кому-то из вас потребуется сделать срочный звонок, мы позволим воспользоваться стационарным. После десяти вечера нас с Банди можно найти в бревенчатом домике справа от главного корпуса.

– А как насчет разрешения отправиться в поход в глубь территории Кингс Форест? – спрашивает Леннон. – На вашем сайте сказано, что вы можете его устроить и принести прямо в палатку.

– За отдельную плату, – отвечает Кэнди, – за ним нам придется ехать в администрацию парка.

– Запишите на мою банковскую карту, – беспечно бросает Рейган.

Кэнди бросает на Рейган испепеляющий взгляд:

– При случае подойди к стойке администратора и заполни бланк.

Ни хрена себе.

– В палатках запрещено включать музыку, – обращается ко всем нам Кэнди, – и после заката, если вы в лагере, никаких громких разговоров. Другие гости могут лечь спать, а здешние стены звуконепроницаемыми никак не назовешь. Тихий час у нас с десяти вечера до семи утра, в это время должна соблюдаться полная тишина.

– Блин, – бормочет где-то в районе моего уха Саммер, – да здесь у них настоящая диктатура.

Кэнди машет в сторону главного корпуса:

– Там у нас есть небольшой магазинчик, где можно купить, например, теплую фуфайку или зонт. Кроме того, можно арендовать медвежий сейф или походную плитку. У нас все основано на доверии, поэтому вам надо будет положить в банку деньги или записку с вашим именем и номером палатки, чтобы впоследствии включить эту сумму в окончательный счет. Кроме того…

Пирамида, которую складывал Бретт, рушится, по полу катятся бутылки.

– Ой, простите, – говорит он.

Кэнди на время умолкает, бушующая в ее душе борьба между раздражением и терпением находит выражение в изгибе бровей, но она все же прочищает горло и заканчивает свою наставительную речь:

– Совместное вечернее времяпровождение начинается в шесть часов. Мы подаем напитки и ужин из четырех блюд. Затем каждый вечер разводим костер, приглашая всех гостей собраться вокруг него и пообщаться. Закрывается площадка в девять. Возникнут вопросы – вы всегда найдете нас у стойки администрации.

А если у меня вопрос возник уже сейчас? На Кэнди больше никто не обращает внимания, но мне хотелось бы, чтобы они перечислили все эти моменты на своем сайте или хотя бы дали нам распечатку, чтобы я могла еще раз все внимательно просмотреть и запомнить. Меня так и подмывает попросить ее повторить эти сведения еще раз, чтобы их можно было записать. По правде говоря, меня в самом прямом смысле одолевает зуд, и я отчаянно сопротивляюсь желанию почесаться. Леннон бросает взгляд на мои руки, у меня возникает ощущение, что он все знает, от чего чесотка заявляет о себе с двойной силой.

Если мне удастся прожить предстоящую неделю без нервного срыва, это можно будет считать победой.

8

Поскольку уже близится вечер, до ужина заняться особо нечем. Мальчишки в итоге уходят в свою палатку, а мы распаковываем вещи. Я складываю свои продукты и туалетные принадлежности в пищевой контейнер у входа в палатку и проверяю телескоп на наличие внешних повреждений – он, похоже, прекрасно пережил ухабистую поездку на крыше внедорожника, прибыв в целости и сохранности. Затем пытаюсь позвонить маме и сообщить, что со мной все в порядке, но сотовая связь в палатке не работает. В главном корпусе есть вай-фай, поэтому я иду туда и отправляю сообщения сначала ей, а потом Авани, надеясь, что мои послания дойдут, когда будет сигнал.

Рейган куда-то исчезает, поэтому мы с Саммер вдвоем отправляемся обследовать Совиное стойбище нашего лагеря. Между нашей палаткой и той, где обосновались мальчишки, стоит столик для пикника, а за нашими спинами начинается тропа с предупреждающим знаком, гласящим, что она ведет в заповедный лес – турбаза «Мьюир» снимает с себя всякую ответственность, если туристы примут решение покинуть ее пределы. Прямо на наших глазах по этой тропе в лес несется стайка бесшабашных ребятишек, без всякого присмотра, так что на самом деле все, вероятно, не так уж и страшно.

Мы уходим подальше от галдящей ребятни и шагаем по тропе, окруженной хитроумно задуманным пейзажем: с одной стороны – песочного цвета скалами, кое-где поросшими цветущим кустарником, с другой – ровными рядами фонарей. Ведет она к бане, крытой кедровой щепой.

– Ух ты… – с видом знатока шепчет Саммер, когда мы заглядываем внутрь.

Меня охватывает аналогичное чувство. По большому счету, это спа-салон, оформленный в стиле, соответствующем нашему замечательному окружению, причем вживую даже лучше, чем на фотографиях в Интернете: поверхности из мореного дерева, каменные скамейки и симпатичные фонарики, свисающие с железных крючьев рядом с зеркалами. В отличие от наших палаток, здесь есть электричество. Электричество и женщина, которая заряжает телефон и сушит феном голову. В задней части бани даже виднеется сауна.

– В этой сауне я позже уединюсь голая с Кендриком, – говорит мне Саммер, когда мы выходим обратно на улицу.

– Могла бы и не говорить, – отвечаю я.

– Если тебе захочется уединиться с кем-то голой, мне будет наплевать, – смеется она. – Ты по-прежнему тащишься от Бретта?

– Как тебе сказать…

– Он говорил, что вы с ним, типа, замутили.

Что?

– Да нет, мы не… не в этом смысле.

Ради всего святого, это же был просто поцелуй.

– Тебя так легко привести в замешательство, – с ухмылкой говорит она, – знаешь, у тебя ведь покраснели уши. Это так мило.

О господи.

– Да ладно тебе, это так, чтобы тебя немного подразнить, – продолжает Саммер, шутливо похлопывая меня по руке. – Бретт просто душка. И мне нравится, какой он классный с окружающими. Точно так же я ни в жизнь не стала бы тусить с Ленноном, если бы знала, что он совсем не крутой.

Я понятия не имею, как к этому относиться. Хотя вообще-то мне понятно, что она пытается сказать, и в ее словах где-то кроется зерно истины. С другой стороны, она намекает, что Леннон стал крутым, только когда так решил Бретт.

– У вас с Ленноном что-то было, да?

У меня цепенеет тело.

– Кто тебе это сказал?

– Просто я помню, что постоянно видела вас в школе вместе.

– Мы были просто друзья, – настаиваю я, – не более того.

Ложь.

Ложь, на которую Саммер, вероятно, готова купиться.

Она пожимает плечами и говорит:

– Мне кажется, что из вас, ребята, получилась бы неплохая пара.

– Нет, – отвечаю я, и мой голос больше напоминает собачий лай. – Ни в коем случае. Мы даже больше не дружим.

Она поднимает руки, признавая свое поражение:

– Эй, я только говорю то, что вижу, подумай об этом, мисс Астрология.

Буду я еще заморачиваться! Да и поправлять ее тоже не стану – ни по поводу Леннона, ни когда она путает слова. Народ в школе, по правде говоря, действительно дразнил нас, что мы были лучшие друзья, нередко в дополнение к словам подмигивая и показывая пальцами кавычки. Ходили упорные слухи, что нас связывало нечто большее. Это, собственно, и стало одной из причин, по которой мы решились провести Великий Эксперимент, больше никого в него не посвящая. Чтобы избежать сплетен в школе. Но в первую очередь, чтобы ничего не узнал мой отец. Потому что Бриллиантовый Дэн, черт бы его побрал, ни в жизнь не позволил бы дочери встречаться с сыном этих двух варварских дикарок.

Как бы там ни было, я понятия не имею, почему мне небезразлично, что Саммер полагает, будто между мной и Ленноном что-то было. Ведь меня больше должен волновать тот факт, что Бретт сказал ей, будто мы замутили. Может, она что-то недослышала, а остальное домыслила? Ее слова звучали хвастовством, но не стоит предполагать худшего. Насколько мне известно, он действительно мог сказать ей, что я ему нравлюсь.

Все может быть. Но в данный момент я стесняюсь своих пылающих ушей, что порождает в душе желание не углубляться в эту тему. Я незаметно убеждаюсь, что коротко стриженные волосы скрывают предательский румянец, и больше ничего не говорю.

Возвращаясь по тропинке назад по окончании обхода стойбища, мы обнаруживаем, что Рейган с парнями развалились за столом для пикника между нашими палатками. Я несколько побаиваюсь, как бы Саммер не стала поддразнивать меня перед ребятами, но она лишь подбегает к Кендрику, обнимает его и упрашивает покатать ее на спине. С таким видом, будто напрочь позабыла наш разговор о Бретте и Ленноне. Это хорошо.

Время близится к ужину, поэтому мы решаем пойти в главный корпус. Подобное желание возникает не только у нас – в том же направлении небольшими группками тянутся другие туристы, и как только он появляется в поле зрения, мы оказываемся в компании нескольких дюжин других гостей. Устроившись на дачных стульях из ротанга и резного дерева, обложившись плюшевыми подушками, они сжимают в руках бокалы с вином и переговариваются на огромной круглой площадке, выходящей на живописную скалистую долину. Окрестности без остатка заливает золотистый свет заходящего солнца. Сцена так и просится на фотоснимок. Пока официант обходит всех с подносом, предлагая легкие закуски, Бретт достает телефон, чтобы немного поснимать.

– Здесь, наверное, деньги лопатой гребут, – присвистывает он.

– Может, и нет, – отвечает Кендрик, поглядывая на бар, вынесенный за пределы столовой, на примыкающий к ней деревянный настил, подальше от поразительных видов. – Вино у них не из дешевых.

– Как думаешь, а нам предложат? – с лукавой улыбкой спрашивает Бретт.

– Бармен тот же самый, что в прошлом году, – отвечает Рейган, качая головой. – Полный придурок. Двоюродный брат Кэнди или типа того. Думаю, он меня помнит.

– Пойду попробую, – говорит Саммер, – меня он не знает, а на вид я уже достигла совершеннолетия.

Она небрежно направляется к бару и ослепительно улыбается бармену. Несколько секунд о чем-то с ним разговаривает, потом поворачивается и возвращается обратно с пустыми руками.

– Бесполезно, – разочарованно говорит Бретт, – он на это не пойдет.

– Насчет придурка, Рейган, ты была права, – жалуется Саммер, – по его словам, Кэнди предупредила его, что в лагерь заселилась группка несовершеннолетних подростков, так что никакой алкоголь нам отпускаться не будет.

– Это мы еще посмотрим, – отвечает на это Бретт и поворачивается к Леннону: – Нужно придумать план, как добраться до этого вина.

– Разбежался, – невозмутимо говорит Леннон.

Бретт смеется, либо не обращая внимания на сарказм друга, либо вовсе его не замечая. Его, похоже, вообще ничего никогда не волнует. Он всегда беззаботен и весел, в ладах со своей жизнью. Мне бы тоже хотелось быть такой.

Мы тащимся в хвосте группки пенсионеров и инвестиционных банкиров в сногсшибательных, будто со страниц каталога, туристических нарядах. Рейган высматривает место в главном корпусе, где мы могли бы сесть, и мы шествуем за ней к большому круглому столу. Он накрыт в современном деревенском китайском стиле, озадачивающее количество стекла и приборов на нем меня страшит. Кроме того, я сижу между Бреттом и Ленноном и от этого нервничаю. Чувствовать Бретта в такой близости волнительно, он пребывает в веселом, игривом настроении и в шутку пытается проткнуть мне вилкой руку. Я стесняюсь, но стараюсь не подавать виду.

Плюс к этому Леннон. Как бы мне хотелось взять его и заретушировать. Если присутствие Бретта порождает в душе легкость и блажь – он уже повернулся к Рейган, чтобы в шутку уколоть вилкой ее, а она хохочет своим сиплым смехом, – то Леннон воспринимается каким-то… незыблемым. Тяжеловесным. Будто я никак не могу забыть, что его нога всего в нескольких дюймах от моей. Если Бретт – это Сириус, ярчайшее светило на ночном небе, то Леннон – Луна: часто темная и невидимая, но ближе любой звезды. Всегда рядом.

Официанты обходят один за другим столики, ставя перед гостями первое блюдо – что-то вроде супа из кабачков с базиликом. Как только он оказывается передо мной, я вдруг понимаю, насколько сожалею о том, что, кроме подаренной Ленноном сливочной помадки, больше ничего не ела, тут же забываю обо всех этих идиотских столовых приборах и проглатываю его буквально одним глотком. Даже не заботясь о том, чтобы воспользоваться нужной ложкой. На второе приносят поджаренных на гриле морских гребешков с каким-то мудреным соусом и крохотной порцией салата. От них исходит изумительный аромат, в котором я прямо тону.

– Кое-кто у нас слишком уж расхрабрился, – замечает Леннон, тыча в мою тарелку ножом. – Ты бы не глупила.

– Гребешки относятся к моллюскам, которые мне можно есть, – стойко отвечаю я.

Вопросы всегда возникают в отношении креветок и крабов, однако остальные ракообразные практически не несут в себе для меня риска.

– Тогда ладно, – говорит он, медленно кивая.

Несколько секунд мы оба едим в полном молчании. Потом он спрашивает:

– Помнишь, как мы поели панированных креветок, обжаренных в масле?

– Никак не можешь забыть отделение «скорой помощи»?

Тогда мне было пятнадцать, и воскресный ужин с семейством Макензи считался для меня обычным делом. Обычно он сводился к купленной в ресторане навынос еде да какому-нибудь фильму в гостиной. Обязанности главы семейства Макензи выполняет Санни, на Мак они ложатся в меньшей степени. Поэтому, когда Мак решила приготовить что-то не из полуфабрикатов, а из обычных ингредиентов, это стало событием. Блюдо получилось восхитительным, но по какой-то причине вызвало у меня серьезнейшую аллергическую реакцию. У меня распухло лицо, сдавило горло, стало трудно дышать – все как положено.

Мак чуть с ума не сошла, во всем виня себя. А поскольку мои родители уехали ужинать, Санни быстренько отвезла меня на своей машине в отделение «скорой помощи».

«Тухлые креветки! Тухлые креветки!» – говорит Леннон, перекривляя ее визгливый голос.

Санни орала это медсестре перед всем приемным покоем «скорой». Орала громко. Потом мы повторяли эти слова много месяцев подряд в полном отрыве от контекста. Для нас они стали чем-то вроде домашней шутки. Если что-то шло не так, мы во всем винили «тухлые креветки». И шутка эта потом так и не устарела.

Мне до сих пор от нее смешно. Я слегка ухмыляюсь с набитым гребешками ртом и чуть не давлюсь.

Леннон косит на меня глазами. Уголки его рта ползут вверх, хотя он старается не улыбаться.

Так, ад официально заморожен. В воздухе летают свиньи. Мечутся молнии. Мы улыбаемся друг другу – это происходит в действительности. В самом деле улыбаемся!

Да что происходит? Сначала эта сливочная помадка с арахисовым маслом, теперь еще это?

Главное, сохраняй спокойствие, говорю я себе. Это ровным счетом ничего не значит. Враги время от времени тоже могут вместе смеяться. Я не отрываю от тарелки глаз и стараюсь вести себя нормально. Но в этот момент подают третье блюдо, какое-то тушеное мясо, кажется, баранью ногу. Тем временем стараниями Бретта остальные члены нашей группы сообща следят за передвижениями бармена. Я беру следующую из своего прибора вилку и нечаянно бью Леннона по руке. Он левша, поэтому правую руку кладет на край стола, где она и остается, даже когда я свою отдергиваю.

– Прости, – бормочу я.

Он небрежно качает головой:

– Сколько же здесь вилок! Да и потом, зачем нам две ложки? Одной я уже поел супа. Они у них что, запасные?

– Пара хороших палочек для еды избавила бы их от хлопот с мытьем посуды, – говорю я.

– Аминь.

Моя мама научила его пользоваться палочками для еды. Корейскими, из нержавеющей стали.

– Как там сказано в восточном боевике «Однажды в Китае»? – спрашиваю я. – Какие слова произносит Джет Ли, когда видит европейский столовый прибор?

– «Почему на столе так много кинжалов и мечей»? – цитирует Леннон.

– Точно. Боже мой, ты же был без ума от восточных боевиков со всеми их боевыми искусствами.

– Джет Ли – король, – говорит он, отпивая из бокала глоток воды.

– А я думала, что король – Брюс Ли.

– Брюс Ли был богом.

– А, ну да, – отвечаю я, – по твоей милости я пересмотрела целую кучу этих фильмов.

– И большинство из них тебе нравилось.

Тут он прав.

Леннон берется за тушеное мясо.

– Кроме того, мне, помнится, пришлось без конца глядеть старые эпизоды «Звездного пути», многие из них весьма посредственные, – произносит он. – А все потому, что кое-кто был без ума от некоего клингона.

Что правда, то правда. Ворф был для меня всем. Я и сейчас слежу онлайн за жизнью сыгравшего его актера, Майкла Дорна. И вероятно, видела все до единого его интернет-мемы.

– Мне не стыдно.

Не успеваю я добавить что-то еще, как передо мной пролетает рука Бретта. Когда он хлопает Леннона по плечу, мне приходится отклониться назад.

– Старина, глянь вон туда! – говорит Бретт.

– Ты что, ослеп? Не видишь, что здесь сидит девушка? – говорит Леннон, опять погружаясь в мрачное, нелюдимое состояние духа.

Бретт мельком глядит на меня:

– Ой, прости, Зори. – Он посмеивается, улыбается мне глуповатой улыбкой и вновь переключает внимание на Леннона: – Но ты все же глянь. Бармен оставил бар без присмотра. А бутылки как там стояли, так и стоят.

Безразличный взгляд Леннона, похоже, не оказывает на Бретта никакого влияния.

– Ждут, когда их кто-то возьмет, – уточняет Бретт.

– Да здесь же сидит сто человек, – говорит Леннон. Бретт стонет и на миг откидывает назад голову:

– Я же не говорю, что сейчас. Потом, после ужина. Они же не будут торчать здесь вечно.

– Все соберутся вокруг костра у Закатной площадки, – утвердительно говорит Рейган.

– Бармен возвращается обратно на свой пост, – сообщает Леннон.

– Значит, мы придумаем, как его отвлечь, – говорит Бретт. – Нам просто надо будет завладеть вниманием собравшихся у костра и как-то заставить его оставить бар без присмотра. Потом бац! – и его запасы у нас в кармане.

