Глава 17. Интерлюдия 27

Три закутанные в темные одежды фигуры застыли возле тяжелых деревянных дверей, оббитых металлическими полосами. Гул от их стука еще гулял по высоким сводам собора, как одна из створок начала отворяться. Их ждали.

Оттуда высунулась недовольная старческая мордочка с наползавшим на лоб монашеским клобуком. Однако, узнав стоявших перед порогом храма, монах тут же просветлел лицом и, широко открыв двери, он благоговейно приложился к руке первого из мужчин.

– Смотрю, ждал нас Гермогеша, – митрополит Сергий ласково потрепал по плечу монаха, который и не думал скрывать свою радость от встречи. – Неужто думал, что Господь нас не защитит? – старик тут же яростно замахал головой, словно говоря «Да как вы только могли такое подумать?» – Все хорошо, Гермоген, все хорошо. Закрывай за нами и посмотри тут, – митрополит сделал характерный жест рукой, показывая вокруг. – Нам с братией поговорить надо.

Монах вновь поклонился и, с подозрением оглядев пустынную улицу, закрыл двери и тщательно запер их на здоровенный брусзасов.

Священники же уже пересекли предел храма и через несколько минут оказались в небольшой каморке, в которой почти ничего не было за исключением очень скудного набора мебели: крохотный стол с парой огарков свечей, длинная лавка и колченогий стул.

– Сегодня, братья, мы услышали с вами благую весть о том, что скоро православные получат своего пастыря, а Святая Церковь вновь станет окроплять души так, как и завещал ей Господь, – проговорил митрополит Сергий, оглядев тех, кто пришел с ними.

Стоявший справа от него митрополит Алексий, высокий, осанистый, еще не старый мужчина, негромко произнес:

– Если бы еще несколько дней назад мне кто-нибудь сказал, что меня пригласят в Кремль на встречу с Ант… – он хотел было что-то произнести, но слово так и не вылетело из его рта. – Вы заметили, что он был каким-то другим?

Они молча переглянулись между собой. Многозначительное молчание через некоторое вновь прервал митрополит Алексий:

– Он смягчился…

После вновь воцарившегося молчания заговорил уже Сергий:

– Сказано в Библии… смягчилось сердце твое, и ты смирился пред Господом, услышав то, что Я изрек на место сие и на жителей его, что они будут предметом ужаса и проклятия… Видимо, даже самые черствые из нас прозревают…

Будущий патриарх, сделав небольшую паузу, продолжил. Правда, какие-то странные беспокойные нотки слышались в его голосе.

– Встретили мы сегодня в Кремле одного отрока, – Сергий тяжело вздохнул, потом снял очки и начал осторожно протирать стекла. – С виду это отрок неразумный был, несмышленый еще. Но, братья… странные я речи от него услышал, – старик вновь сделал паузу. – Заговорил он со мной о будущем архиерейском Соборе и патриаршем месте, – у его собеседников удивленно округлились глаза. – Сказал, что мне предстоит занять место патриарха… И теперь смятение поселилось у меня в душе. Не знаю, что и думать… Кто вложил такие слова в уста отрока? И зачем?

Молодой лейтенант со следами плохо заживших ожогов на лице предупредительно пододвинул стул крупному мужчине с породистым мясистым лицом, который по-хозяйски открыл настежь дверь и вошел внутрь кабинета. Прекрасно сидевший на нем костюм из дорогой зарубежной ткани, массивные золотые запонки, высокомерный взгляд – все это выдавало в нем чиновника высокого ранга, имевшего доступ к очень значительным ресурсам.

– Вышинский Андрей Януарьевич, – голова с гладко зачесанными назад волосами недовольно качнулась, едва лейтенант произнес его фамилию имя и отчество, – прошу вас ответить на вопрос.

Он положил ногу на ногу и с неудовольствием протянул:

– Молодой человек, сейчас идет война. Наш наркомат очень занят. Сотрудников не хватает, – как на мошку посмотрел он на лейтенанта, который посмел спрашивать его, заместителя наркома иностранных дел. – Разве Максим Максимович не звонил сюда? Разве это ваше социологическое исследование не могло пройти по телефону для ответственных работников?

Говорил Вышинский очень уверенно, с напором, именно так, как и привык говорить на уголовных процессах 37-го года. В голосе его явно сквозило: кто ты такой? Козявка! А я фигура, человек, который может запросто сгноить тебя в лагерях! Естественно, давала о себе знать уже прочно примеренная им роль главного советского обвинителя, вершителя судеб целых академиков, генералов и даже маршалов. А тут перед ним сидел какой-то лейтенантик, пусть и грозного ведомства, пригласивший его на какое-то там паршивое социологическое исследование. «И вообще, что это за нищебродское помещение? Крошечное! Кругом какой-то завал из странных приборов с лампочками и проводами! Что здесь за самодеятельность творится? Да я этого мальчишку с кривой рожей заставлю на коленях передо мной ползать! Вон и маршалы не гнушались вставать, и он встанет».

И когда он, уже нахмурив брови (это всегда заставляло обвиняемых бледнеть, а кое-кого и падать в обморок) и набрав в грудь воздух, приготовился поставить лейтенантика на место, как на поверхность стола прямо перед ним лег документ с характерной и весьма узнаваемой подписью – «И. Сталин». И выхватывая из документа некоторые слова, он тут же, словно воздушный шарик, начал сдуваться.