Мне его план не нравится. Нас окружают люди. Это не то же самое, что подшучивать над учителями, как в тот раз, когда мистер Сониак вышел с урока английского в туалет, оставив на столе телефон, а Бретт вскочил с места и воспользовался им, чтобы сфоткать свою пятую точку, пока он не вернулся… Впоследствии Бретт утверждал, что оно стоило понесенного им наказания.

Кендрик с недоверием смотрит на Бретта:

– Можешь назвать меня идиотом, но разве это не воровство?

– Точнее определения не придумаешь, – бурчит Леннон.

– Все-то вы знаете, – говорит Бретт, шевеля бровями.

Я смотрю на Леннона и вижу на его лице… озадаченность. Интересно, что все это значит?

– Так, народ, слушайте меня, – увещевает Бретт, – вино здесь не продают, для гостей оно бесплатно. Если я попрошу еще одну порцию этой тушеной овцы…

– Барана, – устало поправляет его Леннон.

– …то мне ее принесут. Все включено в стоимость. Мы просто получаем то, за что заплатили деньги.

– Ты хочешь сказать, заплатила моя мама, – говорит Рейган.

– Твоя мама просто супер, – ухмыляется Бретт.

– Какой же ты отвратительный, – говорит Рейган и бьет его по плечу тыльной стороной ладони.

Он и в самом деле отвратительный, хотя это ее совсем не расстраивает. Ни грубая лесть Бретта в адрес мамы, ни его опасное предложение. Даже Кендрика, которого я бы отнесла к категории здравомыслящих, доводы Бретта, похоже, убедили. Так что мои дурные предчувствия в этом отношении, может, и неоправданны.

После того как Рейган сообщает, что завтра нас ждет верховая прогулка, Бретт всю оставшуюся часть ужина продолжает вынашивать планы по краже вина. Подают десерт – замысловатый клубничный шербет с бальзамическим уксусом, который я не беру, потому как клубника в моменты обострения моей крапивницы входит в запретный список. А когда клиенты гуськом тянутся к выходу, чтобы направиться к Закатной площадке, привлеченные дымом костра и звуками акустической гитары, возможностей как-то отвлечь бармена становится все меньше.

– Ладно, что-нибудь придумаю, – заверяет нас Бретт, – до утра еще долго.

Рейган дергает его за руку:

– Пойдем. Давай немного прогуляемся.

Он улыбается ей своей ослепительной улыбкой, позволяет вытащить себя из-за стола, говорит какую-то шутку, которую я не слышу, и тычет локтем в бок. Вместе им так беззаботно и легко. Мне тоже хотелось бы быть такой же уверенной, как Рейган. А еще хотелось бы, чтобы он взял за руку не ее, а меня.

Но больше всего хотелось бы совсем другого – не чувствовать на лице взгляда Леннона. Все эти воспоминания, в которых мы копались за ужином, накладываются в мозгу с домыслами Саммер о наших с Ленноном отношениях, и в моей голове вдруг раздувается тревожная мысль.

Раз досужие слухи о том, что мы с Бреттом якобы замутили, достигли ушей Саммерс, то о них мог узнать и Леннон.

С одной стороны, мне не дает покоя мысль, что он может о них знать, с другой – что мне до этого вообще есть дело. Опять же, мое беспокойство по поводу Леннона никогда не было проблемой. Проблемой было его беспокойство по поводу меня. И ни маленькой сливочной помадки с арахисовым маслом, ни нежных воспоминаний о тухлых креветках недостаточно, чтобы убедить меня в том, будто ничего не изменилось.

9

Вслед за Бреттом и Рейган мы выходим на улицу и направляемся к площадке, украшенной металлическими фонариками. По правде говоря, здесь очень красиво. Солнце еще до конца не закатилось за горизонт, но с каждой секундой подходит к нему все ближе, горы за темнеющими силуэтами сосен подсвечены оранжево-розовым сиянием. Природа застыла между днем и ночью, причем здесь, среди дикой природы, эта картина волнует куда больше, чем в городе. Ощущение такое, словно сейчас произойдет что-то невероятное.

Площадка быстро заполняется народом, некоторые подходят к поручням полюбоваться закатом, другие разваливаются в просторных дачных креслах послушать непринужденные гитарные переливы. Снуют официанты, разнося после ужина кофе и чай. Мы проходим мимо Кэнди, которая как раз общается с какими-то гостями. Увидев Рейган, она подзывает ее, чтобы с ними познакомить. Мы, все остальные, сбегаем вниз по широким ступеням площадки и направляемся к месту, где в лагере оборудована чаша для костра.

Сам костер просто великолепен, вокруг него полукругом выстроились скамейки из распиленных в длину бревен. Несколько человек поджаривают на огне маршмэллоу, на столе стоит некое подобие аппарата для собственноручного приготовления сморов. Рядом возвышается беседка из кедрового дерева, украшенная белыми фонариками, а на песчаной земле под ее крышей красуются три дорожки с лошадиными подковами.

– Сыграем? – говорит Кендрик Леннону. – Но должен предупредить, что по части лошадиных подков я мастер, поэтому тебе, вероятно, против меня не устоять.

– В самом деле?

– Даже не мастер, а живая легенда, – утвердительно заявляет Кендрик, – по крайней мере, был ею в возрасте десяти лет, когда в последний – ладно, признаюсь честно, в последний и единственный – раз играл в эту игру.

– Это примерно то же, что бросать кольца на ярмарочной площади, а я в этом деле мастак, – посмеивается Леннон. – Так что давай. – Он смотрит на меня и спрашивает: – Ты как, играешь?

– Координация рук и глаз не относится к числу моих талантов, – говорю я.

Каждый раз, когда мне приходилось в присутствии других играть в игры, где требовалось выступать в центре внимания – будь-то боулинг или разгадывание шарад, – я слишком заморачивалась пялившимися на меня зрителями и в итоге выглядела неуклюже.

– Может, мне лучше сначала понаблюдать за игрой и понять, как в нее играют?

– Берешь подкову, бросаешь и стараешься попасть ею в колышек, – говорит Леннон.

– Тебе легко говорить.

– Да нет, просто в твоем представлении все значительно сложнее, чем на самом деле, – возражает он, ухмыляясь уголком рта. – Иногда нужно просто послать все нахрен и броситься в бой.

Саммер заявляет, что тоже хочет сыграть, и только в этот момент я замечаю, что с нами нет Бретта. Может, он задержался с Рейган, чтобы поговорить с Кэнди? А может, следит за барменом? Поди узнай. Но мне хотелось бы, чтобы он сейчас был рядом, чтобы мы могли вернуться к его интересу к фотосъемке Луны, а еще чтобы он послужил естественным буфером между мной и Ленноном.

Пока мы говорим, все три дорожки лошадиных подков занимают команды. Поэтому нам не остается ничего другого, кроме как стоять у беседки, ожидая, когда одна из них освободится, наблюдая за ходом игры. В этот момент я чувствую, как кто-то слегка похлопывает меня по плечу.

Я поднимаю глаза и вижу перед собой женщину примерно маминого возраста со светло-смуглой кожей и волосами, стянутыми на затылке в гладкий хвостик.

– Вы дочь Дэна Эверхарта?

– Да, – отвечаю я, чувствуя, как напрягается плечо. И тут же узнаю женщину. Разан Абдулла. Я видела ее в клинике. У нее собственная компания, специализирующаяся на производстве видеопродукции.

– Я узнала тебя, – с улыбой говорит она, – а родители тоже здесь?

– Нет, мы здесь на каникулах с друзьями, – говорю я, глядя на Леннона и Кендрика.

Леннон в качестве приветствия кивает ей головой.

– Ах! – восклицает она. – Как же здесь замечательно! Последние несколько дней я с небольшой командой снимала здесь рекламный ролик.

– Это же круто.

Она согласно кивает головой:

– Съемка действительно выдалась классная. Мы уезжаем завтра утром. Как поживает отец? Я не видела его с весны, когда он провел мне несколько сеансов массажа спины.

– Нормально.

Я чувствую, что должна бы добавить к этому что-нибудь более оптимистичное, но если честно, то мне трудно найти нужные слова.

– Понятно, извини, – говорит она, морща лицо и стискивая зубы. – А мама все еще с отцом?

Ее слова ставят меня в тупик.

– Ну конечно. А с чего бы им не быть вместе?

– Я, наверное, перепутала их с какой-то другой семьей…

Она быстро моргает, отводит взгляд в сторону и застывает в нерешительности, явно думая о чем-то своем.

– Ты же знаешь, как это бывает. Я по работе встречаюсь с такой уймой людей, что порой они сливаются в одно сплошное пятно.

– Это точно, – говорю я, но в мой душе поднимается волна странной, глухой паники.

Она действительно перепутала отца с кем-то другим или что-то о нем слышала? Пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть она не будет одной из тех, с кем отец крутил шашни. Мне кажется, что женщина замужем, хотя полной уверенности на этот счет у меня нет.

Не успеваю я немного на нее нажать, чтобы получить чуть больше информации, как у нее загорается телефон, она извиняется и отходит.

Я смотрю ей вслед, в голове каша, и в этот момент до меня доходит, что, раз она может воспользоваться телефоном, значит, здесь ловит вай-фай. Достаю телефон и действительно вижу, что сигнал есть. Мне пришло несколько сообщений. Два из них от мамы. Отходя в сторонку, чтобы на них ответить, я, сама того не желая, без конца думаю о вопросе Разан. Чтобы эта мысль превратилась в навязчивую идею, мне требуется совсем немного времени, и вот я уже представляю себе, как родители разводятся.

Правда, недолго. Вырывая из пучины мыслей, ко мне подбегает Бретт. За ним появляется и Рейган.

– Дело на мази, – взволнованно говорит он, убеждая идти с ним, в то время как Рейган завладевает вниманием остальных членов нашей группы. – Надо бежать, и немедленно.

– Ничего не понимаю, – говорю я.

Леннон счищает с ладоней пыль:

– Что происходит?

– Бар, – отвечает Бретт, – я убедил одну гостью заказать три коктейля.

– И что из этого?

– А то, – говорит он, – что бармену, чтобы их принести, придется пойти обратно на кухню. Бар останется без присмотра. Это наш шанс. Ты зачем сюда приехала – сидеть без дела, швыряя в цель вместе с ветхими стариками железяки, или веселиться?

– Веселиться! – отвечает за меня Саммер.

– Тогда вперед, – говорит Бретт, широко ухмыляясь, потом подмигивает мне: – Идем же, Эверхарт.

Он срывается с места, я иду за ним и сворачиваю за главный корпус. Саммер с Рейган несутся вперед по лужайке, с каждой секундой все больше утопающей во мраке, а когда подбегают к лестнице, ведущей к боковому деревянному настилу, на несколько мгновений замирают, после чего Саммер поворачивается к нам и поднимает вверх большие пальцы рук.

Мы все вместе осторожно поднимаемся на три ступеньки и выходим на узкую полоску настила, идущего по периметру главного корпуса, стараясь держаться в тени. До бара, купающегося в конусе яркого света, всего пару ярдов. Как и предполагал Бретт, бармен, похоже, действительно отправился на кухню и задержался поговорить с обслугой, которая подметает пол, переворачивает стулья вверх ножками и ставит в таком виде на столы.

– Гостья, которую ты убедил заказать напитки, вместе с друзьями перешла на Закатную платформу, – громким шепотом сообщает Саммер. – Я так думаю, она попросила бармена принести коктейли туда.

– Отлично, – с ухмылкой отвечает Бретт и машет Рейган и Саммер рукой следовать за ним. – А где мой ведомый?

Я понимаю, что он имеет в виду Леннона, и смотрю по сторонам. Того нигде не видно.

– У нас нет времени ждать, – говорит Бретт, – Зори, займешь его место. Стой на ступеньках на стреме и внимательно следи за каждой тенью. Когда Зори даст команду, все остальные идут за мной.

Стоять на стреме? Но почему я? Пока другие толпятся на боковой площадке, я бешено верчу головой, глядя по сторонам. И что мне, скажите на милость, искать? Осматриваю лужайку. Отсюда мне толком даже костра не видно. А те, кто собрался на Закатной площадке, похоже, не обращают на нас никакого внимания. Бар хорошо просматривается только одним человеком – тем, кто играет на гитаре. Он в состоянии нас увидеть? Этого я сказать не могу.

– Все чисто? – шепчет Бретт.

Слишком высокое напряжение. Я в последний раз оглядываю главный корпус, жду, когда очередной официант повернется спиной, и говорю:

– Порядок, вперед!

Бретт поднимается на верхнюю ступеньку, делает три шага в сторону бара и незаметно скользит за стойку. Потом победоносно вскидывает сжатую в кулак руку и исчезает из виду. А обратно появляется с двумя бутылками вина, которые тут же протягивает Саммер. Та пытается передать их Кендрику, но тот лишь отмахивается, по крайней мере сначала. Она говорит ему какие-то слова, которых я не слышу, и пихает бутылкой в живот. Кендрик уступает и берет ее.

Появляется еще несколько бутылок. По бару эхом разносится звон наполненной стеклянной посуды. Так они никогда не остановятся. Им, похоже, понадобится уйма времени. Что они там хихикают? Ведь их могут услышать. Да и потом, сколько им нужно бутылок вина? Саммер и без того уже держит три.

Внезапно мне в нос бьет запах жареного маршмеллоу.

– Торчишь на стреме? – грохочет у меня в ухе чей-то глубокий голос.

С моих губ срывается негромкий крик. Я бью Леннона по руке.

– Больно же, – жалуется он, потирая рукав.

– Никогда больше ко мне так не подкрадывайся, – шепчу я, – меня от тебя кондрашка хватит.

– Звучит как вызов, – сверкает он в полумраке белыми зубами.

– Рада, что ты так фанатично жаждешь, чтобы я пораньше отбросила коньки.

– Тебе же раньше нравилось, когда я подкрадывался в темноте.

В голове проносятся воспоминания о минувшей осени. Я на цыпочках выхожу из дома и обнаруживаю, что он прячется за пальмой у подножия лестницы. Леннон зажимает мне рукой рот, чтобы я не смеялась. Мне так хочется, чтобы он меня обнял, что из груди, кажется, вот-вот выпрыгнет сердце.

Не думай об этом. Не отвечай ему. Просто сделай вид, что он ничего не сказал. Веди себя как можно небрежнее.

– А где ты, кстати, был? – умудряюсь я задать вопрос.

– Уж, по крайней мере, не занимался этой ерундой. А еще я нашел вот это. – Он показывает мне сплющенный смор. – Никогда не переворачивай жареный маршмеллоу. Это грех.

– В самом деле? – шепчу я, злясь, что сердце все так же бешено колотится в груди.

Все потому, что он меня напугал. Причем не своими словами. И не потому, что подошел ко мне настолько близко, что я могу унюхать исходящий от его рубашки запах костра. А с какой это стати он стоит всего в нескольких сантиметрах от меня?

– Я совершенно уверен, что именно об этом в прошлое воскресенье говорил в церкви священник.

– Ты по-прежнему ходишь в церковь с Мак?

Часовня называется «Нью-Уолден». На небольшой галерее снаружи там служат службу, куда стекаются представители различных религиозных конфессий. Думаю, они существуют единственно с целью кормить бомжей и заниматься другой благотворительной деятельностью в районе залива Сан-Франциско; Мак в нашем возрасте была бездомной и часто приходила в их бесплатную столовую поесть. Папа говорит, что на самом деле это никакая не церковь, но что мы вообще можем знать о божественном начале?

– У меня нет выбора. Она утверждает, что я ношу слишком много черного.

– Понятно, – фыркаю я, – дай-ка я угадаю… По мнению Мак, Бог прощает, что она торгует таким товаром, как…

– Кольца на член? – подсказывает он.

По правде говоря, я для начала хотела выбрать что-нибудь другое. Его беззаботность меня выматывает, и я перехожу в оборону:

– Но не прощает, что ты читаешь все эти кошмарные, жуткие японские комиксы и смотришь кровавые фильмы про зомби?

– Хотелось бы, чтобы так оно и было. Готовиться к зомби-апокалипсису диктует здравый смысл.

– Ну да, помнится, в Библии как раз есть об этом упоминание, – с сарказмом заявляю я.

– Ага, в поправке к десяти заповедям, – отвечает он, – в поправке номер тринадцать: «Вооружись мачете с дробовиком и помни – целить надо в голову».

Я отворачиваюсь и перевожу взгляд на Бретта.

Леннон тянет через мое плечо руку, сжимая в ней половинку маршмеллоу:

– Будешь?

У него такой таинственный, такой бархатистый голос, он говорит в такой близости от моего уха, что по моей шее толпами проносятся мурашки. Их гонит нежеланный трепет, и я молю Бога, чтобы Леннон ничего не заметил.

– Не-а.

– Уверена? – еще тише спрашивает он.

Тише. Глубже. Обольстительнее.

Нет. Не обольстительнее. Звуки, достигающие моего слуха, сродни миражу. Слушайте, а ведь именно на этом я когда-то и прокололась. Из того, что какой-то человек испытывает те или иные чувства, еще не следует, что они имеют отношение к тебе. И если мое тело просто желает повернуться и увидеть, как он смотрит на меня, встретиться с ним взглядом…

Что это со мной? Ну все, хватит. Эверхарт, ради всего святого, имей немного гордости.

– Спасибо, нет, – говорю я, на этот раз уже решительнее.

– Тебе же хуже, – отвечает он, и в голосе его явственно слышится скука.

Рука Леннона исчезает.

Теперь я и в самом деле поворачиваюсь на него посмотреть. Медленно. Совсем не потому, что чего-то жду. Просто хочу увидеть, ему действительно скучно или же…

Он совсем на меня не смотрит. Ну конечно. Его взор устремлен вдаль.

– Слушай, – будто мимоходом говорит он, – Джека Керуака вот-вот упрячут за решетку.

Что?

Я молниеносно поворачиваюсь и вижу бармена – он направляется прямо к ребятам.

Блин! Блин-блин-блин!

– Бретт! – громко шепчу я.

Он меня не слышит.

– Ребята! – в панике говорю я, на этот раз намного громче.

Саммер смотрит по сторонам, будто что-то такое услышала, хотя и не может понять что именно. И что мне делать? Если я выйду на свет, бармен меня увидит. Но если не привлечь внимания Бретта…

Леннон свистит.

Бретт поднимает голову.

Я бешено размахиваю руками, показывая на главный корпус.

Теперь он все понимает. В течение нескольких секунд воюет с бутылками вина, и вот они уже мчатся к нам.

Проблема в том, что, если они выбегут на ступени, бармен может…

Сукин сын!

Их засекли.

– Бежим! – говорит нам Бретт.