– Особое Постановление? – немного дрогнувшим голосом проговорил Вышинский, чуть покашливая. – О проведении специальной проверки государственных и партийных служащих… Почему-то через наш наркомат оно не проходило… – он растерянно поднял голову и посмотрел на невозмутимого лейтенанта.

И, пожалуй, только сейчас заместитель народного комиссара иностранных дел начал замечать и другие детали убранства этого кабинетика. За нагроможденными светящимися многочисленными лампочками приборами в самом уголке сидел неприметный человек в белом халате, похожий на самого обыкновенного врача в какой-нибудь больнице. В больших очках, с плешивой головой, он что-то осторожно подкручивал в небольшом приборчике рядом с собой и время от времени вслушивался в раздающиеся звуки.

– Раз Постановление, то… конечно, – весь его апломб мгновенно слетел с него, словно шкурка с гнилого банана. – Я полностью готов!

Лейтенант так же молча, как и раньше, убрал со стола документ и кивнул человеку в белом халате. Тот суетливыми движениями достав какую-то кучу проводов, подошел к Вышинскому и начал крепить их к его вискам, кистям рук и к шее. Тот же всякий раз при прикосновении голодных металлических контактов, присоединенных к проводкам, ощутимо вздрагивал.

– Хорошо. Приступим, – лейтенант уткнулся в какой-то листок. – Вышинский Андрей Януарьевич? Отвечаем спокойно и односложно: да или нет. Повторяю: вас зовут Вышинский Андрей Януарьевич?

Тот сначала яростно закивал головой, а потом, вспомнив, что от него требовалось, ответил утвердительно.

Позже, когда пошли вопросы про его службу в наркомате и поездки за границу, у него что-то нехорошо заныло под ложечкой.

А на следующий день, когда результаты проверки на полиграфе были расшифрованы, в отношении Вышинского Андрея Януарьевича, заместителя наркома иностранных дел и бессменного обвинителя врагов советского строя, было инициирована проверка. С самого утра к нему прямо в его роскошный кабинет вошла целая группа сотрудников того самого наркомата, на лейтенанта которого не так давно с таким пренебрежением он смотрел, и начала изымать документы. Самого же еще товарища и… почти гражданина Вышинского на время проведения расследования освободили от занимаемой должности и поместили под домашний арест.

Еще через несколько дней ему были предъявлены обвинения в государственной измене. Шифрованные записи, обнаруженные в нескольких тайниках в кабинете, недвусмысленно указывали на то, что заместитель наркома иностранных дел за сведения, составляющие государственную тайну, получал от представителей Франции, Великобритании и США крупные суммы денег в иностранной валюте, а также драгоценности.

В течение лишь первой недели работы этого странного технического устройства, названного техниками «колдуном», лишились своих должностей больше двадцати высокопоставленных сотрудников наркоматов, около полусотни генералов и полковников…

Вчера во время моего бурного выступления про вырождение партии и советских чиновников я все же проговорился и про ядерное оружие, сведения о котором раньше думал немного придержать в качестве дополнительного козыря. Однако в тот момент меня так несло, что я в угаре обвинения некоторых советских деятелей выдал и про советский ядерный проект. В тот момент, когда до Сталина дошло, о чем я сказал, он стал максимально серьезен. Кажется, у него даже вся злость на меня пропала.

– Это мощнее, чем те твои вакуумные объемные бомбы, о которых тогда рассказывал? – был первый вопрос Сталина.

Естественно, я все и выложил. Про то, что ядерная бомба – это не обычная артиллерийская или самолетная мухобойка, а самая настоящая дубина, от удара которой ничего не остается.

– Там будет лишь пыль… – продолжал я. – Это оружие Судного дня. Одна бомба – это уничтоженный город-миллионник, или несколько наступающих армий, или целая группа из десятков военных кораблей. Но страшнее даже не ее мощь, а ее последствия. После применения ядерного оружия там десятилетия не будет ничего живого. Там будет проклятая земля, пустыня!

И вот тогда я испугался по-настоящему. Что-то при моих словах в Верховном изменилось, что-то стало другим. «Вот же мать… Да он уже примеривается к этой дубине. И сто процентов, если она у него появится, жахнет по немцам, а потом и по любому другому противнику… Вон Трумэн ведь отдал приказ. Б…ь, да они ведь не осознают еще истинных последствий применения этого оружия. Это ведь не просто бомба, это граница, за которой уже будет все по-другому». Но я понимал и другое… Без этого дьявольского оружия Союзу в будущем не выжить, так как за фашистской Германией поднимался еще более страшный враг, тоже Союз, но другой. Ведь нацисты хотели лишь убить, а эти хотят забрать твою душу, твою суть. Уже сейчас они с жадностью глядели в сторону богатых земель на Востоке, а потом к этой жадности прибавится еще и злоба…

Словом, вчера я рассказал все, что знал о советском и американском ядерных проектах. А сегодня я уже должен был ехать на встречу со спешно организованной исследовательской группой советских ученых, которые должны были работать над созданием ядерного оружия и средств его доставки.

Как мне сообщил вставший раньше меня «батя», сегодня нам придется поработать в полную силу. Оказывается, он немного знал тех, с кем мы должны будем встречаться. По его словам, это были настоящие фанатики от науки, которых сказками не проймешь. Так что с самого раннего утра он насел на меня со всей силы, выпытывая даже самые малейшие подробности создания ядерного оружия. Его интересовало буквально все, что могло бы представлять хоть какой-нибудь интерес. Естественно, он многое не понимал, но все эти новые термины и понятия с усердием ученика прилежно записывал.