Он несется через лужайку, балансируя с четырьмя бутылками вина в руках. Инстинкт самосохранения подталкивает меня броситься вслед за ним. Когда кроссовки шлепают по земле, от подошв поднимается запах сосновой хвои и влажной травы.

Мы мчимся вперед, будто от этого зависит наша жизнь, стадом охваченных паникой буйволов, жаждущих скрыться во мраке. Я совершенно запуталась. Где наш палаточный лагерь? Что-то я не припомню, чтобы здесь были все эти деревья и кусты.

Бретт забирает влево, и в этот момент я вижу главную дорожку. Ее освещают крохотные золотистые фонарики. Бретт с Рейган перепрыгивают через какой-то цветущий кустарник и выбегают на нее. Что-то с грохотом падает.

– О господи! – кричит Саммер.

Под моей ногой хрустит стекло. В нос бьет запах вина.

– Бежим! – подгоняет нас Бретт, у которого тяжело вздымается грудь. – Нам нельзя останавливаться.

Я оглядываюсь на главный корпус. За нами, похоже, никто не бежит. Мы бросаем разбитую бутылку вина и бежим до тех пор, пока не взбираемся на вершину крутого холма. В поле зрения появляется первое палаточное стойбище. Бретт останавливается, мы переводим дух и смотрим вниз на долину.

Стойбище состоит из одних юрт, все палатки в нем круглой формы. Пугающе прекрасные, они сияют теплым, под цвет бархатцам, светом – святилища в темнеющем лесу, который отступает, чтобы явить нам черное небо. И в этом небе повсюду – повсюду – сияют звезды.

Мои звезды.

Они будто появляются ниоткуда. Словно это небо совсем не такое, как дома. В обсерватории Мелита Хиллз у нас очень хороший вид, однако города, сгрудившиеся вокруг залива Сан-Франциско, совместными усилиями очень загрязняют небосвод своим светом.

А здесь городов нет.

Эх, какие фотографии я могла бы сделать со своим телескопом!

– Зори! – зовет меня Леннон.

Блин! Наша группа побежала дальше, и все, кроме нас, уже спустились вниз до половины холма.

– Прости, – говорю я, перевожу дух, хватаю ноги в руки, улыбаюсь и объясняю: – Витала в облаках, в самом прямом смысле слова.

Идиотская шутка. От всех этих физических упражнений у меня гниют мозги.

– Ты имеешь в виду звезды? – спрашивает он, на несколько мгновений поднимая вверх глаза. – Удивительно, правда? Я знал, что они тебе здесь понравятся.

Он поддает ходу, чтобы догнать остальных участников нашей группы, я бегу за ним. Его неожиданное признание ворочается у меня в голове. Но недолго – когда до стоянки остается всего несколько ярдов, Рейган останавливается.

– В чем дело? – спрашивает Кендрик.

– На дорожке, у третьей юрты, – отвечает она.

Я смотрю вперед и сразу же вижу проблему. Спиной к нам с парой отдыхающих разговаривает широкоплечий мужчина в темной куртке с начертанной на спине надписью «Мьюир».

– Мистер Рэндалл, – говорит Рейган, – рейнджер, отвечающий за безопасность лагеря. Бармен хоть и придурок, но по сравнению с мистером Рэндаллом просто Санта Клаус. Нам нельзя показываться ему на глаза со всем этим вином. Не исключено, что он явился нас арестовать.

Саммер оглядывается назад:

– И что будем делать? Вернемся обратно?

– Туда, где сто человек видели, как мы бежали? – говорит Леннон. – Ну что же, давайте действительно возвратимся на место преступления.

– Тогда я не знаю! – говорит Саммер с горящими в панике глазами. – Может, тогда лучше спрятаться, пока этот пижон, мистер Рэндалл, не уберется восвояси?

Я машу рукой в сторону юрт:

– Он не единственная преграда. Посмотрите на палатки. Вокруг них полно народу.

– Да и гости, посидев у костра, расходятся по домам, – говорит Леннон, оборачивается и глядит назад – там, совсем недалеко от нас, слышатся болтовня и смех.

– Мы в ловушке, – стонет Саммер, – вот вляпались так вляпались. У меня ноги забрызганы вином… теперь нас посадят в тюрьму.

– Если только где-нибудь не припрячем эти бутылки, – спокойно отвечает Леннон, – тогда, может, еще погуляем на воле. Но твой план тоже ничего.

Кендрик показывает на огромный мусорный контейнер. Это настоящий, железный, вмурованный в землю сейф с хитроумной крышкой:

– Не думаю, что ночью в него кто-нибудь полезет. Мы можем сложить вино туда, а потом, когда все уснут, за ним вернуться.

– Это вы, ребятки, охренительно придумали! – одобрительно говорит Бретт, помогая Кендрику открыть мусорный контейнер. – Леннон, ты настоящий гений. Знаешь, когда там, в баре, тебя не оказалось рядом, чтобы прикрыть мой тыл, я подумал, что ты дал задний ход, но теперь твои позиции ведомого восстановлены.

– Всю жизнь об этом мечтал, – произносит Леннон звенящим от сарказма голосом.

Пока Рейган негодует, что бутылки с вином будут соседствовать с объедками, ребятам удается освободить достаточно места примерно для дюжины. Последняя не помещается, поэтому Бретт засовывает ее себе в штаны. Не обходится без похабных шуток. Я не обращаю на них внимания – главным образом потому, что не спускаю глаз с рейнджера.

– Закрывайте контейнер, ребята, – говорю я, – он направляется в нашу сторону.

Не думаю, что мы ему так уж хорошо видны, но я его вижу. А когда Леннон заявляет, что мы выдаем себя с головой, болтаясь у мусорного контейнера, отходим от него и шагаем по дорожке. Медленно. Спокойно. Чтобы не столкнуться с рейнджером. Когда мы к нему подходим, я мобилизую все внутренние силы.

– Добрый вечер, – говорит мистер Рэндалл, окидывая нас беглым, оценивающим взглядом. – Заблудились, ребятки?

– Нет, сэр, – заверяет его Бретт, – просто возвращаемся в свое стойбище.

– А где вы у нас обосновались?

– В Совином, – отвечает Рейган.

Он щурит на нее глаза:

– Мне знакомо ваше лицо.

– Здесь часто отдыхают мои родители, – говорит девушка.

– Если так, то мне нет нужды напоминать вам, что скоро начинается тихий час. В полном соответствии с расписанием.

– Спасибо, – благодарит его Рейган.

Мистер Рэндалл кивает и отходит в сторону, чтобы нас пропустить. Может, это мне только кажется, но такое ощущение, что он принюхивается. Меня с параноидальной навязчивостью преследует мысль, что от нас несет вином. Мы же ведь втоптали разбитую бутылку в землю.

Но если он что-то и подозревает, то нас все же не останавливает. Я искоса поглядываю на него, а когда он проходит мимо мусорного контейнера и шагает вверх по холму по направлению к главному корпусу, из моей груди вырывается вздох облегчения.

– Похоже, он ничего не заподозрил, – говорю я ребятам, пока мы шагаем по темной дорожке через стойбище юрт.

– Повезло, – отвечает Леннон без особой убежденности в голосе.

На этот раз я не могу с ним не согласиться.

10

Оказывается, «тихий час» и в самом деле должен быть тихим. Хотя палатки в Совином стойбище и разнесены друг от друга, когда на улице царит непроглядный мрак, а привычный равномерный шум городской жизни – автомобили, кондиционеры, телевизоры – сменяется сверчками, можно слышать буквально все.

Я имею в виду все-что-только-можно.

Воду в унитазе. Далекий смех. Хруст гравия под ногами. Даже малейший шорох многократно усиливается. Поэтому мы вшестером, собравшись в палатке девушек, чтобы придумать, как забрать спрятанное вино, довольно быстро решаем, что Бретт с Ленноном встанут на рассвете и унесут его в рюкзаках. В действительности Бретт добровольно вызывается помочь Леннону, а тот лишь сухо говорит:

– Всю жизнь мечтал поставлять контрабандой спиртное.

Ребята уходят в свою палатку, мы собираемся лечь в постель. Мне уже давненько не приходилось спать на походной койке, а в палатке так и вообще никогда. Но, описав события дня в моем мини-дневнике и пролежав пару часов в кровати с открытыми глазами, классифицируя звуки лагеря, я все же проваливаюсь в беспокойный, тревожный сон, то и дело просыпаясь.

Когда рассвет гонит вон тьму, я отказываюсь от попыток выспаться и встаю с койки. Оттого, что пришлось подняться так рано, меня охватывает странное чувство. Рейган у нас ранняя пташка, но, просеменив по полу, я обнаруживаю, что она лежит на стальной кровати в неуклюжей позе лицом вниз. Она что, никогда не накрывается одеялом? Здесь же безумно холодно. Волнуясь, что с ней что-то не так, я трясу ее за плечо.

– Отстань, – говорит она в подушку хриплым, приглушенным голосом – ужасным и злым.

Я оставляю ее в покое и как можно тише собираю одежду. Саммер еще спит, поэтому я, чтобы не разбудить ее, отказываюсь от примыкающего к юрте туалета и направляюсь в баню.

На улице намного свежее, чем внутри, но в некоторых соседних палатках виднеется свет и мельтешат тени, так что я не единственная, кто встал в такую рань. В то же время мне удается найти в бане свободную душевую кабинку, я, не торопясь, мою голову и подбриваю кое-где волосы, пока телефон заряжается. А когда высушиваю их и вышагиваю обратно по турбазе, то чувствую себя человеком куда более цивилизованным. В палатке ребят темно, а в моей девушки все еще спят. Поэтому, если я не хочу сидеть с ними и слушать храп Рейган, мне лучше отправиться в главный корпус и съесть ранний завтрак.

Когда я иду по главной дорожке, сквозь сосны сочится серо-голубой свет. В нем лагерь выглядит совсем иначе, поэтому мне не удается сразу найти мусорный контейнер, в котором мы спрятали вино. Может, Бретт с Ленноном уже унесли бутылки? Я мысленно держу пальцы и продолжаю свой путь в главный корпус.

А переступив порог зала, в котором мы вчера ужинали, обнаруживаю на нескольких стойках обильный «шведский стол». Яйца, бекон, кондитерка. Плюс аппарат для приготовления овсянки с разными вкусами на выбор, у которого возится кто-то из гостей. Зачем это кому-то надо, если есть сосиски, для меня остается загадкой. Я хватаю тарелку, открываю крышку серебристой кастрюли с подогревом и через горячий пар, поднимающийся над сосисками, разглядываю в тумане силуэт, склонившийся над аппаратом для овсяной каши. Высокий, темноволосый, симпатичный и…

О БОЖЕ… я же с таким вожделением смотрю на Леннона!

Это примерно то же, что подглядывать в телескоп, только хуже, потому как он буквально в трех футах от меня и у меня нет возможности упасть на пол и спрятаться. Правда, теперь он хотя бы не полуголый.

– Раз ты встала в такую рань, значит, жди конца света, – говорит он, и кончики его губ тянутся вверх.

– Я не могла спать. Петухи без конца кукарекают.

– Значит, ты без конца думаешь о ферме.

– Это я о птице, тут есть одна, которая кричит очень громко, – одариваю я его мимолетной улыбкой. – Можешь вполне назвать ее горным петухом.

– Мне кажется, что на самом деле их зовут ястребами, – весело говорит он.

– Без разницы. – Я накладываю в тарелку сосиски и бекон. – Ого, у тебя овсянка. Ты это серьезно? Неужели ты ешь эту кашу дома?

– Обожаю овсянку. Овсянка – это жизнь. – Он набирает в ложку миндаля и посыпает им кашу. – Знаешь, я думаю, что Сэмюэл Джонсон в своем печально известном словаре восемнадцатого века описал овес как продукт, которым англичане кормят лошадей, а шотландцы – людей.

Я качаю головой и про себя улыбаюсь:

– Леннон и его занимательные факты.

– А ты так отчаянно любишь мясо только потому, что живешь с Джой, – говорит он, показывая на мою тарелку.

Это точно. Нет, ее не беспокоит, что я выросла плотоядной, но если она что-то готовит, то только вегетарианские блюда из замороженных продуктов.

– Вчера вечером мне впервые за всю неделю пришлось поесть мяса, – признаю я, – так что здесь придется стать настоящей пещерной женщиной. Только мясо и кофе. Может, еще немного сахара, – добавляю я, венчая гору сосисок огромной булочкой с корицей.

Завидев среди вкусовых добавок к овсянке коричневый сахар, быстро соображаю, не посыпать ли им бекон.

– Вот значит как, диета диабетика эпохи палеолита.

– Меня можно считать образцом современного питания, – говорю я.

– От него у тебя по щекам разливается здоровый румянец.

В его глазах плещется веселье, он впервые за все утро смотрит на меня – смотрит на самом деле, – и я чувствую, как в ушах разливается жар.

– Это не что иное, как старый добрый страх, – говорю я, сосредоточиваю внимание на «шведском столе» и опять открываю кастрюлю, в которую уже заглядывала. – Ночью мне никак не удавалось уснуть. Слишком много событий произошло вечером.

– Здесь все по-другому, правда? Даже спать в палатке совсем не так, как дома. От этого веет… первозданностью.

Честно говоря, так оно и есть.

Леннон протягивает мне какую-то серебристую посудину, завернутую в салфетку:

– Может, поедим на площадке и заодно полюбуемся рассветом? У них там есть дачные обогреватели, а официанты, похоже, могут подать кофе прямо туда.

– Все, больше ни слова, я и так поняла, – отвечаю я, надеясь, что мои слова звучат достаточно небрежно, чтобы он не подумал, будто я по какой-то непонятной причине безумно рада с ним позавтракать.

Мы берем тарелки на улицу и рядом с другими «жаворонками» устраиваемся поближе к дачному обогревателю. Смесь потока приятного тепла и свежего утреннего ветра в полной мере отражает гамму эмоций, которые я испытываю, оставаясь наедине с ним. С одной стороны, он знакомый, с другой – чужой, и когда мы вместе, я постоянно чувствую себя на грани.

– На тебе сегодня крутая шотландка, – выдает он комментарий, бросая в мою сторону мимолетный взгляд.

Я глажу рукой свои брюки в черно-красную клетку – узкие, из тех, что любят фанаты панк-рока, и немного вызывающие, по крайней мере для меня. Не думаю, что он решил меня подразнить, хотя сказать это бывает трудно.

– Это комплимент?

Он кивает головой, и я расслабляюсь.

– Ну что, – спрашиваю я, приступая к еде, – забрали вы с Бреттом вино?

– Я – нет, – отвечает он. – Когда мы вернулись в палатку, он предложил нам с Кендриком пойти вместе с ним, но мы отказались. Тогда Бретт сказал, что вполне обойдется без нас, хотя не знаю, как он собирался принести дюжину бутылок, не захватив с собой рюкзак. Но когда я утром проснулся, в палатке стояла вонь, как во французском ресторане, хотя если честно, это лучше его отвратительного спрея для тела, который годится только для маньяков, гоняющихся за людьми с топором.

– Он что, напился?

– Не знаю. Может, напился, может, напялил на себя какую-нибудь одежку Саммер, может, разбил еще одну бутылку, – говорит Леннон, слегка пожимая плечами, – но когда я сегодня утром туда пришел и проверил мусорный контейнер, бутылок там не оказалось – надо полагать, ему удалось их унести.

Какое-то время мы молча едим. Я не уверена, что хочу дальше обсуждать с ним Бретта, он тоже не рвется сообщить мне какую-нибудь новую информацию.

Наконец, Леннон хлопает себя по карману и говорит:

– Я сходил в администрацию и взял у мужа Кэнди разрешение на поход в глубь территории, поэтому теперь можно отправляться. А еще заглянул в магазин в главном корпусе. Там можно взять в аренду медвежий сейф. Если тебя застукают с едой, а специального контейнера у тебя не окажется, придется платить штраф. Так написано в информационном буклете Кинге Форест, который прилагается к разрешению. Если хочешь, можешь сама посмотреть.

Он сует руку в карман, чтобы его выудить, но я лишь машу рукой:

– Да верю я, верю.

– Но…

– Просто… даже не знаю, что сказать, – говорю я, отламывая кусочек хрустящего бекона. – Мы с мамой не раз шутили по поводу встреч с дикими животными в походе, но, если честно, мне и в голову не приходило, что они могут быть так опасны.

– Опасность подстерегает повсюду, – тихо смеется Леннон, – и опасность смертельная.

– Какой ужас, – бормочу я.

– Причем не только со стороны диких зверей. В Сьерре человек может разбиться, поскользнувшись на камнях, утонуть, упасть со скалы, получить сердечный приступ в походе по туристическим тропам, его может раздавить обрушившееся дерево…

– О господи.

– …он может стать жертвой теплового удара, гипотермии, свариться насмерть в горячем источнике, пасть от руки сумасшедшего серийного убийцы, отравиться каким-нибудь растением, подхватить хантавирус.

– Ханта… что?

– Хантавирус, передается через олений помет.

– Может, не надо за столом? – выговариваю ему я.

– Я лишь хочу сказать, что здесь можно умереть от чего угодно. Но прелесть, как минимум наполовину, в том и состоит.

– Неудивительно, что тебе в голову приходят подобные мысли.

– Я сейчас не говорю о жажде острых ощущений, а лишь имею в виду, что мы должны учиться определять опасность и избегать ее, ведя себя осторожно и ответственно. Ты должна понимать окружающую среду. Уважать ее. Думаешь, родители отпустили бы меня в поход, если бы не знали, что я здесь могу прекрасно справиться? Они доверяют мне, ведь я к этому делу отношусь очень серьезно. Именно поэтому они захотели, чтобы я пошел. Ты же знаешь, они ни за что не согласились бы просто так целую неделю ухаживать за моими рептилиями, если бы это не было так важно.

Что да, то да.

– Погоди-ка! – восклицаю я. – Значит, твои мамы захотели, чтобы ты отправился в этот поход?

Он быстро поднимает и опускает плечо:

– Я боялся, что Бретт сам отправится искать потайной водопад, если я не помогу. А мы с тобой знаем, какой он идиот, не в обиду ему будь сказано. Я знаю, он тебе когда-то нравился, может, даже нравится и сейчас…

Он на миг поднимает глаза и смотрит на меня.

Не знаю, что ему сказать. Даже не уверена, что в эту минуту чувствую. Последние двадцать четыре часа выдались странные. Я думала, мне будет волнительнее оказаться вместе с Бреттом за пределами школы, но нам с ним, по большому счету, так и не удалось побыть наедине. Если бы мы провели хоть немного времени вдали от остальных, он, вероятно, сбросил бы с себя маску суперпарня. Мне известно, что он делает это, чтобы привлечь к себе внимание, и что у него есть и другая сторона. Но на данный момент как есть, так есть.

Плюс к этому Леннон. Он в мои планы не входил. А прошлой ночью, ворочаясь без сна в кровати, в те моменты, когда меня не тревожили издаваемые обитателями леса звуки, я без конца прокручивала в голове наши с ним разговоры, пытаясь понять, стали ли мы опять друзьями, хотел ли он вновь со мной дружить и хотела ли этого я. Но так и не пришла ни к какому конкретному выводу.

– Стало быть, родители посоветовали тебе пойти в этот поход из-за Бретта? – говорю я. – Они знают, что он тоже пошел?

– Ну да, – пожимает плечами Леннон.

– А то, что пошла я, Санни и Мак знают?

Когда он скребет ложкой по тарелке, собирая остатки овсянки, проносится резкий порыв ветра.

– Они потому мне и сказали. Чтобы я проследил… за твоей безопасностью.

На меня одновременно обрушивается шквал сотни эмоций. Я даже не пытаюсь в них разобраться и выдаю первое, что приходит в голову:

– Знаешь, я не дура и сама вполне могу о себе позаботиться. Не олимпийская надежда, в отличие от Рейган, но в этом идиотском турпоходе все же как-нибудь справлюсь.

– Конечно же справишься.

– Я умею определять тысячи звезд и совершенно уверена, что уж в карте разобраться точно смогу.

– А я и не говорил, что не сможешь. Ты вообще умнейший человек.

– Тогда почему из твоих слов напрашивается вывод, что я ни на что не способна?

– Способна, – со стоном отвечает он. – Даже более чем. Я доверяю тебе в миллион раз больше, чем любому другому на этой турбазе.

В самом деле? После того, как мы столько месяцев не разговаривали? От этого в моем сердце происходит что-то странное.

– Ты подумай, – говорит он, – если бы мне надо было узнать, Плутон настоящая планета или нет…

– Нет, не настоящая.

– …я спросил бы тебя. Но если бы мне нужно было выяснить, как сделать кальян для курения марихуаны, то обратился бы к Бретту. У каждого из нас своя специализация. Мой конек – пешие походы среди дикой природы.

– Но я-то этого не знала! – в отчаянии восклицаю я. – Твой конек всегда был другой – как пережить ночь в доме с привидениями.

– В определенном смысле разница не такая уж большая.

У меня кошки на душе скребут, а он тут шуточки шутит. Что-то я его не пойму.

– Это из-за того фотоальбома? – вдруг нервно спрашиваю я.

– Что?

– Ты поэтому отправился в этот поход? Почему родители заставили тебя пойти? Если ты и твои мамочки, узнав, что папа изменяет моей маме, просто решили меня пожалеть, то оставьте свое сочувствие при себе. Я в нем не нуждаюсь. У меня все в порядке.

– Ну уж нет, я тебя не жалею, я на тебя злюсь. А твоему папочке отхватил бы руки ржавыми садовыми ножницами. Потом бензопилой отпилил бы ноги и…

– Ну все, все! Я поняла, я все поняла.

Вот черт! В конце концов, это мой отец. Хотя, если честно, возмущение Леннона в глубине души мне приятно.

– И если бы в «Техасской резне бензопилой» за ним кто-нибудь решил погнаться, то это наверняка была бы Джой.

При этом ей захотелось бы отпилить ему не только ноги.

Он несколько мгновений молчит.

– Идти в этот поход меня никто не заставлял. Я сам решил. Надеялся, что…

Он вдруг умолкает и качает головой, из его груди вырывается тихий стон.

– На что? – допытываюсь я. – На что ты надеялся?

Он застывает в нерешительности.

– Скажи, ты по нам когда-нибудь скучаешь?

Его слова будто бьют меня под ребра. Удивительно, что я от них не падаю со стула.

Мне хочется закричать: «ДА!» А еще мне просто хочется кричать. Сколько ночей я пролежала без сна, рыдая по Леннону? Причина нашего разрыва была не во мне. Шоу под названием «Зори и Леннон» динамично двигалось вперед до того идиотского танца на вечере выпускников, а его финал можно в общих чертах обрисовать четырьмя пунктами. Можете мне поверить. Я тысячу раз перечисляла их в своем ежедневнике.

Пункт первый. Гуляя поздно вечером в последнюю неделю летних каникул, мы с Ленноном случайно целуемся. И перед тем, как спросить, как поцелуй может быть случайным, позвольте мне лишь подтвердить, что так бывает. Смех и схватка по поводу книги могут привести к самым неожиданным результатам. Пункт второй. Мы решаем провести Великий Эксперимент, вплетая в наши обычные отношения страстные поцелуи, причем никому ничего не говорим на тот случай, если из этого ничего не получится, чтобы иметь возможность сохранить дружбу, а заодно оградить себя от сплетен и вмешательства родителей. По сути, даже одного родителя – моего отца, всегда ненавидевшего Макензи. Пункт третий. Несколько недель спустя, с учетом того, что эксперимент, судя по всему, идет успешно, мы соглашаемся отказаться от тайной неплатонической дружбы и впервые появиться на публике на вечере выпускников как парень и девушка. Пункт четвертый. Он ничего не объяснил. Не назвал причину. Не отвечал на мои сообщения. Несколько дней не ходил в школу. Вот так все и закончилось. Годы дружбы. Недели чего-то большего, чем дружба. Все исчезло без следа.

Это он положил всему конец.

Его потерю я переживала почти так же, как смерть родной мамы, это стало самым страшным испытанием из всех, через которые мне пришлось пройти. И что… что он хочет от меня теперь? Что ему в действительности от меня надо?

Пытаясь ответить, я несколько раз запинаюсь, открываю и тут же закрываю рот, не зная толком, что сказать, и в итоге веду себя как полная дура.

– Я…

К нам подходит неунывающий официант, в руках у него поднос с кофе в термокружках. Пока он перебрасывается с нами парой фраз, мы с Ленноном берем напиток. Я благодарна ему за появление, хотя оно и не дает мне достаточно времени, чтобы сформулировать ответ на вопрос Леннона.

Ну конечно же скучаю. Если ты в течение целого ряда лет испытываешь к человеку привязанность, то не можешь просто взять его и бросить. Такого рода чувства не исчезают по команде. Поверьте мне, я пыталась. Но к нашей старой дружбе примешиваются другие, не менее сильные чувства. По крайней мере, с моей стороны. И от этого все только усложняется и запутывается.

Мне нравится все, в чем есть какой-то смысл. И нравится, когда ситуация развивается по понятному сценарию. Нравятся проблемы, имеющие решение. Но вот о Ленноне ничего этого сказать больше нельзя. Но как ему об этом сказать, чтобы не повторить то, что случилось на вечере выпускников? Я не могу. Вот так. Однажды мое сердце уже было разбито. Проходить через это еще раз я больше не хочу.

И все же…

Надежда – страшная вещь.

– Ладно, не парься, – произносит он и встает. – Мне не надо было ничего говорить.

– Стой! – говорю я ему, вскакивая, чтобы его остановить, когда он пытается уйти.

Он молниеносно поворачивается ко мне, и мы самым неожиданным образом оказываемся ближе, чем мне того хотелось бы.

Из моей груди вырывается тяжкий вздох, взор устремлен куда-то в пространство.

– Ты… не мог бы сходить со мной в магазин в главном корпусе и помочь купить эту защищенную от медведей штуковину для хранения продуктов?

Пауза затягивается, мой пульс устремляется вперед в бешеном ритме. Я через рукав куртки чешу руку.

– Хорошо, – наконец говорит он, и я облегченно вздыхаю.

Хорошо, мысленно повторяю я.

Если я не могу получить то, что хочу, то, может, нам удастся найти способ вернуться назад, когда все было намного проще. Когда мы были просто друзьями.

В конечном счете я делаю в магазине несколько покупок: медвежий сейф, карманный фильтр для воды и мультитул с крохотной лопаточкой. Леннон говорит, что он понадобится мне копать ямки для костра и «кошачьи норы». Что такое «кошачьи норы», я толком не знаю, но предчувствие в отношении их у меня не очень хорошее.

Обратный путь в лагерь в основном проходит в молчании, но совсем уж неловким его назвать все же нельзя. Все еще холодно, однако солнце уже выжигает туман, и день, если верить Леннону, обещает выдаться славным. Я слишком зациклилась на нашем разговоре за завтраком, чтобы воспользоваться вайфаем.

Когда мы по дуге входим в лагерь, Леннон говорит:

– Стой.

Я смотрю по направлению его взгляда и тут же вижу проблему: Кэнди и рейнджер, с которым мы столкнулись накануне вечером, шагают по ступеням, ведущим в палатку девочек. Но потом поворачивают, направляются на север и уходят в противоположном направлении. Мы дожидаемся, когда они исчезают за деревьями, и идем дальше.

– Как думаешь, с чего бы это? – спрашиваю я.

– Не знаю, но хорошего, как мне кажется, мало. Вот, послушай.

И в этот момент я слышу Рейган. Она злится, ее сиплый голос разносится по всему лагерю. Мы бежим к палатке, влетаем внутрь и оказываемся в эпицентре скандала.

– Нет, я не буду успокаиваться, – говорит Рейган Саммер. – Ты хоть понимаешь, какие у меня будут проблемы, когда обо всем узнает мама?

Поскольку Кендрик с Бреттом ничего не предпринимают, Леннон встает между девочками:

– Что, черт возьми, происходит?

– Все пропало, – отвечает Рейган, отходит от Саммер, падает на диван и обхватывает руками голову, – вот что происходит.

– Они нашли вино, – уточняет Кендрик, пока Бретт расхаживает за диваном. – Нас отсюда вышвырнут.

– Я думал, ты вчера вечером за ним сходил, – говорю я Бретту.

У того на лице отражается мука. Вместо ответа он стонет и бьет кулаком по пристенному столику:

– Это просто смешно. Свое вино они получили обратно. Никакого ущерба не понесли, проблем больше нет. Не понимаю, зачем поступать с нами так жестоко.

– Затем, что ты отлил на юрту, – орет ему Рейган. Э-э-э… что?

– О господи, – ворчит Леннон, медленно качая головой.

– Я был пьян, ты не забыла? – говорит Бретт, обращаясь к Рейган. – Как и ты.

– Вы что, ночь провели вместе? – тревожно спрашиваю я.

Рейган с силой трет лоб:

– Мы выпили припрятанную Бреттом бутылку…

Надо полагать, ту самую, что он сунул в штаны.

– Собирались пойти вместе за другими, но…

– Но захмелели, – говорит в свою защиту Бретт, оправдываясь перед ребятами, – и забыли взять рюкзак, чтобы их принести. Поэтому взяли только две и…

– Планировали вернуться за остальными, – говорит Рейган, – но… просто немного отвлеклись.

На Рейган это не похоже. Она не любительница выпить. Я не раз бывала с ней на вечеринках, включая ту самую, на которой меня поцеловал Бретт, но пьяной ее ни разу не видела. Это помешало бы ей бегать кроссы, а она, сколько я ее знаю, всегда тренировалась, готовясь к Олимпиаде.

Теперь все обстоит иначе.

– Вы пили все вчетвером? – задаю я вопрос, мысленно спрашивая себя, не этим ли, в той или иной степени, объясняется шум, не дававший мне вчера уснуть. Кроме того, я злюсь и чувствую себя задетой от того, что меня никто никуда не позвал. Впрочем, как и Леннона.

– Не надо на меня так смотреть, – говорит Саммер, – мы с Кендриком отправились в сауну, потом я вернулась и легла спать.

– Я тоже, – вторит ей Кендрик.

– Да какая разница? – с досадой восклицает Бретт, вскидывая руки. – У нас каникулы, и мы с Рейган всего лишь расслабились. Это еще не превращает нас в преступников.

– С формальной точки зрения, поскольку вы оба еще не достигли совершеннолетия… – говорит Леннон.

– Плюс порча имущества, – добавляет Кендрик, даже не пытаясь скрыть охватившее его отвращение, – я имею в виду отлить на палатку.

Бретт тяжело вздыхает:

– Согласен, это не самый великий момент в моей жизни. Но что сделано, то сделано. – Он плюхается рядом с Рейган на диван и тоже трет лоб. – Какая глупость.

– Тут ты прав, с чем с чем, но с этим нельзя не согласиться, – произносит Леннон голосом, в котором сквозит презрение, – что именно сказала Кэнди?

– Что, если они, допустив подобный инцидент и узнав о нем, ничего не предпримут, лагерь может потерять лицензию на продажу алкогольных напитков. Еще она добавила, что, если бы бутылки обнаружили уборщики, дело еще можно было бы спустить на тормозах. Но о случившемся сообщили другие отдыхающие, я так понимаю, семья, которая находилась в юрте.

О, господи. В юрте была семья в тот момент, когда Бретт…

– На шум в лесу в два часа ночи могли пожаловаться и другие туристы, – добавляет Саммер.

Рейган стонет и трет виски.

– Да, для турбазы действительно все выглядит не лучшим образом, – подводит итог Кендрик, – поэтому нам нужно до полудня освободить палатки, в противном случае они вызовут полицию.

– Мама меня убьет, – говорит Рейган.

– Может, Кэнди ей ничего не скажет, – вставляет свое слово Саммер, всем своим видом пытаясь ободрить подругу.

– Ты что, не понимаешь? – спрашивает Рейган. – Мои родители уедут в Швейцарию только завтра. Это значит, что, если я вечером заявлюсь домой, поджав хвост, мне придется рассказать, почему мы возвратились так рано.

Все молчат. Над палаткой реет чувство обреченности. Я, по крайней мере, не имела к этому отношения, так что моя мама не станет сходить с ума. Но если честно, то я очень удручена, что все это так неожиданно закончилось. Чтобы пойти в этот поход, мне пришлось пересмотреть все летние планы. Я не хочу возвращаться домой и видеть отца со всеми его изменами. И как теперь быть со звездной вечеринкой? До нее еще четыре дня, и я не могу сегодня после полудня сесть в автобус до Кондор Пик. Там еще никого не будет.

К тому же, словно этого мало, меня еще бесит, что Рейган и Бретт минувшей ночью были вместе. Странно, правда? Они не признаются, что между ними что-то есть, если, конечно, это действительно так. Может, там ничего и не было. Я старательно напоминаю себе, что они всегда были друзья – просто друзья и больше ничего. К тому же Рейган знает, что я к нему испытываю.

Тогда почему меня переполняет чувство дискомфорта?

Может, потому, что мы с Ленноном тоже когда-то были друзьями, пока не стали на пару выскальзывать из дома.

– Значит, все, конец? – говорит Саммер. – Нам не остается ничего другого, кроме как уезжать? Ни пеших походов, ни конных прогулок больше не будет?

– Мы с тобой можем сесть в мою машину и поехать в нашу семейную лачугу в долине Напа, – тихо говорит Кендрик Саммер. – Сейчас там никого нет. По крайней мере, хоть спасем оставшиеся дни каникул. – Увидев, что Рейган повернула к нему голову, он извиняющимся тоном добавляет: – Я бы пригласил всех, но там только одна комната. Это домик, куда сбегают мои родители. Там даже не хватит места спать на полу, так что извините.

– Слушайте, ребята! Какие же мы идиоты! – говорит Бретт, к которому тут же возвращается вся былая энергия. – С какой стати нам ехать домой? Мы же планировали отправиться в поход к этому потайному водопаду в Кингс Форест! А если так, то пошли! Оставшуюся часть недели проведем там.

– Мы планировали провести у водопада всего пару ночей, – возражает Леннон, – а шесть ночей – это далеко не то же самое, что две. Чтобы прожить там все это время, нам потребуется больше припасов. Втрое больше продуктов. Душа и туалета с водой там тоже нет. У кого-то из вас есть хотя бы самое необходимое, например туалетная бумага? Я давал вам список всего, что может понадобиться в походе, но вы его проигнорировали.

– Лично я нет! – настаивает Бретт. – Я отдал его Рейган.

– Тогда почему ни у кого из вас нет ни медвежьего сейфа, ни фильтров для воды? Думаете, там вас ждет раковина с краном? Чтобы пить, нам надо будет фильтровать воду из реки.

– У меня есть фильтр для воды, – говорит Рейган, – я же не думала, что нам их понадобится хрен знает сколько. К тому же я купила несколько пакетов замороженных и сушеных продуктов для туристов.

Она смотрит на меня, ожидая подтверждения своих слов. У меня в рюкзаке таких четыре.

– Что до остального, то Бретт сказал, что еду можно будет просто развесить на деревьях.

– Бесполезно, – говорит Леннон.

– Старина, этот метод работал много веков подряд, – возражает Бретт, – у тебя просто паранойя.

В правилах парка говорится предельно ясно: без медвежьих сейфов походы в глубь территории запрещены.

– Как бы там ни было, перестань заморачиваться деталями, – заявляет Бретт, – это будет сумасшедшее веселье.

– Вот тут ты прав, но только наполовину, – говорит Леннон.

Бретт морщит лоб:

– Чего?

– Медвежьи сейфы можно взять напрокат в магазине главного корпуса, – быстро встреваю в разговор я, пока Бретт с Ленноном не подрались, – там же можно купить побольше продуктов для туристов.

– А нас туда пустят? – спрашивает Саммер. – Вход в главный корпус нам не запрещен?

Рейган встает с дивана:

– Да пошли они все! Нам дали время до полудня. Давайте пополним запасы. Бретт прав. Итак, планы меняются. Подумаешь! Переживем. Уйти в поход самим будет куда круче.

– Значит, вперед? – говорит Леннон. – Вы действительно хотите провести неделю в глубине территории?

– Почему бы и нет? – отвечает она. – Это лучше, чем ехать домой. Если Кэнди расскажет все родителям, меня в любом случае в наказание посадят под замок.

Все по очереди соглашаются. Даже Леннон, хотя мне не кажется, что он этому рад.

Новый план: без паники. Все будет отлично. То же самое, что и раньше, только пару лишних дней у водопада. Когда придет время уезжать, я точно так же смогу вернуться сюда и сесть в автобус до Кондор Пик. Правильно?

Рейган смотрит на меня и говорит:

– Зори, ты ведь с нами, правда? А то мне не надо, чтобы ты раньше времени вернулась домой и стала трепать языком. Чтобы все это дошло до моей мамы.

У меня возникает дикое желание надавать ей по буферам.

Буйным цветом расцветают тревожные мысли. О том, как разбить лагерь в лесу. О Рейган и Бретте, которые провели прошлую ночь, на пару прикладываясь к бутылке. О нашем с Ленноном утреннем разговоре. Все это сливается в один гигантский вопросительный знак, скачущий у меня в голове.