Из наших комнат в Кремле мы смогли вырваться лишь около десяти утра. Встреча с исследовательской группой была назначена через час, поэтому я особо не торопился, садясь в автомобиль, в котором, к моему дичайшему удивлению, обнаружился еще один пассажир. Это была улыбающаяся во весь свой неполный десяток зубов Настя!

– А ты, Кудряшка, здесь откуда? – я взъерошил ей непослушные кудрявые волосы. – Сбежала, что ли?

Та доверчиво прижалась ко мне и тихо-тихо произнесла:

– Дядя Алесей хочет мне сюпиз показать. Я очень хосю сюпиз увидеть.

Севший на переднее сиденье «батя» на мой вопросительный взгляд ответил улыбкой и махнул рукой: мол, сейчас все узнаешь.

Автомобиль наш остановился, не проехав и пары километров. Судя по виду из окна, на место мы еще не доехали. Вокруг нас были лишь жилые дома, нелюдимо смотревшие на нас темными проемами окон.

– Что-то придумал… – пробормотал я, открывая дверь. – Настюху даже взял.

Он же многозначительно подмигнул и, подхватив на руки Настю, повел меня в сторону ближайшей подворотни.

– Пошли за мной, – Михайловский улыбнулся. – Тебе нужно немного развеяться.

Видит бог, я тут же представил себе полутемный зал с потрескивающим углями камином, столик с вином и парой бокалов и глазастую девицу. Правда, почти сразу же этот соблазнительный образ в моих глазах растаял, а мне осталось лишь саркастически улыбнуться.

– Проходи. Сейчас будет вам сюрприз. Опа! – передо мной открылась дверь в одно из темных зданий. – Это один из немногих в Москве магазинов детских игрушек! Ну и как?!

От удивления я аж хрюкнул, что не осталось Михайловским незамеченным. Он повернулся ко мне и укоризненно оглядел меня с головы до ног.

– Ничего, что ты дылда. Ведь иногда ведешь себя все равно как избалованный ребенок, – ввернул он шпильку. – Или уже забыл, что вчера вытворял. Как тебе только в голову пришло такое говорить Ему?

На вопрос, который он задал практически шепотом, я тоже ответил едва слышным го лосом.

– Да достало меня все… Я же вижу, сколько дерьма вокруг творится, – Михайловский схватил меня за рукав и придержал, давая шедшим впереди охранникам уйти. – Представляешь, слышал недавно от одного урода с большими шпалами про придуманный им способ минное поле разминировать. Говорит, берешь роту и пускаешь вперед, а там и посмотрим. А? Каково?! Или позавчерашние горе-ученые, что меня в коридоре не заметили, рассуждали, что автоматическое оружие для рядового пехотинца – это излишняя роскошь. Мол, ему хватит и винтовки с десятком патрон, которые все равно в цель-то не попадут… А Королев Сергей Павлович, который сегодня должен быть на нашей встречи с конструкторами, ведь сиделец. Ты понимаешь? Ученый, через два десятка лет запустивший в космос человека, является осужденным по каким-то нелепым обвинениям. Б…ь, из-за доноса какого черта гения чуть не сгноили. А сколько еще ученых и конструкторов валит лес на северах?

Я ощущал, как хватка «бати» за мой пиджак становится все сильнее. Чувствовалось, что тот не слабо нервничает.

– Я же еще чего завелся-то… – полутемный коридор, по которому мы шли, казался нескончаемым, что давало мне возможность хотя бы немного излить накопившееся. – Да вижу я просто, что опять все идет по старым рельсам, снова в задницу, – мне действительно было очень обидно, что мои усилия не дают какого-то ощутимого результата. – Говорим, говорим, а выхода почти никакого… Я же сводки каждый день слушаю, а там все одно и то же – после продолжительных и ожесточенных боев оставили очередной город, поселок, рубеж…

В этот момент меня вдруг что-то развернуло, и я оказался перед лицом чуть нагнувшегося «бати».

– Ты что скулишь, как щенок? Неужели в будущем вы там все такие? – Михайловский вновь встряхнул меня, словно хотел вытрясти из меня дух или, может, наоборот, вернуть его обратно. – Я, конечно, не знаю, как там все было у вас, но здесь и сейчас мы крепко стоим на ногах! Мы держимся! Кровью харкаем, но держимся за каждый сантиметр земли! Заруби себе это на носу!

Замолчав, он шумно выдохнул воздух, а потом вновь тяжело вздохнул.

– И еще… – он посмотрел мне прямо в глаза. – Ты не прав, что от твоих действий ничего не меняется. Ты просто этого не видишь или не знаешь… – и в его словах веяло такой убежденностью, что мне чертовски захотелось поверить в его слова. – Знаешь, что простые бойцы на бутылки с твоей зажигательной смесью буквально молятся. Про них уже песни с частушками стали сочинять. Дело вообще дошло до того, что части, стоящие на танкоопасных направлениях, категорически отказываются от противотанковых гранат в пользу бутылок с зажигательной смесью… По радио тебе не расскажут и про наших разведчиков, которые поклялись до конца своих дней поить коньяком того, кто изобрел их новую форму. Так что подрастешь и узнаешь, какова она – благодарность разведчиков.