Но если хорошенько подумать, то я остаюсь один на один с неопровержимым фактом.

К счастью для Рейган, мне тоже не хочется раньше времени видеться с родителями.

– Да, с вами, – подтверждаю я.

Рейган улыбается мне – впервые с того момента, как мы вошли в палатку.

– Вот и отлично. Разобьем лагерь в глубине территории. Но сначала я собираюсь принять душ и позавтракать. Мне нужны жиры и закваска. У меня дикое похмелье.

11

– Куда нам, старина? – спрашивает Бретт Леннона, поправляя на перекрестке рюкзак. – Никаких знаков здесь нет.

– Это самое точное определение похода по нехоженым тропам, – отвечает Леннон.

– Ну да, верно, – смеется Бретт, – похоже, ты прав. Как тебе только удалось отыскать этот потайной водопад, если к нему не обозначена тропа?

– Я читал о нем. Этот водопад не упоминается в официальных бюллетенях парка, потому как есть другие – побольше и расположенные ближе к проторенным тропам, – объясняет Леннон. – Если человек собирается в поход на один день, без ночевки, то до этого ему добираться неудобно. Причем впервые я его нашел, двигаясь с противоположной стороны, поэтому дай мне секунду сообразить, где у нас тропа на юг.

Время далеко за полдень. Чтобы уйти, мы ждали до самой последней минуты, не забыв набрать в обеденном зале сэндвичей и наполнить водой бутылки для туристов и спортсменов. Потом нам пришлось пешком топать обратно до машины Рейган и пару часов ехать по жутким, извилистым горным дорогам, чтобы добраться до парковки заповедника. Оттуда мы двинулись по обозначенным тропам к водопаду.

И пошли, и пошли…

На данный момент прошагали уже три часа. Я еще в жизни так много не ходила. Но больше всего меня беспокоит не это. Теперь меня волнует, как позже на неделе я смогу вернуться одна, чтобы сесть на автобус и отправиться на звездную вечеринку.

– У этой тропы не должно быть ответвлений на восток, – бормочет под нос Леннон, вглядываясь в GPS-карту на телефоне.

– И откуда у тебя только сигнал берется? – спрашиваю я.

По пути я несколько раз проверяла телефон, убедиться, что мама получила мое сообщение с просьбой не волноваться, если несколько дней от меня не будет вестей. Увы, тишина. С таким же успехом можно было бы держать в руке кирпич – толку с него было бы не больше.

– GPS работает независимо от покрытия сотовой связи, – объясняет Леннон, – все цифровые карты я сохранил в телефоне, но эта оказалась глючная. Технологиям порой не стоит доверять. К счастью, у меня есть кое-что про запас.

Он прячет телефон и достает блокнот в черной, раздутой обложке. Если мои блокноты тоненькие и аккуратные, то у него… в общем, о нем такого не скажешь. Он снимает резинку, не позволяющую страницам разлететься в разные стороны, и я украдкой бросаю взгляд на хранящуюся внутри коллекцию: сложенные бумажные карты, брошюрки парка и страницы, заполненные отчетливым почерком Леннона, чуть ли не печатными буквами, а также небрежные наброски – деревья, дикорастущие цветы, указатели на туристических тропах, белки. Взгляд даже мимолетом скользит по черновому наброску Санни и Мак, выполненному в стиле аниме.

Я вспоминаю все карты, которые он рисовал, когда мы были детьми. И ту, что он сделал для меня, которая сейчас лежит дома на дне выдвижного ящичка. Меня тут же одолевает жестокий приступ ностальгии.

Он изменился в очень многих отношениях. Но только не в этом.

Это тот самый Леннон, которого я когда-то знала.

Заметив, что я смотрю в его блокнот, он быстро выхватывает сложенную бумажную карту и закрывает его с яростным хлопком.

Глупо считать это оскорблением. Что у него там – не мое дело. Раньше было мое, но теперь нет.

Он раскладывает карту на большом камне. Читает путаницу топографических знаков и прокладывает пальцем невидимый путь.

– Стой. Ага, я все понял. Влево. Нам надо взять влево.

– И как тебе только удается разобраться, где здесь орел, а где решка? – говорит Бретт. – Ты уверен?

– В той же степени, в какой был уверен ты, когда посчитал юрту писсуаром, мистер Мочусь-Где-Хочу, – говорит Леннон, складывая карту и пряча ее обратно в блокнот.

– Удар ниже пояса, чувачок, – отвечает на это Бретт.

– Я лишь говорю, что, если тебе вздумается отлить на мою палатку, я оторву тебе орган, которым ты это сделаешь.

– Ух, какой ты страшный, – ухмыляется Бретт, – мне даже нравится.

– Поворачиваем налево, – спокойным голосом говорит Леннон, но взгляд его тверже стали, – через час будем на месте.

– Отряд, поворачиваем влево, – весело кричит Бретт остальным членам группы, сложив рупором руки.

И уходит вперед с Рейган. За ними следуют Саммер и Кендрик, я тащусь за Ленноном в хвосте.

Даже с учетом правильно распределенного веса, мой рюкзак все равно тяжел и к тому же все больше соскальзывает вниз. Мои ноги и ступни считают его убийцей. Как же я рада, что не стала покупать туристические ботинки – в отличие от Рейган, которая уже жалуется, что натерла в новой обуви мозоли. К тому же я замечаю, что под его черными джинсами с дырками на коленях по-прежнему скрываются высокие черные кроссовки. Туристические ботинки, судя по всему, это перебор.

– Затяни набедренный ремень, – говорит Леннон, когда я пытаюсь рывком поднять выше рюкзак.

– Да я, по-моему, уже его затягивала.

Я останавливаюсь и воюю с ремнями. Так или иначе, но мне кажется, что на одном из них заело пряжку.

– Можно мне? – говорит он, протягивая руку.

– Э-э-э… давай.

Он подходит ближе. Я вдыхаю его солнечный запах свежей стирки. Длинные, изящные пальцы возятся с пряжкой у меня на поясе. Его руки мускулистее, чем их помнила я. Если тогда это были руки друга, то теперь – парня. От того, что он опять ко мне прикасается, возникает странное ощущение. Отнюдь не в плохом смысле этого слова. Нет, ощущение совсем другое, чем если бы я чувствовала по всему телу его руки или если бы этого хотела. Просто ко мне далеко не каждый день прикасаются ребята, сосредоточившись на проблеме, источник которой находится прямо у меня под грудью. Он даже на нее не смотрит, да я этого и не хочу. Хотеть этого, как минимум, было бы неправильно. Да будут они прокляты, эти чрезмерно активные яичники!

Успокойся, Эверхарт, говорю я себе. Рядом с ним я не могу позволить себе дать волю воображению.

Когда это случилось в последний раз, я в итоге оказалась у него на коленях на скамейке в парке. С засунутой под мою блузку его рукой.

Ремень ослабевает.

– Готово, – говорит он, – и как ты только умудрилась завязать его таким хитрым узлом?

– У меня много талантов, – отвечаю я.

Он изумленно присвистывает.

– Тогда я обяжу тебя вязать узлы на палатках.

– Не стоит. Для палаток, которые купила Рейган, никакие узлы не нужны. Они, можно сказать, самоустанавливающиеся. По крайней мере, в этом нас убеждал парень из магазина туристических товаров. Хотя, я так думаю, он просто заигрывал с Рейган. А может, разволновался только потому, что она потратила там такую уйму денег.

– Вот в это я верю. Некоторые детали твоего снаряжения просто супер. Они меня, пожалуй, даже впечатлили бы, если бы я хоть на секунду предположил, что Рейган понимала, что делала.

Резким рывком он затягивает лямку на моем набедренном ремне, и я тут же ахаю.

– Слишком туго? – спрашивает Леннон.

– Да нет, просто неожиданно. А вообще, думаю, нормально.

– Затягивать надо туго, но чтобы не было неприятных ощущений. – Он осматривает лямки у меня на плечах. – Так, вот здесь нужно подтянуть. А вот здесь – видишь? – наоборот, оставить промежуток.

Он просовывает между моей ключицей и лямкой теплые пальцы. Шевелит ими, чтобы я поняла, о каком месте он говорит, и по моей руке скатывается вниз волна дрожи.

– Тогда ослабляй, – говорю я ему.

Самым странным образом все эти методические касания воспринимаются примерно так же, как стрижка в салоне. Их можно назвать чувственными, но все же не до конца. Тебе, по крайней мере, не хочется, чтобы они такими были. Мой парикмахер-норвежец старше отца, он носит целую кучу колец, которые, когда в его руках щелкают ножницы, звучат вразнобой, хотя и парадоксально приятно. В действительности я не желаю испытывать никаких сексуальных чувств к Эйнару и уж точно не хочу, чтобы их источником был Леннон. Лучше всего вообще об этом больше не думать.

– Слушай, – говорю я, заставляя мозг сосредоточиться на чем-то другом, – теперь, когда я знаю, что некоторые безумные звуки, доносившиеся минувшей ночью, издавали Рейган и Бретт, мне немного легче воспринимать то, что ты говорил раньше. Я имею в виду диких животных. То есть я, конечно, знаю, что здесь все будет по-другому, но…

– Не просто по-другому, – говорит он, переходя к лямке на другом плече, – а совсем по-другому. Но совсем неплохо, если это то, что тебя беспокоит.

– Если честно, то я страшно боялся, когда впервые в одиночку заночевал в глубине территории заповедника. И был до такой степени уверен, что за мной явятся волки, что чуть не обмочился прямо в спальном мешке.

Я издаю удивленный смешок:

– И как же ты, скажи на милость, справился с этим страхом?

– Знание – великая сила. Я выяснил, что волки в Калифорнии не водятся.

– В самом деле?

– Если не считать редких бродячих волков, которые порой проходят в здешних местах, то известна только одна стая – стая Шаста. Они обитают у границы с Орегоном, – продолжает он, проверяя оба моих плеча. – Ну, как теперь? Лучше?

И правда лучше. Причем намного. Рюкзак воспринимается не столько наказанием, сколько дополнением к телу. Все такой же тяжелый, но теперь я с ним справиться могу.

– Кто бы что ни говорил, но от волков в этом заповеднике мы застрахованы. Здесь больше шансов встретить оборотня.

– Ну да, тебе бы это понравилось, не так ли, Брэм Стокер?

– Он писал о вампирах.

– Да какая разница.

– Тебе так нравится, когда ты не права? – спрашивает он.

– Мне нравится, когда ты так лицемерно защищаешь существ, существующих исключительно в воображении.

– Я с превеликой радостью буду защищать любых существ, так или иначе связанных с лесом, – посмеивается Леннон. – Оборотней, снежного человека, ну и конечно же вендиго – духов-людоедов, которые, отведав человеческой плоти, превращаются в зверей. Но не переживай. Ты будешь рада узнать, что вендиго в Калифорнии тоже не водятся. Так что можешь не беспокоиться – это чудовище-людоед не сожрет тебя на ужин посреди ночи.

– Классная у тебя получилась речь, – говорю я, – спасибо, что развеял мои страхи.

Он улыбается мне сверху вниз теплой мальчишеской улыбкой, которую я когда-то знала и так любила, и внутри у меня все трепещет.

– Я, Зори, живу, чтобы устраивать тебе кошмары.

– Эй, – добродушно выражаю недовольство я, – не очень-то мило с твоей стороны.

– Я бы даже сказал, совсем не мило, – отвечает он, все так же смеясь.

Тепло этой его улыбки я ощущаю еще долго после того, как он поворачивается, чтобы догнать нашу группу.

Еще через несколько минут следующего этапа нашего перехода неприметная тропа уходит вверх, и нам приходится с натугой взбираться на холм – каменистый, сухой и неприятно теплый, потому как, чем выше мы поднимаемся, тем больше растет температура. Однако где-то на его середине мы входим в лес красных пихт. Их ветви отяжелели от шишек, они помогают спрятаться от жары, но не в состоянии сделать что-либо со склоном. Идти в походе по ровной местности совсем неплохо, но вот взбираться наверх, когда тебе в подошвы обуви вонзаются камни, сущее наказание, которому подвергают только проклятых грешников. Я сосредоточиваю все внимание на медвежьем колокольчике Леннона. Его позвякивание, равно как и звон, которым ему отвечает мой собственный, странно убаюкивает, этот успокоительный ритм помогает мне ставить одну ногу впереди другой.

Могло быть и хуже. У меня по меньшей мере нет похмелья, как у Рейган, которая без конца жалуется на головную боль, а однажды даже легла, опасаясь, что ее стошнит. А еще ее бесит Бретт, который утверждает, что чувствует себя хорошо, и постоянно ее задирает. Я издали наблюдаю за их разговором, пытаясь понять, изменились ли они после того, как потусили на пару прошлой ночью. Сказать трудно.

Я смотрю в телефон, чтобы узнать время. Обещанные Ленноном «какие-то три часа» хода уже подбираются к четырем. Тропа опять пошла по ровной местности, что уже хорошо. Наверх больше взбираться не надо. Но моя поясница пылает в огне, да и потом, мне скоро надо будет пописать. В тот самый момент, когда я решаю, что больше не смогу сделать ни шагу, Леннон поднимает голову.

– Стоп, – говорит он ребятам, – слушайте.

Мы слушаем.

– Слышите? – спрашивает он.

Мы все переглядываемся. Потом я действительно слышу и говорю:

– Вода.

– Водопад, – поправляет он, и его лицо расплывается в победоносной улыбке.

Мы шагаем за ним через рощу деревьев, которые, похоже, растут все гуще и гуще – до такой степени, что я ни за что не поверила бы, что где-то рядом есть вода, если бы она не грохотала так громко. Но потом деревья расступаются, и мы выходим на зеленый берег реки.

Вот он, водопад Леннона.

Белая, окутанная туманной дымкой вода низвергается вниз с яруса серых камней и бурлит внизу в зелено-голубой чаше. Ее обрамляют огромные круглые камни, которые изобилуют и на небольшой речушке, которая вытекает из нее, образуя некоторое подобие природного пешеходного мостика, позволяющего перебраться на другой берег. У основания стволы деревьев обросли крепким папоротником, камни по бокам покрыты ярко-зеленым мхом.

Водопад небольшой, но очаровательный, укромный и роскошный.

– Ого, – говорит Бретт, оценивающе глядя по сторонам. – Да здесь даже лучше, чем я думал.

– Как красиво, – вторит ему Саммер, – вы на воду поглядите. Какая же она чистая.

– Наш личный кусочек рая, – соглашается Рейган, – а что касается турбазы «Мьюир», то пошла она куда подальше.

Кендрик показывает на узкую тропинку, уходящую вверх с левой стороны от водопада.

– Похоже на то, что по ней можно подняться наверх, а потом сигануть и нырнуть в воду. Вот это, я понимаю, круто.

– Ну, что скажешь? – спрашивает Леннон где-то в районе моего плеча.

– Мне кажется, что это сон, – честно отвечаю ему я.

– Вот-вот, – довольно говорит он, – именно так я и думал.

Силы у нас у всех на исходе, поэтому мы с явным облегчением сбрасываем с себя рюкзаки, пока Леннон объясняет нам все особенности местности. Во время предыдущих походов он высмотрел здесь все укромные уголки и щели в скалах. Дрова лучше всего собирать по ту сторону каменного пешеходного мостика, на северном берегу реки. А участок, где мы остановились, прекрасно подходит для установки палаток. Что касается костра, то его идеально разводить внутри гранитного укрытия, где массивные валуны образуют вокруг природный барьер.

– Смотрите, – говорит Леннон почти взволнованно, но все же только почти, делая очень многое на одной и той же частоте.

Он разбрасывает на дне гранитного укрытия остатки кострища и показывает нам золу.

– Яму копать не надо. Она у нас уже есть. Остается лишь положить дрова, растопку, и кухня мгновенного действия готова.

– Здорово, – говорит Бретт.

А роща, через которую мы только что прошли, станет для нас излюбленным туалетом. По отношению к источнику воды она расположена ниже по холму, стоит почти что обособленно, а почва там достаточно рыхлая и мягкая для того, чтобы рыть в ней «кошачьи норы», как я и подозревала. Копаешь, делаешь свое дело и зарываешь обратно. Это входит в соглашение о походах в глубь территории, заключенное туристами, объединенными лозунгом «Не оставлять следов». Предполагается, что ты оставишь бивуак в том же состоянии, в котором он находился на момент твоего прихода. Это означает ничего не рушить, не пилить деревья, всегда тушить костры и не бросать мусор. Этакий нулевой вариант. Формально, мы должны тащить с собой даже использованную туалетную бумагу в специальных пакетах на «молниях», пока не покинем пределы парка или не увидим предназначенный для подобных целей мусорный контейнер. Это называется «упакуй и унеси». Когда Рейган по данному поводу начинает упираться, Леннон указывает, что оставлять здесь мусор незаконно. Но вот я ее поддерживаю. У меня нет намерения таскать в пакете грязную туалетную бумагу или тем более вернуться в первобытное состояние и подтираться листьями. Я не дикарка. Леннон соглашается, хотя закон, строго говоря, это запрещает. Альтернатива сводится к тому, чтобы использовать биоразлагаемую туалетную бумагу, поглубже ее зарывать и хорошо прикрывать слоем земли. Для меня вполне нормально.

Бретт расхаживает с телефоном в руке и снимает водопад на видео, попутно надиктовывая комментарии. А когда заканчивает, Леннон предлагает всем разбить основной лагерь. Но к этому никто не проявляет ни малейшего интереса. Рейган желает просто отдохнуть, Бретту хочется поплавать, а Саммер и Кендрик сгорают от желания исследовать вершину водопада. Это примерно то же, что пробовать согнать в стаю котов, поэтому, когда Леннон отказывается от дальнейших попыток и в гордом одиночестве отправляется застолбить место для своей палатки, я чувствую себя так, будто застряла где-то посередине. Знаю, он, по всей видимости, прав, уже шестой час и светлого времени суток, чтобы все сделать, у нас осталось буквально пару часов. Однако я совершенно выбилась из сил и у меня болит все тело. К тому же очень жарко. До такой степени, что Бретт уже разделся до шорт и вошел в речку.

– Ощущение, ребята, просто обалдеть, – сообщает он, отбрасывая со лба прядь каштановых волос.