Что тут говорить, слышать все это было безумно приятно. Ведь все эти дни мне не хватало именно этого осознания нужности моих усилий. С этой же максимальной секретностью и круглосуточной охраной я чувствовал себя как в тюрьме, получая самый минимум информации о внешнем мире.

– Вижу тебе не рассказали и о вчерашнем визите к товарищу Сталину двух послов – Великобритании и Северо-Американских Штатов, – тут мои глаза сами собой загорелись, судя по намекам «бати», визит этих наших «партнеров» был явно связан со мной. – Есть слухи, что послы принесли с собой на встречу большие фотографии Берлина, на которых запечатлены развалины от зданий Рейхсканцелярии и Рейхстага. По словам послов, Советский Союз применил в Берлине особые сверхмощные бомбы, которые не имеют аналогов в мире.

В ответ я понимающе кивнул, вспоминая ролики с испытаний объемных вакуумных боеприпасов в мое время. «Получается, нашим удалось что-то склепать после моих рассказов. Сильны…» Меня, конечно, не затопила волна гордости, но я испытал уважение к этим безымянным для меня ученым, что только лишь на основе моих воспоминаний смогли в кратчайшие сроки создать самое настоящее супероружие.

– Думаю, и англичанин, и американец просили поделиться с ними секретом изготовления таких бомб. И тем и другим нужно что-то очень мощное для бомбардировок промышленных объектов Германии, – «батя» усмехнулся. – И я даже боюсь предположить, что товарищ Сталин мог с них за это попросить… Понял теперь, что занимаемся мы очень нужным и важным делом?! Пошли давай.

Поднявшись, он потянул меня за собой. Через десяток шагов по коридору нам пришлось пройти еще через одну дверь, за которой, к своему удивлению, я вдруг оказался в довольно большом и ярко освещенном помещении, которое было заполнено детьми самого разного возраста. Здесь были и совсем малышки, закутанные в теплые мохеровые шали, и ребятишки постарше, шмыгавшие носами возле стоявших игрушек, и даже подростки примерно моего возраста. Последних я приметил возле собранного макета железной дороги с поездом и небольшими домиками, раскинувшей свои рельсы на добрых пять или шесть метров.

И тут все это великолепие увидела и Настя, едва не рванувшая с рук «бати». Не веря своим глазам, она начала медленно ходить вдоль невысоких стендов, на которых ровными рядами лежали и стояли самые разные игрушки.

– Видишь, сколько здесь игрушек и детей? Смотри, в том, что в разгар страшной войны здесь столько детей, есть и твоя заслуга, – Михайловский шептал мне в ухо. – Почти месяц назад после одной из твоих встреч с товарищем Сталиным было принято решение поощрять наиболее отличившихся работников предприятий, учреждений и организаций специальными купонами на приобретение игрушек. А ведь многие там… – выразительный кивок в потолок, – считали, что это плохая затея и лишь разбазаривание народных средств. Но ведь вышло… Оказалось, многие родители были готовы буквально жилы рвать, чтобы порадовать свою кровиночку.

Я же молча кивал и, не скрывая своего восторга, рассматривал этот советский мир игрушек, помогавший детям сотнями звенящих, гогочущих, свистящих, рычащих и гремящих игрушек на время забыть о страшной действительности.

С самого потолка свисало сверкающее великолепие стеклянных люстр, прямо перед большими зеркалами горами возвышались разного рода игрушки – деревянные, жестяные, меховые, бумажные, стеклянные; машинки, самолетики, кораблики, солдатики, паровозики; куклы ростовые, куклы с ноготок, пупсы и так далее. Это был самый настоящий детский рай, посреди которого, словно ошарашенные всей этой красотой Адам и Ева, бродили девочки и мальчики. Одни уже освоились и смело хватали то одно, то другое, а поиграв, с неохотой возвращали на место; вторые, разинув рот, ходили от одного угла к другому и даже не смели прикоснуться к лежавшим игрушкам; третьи вообще ни на шаг, не отходили от своих родителей, лишь глазенками шаркая по сторонам.

«Надо же, как он понял мое предложение любыми методами и способами повышать веру в победу и советскую власть! Решил эдакую отдушину хотя бы для ребятишек сделать… Черт, а игрушки-то какие интересные». Не выдержав, я тоже сделал шаг по направлению к какой-то замудренной модельке чего-то такого большого.

– Мама, мама, – в нескольких метрах от меня внезапно раздался довольно громкий шепот, на который я не сразу обратил внимание. – Смотли… Вон туда… Да нет! Туда вон смотли! – я уже протянул руку к искусно выполненной модели железнодорожного состава, как услышал еще кое-что. – Это же Настя! Вон, видишь? А там Дима, ее сталший блатик. Это они денюшку на танк для своего папы собирают!

Тут я уже не мог игнорировать этот восторженный детский голос и, повернувшись в его сторону, наткнулся на маленькое чудо – кроху с кудряшками, густо выбивающимися из-под темного платка на голове. Она улыбаясь тыкала в нашу Настю пальчиком и так громко рассказывала своей матери о нас, что и другие дети с родителями начали шушукаться и оборачиваться то в мою сторону, то в сторону Насти.

Наконец мама девочки с кудряшками подошла ко мне и улыбаясь спросила:

– Тебя ведь зовут Дима? – я, естественно, кивнул. – Это про тебя написали в газете? – я вновь кивнул, ведь сказанное было истинной правдой. – Ты большой молодец! – женщина вновь улыбнулась. – Наш папа тоже ушел на фронт, – она вдруг вытащила платок и приложила его к глазам. – Держи вот тебе, – она взяла мою руку и, распрямив детскую ладошку, вложила в нее тоненькую пачку больших цветных бумажек. – На танк для папы, для всех наших пап.

Я опустил глаза и увидел, кажется, с десяток червонцев. «Ни хрена себе! Сотня! Считай, почти полкило хорошего мяса с колхозного рынка отвалила…»

– Мальчик, мальчик, – меня опять кто-то теребил за рукав, и, подняв голову, я увидел мальчишку в потрепанном пальто и большой не по размеру кепке на голове. – Скажи, чтобы танк самый лучший делали, с большой пушкой, – серьезно смотревший на меня ребенок тоже тянул несколько денежных купюр. – И кулемет чтобы хороший был. Ведь без кулемета это не танк, а сарай, – тут он шмыгнул носом и пояснил: – Васька, брат мой старшой, так говорил раньше… Бери, бери, тебе нужнее.

«Б…ь, что-то ком в груди встал». Это все напоминало мне какое библейское искупление, когда ради чего-то очень важного, святого люди отдавали самое последнее. А тут ко мне шли детишки, серьезные, взрослые в своем желании победить грозного врага и вернуть домой своих родителей, родных.

Вон шел еще один ребенок, только что вырвавшийся из рук высокого полного мужчины в длинном пальто. В его протянутой ладошке по всей видимости также были деньги. А стоявший у самого стеллажа с игрушками ребенок вдруг перестал обнимать большую куклу. Печально проводив ее взглядом, он осторожно положил ее к остальным и медленно пошел в мою сторону. «Вот же дерьмо! Еще у одного малыша детство отобрал… Кукла эта, может, его единственное светлое пятно».

– Дима, пора нам, – из этого моего пораженного состояния меня вытряс голос «бати», осторожно коснувшегося моей головы. – Нас ждут в институте.

Начав поворачиваться за ним, я вдруг остановился и, помахав провожавшим меня взглядами детям и взрослым, громко крикнул:

– Не сомневайтесь, это будет самый лучший танк! Самый мощный и быстрый! И таких танков будет очень и очень много.

Последнее я уже прокричал из темноты коридора, куда меня тянул Михайловский.

По-хорошему, до меня только сейчас начало доходить, что я, дитя века компьютеров и интернета, всеобщей и мгновенной связи, совершенно недооценил силу сегодняшнего печатного слова. В мое время газеты серьезно подрастеряли свою читательскую базу и почти проиграли интернету и телевидению войну за влияние на мнение больших масс людей. Здесь же, в условиях тотального информационного вакуума, газета была полновластным хозяином мира новостей. Газету ждали, зачитывали до дыр. Страницы с самыми важными сообщениями бережно хранили в сундуках, комодах, а кто и за окладом икон. Словом, развернутая через центральные и местные газеты мощнейшая пиар-компания вокруг создания и деятельности Детского фонда обороны, отозвалась неимоверным откликом по всей стране, сделав наши с Настей лица хорошо узнаваемыми.

Очнулся я от переполнявших меня мыслей уже в автомобиле, где, сжимая в ладошке толстую пачку бумажных купюр, сидел на заднем сидении.

– Очнулся, герой? Еле тебя вырвал из рук ребятишек, – раздался голос «бати» с переднего сидения. – Давай приходи в себя. Сейчас едем, куда и собирались, – в институт, с нашими будущими ракетчиками и ядерщиками говорить… Готовься.

Спрятав деньги во внутренний карман, я снова затих. «Чего там готовиться? Все же вроде обговорили уже от “А” и до “Я»” Я выдавил из себя все, что мог, и даже немного больше…» Вообще сейчас, перед встречей с будущими, а по большому счету и сегодняшними «зубрами» советской фундаментальной науки, в частности Курчатовым и Королевым, я немного трусил.

Ведь, по-хорошему, что я им мог рассказать? Я, конечно, интересовался и американским и советским ядерным проектом, почитывал кое-какие интересные истории-факты о взаимном шпионаже по этой тематике и даже с большим интересом просмотрел свежие в моем времени фильмы об этой атомной дуэли – «Шпионская игра», «Атомная драма Владимира Барковского» и другие. Да, все это было. Однако выхлоп со всего этого был крайне малый. Я мог бы, наверное, назвать десятка два фамилий ключевых советских, немецких и американских ученых, которые сыграли основную роль в создании ядерного оружия, примерно столько же имен тех, кто участвовал в битве разведок, добывавших секреты ядерного оружия друг у друга. Вдобавок мне была отрывочно известна кое-какая хронология всей этой ядерной эпопеи. Это катастрофическая недооценка немцами мощи оружия на основе расщепления ядер и, соответственно, их опоздание; опережающая работа американцев в рамках Манхэттенского проекта и последующая направленность против СССР; запаздывание советского ядерного проекта и многочисленные препоны на его пути. Вот этим, по-хорошему, я и мог поделиться. Правда, такого рода информация была бы скорее полезна разведчикам, которые уже сейчас могли бы начать «копать» и в Германии, и в США.