Я смотрю, как он брызгает на себя воду, покрывающую его лодыжки. Только не надо думать, что пялюсь. Мне приходилось лицезреть его в таком виде и раньше. Хотя из футбольной команды он и ушел, это совершенно не помешало ему сохранить тело футболиста, которое он демонстрирует окружающим, не испытывая от этого никаких неудобств. В самом прямом смысле слова. Его страничка в Инстаграме на семьдесят пять процентов забита сэлфи под условным названием «Бретт Сигер без рубашки». Но вот теперь он сообщает нам, что намерен снять шорты и плавать в одних трусах.

– Мы же здесь все друзья, правда? – произносит он и улыбается мне, прыгая на одной ноге и пытаясь снять шорты, чтобы не замочить. – Зори, ты идешь?

– Не знаю, – звучит мой ответ.

Я захватила с собой купальник, но где мне его теперь надевать – в лесу, что ли?

– Я иду, – отзывается Рейган, садится, чтобы расшнуровать ботинки, потом обращается ко мне: – Во время похода ты, похоже, сблизилась с Ленноном и чувствуешь себя с ним уютно. Может, тебе лучше составить компанию ему?

Она говорит игривым тоном, который сбивает меня с толку. Рейган знает, что мы с Ленноном не разговариваем. И о Великом Эксперименте ей тоже ничего не известно. Мы с ним заговорили только в походе. Ни о каком флирте и речи быть не может. Он ведь только подогнал мой рюкзак и больше ничего! Тогда почему от слов Рейган меня охватывает такое чувство вины? Я дважды смотрю по сторонам, дабы убедиться, что Леннон нас не слышит. Похоже, что все в порядке. Он уже нашел плоский участок и выложил из рюкзака все его содержимое.

– Бретт, ты что, не согласен? – спрашивает Рейган, на этот раз уже громче.

– С чем? – прикладывает ладонь к уху он.

– Что Зори лучше помочь Леннону, – еще громче кричит она.

О господи! Ну что ей стоит заткнуться?

– Если Леннону так хочется изображать из себя образцового маленького бойскаута, пусть себе. Времени у нас полно, все можно будет сделать и потом. Пока же я вспоминаю строчку, которую Керуак написал в книге «Бродяги Дхармы»: «Я был счастлив. В одних плавках, босиком, с растрепанными волосами, в красной тьме костра я пел, потягивал вино, плевался, прыгал, бегал – вот как надо жить».

Бретт сжимает шорты в комок, поворачивается ко мне и кричит:

– Лови!

Я неловко делаю выпад вперед, чтобы на лету их схватить. Бретт одобрительно улыбается, быстро поворачивается и бросается в чашу водопада.

– Ради всего святого, спрячь куда-нибудь свои глаза, – говорит мне Рейган.

Мое внимание тут же переключается на нее.

– Яне…

– Не прикидывайся.

Она стаскивает туристические ботинки и тихо мне говорит:

– Перед тем как отправляться в этот поход, я говорила тебе, что не хочу оказаться в неловкой ситуации. А ты обещала мне ничего такого не допустить.

– Я же не просила его бросать мне эти его шорты! – шепчу я ей в ответ.

– Видела бы сейчас свое лицо.

Теперь она меня бесит. К тому же в душе зарождаются подозрения. Чем именно они занимались прошлой ночью, шатаясь по базе в поисках развлечений, как парочка подвыпивших подростков? Мне очень хочется задать этот вопрос, но я сдерживаюсь и вместо этого задаю другой:

– Тебе-то какое дело?

Рейган снимает футболку. Под ней обнаруживается лифчик от купальника. Она протяжно, тяжело вздыхает. Похоже, ее все еще мучает похмелье.

– Ты все неправильно понимаешь. У меня выдалось паршивое утро. И еще более паршивое лето.

Из моей груди тоже вырывается тяжкий вздох.

– Я знаю, Рейган. Мне жаль, что у тебя так вышло с этим олимпийским отборочным турниром.

У нее темнеет лицо.

– Мне не нужна твоя жалость! – восклицает она, но почти в то же мгновение, похоже, понимает, что слишком уж набросилась на меня, на миг закрывает глаза и продолжает уже более спокойным тоном: – Просто я хочу, чтобы всем было хорошо, понимаешь?

– Я тоже, – в замешательстве отвечаю я. – Но при чем здесь Бретт?

– Послушай, ты не единственная, кто на него запал. Саммер он ведь тоже нравится.

– Что?

Это… для меня новость. В голове тут же всплывает наш с Саммер скользкий разговор о Бретте и Ленноне. Интересно, почему она мне ничего не сказала?

– Больше всего я не хочу, чтобы ты столбила за собой эту территорию и была оскорблена в лучших чувствах после той вечеринки весной.

Чего она добивается – пощадить мои чувства или их уязвить? Если второе, то ей это замечательно удается. Да и когда я, ради всего святого, столбила за собой территорию Бретта?

Рейган уже бежит к водопаду. Я же чувствую себя задетой и сбитой с толку. Меня охватывает непонятное чувство вины за то, чего я совсем не делала… а еще глупая ревность, вызванная новостью о Саммер.

Я оглядываюсь на Леннона, который усиленно расчищает землю от камней, чтобы освободить место для палатки. Бретт тем временем ликующе кричит, окутанный туманными брызгами водопада, и упрашивает Рейган его сфоткать.

Все это время я себе всю плешь проела дикими животными. А надо было сосредоточиться на куда более явственной угрозе и подумать о том, насколько мне подходит цивилизация.

12

– Расскажи какую-нибудь страшилку, – говорит Саммер Леннону, сидя от него по другую сторону костра.

Солнце примерно полчаса как зашло, мы собрались у огня в гранитном убежище и теперь смотрим, как Леннон аккуратно кладет в него очередную ветку. Насчет валунов он был прав: из них получаются прекрасные скамейки. Мы сидим так уже час, обсыхаем после купания в чаше водопада и поглощаем еду из пакетов, предварительно залив ее кипятком. Я голод пока не утолила и вполне могла бы съесть еще один. Но тогда пришлось бы снова кипятить воду, а вокруг стоит такая темень, что мне едва удается различить берег реки. Оно явно того не стоит.

– А почему ты считаешь, что я могу знать страшилки? – спрашивает Леннон.

Когда все бросаются его вдохновлять, по камням эхом скачет хор отголосков.

– Уж что-что, а их ты точно знаешь, старичок, – говорит Бретт, – так что не дурачься.

– Может быть, – поднимает глаза от костра Леннон.

– Ха! – восклицает Саммер. – Я так и знала. Расскажи о неотесанных мужланах, которые шляются по лесу и убивают кого ни попадя.

– Не надо, – возражаю я.

– О страшилищах с крюками на руках, набрасывающихся на каждого, кого видят в припаркованном автомобиле, тоже не надо, – вставляет слово Кендрик. – Не люблю я эти крюки.

Саммер смеется и пытается его пощекотать.

В общем и целом, все пребывают в хорошем настроении. Рейган, в присущей ей манере, попыталась сгладить сказанные мне днем слова. Она принесла небольшой молоточек – одно из многочисленных приобретений в магазине туристических товаров – и помогла забить колышки для парусинового полога у входа в мою палатку. Потом спросила, все ли у меня хорошо, и я солгала ей, сказав, что да. Потом она по привычке со всей дури хлопнула меня по спине, да на том и все. У нас все в полном порядке. Наверное. Она устроилась на том же валуне, что и я, только вот между нами втиснулся Бретт. От того, что он прижимается ко мне боком, я, по идее, должна испытывать волнение, но ничего такого нет и в помине. Все мои мысли заняты совсем другим – ее «территориальной» речью и очевидными попытками отвадить меня от Бретта.

Но почему?

– Давай, – упрашивает Леннона Рейган, – ты же ведь гот, а готу положен весь этот сумасбродный фетиш… Мы знаем, что у тебя в запасе есть классная страшилка.

– Да и голос у тебя для зловещих сказок просто замечательный, – добавляет Саммер, – ты говоришь, как персонаж старых черно-белых фильмов ужасов. Оборотень. Дракула. И иже с ними.

– Как Винсент Прайс, – подбрасывает свой вариант Кендрик.

– Да нет, я о другом, о Дракуле, он еще играл во «Властелине колец».

– Кристофер Ли, – подсказывает Леннон.

– Точно! – восклицает Саммер. – Нагони на нас страху, Кристофер Ли.

Леннон встает с корточек, отряхивает руки и говорит:

– Ладно. Я действительно кое-что слышал несколько месяцев назад. Но это не выдумка, а реальная история, которую мне рассказали. Вы уверены, что хотите ее услышать?

Ну уж нет, спасибо, у меня такого желания точно нет. Не люблю, когда меня пугают. Да и потом, становится все темнее, и я переживаю, как буду спать на земле. Надо полагать, что палатки, которые мы купили с Рейган, очень холодные, как, собственно, им и положено. Они хоть и маленькие, но все же рассчитаны на двух человек, а это значит, что когда там располагается только один, то остается еще немного свободного места. Вместе с тем их высоты не хватает для того, чтобы выпрямиться во весь рост, и мысль о том, что через некоторое время я окажусь зажатой в этом крохотном пространстве, где лишь тоненький клочок нейлона будет защищать меня от диких зверей, являющихся по ночам к водопаду на водопой, начинает сводить меня с ума.

Но все остальные – очевидно, в миллион раз храбрее меня – жаждут, чтобы Леннон нагнал на них страху.

– Я прямо-таки горю от желания, – говорит Саммер.

– Только потом не говорите, что я вас не предупреждал.

Леннон подгибает под себя длинные ноги, устраивается на краю валуна, ставит локти на бедра и подпирает ладонями голову.

– Недавно, перед окончанием занятий в школе, я решил пройти курс выживания среди дикой природы по ту сторону Маунт Дьябло. Его устроили бывшие военные и отставной рейнджер из поисково-спасательного отряда, ранее работавший в Йеллоустоуне. Звали его Варг.

– Варг? – повторяет Саммер.

– Да, он швед, – отвечает Леннон, – у этого парня точно не забалуешь. Шесть футов пять дюймов ростом, широкоплечий, как амбар, и весь покрыт шрамами. Он спасал пострадавших от обрушений и оползней. Вытаскивал из огня во время пожаров.

И обнаруживал множество трупов. Туристы среди дикой природы пропадают то и дело, здесь стоит заблудиться, как тебя тут же подстерегает смерть – от голода, если закончатся продукты, от нападения диких зверей или от камнепада. Еще можно свариться в горячем гейзере.

– О боже, – жалобно стонет Рейган.

– Когда наступают холода, они замерзают. Варг как-то сказал, что нашел в горах целую замерзшую семью любителей зимнего альпинизма. Они пролежали целую неделю – попали в ловушку на снежном карнизе. Главе семейства какой-то дикий зверь отгрыз ногу.

– Фу! – восклицает Саммер.

Я мысленно делаю в голове зарубку никогда-никогда не ходить в поход зимой. Леннон тесно сплетает пальцы.

– При этом Варг говорил, что даже если и находил дюжинами трупы, то все равно не верил в привидения. До тех пор, пока не съездил в Венесуэлу.

– И что же с ним случилось в Венесуэле? – спрашивает Бретт, поднимая вверх телефон.

– Ты что, снимаешь? – спрашивает Леннон.

– Конечно. И теперь эту часть мне придется перемонтировать.

Под устойчивый грохот низвергающегося за его спиной водопада Леннон окидывает Бретта долгим, убийственным взглядом.

Тот закрывает телефон и кладет в карман.

После чего Леннон продолжает:

– Когда Варг выехал из Каракаса, чтобы провести с местными рейнджерами семинар по поисково-спасательным работам, они остановились на ночь в горах. При полной луне. Все было как обычно. Развели огонь, поели, поговорили. Я так думаю, примерно как сейчас мы, – произносит Леннон. – Но когда ближе к ночи все пошли спать, Варг остался у костра подождать, когда прогорят угольки. Он вот так там сидел, и вдруг волосы на его затылке встали дыбом. У него возникло отчетливое ощущение, что за ним наблюдают.

– Ни хрена себе, – шепчет Кендрик.

Леннон показывает на ветку дерева, нависающую над гранитным укрытием:

– Варг поднял глаза и увидел, что на ветке дерева неподалеку сидит мальчишка примерно нашего возраста. Забрался он высоко, внизу на стволе веток не было, поэтому Варг понятия не имел, как ему удалось туда подняться. Он окликнул парня, но тот ничего не ответил. Поскольку было темно, рейнджер видел его плохо, однако его мозг пытался найти его присутствию разумное объяснение. Причем – надо полагать, в силу характера его работы, – он подумал, что мальчишка просто застрял. Попал в беду и нуждался в помощи.

– Не нравится мне то, к чему ты все ведешь, – говорит Саммер, прижимаясь к боку Кендрика.

Леннон продолжает:

– Когда он подошел ближе и встал под веткой, свет луны позволил ему лучше разглядеть мальчишку. На том была странная одежда. Варгу потребовалось какое-то время понять, что это солдатский мундир… примерно восемнадцатого века.

– Блин… – шепчет Рейган.

Бретт обнимает ее рукой за плечи, и она к нему прижимается. Увидев, что в этот момент на них смотрю я, он говорит:

– Давай, девочка, меня на всех хватит.

Потом тоже обнимает меня за плечи и прижимает к себе.

Я даже не могу понять, что при этом чувствую. Дискомфорт. Вероятно, это называется так. Реальный такой дискомфорт. Особенно когда Рейган бросает в мою сторону испепеляющий взгляд. Тут еще и Леннон запнулся, рассказывая свою историю, поэтому я смотрю на него. Смертоубийство – вот что написано у него на лице. Но вызвано это выражение не мной, а Бреттом.

В пляшущих тенях, отбрасываемых пламенем костра, его щеки впадают еще больше, а резкие очертания лица становятся заметнее.

Ты по нам когда-нибудь скучаешь?

О господи, не успевая даже ни о чем подумать, я симулирую приступ кашля, отстраняюсь от Бретта и для пущего эффекта стучу себя кулаком в грудь.

– Ты в порядке? – спрашивает он, не на шутку встревожившись.

Я энергично киваю, кашляю опять и между делом незаметно отклоняюсь на дюйм еще. Он больше не пытается обнять меня за плечи, и я еще в жизни не испытывала такого облегчения. Мозг без конца талдычит, что все это неправильно – разве не по этой самой причине я отправилась с ними в поход? Разве не с тем, чтобы получить возможность провести с ним немного времени? Однако тело велит отодвинуться от него еще дальше.

Что это со мной? Может, от слов, которые мне сегодня сказала Рейган, у меня перепутались все мысли?

– На этом твоя история и закончилась? – спрашивает Саммер Леннона.

Перед тем как ответить, тот бросает на меня непонятный взгляд.

– Вы действительно хотите услышать ее продолжение?

– Да! – хором восклицают Саммер и Кендрик. И Леннон уступает:

– Итак, как я уже говорил, Варг встревожился, что встретил мальчишку в такой одежде, но попытался найти этому разумное объяснение. Он позвал его еще раз, но тот снова ничего не ответил. Подумав, что мальчик не понимает по-английски, он отбежал на пару ярдов к палаткам и разбудил одного из местных спасателей, чтобы тот перевел. Но когда они вернулись к дереву, мальчишки уже не было.

– Вот это да… – говорит Саммер.

По коже моих рук ползут мурашки. Я раскатываю рукава толстовки и складываю на груди руки, сунув ладони под мышки.

– Варг, естественно, пережил от этого очень неприятное потрясение, – продолжает Леннон, – он понятия не имел, что это было – привидение или же плод его воображения. Может, он уснул у костра и мальчишка ему попросту приснился. Чего он только про себя не передумал. Но это была его последняя ночь в тех горах, на следующий день они вернулись в город, он сел на самолет, улетел обратно в Штаты и отправился в Вайоминг, чтобы на следующий день уехать в Йеллоустоун. Варг жил на территории заповедника в общежитии с другими рейнджерами. Он поднялся в свою комнату на втором этаже, открыл окно, впустить внутрь немного воздуха, и вдруг увидел на невероятно высокой ветке дерева недалеко от себя все того же безмолвного мальчишку-солдата. Тот проследовал за ним до дома.

Мне на глаза наворачиваются слезы. Врать не буду: я на все сто процентов напугана.

– Круто… – шепчет Бретт.

– Какой там круто! – возражает Саммер. – И что же он сделал?

Леннон склоняется ниже к своим ногам, чтобы быть ближе к огню:

– Ну, он…

– Что он? – понукает его Саммер. – Что он сделал? Леннон вскидывает голову:

– Слышите?

– Заткнись, черт бы тебя побрал, – шепчет Рейган, явно напуганная. – Прекрати, Леннон.

– Что, испугалась? – спрашивает ее Бретт, теснее прижимая к себе. – О боже, ты же ведь вся дрожишь от страха.

– Эй! – кричит Леннон. – Я не шучу. Вы что, не слышите?

Вокруг костра тихо. До моего слуха доносится лишь мерный рокот водопада. И вдруг… О боже…

– Что это, блин, такое? – шепчет Бретт.

Со стороны палаток доносится шум, звук такой, словно…

Словно кто-то шурует в наших вещах.

Леннон жестом велит всем оставаться на местах, надевает на лоб небольшой фонарик, включает его, спрыгивает с камня и покидает гранитное убежище.

В моей голове проносится дюжина сценариев, один хуже другого. Я смертельно напугана, но все же не могу оставаться здесь, когда Леннон идет на встречу со своей смертью, поэтому вскакиваю, устремляюсь за ним во мрак и, ориентируясь по прыгающему лучу фонаря, догоняю.

– Держись за моей спиной, – шепчет он.

Я слышу, как остальные ребята спорят по поводу того, стоит идти за нами или нет. Вскоре они уже стоят позади нас, производя не меньше шума, чем таинственный чужак.

Звук наших шагов, когда мы подкрадываемся к палаткам, кажется мне оглушительным. Под ногами ломаются веточки. Раскатисто шуршат листья. Мы огибаем дерево, символизирующее собой внешнюю границу лагеря. Наши палатки разбросаны по территории, одни из них стоят ближе к реке, другие – к лесу. Первой идет палатка Леннона. Моя сразу чуть левее, у большого валуна. Мы незаметно пробираемся между ними, следя за каждым шагом. Я слышу какой-то шум, но от глухого рокота водопада в голове все путается. Я безумно смотрю по сторонам, стараясь определить источник опасности, но тут Леннон, не оборачиваясь, протягивает назад руку, чтобы меня остановить.

Сердце чуть не выпрыгивает из груди. И в этот момент у самой реки я вижу его.

В нескольких ярдах впереди высятся темно-синие силуэты палаток Рейган и Бретта, их купола напоминают собой иглу, выросшие на темном берегу реки.

С одной из них явно что-то не так. Она должна быть совсем не такой формы и напоминать половинку огромного футбольного мяча. Когда на нее падает луч фонаря Леннона, к свету поворачивается исполинская темная фигура.

13

Черный медведь.

Огромный черный медведь.

Огромный черный медведь, терзающий палатку Бретта.

К нам подходят остальные ребята, по моему телу прокатывается волна потрясения. Рейган врезается мне в спину, и я чуть не лечу вперед. Саммер в ужасе вскрикивает.

– Господи Иисусе, – шепчет Бретт, увидев медведя. – Господи Иисусе, Господи Иисусе!

В голове пусто. Каждый нерв тела превращается в струну.

И медведь, будто услышав мои душераздирающие мысли, поднимает голову и принюхивается. Отражая свет лампы Леннона, его маленькие глазки приобретают оттенок ликера «Шартрез».

– Не двигайтесь, – бросает через плечо Леннон, – и ни в коем случае не бегите, а то он может погнаться.

И что нам тогда, нахрен, делать? Порывы ветра доносят до нас мускусный запах медведя, и мои ноги сами хотят броситься наутек, презрев все предупреждения Леннона.

Мы все молча стоим. Смотрим на него. А он на нас. Опять принюхивается и лижет огромным розовым языком щеку на своей морде. Совершенно нас не боится, но ему любопытно. Медведь отходит от палатки Бретта, по пути кромсая лапой ткань.

Он вот-вот на нас набросится.

Мы сейчас умрем. Если история Леннона меня напугала, то теперь я каменею от ужаса. Делаю судорожный вдох. Как же мне хотелось бы, чтобы рядом сейчас оказалась Андромеда. Она облаяла бы медведя и заставила его подчиниться.

Или же просто поджала бы хвост и убежала, то есть совершила бы маневр, который сейчас так хочется проделать мне.

– Эй! – кричит Леннон громоподобным голосом, от которого я подпрыгиваю на месте. – А ну убирайся отсюда! Убирайся, я тебе говорю!

Он машет руками над головой с таким видом, будто вырядился на Хеллоуин вампиром, чтобы пугать маленьких детей. Только вот в голосе его слышится неподдельная ярость. И этот голос, сильный и глубокий, несется над рекой, а потом отскакивает обратно оглушительным эхом.

Теперь внимание медведя приковано к нам. Он на полшаге замирает, поднимает в воздух огромную лапу, его голова застывает на месте.

Леннон прыгает в его сторону – на один-единственный, хотя и большой, шаг. И при этом опять оглушительно ревет. Перед моим мысленным взором мелькают образы того, как он глупо бросается на медведя. Кровь. Крики. Ужас. Это происходит чуть ли не наяву, я настолько напугана, что не могу предпринять ровным счетом ничего, чтобы предотвратить беду.

– Я же сказал тебе – убирайся! – орет Леннон, несколько раз громко всплескивая ладонями.

Потом хватает что-то с земли и швыряет в медведя. Может, камень? Этого я сказать не могу, но он попадает медведю прямо в нос.

ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ?

Зверь после удара отряхивается. Мое тело готовится броситься наутек. И тут…

Его большое, шерстистое тело медленно поворачивается. Медведь неуклюже уходит, попутно круша в два шага палатку.

Леннон опять хлопает в ладоши и идет на него – медленно и осторожно. Кричит, будто собираясь пустить галопом коня. Медведь набирает скорость и скрывается в темном лесу.

Ушел.

Я вглядываюсь в опушку леса до рези в глазах. Неужели действительно ушел? Или просто одурачил нас, чтобы потом вернуться и наброситься, встав на задние лапы? Стоп, а черные медведи вообще встают на задние лапы? Или так могут только гризли? Этого я не знаю. А почему не знаю?

– Все в порядке, – говорит Леннон.

Его рука на моей шее потрясающе теплая и твердая.

– Эй, все хорошо, он ушел.

Я ошеломленно смотрю на него. Чтобы вернуть способность говорить, мне требуется какое-то время. Когда же я могу произнести первые несколько слов, язык во рту едва ворочается.

– Ты уверен?

– Абсолютно уверен, – отвечает Леннон, бросая через плечо взгляд на лес. – Если прислушаться, можно услышать, как он уходит. Этот шум – хруст шишек у него под ногами.

Я вряд ли могу сейчас что-нибудь услышать. Оно и хорошо – не хочу знать, как под ногами медведя шебуршат шишки.

– Ни хрена себе, – говорит Кендрик, – он что, действительно ушел?

– На данный момент да, – отвечает Леннон.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Рейган. – Он что, еще вернется?

Леннон светит лампой на разодранную палатку:

– Если его что-то сюда привлекло, то вполне возможно. Чья это палатка?

– Бретта, – говорит Саммер, включая ручной фонарик, – точно Бретта.

Она права. Рейган и Бретт выбрали для палаток места ближе к реке.

Леннон сквозь зубы ругается и осторожно направляется к изодранной палатке, чтобы осмотреть повреждения. Мы идем за ним. Я подозреваю, что дело худо, но когда Леннон поднимает за один конец нейлон, вижу, что починить ее уже нельзя. Во всю длину одноместной палатки зияет огромная дыра. Леннон присаживается на корточки и заглядывает под нейлон.

– Ты что, смеешься надо мной? – спрашивает он.

– В чем дело? – спрашиваю я.

Леннон поднимает остатки магазинной упаковки шоколадного печенья. Сыплются крошки. Она разодрана во всю длину. Но это еще не все. Посветив на пол палатки, Саммер выхватывает из мрака пакеты с тунцом. Сладости. Крендели.

Все съестные припасы Бретта.

Они вывалены из медвежьего сейфа, который Лен-нон заставил его взять. Крышка валяется в нескольких футах в стороне, похороненная под крошевом из продуктов.

– Я же говорил: пищевые контейнеры не положено хранить в палатках. Их место у костра. И почему этот сейф открыт?

– Может, его вскрыл медведь? – предполагает Саммер.

– Медведь его открыть не может, в этом-то все и дело.

Я оглядываюсь по сторонам.

– Послушайте, а где Бретт?

– Я здесь, – доносится чей-то голос.

Из-за дерева появляется кудрявая голова Бретта. Ему в лицо наперегонки светят лучи фонариков Леннона и Саммер. Он прикладывает к глазам козырьком руку.

– Ты закрыл продуктовый контейнер крышкой? – произносит Леннон, внезапно бледнея.

– Конечно закрыл, – отвечает Бретт, снимая на телефон причиненный зверем ущерб.

Он вообще снимает все.

– Охренеть можно. А ведь этот медведь подался в город, правда?

– Не смешно, – говорит Леннон, – и ты не закрыл контейнер, иначе медведь не учуял бы еду.

Бретт щурит глаза:

– Я же сказал, что закрыл, чувачок. Просто контейнер оказался бракованный.

– Да? – произносит Кендрик, глядя на палатку. – Даже не знаю, что на это сказать. Это же всего лишь крышка, которую надо завинтить. Что здесь может быть бракованного?

– Да нормальная она, он просто забыл ее закрыть, – говорит Леннон.

– Ты что, хочешь сказать, что я вру? – тут же дыбится Бретт.

– Не знаю, – отвечает Леннон. – Может, и правда врешь.

– Хватит! – встревает в их перепалку Рейган. – Угомонитесь. Леннон, если Бретт сказал, что контейнер бракованный, значит, так оно и есть.

Леннон встает и смотрит Бретту прямо в лицо:

– Слушай, а где ты был?

– Эй, перестань мне светить в глаза этим чертовым фонариком, – возмущается Бретт.

– Перебьешься. С нами тебя не было. Так где тебя носило? Ты что, побежал от медведя?

– Э-э-э… нет.

Леннон в отчаянии машет рукой:

– Я же сказал тебе не бежать. В этом случае он видит в тебе добычу и бросается следом. А бегают черные медведи быстрее людей.

– Только вот с Рейган ему не тягаться, – отвечает Бретт, пытаясь разрядить обстановку.

– Не волнуйся, от него не убежит не только Рейган, но даже Усейн Болт, особенно если медведь злой и несется на полной скорости. Этот весил не меньше трехсот фунтов и мог любого из нас убить.

– Чувачок, тебе надо успокоиться, – говорит Бретт, явно выходя из себя, – а то твое фарисейское дерьмецо начинает пованивать.

– Ладно, я перестану читать тебе проповеди, но только после того, как ты услышишь меня и больше не будешь воспринимать все как игру.

– Я ничего не сделал.

– Ты не позаботился о том, чтобы закрыть контейнер, – говорит Леннон, с осуждением тыча в Бретта пальцем, – а потом побежал от медведя, хотя я это запретил.

– Знаешь что! – грубо толкает Леннона Бретт. – Тебя начальником здесь никто не ставил, чувачок.

Леннон пихает Бретта в плечо:

– Из-за тебя, чувачок, мы подверглись смертельной опасности.

– Эй, тормози, хватит, – говорит Кендрик, вставая между ребятами и разводя их в разные стороны, – так не пойдет. Давайте расслабимся и подумаем.

– Нечего здесь думать, – отвечает на это Леннон. В кружок входит Рейган:

– Послушайте-ка! А почему бы нам не рассмотреть вариант, что Бретт говорит правду.

– Спасибо, Рейган, – говорит Бретт, все еще со злобой в голосе, – я рад, что мне здесь хоть кто-то еще доверяет.

Все пытаются говорить наперебой. Кендрик хочет, чтобы народ угомонился. Леннон хочет, чтобы Бретт признал свою ошибку. Рейган хочет, чтобы Леннон оставил Бретта в покое. Саммер хочет знать, не собирается ли медведь вернуться, о чем, на мой взгляд, не мешало бы подумать нам всем. Поэтому я с ее помощью начинаю укладывать оставшиеся припасы Бретта в медвежий сейф, теперь пустой, сметая в ладонь крошки от печенья. Мой взгляд падает на крышку, торчащую среди камней.

В голову приходит мысль, что мне надо единственно поднять ее и посмотреть, насколько хорошо она закроет контейнер, чтобы понять, солгал ли Бретт, виновен он или нет. Но хочу ли я это на самом деле знать? Если Бретт солгал, то будет выглядеть идиотом. Или Леннон просто его убьет. В моей груди бурлят противоречивые чувства, поэтому я лишь дальше навожу порядок, пытаясь не обращать на крышку внимание.

– Это катастрофа, – говорит Саммер, когда споры сходят на нет, и поднимает кусок изодранной в клочья палатки. – Да, мы конечно же говорили о диких зверях, но клянусь вам, что в действительности я в жизни не думала, что мы их здесь встретим. Белок или кроликов еще куда ни шло. Но только не это.

В этом я с ней солидарна.

Леннон угрюмо становится рядом со мной на колени и поднимает зазубренную жестяную банку.

– А когда ты бывал здесь раньше, тебе приходилось видеть медведей? – спрашивает его Саммер. – Ты поэтому знаешь, как себя с ними вести?

Он качает головой:

– Нет, я видел их в районе более проторенных троп в других уголках парка, но они никогда не подходили близко. Этот же чувствует себя рядом с людьми куда комфортнее. Думаю, нам следует об этом сообщить, чтобы рейнджеры держали эту территорию под наблюдением. Но на данный момент надо убедиться, что вся еда в контейнерах, чтобы он больше не вернулся.

– А заодно решить, что делать с этой палаткой, – говорю я и смотрю на Бретта. – Не думаю, что ты сможешь здесь спать.

Саммер тоже поднимает на него глаза и пожимает плечами:

– Можешь ночевать в палатке Рейган. То есть… ты же в любом случае в конце концов туда перебрался бы, правда? Тоже мне проблему нашли.

Мое тело напрягается.

– Ой-ой-ой, – шепчет Саммер, – извините, ребята. Похоже, я ляпнула что-то лишнее.

Я перевожу взгляд с нее на Рейган и Бретта:

– Вы что… встречаетесь?

Бретт поворачивается, шепчет Рейган какие-то слова, которых я не слышу, и отходит на пару шагов к реке.

– Рейган? – спрашиваю я. – Это правда?

– Зори… – говорит она и зажмуривает глаза.

О господи. Так оно и есть.

– Вы встречаетесь? Тогда почему ты мне ничего не сказала?

Она поднимает руку, пытаясь этим жестом что-то сказать, но тут же безвольно ее опускает и качает головой:

– Не знаю. Потому что.

– Потому что – это почему?

– Я знала, что это выведет тебя из себя, понятно? – отвечает она, внезапно переходя в оборону.

– Это не…

– Но ведь сейчас ты бесишься. Разве сама не видишь? Ты же всегда сходишь с ума, когда что-то идет не по твоему плану, не в соответствии с твоими идиотскими наметками и напоминаниями в ежедневниках. Может, я просто не хотела иметь со всем этим никакого дела.

Меня унизили. Я в замешательстве. Если они с Бреттом встречались, то какого черта она одобряла, когда я стала бегать за ним после поцелуя на той вечеринке?

– И давно это у вас? То есть когда вы стали встречаться?

– А тебе что, не все равно?

– Может, и нет.

– Почему? – в отчаянии говорит она. – Неужели ты не понимаешь? Я просто пыталась щадить твои чувства. И именно поэтому попросила Бретта позвать с нами Леннона.

– О чем ты таком говоришь?

– Я знаю, что вы прошлой осенью встречались. Подруга Саммер видела, как вы лизались неподалеку от площадки для скейтбордистов. Это все знают!

О господи. Мне хочется умереть. На Леннона я даже не смотрю. Такого унижения мне еще испытывать не приходилось.

– И даже когда я напрямик спросила тебя, встречаетесь вы или нет, – продолжает она, – ты все равно талдычила, что между вами нет ничего, кроме дружбы. И в этом все дело. Я даже обратилась с тем же вопросом к Авани – потому что ты, Бог свидетель, доверяешь ей больше секретов, чем мне, – но она тебя прикрыла, подтвердив, что между вами нет ничего такого.

Этого не может быть. Авани ничего не знала, поэтому у нее не было причин в чем-либо меня «прикрывать».

Рейган складывает на груди руки:

– Очевидно, ты вычеркнула меня из круга своих доверенных лиц. Теперь я просто человек, которым можно при случае воспользоваться, например, когда тебе требуется место сесть за завтраком за стол.

– Нет!

Это ведь не так, правда? Я не использую Рейган – по крайней мере, не больше, чем она меня.

Это она списывает у меня на уроках тесты. Это она звонит помочь ей с домашней работой. И разве я не помогаю?

– Ты явно не доверяешь мне свои тайны, – говорит она, – тогда почему я должна доверять тебе свои?

Я хочу что-то ответить, но не могу ничего сделать и лишь тупо смотрю перед собой.

– Рейган… – осторожно произносит Саммер.

Та поворачивается к ней и огрызается:

– Ты не могла бы немного помолчать, а? Через каких-то пару дней она отправится на встречу своего идиотского астрономического клуба. Я ведь просила тебя только об одном – до ее отъезда не трепать языком о нас с Бреттом, но ты все равно не сдержалась, так?

– Я…

– Мне хотелось сделать этим летом хоть что-то хорошее. Хоть что-то! – В глазах Рейган поблескивают слезы. – Никто из вас даже понятия не имеет, что мне сейчас приходится переживать. Вы даже не догадываетесь, что такое каждый божий день тренироваться долгими годами… годами, вы слышите? А потом у тебя на долю секунды поскальзывается нога, и ты вынуждена отказаться от всего, о чем мечтала.

– У других тоже есть мечты, – говорю ей я.

– Да, но, кроме меня, здесь больше некому подкрепить их талантом.

– Господи Иисусе, – стонет Кендрик, – Рейган, ты хоть слышишь, что говоришь?

– Да плевать я хотела на то, что ты там обо мне думаешь, – отвечает Рейган, вытирая слезы и вызывающе пожимая плечами. – Подумаешь, у твоих родителей есть деньги. У моих тоже есть. Но я что-то не видела, чтобы ты пытался добиться в своей жизни чего-то стоящего. А я собиралась участвовать в Олимпиаде, понятно? В Олимпиаде, черт бы ее побрал!

– Мы все это знаем, – сочувственно говорит Саммер, – и сожалеем, что все так произошло.

– Я не нуждаюсь в вашей жалости, – говорит ей Рейган, – хочешь, я скажу, почему Кендрик проявляет к тебе интерес? Только потому, что ты бесишь его родителей.

– Прекрати! – взволнованно перебивает ее Кендрик.

– Это мой поход, – произносит она и бьет себя в грудь, – я все организовала и за все заплатила. Полагая, что от него станет лучше мне, а не кому-то из вас.

– Ну и скотина же ты, Рейган, – говорит Леннон.

– Ага, самая что ни на есть настоящая, – отвечает она, – и пока прения еще не закрыты, дай мне сказать, что в этом походе ты постоянно вел себя по отношению к Бретту как последний урод. А ведь это он решил тебя с нами позвать.

– Да что ты говоришь! А зачем? Отхватить себе немного славы моего отца? Или отвлечь Зори от того обстоятельства, что вы с ним встречаетесь, зная, что ей от этого будет больно? Можешь засунуть обе эти причины себе в одно место.

– Не груби, чувачок, – говорит Бретт, – я лишь пытался помочь Рейган сыграть роль Купидона. Все знают, что ты сохнешь по Зори, поэтому я бы на твоем месте не жаловался.

Что? Этого не может быть. Не может, и все.

– Вот видишь? – тычет пальцем в Леннона Рейган. – Бретт относится к тебе хорошо, а ты, как только мы выехали из Мелита Хиллз, ведешь себя с ним как козел. Благодари Бога, что твой отец, когда-то блиставший на подмостках панк-рока, но ныне подвядший, произвел на него такое впечатление.

Губы Леннона сжимаются в тонкую линию.

– Не погань своей пастью имя моего отца.

– Да плевать на него! Его уже никто и не вспомнит. Я видела Леннона злым много раз. Но теперь он просто в бешенстве. Никогда еще при мне он так не бросался защищать отца. Мамочек – да, но каждый раз, когда кто-то заговаривал об отце, штормовое облако проливалось дождем прямо ему на голову.

– Ребята, успокойтесь, – упрашивает всех Саммер. Бретт выступает вперед:

– Послушайте, мы все говорим то, чего на самом деле не думаем. Зори, прости, что мы тебе ничего не сказали. Но это еще не значит, что мы не можем тусить в одной компании. И я, и Рейган хотели только одного – чтобы все здорово провели время. И что в этом плохого?

– Здорово провели время, говоришь? – повторяет Леннон. – Да ты этой ночью нас чуть не угробил.