«А в действительности по самой бомбе, что ценного я мог бы рассказать тому же самому Курчатову? Что такого, что бы ускорило работу советских ученых? О строении атомной бомбы из еще советского учебника физики в моей голове остались лишь крохи… Какой-то металлизированный шар весом около 50 килограмм, состоящий то ли из плутония, то ли из урана. Там же должен быть какой-то замедлитель, чтобы раньше срока не началась реакция деления ядер. Вокруг всего этого должны быть расположены заряды, собственно и служащие для приведения бомбы в действие. Еще мне вспоминалась какая-то пушечная схема сборки ядерной бомбы, которая вроде и использовалась в первом американском боеприпасе. В этом случае вроде в кусок урана, являющийся своеобразной мишенью, с помощью порохового заряда выстреливался другой кусок урана, служащий пулей и приводящий, собственно, к началу реакции ядерного вещества… Мать его, вот и все! Что отсюда может Курчатов взять ценного? А если что-то спросит о самом делении ядер, об особенностях образовании плазмы, о радиоактивности нового боеприпаса, о самом взрыве… Б…ь!»

К счастью, мои терзания, которые я испытывал на протяжении всей поездки на автомобиле, оказались напрасными. Встреча прошла очень по-деловому. Конечно, никакой, как говорится, дружеской обстановки не наблюдалось. Скорее, наоборот, царило скрытое напряжение, большая часть приглашенных ученых сидела как на иголках. Правда, некоторые из них, как я понял, имели на такую настороженность полное право, так как были только что вышедшими из лагерного барака. Вон наш выдающийся ракетчик Королев вообще выглядел словно долго голодавший вампир – худой, в сильно ношенном пиджаке, на лице землистого цвета сильно выпирали скулы и выделялись налитые безнадегой глаза. Он то и дело дергал головой, поворачивая цыплячью шею в стороны. Видно, он поверить не мог, что находится здесь. «Да уж, какие от него вопросы… Слушает, и ладно».

А накачанный мною «батя» держался очень хорошо. Вообще за последние встречи с советскими учеными он настолько вжился в роль зарубежного коммуниста, знающего все новейшие секреты иностранной науки, что порой вводил в сомнение даже меня своим уверенным видом. В своем отлично сидевшем костюме, с уверенной напористой речью, Михайловский старался вести себя так, чтобы создать впечатление у присутствующих о своей исключительной информированности. А на некоторые возникающие вопросы, на которые у нас не имелось никаких ответов, он с глубокомысленным видом отвечал, что по этой теме именно сейчас ведется соответствующая работа. «Вот же жук, насобачился так, что и не подкопаешься!»

Во время этой беседы я, как и всегда, сидел где-то в стороне, но обязательно на виду у «бати», чтобы успеть вовремя подать знак в случае необходимости разговора. Из своего угла мне было очень удобно следить за лицами присутствующих, на которых характерно отражались испытываемые ими эмоции. Если честно, то очень многие были серьезно удивлены тем, что им рассказали о ядерном проекте за рубежом. Особенно хорошо это настроение показал сам Курчатов, в конце разговора произнеся в задумчивости следующее:

– Складывается впечатление, что иностранные ученые довольно сильно продвинулись в направлении создания оружия на основе деления атомных ядер. Некоторые из рассказанных нам явлений и процессов могли стать известными лишь в ходе сложных и длительных научных изысканий. Остается констатировать, что где-то работы в этом направлении уже переходят из теоретической в практическую плоскость. Нам же придется пройти этот путь практически с самого начала…

После окончания встречи к Михайловскому буквально подскочил взволнованный начальник нашей охраны и что-то ему сказал. И уже через несколько минут подскочивший со своего места «батя» уже тащил меня к выходу из здания. А на все мои любопытные бормотания он отвечал, что на все вопросы ответит в машине.

– Что ты заладил: «Что и что?» – начал «батя», едва мы уселись в автомобиль и он тронулся. – Знаешь же, что везде есть уши… Звонили из приемной товарища Сталина и сообщили, что нужно срочно ехать в Кремль. А тебе перед этим надо привести себя в порядок. Там ждут послы Великобритании и Соединенных Штатов Америки, которые хотят с тобой встретиться.

– Дела, однако, – вырвалось недоуменно у меня. – Зачем? Да их ко мне вообще на пушечный выстрел подпускать нельзя! А тут решили целую встречу устроить… Это точно из Кремля звонили? – Михайловский с уверенностью кивнул. – А то, может, за каким-нибудь поворотом нас уже ждут с оружейным приветом… Вот, например, за этим поворотом очень удобное место для засады. Дворы там глухие, имеется лишь один проход, который можно с легкостью перекрыть. А потом из окон домов дать нам свинцовых орешков.

По всей видимости своим недовольным бормотанием про возможную засаду я так впечатлил водителя, что тот непроизвольно вжал педаль в пол. Движок тут же заревел дурным матом, и автомобиль с ускорением рванул вперед. Меня при этом аж отбросило на сидение…

– Полегче, друг, – просипел я, чуть не прикусив язык. – Чай, не дрова везешь. Шутка это была, понимаешь, шутка…

Ответом мне стал злой взгляд водителя из зеркала заднего вида.

К счастью, до места добрались мы нормально, без всяких проблем. Через посты в Кремле нас пропустили почти без обычных проверок. А мне вообще некоторые уже готовы были козырять. «Ого-го! Видимо, мои ставки очень сильно подросли в последнее время. Похоже, статус секретного сына товарища Сталина ко мне уже прирос основательно».

Едва я переступил порог кабинета, как услышал:

– А вот и наш герой. Прошу любить и жаловать – Дима Карабанов, – с ошалевшим от удивления лицом я уставился на полный кабинет людей. – Это именно его письмо в газету и послужило тем камнем, который спровоцировал настоящую лавину других детских писем.

Сбоку от меня, прямо напротив оконных штор, стояла здоровенная металлическая дура с тремя объективами и большой выступающей ручкой. За ней притулился по всей видимости оператор, который что-то чиркал в небольшом блокноте.

– Проходи, проходи, сюда, – Сталин в своем неизменном френче и с трубкой добродушно мне улыбался. – Представители наших союзников очень хотели с тобой познакомиться…

«Походу, это те самые послы». На меня с не меньшим удивлением смотрели двое мужчин в классических костюмах. Один довольно молодой с небольшими залысинами, мне чем-то напомнивший классического итальянца, оказался американским послом, второй, сухой старичок в очках, – английским послом. «За каким чертом я им понадобился? Что им от меня за интерес?» Оба смотрели на меня, словно я был каким-то удивительным экспонатом в музее.

– Дима, – Сталин подошел ко мне и негромко проговорил: – Они очень заинтересовались твоим поступком и хотели бы рассказать про него у себя в странах. По их словам, если снять про тебя небольшой фильм, то это очень хорошо отразится на объеме пожертвований их соотечественников. Что тут говорить, капиталисты – они во всем капиталисты…

У меня же в голове сразу закрутились шестеренки. «Значит, им шоу захотелось про маленького большевика, просящего деньги?! Красавцы! А по чесноку, это гениальный ход, который в их странах может просто адски оживить патриотическую компанию… Да-да, чертовски хитро! С их возможностями деньги могут политься в наши карманы настоящей рекой. А американские зеленые бумажки это не хухры-мухры, это продовольствие, оружие». От этих мыслей улыбка на моем лице начала появляться почти без всяких моих усилий.

– Они хотели бы записать такой ролик прямо сейчас, чтобы уже через несколько дней начать показывать его в кинотеатрах, – Верховный внимательно следил за выражением моего лица, и мне даже показалось, что он опасался моего отрицательного ответа. – Это нужно сделать, Дима. Создаваемый международный фонд позволит нам напрямую закупать нужные нам товары в Великобритании и США…

Я понимающе кивнул. «Думаю, что он при всем своем огромном опыте все-таки не догадывается, каким мощным оружием может стать этот образ маленькой девочки и ее брата, подростка, собирающих деньги не для сладостей и игрушек, а для оружия… Просто этот мир, пусть и погрязший в ужасной войне, еще не знает настоящего иезуитского коварства, когда можно играть на чувствах миллионов людей, словно на удивительном инструменте. Да, точно… Сталин не жил в наше время, когда кого угодно можно заставить делать что угодно… с радостью и удовольствием!» Я вновь кивнул продолжавшему говорить Сталину. «Значит, из этого нужно сделать настоящее шоу, а из Димы Карабанова – трагический и одновременно героический образ мученика-победителя. В точку! И этот кабинет в качестве антуража мне точно не подойдет…»

– Будем им ролик, – я мягко прервал хозяина кабинета и показал на оператора. – Только мне нужен он в полное распоряжение и снимать будем не здесь. Для результата мне нужен простор, – не знаю, что он прочел в моих глазах, но, к моему удивлению, я получил полный картбланш на свои действия.

И я «дал стране угля»… Подготовка к съемкам началась в этот же вечер и продолжалась и почти весь следующий день, в течение которых я в полной мере познал сложности работы режиссера. Выданный Сталиным карт-бланш, конечно, подразумевал полную свободу действий, но все равно объем бесконечно вылезающих трудностей был велик. Более того, на организационные сложности накладывали и трудности работы с людьми, которые в упор не хотели видеть во мне руководителя съемок. В их представлении главным должен был быть кто-то маститый, умудренный опытом и многочисленными наградами, а не сопливый пацан от горшка два вершка.

Однако заразившая меня идея покорить Запад и настроить их общество максимально позитивно к нам стала моим грейдером, который сметал с моего пути все трудности… Так, для улаживания проблем с персоналом – оператором, некоторыми актерами, снабженцами с некоторых предприятий – я просто вытаскивал вперед себя руководителя моей охраны, перед корочкой и формой которого все сразу же начинали бледнеть и суетиться. Конечно, появляющийся в глазах людей страх меня напрягал, но всякий раз я успокаивал себя резко выросшими темпами съемок… Словом, теперь если мне для съемок нужен был пустырь, изрытый воронками от снарядов и покрытый сгоревшими остатками деревянных домишек, то его находили в течение нескольких часов; если требовался настоящий танк, то пригоняли и его – огромный, пахнущий солярой, порохом и покрытый шрамами от вражеских снарядов.

Собственно, сам ролик я решил составить из двух частей – первой, содержательной и основной, и второй, пропагандистской и информационной. В обеих частях я сразу же решил отказаться от любого пафоса и торжественной показухи. А то принес мне один из помощников пару своих заготовок, на которых на фоне безоблачного неба летели армады тяжелых бомбардировщиков, по брусчатке Красной площади шли монстрообразные пятибашенные танки, за которыми ровными строями вышагивали подтянутые красноармейцы.

Мне требовалось совершенно иное! Нужно было снять эту короткометражку так, чтобы проняло каждого – и взрослого и ребенка. Каждый, кто посмотрит этот небольшой фильм, должен принять трагедию двух детей как свою личную, как трагедию своей собственной семьи. А для этого нужно было лишь одно – натурально и естественно давить на жалость, сопли, общие для всех нас чувства. Здешний зритель, особенно живущий в далекой и мирной Америке, еще не был избалован такой сентиментальной жалостью. Хотя набирающий обороты Голливуд уже начинал активно использовать такого рода приемы.