– А тебя хлебом не корми, только дай, чтобы в это все поверили, да? Может, проблема в том, что ты завел нас в медвежьи края? Может, из тебя просто дерьмовый проводник по нехоженым местам?

Его слова служат для меня переломным моментом. Все откровения, всплывшие на поверхность в последние несколько минут, выстраиваются в голове, как координаты на карте.

Рейган не только не сказала мне ничего о своих отношениях с Бреттом, но и попыталась дурачить меня, чтобы я завела роман с Ленноном – единственно чтобы оставить Бретта себе.

И затаила на меня обиду за мою дружбу с Авани.

Саммер разнесла по всей школе сплетню обо мне и Ленноне.

Бретт явно не проявляет ко мне никакого интереса.

Мне он тоже больше неинтересен. Трепет ушел. Да еще как – не оставив после себя никакого следа!

Все эти мысли громоздятся друг на друга дополнительным мусором, увеличивая груду никому не нужных отходов, в которую теперь превратилась моя жизнь. Потому что дома меня, опять же, ждет отец, изменяющий маме. И сама мама, ни о чем не ведающая. А еще смущение Макензи, знающих о грязных проблемах нашей семьи.

Плюс Леннон. Когда я оказалась рядом с ним, в душе пробудилась дремавшая надежда, и узнать, что наше сближение стало результатом чьих-то манипуляций, хуже самого последнего предательства. Я подумала, что мне опять нравится его общество, но что, если нет? Может, нам лишь отвели несколько реплик по сценарию кукольного шоу Рейган? Теперь, оглядываясь назад, я больше не могу сказать, что было настоящим, а что вынужденным.

В моей голове что-то щелкает.

Я поднимаю крышку, с грохотом накладываю ее на контейнер и завинчиваю до тех пор, пока запирающий механизм не издает двойной щелчок. Затем подхожу к Бретту и сую его ему в руки:

– Не виноват, говоришь?

Он прищуривается, смотрит сначала на сейф, потом на меня. Несколько долгих мгновений никто ничего не говорит. Тишину нарушает голос Рейган.

– Какая же ты мелочная! – говорит она. – Ну что же, отлично. На следующей неделе начнутся занятия, и о том, чтобы сидеть со мной, можешь забыть. Между нами все кончено. Возвращайся к своей Авани.

Я поворачиваюсь к ней, по моему лицу ручьем катятся слезы.

– Авани никогда от тебя не отказывалась! По какой-то идиотской причине ты по-прежнему ей нравишься! Это ты стала тусоваться с ребятами из частной школы, когда у твоих родителей завелись деньги. Это ты решила, что тренироваться к Олимпиаде важнее, чем проводить время с друзьями. И что же в итоге получила? Горстку друзей, которые не бросили тебя из жалости или в силу общественных обязательств. Очнись, Рейган. Всем глубоко наплевать, что тебе не повезло на этом идиотском олимпийском отборочном турнире. А насчет бегать – это даже не талант, знай себе шевели ногами!

– Зори, – тихо произносит Леннон.

Я смотрю по сторонам и вижу, что все не сводят с меня глаз с таким видом, будто я их только что оскорбила. Чтобы понять, что так оно, вероятно, и есть, мне требуется секунда. И знаете что? Не думаю, что мне до этого есть какое-то дело. Втягивать в это Кендрика, может, было не честно, но что до остальных, то пошли они к чертовой матери. Теперь я ненавижу Бретта за то, что он когда-то меня поцеловал, вселив в сердце надежду. Ненавижу Саммер за попытки мной манипулировать. И определенно ненавижу Рейган, что она испортила мне лето.

Но лишь до тех пор, пока не смотрю на нее. Какой-то мимолетный момент она выглядит так, будто вот-вот заплачет. От этого я чувствую себя… ужасно. Я не такая. И не устраиваю ни с кем безобразных ссор. От скандалов у меня бывают приступы крапивницы.

Я хочу перед ней извиниться.

Хочу, чтобы передо мной извинилась она.

Хочу отмотать время назад, вернуться в то утро, когда мама впервые сказала мне об этом жутком походе, и напрочь от него отказаться.

Я уже открываю рот, чтобы попросить у Рейган прощения, но она меня опережает:

– Спасибо, что загубила наш поход. – Потом машет в сторону Леннона и добавляет: – Собирайте манатки и катитесь отсюда на пару ко всем чертям. – Потом поворачивается, чтобы уйти, но в последний момент останавливается: – Да, кстати, весной, после олимпийской акции по сбору денег в Беркли, твой гнусный папаша пытался затащить в постель мать Мишель Джонсон. Я не говорила об этом моей маме, потому как в этом случае она перестала бы покровительствовать придурочной клинике твоих родителей, но теперь скажу обязательно, даже не сомневайся.

Время замирает. Я не двигаюсь, не дышу и даже не моргаю. И понимаю, что плачу, только когда чувствую, как по щекам катятся горячие слезы. Еще на какую-то секунду застываю на месте, чтобы что-то ответить, но не могу.

В голове царит пустота. Мне просто хочется, чтобы все исчезло. Рейган. Бретт. Леннон. Этот турпоход, обернувшийся для меня полным прахом.

Мой отец.

Все это мучительно застревает в горле, не в состоянии найти выход. У меня такое чувство, будто я тону, а крохотные пираньи вгрызаются в кожу и кусками рвут в клочья мою гордость. А поскольку мы стоим в затерянном краю во тьме ночи, а вокруг разгуливает голодный медведь и только Бог знает кто еще, делаю единственное, что мне по силам, – ухожу в свою палатку.

В свете луны едва разбираю дорогу. Здесь, похоже, намного темнее, чем в городе. Но потом, только чудом не свернув шею, спотыкаясь о камни и коряги, я кое-как все же забираюсь в палатку и застегиваю молнию, отгораживаясь от остальных ребят. В качестве замены злобно хлопнуть дверью – типа, получите! – жест не самый эффективный, особенно когда до меня доходит, что издали доносятся голоса. Слов я разобрать не могу, но иллюзию оторванности от мира они разрушают напрочь.

Если крапивница и до этого мне здорово досаждала, то теперь точно разойдется не на шутку. Я шарю в рюкзаке, достаю таблетки против аллергии и принимаю две – насухо, не запивая. Измученно выдыхаю, ложусь спиной на спальный мешок и пялюсь во мрак. Земля подо мной твердая и холодная, я чувствую, как в бедро упирается острый камень.

В голове все крутится и крутится ссора, от произошедшего я превращаюсь в одну сплошную рану. Потом появляется отец. Неужели в Мелисса Хиллз о нем знают все до последнего? Неужели только мы с мамой блуждали в потемках? Господи Иисусе! Какие же мы дуры. В грудь вонзается острая боль опустошения. Мне хочется, чтобы здесь сейчас оказалась мама, чтобы я могла с ней поговорить. Или чтобы она поговорила со мной.

Стену палатки треплет ветер, я снимаю очки и забираюсь в спальный мешок. Внутри царство искусственных запахов, таких как нейлон и пластмасса. Может, я слишком сильно его застегнула? Может, откинуть обеспечивающий доступ воздуха клапан? А что, если медведь вернется и учует меня здесь точно так же, как унюхал печенье Бретта?

Я решаю, что это уже неважно. На меня вдруг накатывает страшная усталость. Бессонная прошлая ночь. Ранний подъем. Потом весь этот пеший поход. Антигистаминные препараты. Я чувствую, что балансирую на грани сна и через мгновение отказываюсь от дальнейшей борьбы. Просто позволяю ему принять меня в свои объятия.



А когда просыпаюсь, в палатке холодно, брезжит бледно-серый свет. Пальцы и нос превратились в мороженое на палочке, а попытавшись сдвинуться с места, я понимаю, что уснула в одежде. При этом ничего не сделала с камнем под палаткой, и теперь мое бедро чувствует себя так, словно я что-то сломала.

В довершение всего мне снились странные сны о Ленноне. Очень свихнутые и эротичные. Он убивал медведя и… боже праведный, ну почему у меня в голове все так перепуталось? Это, наверное, из-за слов Бретта, который вечером сказал, что Леннон по мне сохнет. Что совсем глупо, потому как Леннон по мне и не думает сохнуть. Да и потом, с какой стати сохнуть ему, если от безответной любви страдаю я. Это я сохну. Это он меня бросил, а не я его.

Больше всего мне хотелось бы одного – свернуться калачиком в спальном мешке и снова уснуть, чтобы направить эти сны в другое русло, далекое от всякой эротики. Но я сажусь, присматриваюсь к крапивнице – она никуда не делась, хотя ситуация под контролем, – и вскоре понимаю, что мне надо пописать.

Скверно. В палатке достаточно места, чтобы скрючиться и никуда не ходить, но на деле оставаться нельзя, поэтому я копаюсь в рюкзаке в поисках необходимых принадлежностей и очков, расстегиваю «молнию» и выбираюсь на свободу.

Вокруг тихо. Стоит серый рассвет, но на востоке среди деревьев скользит золотистый, под цвет бархатцам, свет. Сыро. Когда я иду, в ноздри набивается тонкий запах сосны. Мне еще никогда в жизни не приходилось быть до такой степени настороже. Я на грани, думаю о медведе, каждый раз, когда кричит птица или шуршит листок, мой взгляд сразу же мечется в ту сторону. Никого не видно. Ни медведей, ни людей. Лишь съежившаяся скорлупа палатки Бретта неподалеку от той, которую поставила Рейган.

Забежав в лес и облегчив ноющий мочевой пузырь, я устало тащусь обратно в лагерь и в этот момент замечаю на противоположном берегу речки какое-то движение. В душе мучительной тревогой отзывается вчерашняя ссора, и я страшусь увидеть Рейган или Бретта. Еще несколько панических ударов сердца, антигистаминный туман перед глазами рассеивается, и я узнаю Леннона в черной толстовке. Он переходит по каменному мосточку на этот берег, на поясе в чехле у него топорик, в руках – охапка хвороста. Заметив меня, он на миг поднимает руку, и я поистине удивляюсь, какое испытываю облегчение, когда его вижу.

Перестань думать об этих эротических медвежьих снах.

Леннон направляется к гранитному убежищу, где мы с ним и встречаемся. Он сваливает собранный им хворост у ямы для костра. А когда поворачивается ко мне спиной, я блуждаю взглядом по джинсовой куртке, надетой поверх толстовки. Она усеяна заплатками со сценками из фильмов ужасов и покрытыми эмалью шишечками в виде надгробий и отрезанных частей тел. Некоторые вещи в жизни никогда не меняются.

– Привет, – говорю я, – такое ощущение, что мы с тобой здесь одни, правда?

– И да, и нет.

Он присаживается перед ямой на корточки и складывает в нее сгнившее сухое дерево, кору и опавшие листья.

– Что значит «и да, и нет»?

– У тебя что, похмелье? – спрашивает он, бросая на меня беглый взгляд. – Ты как-то медленно говоришь.

– Это все антигистаминные таблетки.

– А, понятно. Суровые лекарства. Приступ крапивницы?

– Типа того. Так что значит твое «и да, и нет»? – повторяю я, оглядывая лагерь.

– Посмотри вон там, на медвежьих сейфах.

Они расставлены в ряд у валунов, на которых мы сидели, вместе с походной кухонной утварью. Потом мой взгляд падает на полоску туалетной бумаги, придавленную камнем. На ней что-то написано – послание, по-видимому, – карандашом для подведения глаз. Почерком Рейган. Я поднимаю камень и читаю: Домой добирайся сама.

14

Я перечитываю записку Рейган опять и опять, но никак не могу уловить ее смысл. Неужели они?.. То есть мы…

– Они нас бросили, – наконец произносит Леннон. – Все?

– Все.

– Не понимаю, – говорю я, – и куда они ушли? Он аккуратно складывает сухие веточки вокруг растопки, придавая им форму вигвама:

– Обратно на гламурную турбазу.

– Они так тебе сказали?

– Когда ты вечером вернулась в свою палатку, Рейган и Бретт поссорились.

Леннон не поднимает глаз, усиленно притворяясь, что занят делом, но поза его тела явно выражает… дискомфорт.

– Если в двух словах, он сказал, что этот поход обернулся для него слишком большой драмой. Рейган согласилась, и они решили возвратиться домой.

Это что, шутка? Ну конечно же шутка, да? Он осторожно кладет поверх прутиков ветки побольше:

– Рейган хотела выступить прямо ночью, но это было бы безумием. Нам с Кендриком пришлось уговорить ее остаться до рассвета и потом пойти всем вместе. Ранним утром мне словно послышались какие-то голоса, но говорили совсем тихо, и я опять уснул. А когда проснулся и оделся, их уже не было.

Он говорит серьезно. Это не шутка.

У меня кружится голова, я сажусь на валун:

– Они нас бросили? И Саммер с Кендриком тоже?

– Перед тем как я пошел вечером спать, мы с Кендриком говорили о том, сколько будет стоить арендовать на гламурной турбазе машину, чтобы они с Саммер могли поехать в загородный домик его родителей в долине Напа; это последнее, что мы с ним обсуждали. – Леннон отряхивает руки и выуживает из кармана джинсов зажигалку. – Но я не думал, что они просто так возьмут и уйдут.

– Без нас?

– Бретт оставил мне записку в той самой упаковке печенья, которую сожрал медведь. Главным образом сказал в ней, что нам всем, чтобы не усугублять драму, лучше разделиться, и добавил, что я сумею найти обратный путь. Потом, рядом с твоей палаткой, я нашел записку Рейган: Домой добирайся сама. – Он машет рукой на берег реки. – Они оставили изодранную палатку Бретта и ворох припасов. Рейган, надо полагать, официально объявила поход оконченным. С ее стороны было очень мило оставить нам разгребать весь этот бардак.

– Давно они ушли? Может, мы еще можем их догнать?

Ну почему, почему он ничего не предпринимает, а лишь спокойно разводит огонь?

– Зори, – отвечает Леннон, – если на рассвете я действительно слышал их голоса, когда они уходили, то ребята в пути уже несколько часов. Нам никогда их не догнать.

– Ты мог меня разбудить! Мы могли бы сразу за ними броситься!

– Да я сам встал минут пятнадцать – двадцать назад. Как ты не понимаешь? Мы в любом случае опоздали бы на час. И когда вышли бы к парковке…

Они бы уже уехали.

Ладно. Не надо паниковать. Просто подумай. Составь новый план. Так, что нам теперь делать? Чтобы добраться сюда от парковки, нам понадобилось четыре часа. Плюс еще час езды до гламурной турбазы, где можно будет взять такси или сесть в автобус, чтобы вернуться домой. Но машины у нас нет.

– Сколько идти пешком от парковки до гламурной турбазы?

– На многих горных дорогах, по которым мы ехали, нет обочин. Они не предназначены для пешеходов. Боже праведный, по ним и машины-то не всегда могут ездить. Вспомни извилистую главную дорогу, по которой мы сюда ехали. Кружа по этим серпантинам, мы пару раз чуть не столкнулись со встречными машинами. Это было страшно, и я точно не хотела бы оказаться на такой дороге в дождь или туман. Особенно пешком.

Он качает головой.

– Нам лучше пойти по этой пешеходной тропе в противоположную сторону в обход гор, но это может быть… намного дольше.

– Сколько именно?

– День.

– Целый день?

– И ночь тоже. В пути нам придется сделать на ночь привал. За один переход от парковки до лагеря здесь не дойти.

Вот блин. Неужели он серьезно?

– Нет, этого просто не может быть, – говорю я, меряя шагами гранитное убежище и пытаясь придумать, что делать дальше.

Теперь меня без остатка поглотила паника, и я даже не пытаюсь этого скрывать.

– Как они могли бросить нас в этой глуши? Это ведь была просто ссора!

– Рейган очень расстроилась.

– Рейган? Но ведь унизили не ее, а меня.

– Вчера много кто кого унижал. И все были расстроены. Когда ты ушла, Рейган плакала… много плакала. И много орала. Похоже, эта неудача на олимпийском отборочном турнире задела ее намного больше, чем может показаться.

Я в изумлении смотрю на него:

– Решил встать на ее сторону?

Он поднимает руки, сдаваясь:

– Нужна она мне, вставать на ее сторону. Мне Рейган совсем не нравится, и если честно, то я не понимаю, как вы с Авани вообще могли с ней подружиться. Ты знаешь, какого мнения я придерживался на этот счет. С тех пор оно отнюдь не улучшилось, особенно после того, как она так гнусно обошлась с Авани. Я говорю совсем о другом – она лишь делает вид, что с ней все в порядке, а на самом деле это совсем не так. Это знал даже Бретт, каким бы придурком он ни был. Рейган тянется ко всему, что может помочь ей почувствовать себя лучше, в том числе и к нему. Когда вчера вечером буря немного улеглась, он сказал мне, что они стали общаться на весенних каникулах, когда к нему вернулась бывшая подружка. Но насколько я понимаю, формально они стали встречаться после ее фиаско на отборочном турнире.

Господи Иисусе! Погоди-ка… На весенних каникулах? Но та вечеринка, на которой меня поцеловал Бретт, как раз на этих каникулах и была.

– А ты до вчерашнего вечера знал, что они встречаются? – спрашиваю я. – Я имею в виду Бретта и Рейган.

Он качает головой:

– Мне они тоже ничего не сказали. Если ты не заметила, Рейган держит ситуацию под жестким контролем. Насколько я понимаю, когда вы с Бреттом встретились и оказались вместе на той вечеринке…

О БОЖЕ! ОН ВСЕ ЗНАЕТ.

– Мы не были вместе, – возражаю я, – по крайней мере, не в том смысле.

– Это не мое дело.

Откуда Леннон мог узнать о нашем поцелуе? Может, ему сказал Бретт? Ну конечно же он. Не знаю, почему это меня так расстроило, но у меня такое чувство, будто меня выставили на всеобщее обозрение.

– Что именно тебе сказал Бретт?

Он отводит взгляд и ничего не отвечает.

– Какой ужас, – шепчу я, – хуже уже некуда! Это был всего лишь поцелуй, один-единственный! И я, можешь мне поверить, сейчас страшно о нем жалею.

– По большому счету, я не очень поверил в то, что он мне наплел, – говорит Леннон, – потому что знаю – язык у него длинный, а вот мозгов нет. Да и потом, я же ведь знал, что в последний год тебе кто-то там нравился. Жизнь продолжается, правда? Я тоже встречался с девушкой.

В самом деле? Понятия не имела. Я хочу спросить, кто она и когда это было. У них до сих пор отношения? Но он же ведь сказал «встречался», правда? Употребив прошедшее время.

Назад: Предисловие переводчика
Дальше: Часть III