«Главное ударить по мозгам сразу же, из главного калибра! Пусть это будет поле, на котором совсем недавно прошло ожесточенное сражение. По нему будет клубиться легкий дымок, на земле виднеться частые воронки от снарядов. В некоторых местах поставим пару раздавленных артиллерийских орудий с лежавшей рядом прислугой… В кадре обойдемся без тел, покажем лишь намеки на них… А потом в кадре сначала появится Настя – эдакий маленький нахохлившийся от голода, страха и холода черный галчонок в рваном пальтишке, несуразной шапчонке. Она будет брести, опустив голову. В руке же у нее обязательно должна быть игрушка. Например, мишка с глазами из пуговиц и чуть надорванной лапкой. Точно как в первой части фильма «Крикуны», где под личиной такого же маленького оборванца скрывался металлический киборг… И пусть камера медленно на нее наезжает, с каждой секундой открывая все новые и новые подробности – рваные дыры на пальто, прохудившийся ботиночек, висящую на нитках лапку медвежонка и ее медленно шевелящиеся губы. А снизу бегущей строкой нужно пустить и то, что она говорит: «Папа, папа… Где ты? Папа, папа…» Потом с другой стороны поля появлюсь уже и я. Такой же потерянный, чумазый, чуть сгорбившийся, я буду медленно идти по полю, иногда останавливаясь и растерянно оглядываясь по сторонам. Потом я буду опускаться и подбираться с опаленной земли золотистые бочонки патронов, эмалевую красную звездочку с пилотки какого-то бойца и так далее. Наконец в самом центре поля мы встретимся и возьмемся за руки».

Словом, сюжет этого пропагандистского ролика у меня уже сложился, и оставалось дело лишь за его реализацией. Решив ничего не откладывать в долгий ящик, я тут же потянул за собой оператора с камерой. Уже в приемной оператор, как оказалось, совершенно адекватный дядька средних лет, надиктовал мне кучу номеров телефонов нужных людей, способных организовать и поле с воронками, и танк, и бойцов с оружием, и еще много чего другого.

Мысленно потирая руки от предвкушения такого «вкусного» задания, где я мог бы развернуться в полную силу, без оглядки на других, я почти вылетел из приемной и быстро зашагал по коридору. Прямо мне навстречу шагах в четырех-пяти вышагивал какой-то сухонький старичок с круглыми очочками и почти козлиной бородкой. Если честно, в этот момент я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Уж больно неестественной и комичной мне казалась эта узкая длинная бородка, должная принадлежать скорее фокуснику из цирка!

«Бородка, конечно, у дедка зверская… Черт, что-то очень уж знакомое у него лицо. Какой-то местный босс, похоже. Во как охрана вытягивается при его виде. Подожди-ка… Ой! Чего это с ним?!» Бодро шагавший старичок вдруг схватился за грудину и начал заваливаться на пол. Его неестественно бледное лицо мелькнуло у меня перед глазами словно в замедленной киноленте. «Б…ь, это же Калинин! Всесоюзный староста!»

– Михалыч! – тут же рявкнул я в сторону «бати», забыв и о маскировке, и о посторонних людях. – Приступ у него! За врачом давай! – Михайловский, бросив быстрый взгляд на оседавшую фигуру Калинина, уже рвался обратно в приемную, к телефону. – Быстрее, мать твою!

Огромными прыжками бешеного лося я покрыл расстояние, отделяющее меня от валявшегося деда. Одним движением стащил с него пиджак и, свернув его подушкой, подложил ее под верхнюю часть спины. Потом с мясом вырвал часть ворота рубашки и обнажил ему всю грудину.

– Назад, б…ь, назад! – заорал я, едва только двое или трое с ближайшего поста с шумом бегемотов начали садиться рядом со мной. – Лучше воздухе ему дайте. Да, черти беременные, машите в его сторону чем-нибудь!

«Черт, черт! Приступ?! Бледный как смерть… еле дышит… Рука вон на грудине до сих пор. Точно инфаркт накрывает… Нитроглицерин нужно и аспирин разжевать?! Б…ь, откуда?!» Старичок еле-еле мелко дышал полуоткрытым ртом. «Ладно, это дело врача! А мы попробуем точку скорой помощи! Так… Вот грудь, соски нужно соединить одной линией, на которой примерно в середине у него будет эта самая точка… Нажатие на нее должно быть очень болезненным». Примерно прикинув точку, я несколькими движениями большого пальца начал ритмично жать на нее. Через каждый десяток секунд я с силой давил на мизинцы старика, зная, что и это может помочь больному ослабить приступ.

«Давай, давай! Ну?!» Снова и снова я давил на эти точки. Бойцы с какой-то яростью махали на нас снятыми гимнастерками, создавая целый поток воздуха. «Ну, ну?! Порозовел, что ли, немного?! Давай, дедуля, давай! Точно, вроде раздышался немного…»

В этот момент мне на плечо кто-то положил руку.

– Ну куда ты лезешь?! – вновь рявкнул я шипящим от злости голосом. – Врача, б…ь, лучше тащи! Где этого черта носит?!

Рука с моего плеча исчезла, однако тут же раздался вежливый строгий голос:

– Этот черт, которого вы изволите вспоминать, уже здесь. И он прямо за вашей спиной…