В урочище снова пылали костры, их сизый дым, стелясь, полз меж кустарниками, подобно кольцам гигантской змеи, ядовитой гадины, несущей гибель всему живому. Шаман Бурухчи Гаир поплотней запахнул халат и посмотрел в небо – высокое и светло-синее, с белыми полупрозрачными облаками, подсвеченными клонившимся к закату солнцем. До ночи еще оставалось не так уж и мало времени, но шаман уже не мог терпеть: посидев немного на старом пне, вскочил, резким жестом подозвав слугу – атлета с маленькой головой, несуразной при столь большом теле.

Без слов понимая своего хозяина, слуга проворно снял с костра котелок с закипающим варевом, судя по запаху – исключительно мерзким… впрочем, Бурухчи Гаир выпил его, не кривясь.

Выпил. Посидел… И вдруг повалился навзничь, прямо на заранее постеленную кошму. О, колдун знал, что делал! Он чувствовал, давно уже чувствовал того, кто может лишить его силы, человека из далекого далека, из ниоткуда. Опасный чужак… Он явился… И его нужно было убить! Однако Бурухчи Гаир понимал – это не такое простое дело, обычные средства тут никак не годились, ведь надо было не просто убить, но и отнять у пришельца душу! А это можно было сделать во сне… во снах… куда и отправился сейчас шаман, одурманенный колдовским варевом и жаждой крови.

Лежащее на кошме мускулистое тело жреца вытянулось, став неожиданно длинным, похожее на обтянутый кожей череп, лицо, желтое, с узкими щелочками-очами, казалось недвижным… именно что казалось: вот брезгливо дернулась нижняя губа, вот – испуганно – веко. Что такое увидел шаман в своих снах? Что его испугало? Да и было ли в этом мире хоть что-то, что могло бы его напугать? В этом мире – нет, не было. Но в другом… в иных, непохожих, мирах… Бурухчи Гаир мог действовать и там, через людей чем-то с ним схожих – может быть, злобой, или ненавистью, или жаждой мести – у каждого было что-то свое, на что жрец мог ловить, как опытный рыбак ловит на обычную удочку крупную и сильную рыбу. Он не мог подменить своими мыслями сознание других людей, живущих в другом мире, абсолютно не похожем на этот, привычный всем, мир воинов, ханов и крови. В иных мирах, во снах, шаман мог лишь вызывать эмоции, чувства и… направлять. Незаметно, поначалу неосознанно, но постепенно – все сильнее и сильнее. Раздувать зависть и злобу, и, как опытный садовник, взращивать семена ненависти – в этом Бурухчи Гаир был великий мастер! Пусть эти… иные, что – совсем случайно, а, может быть, и нет – попали в его сети, пусть они сделают все, чтоб тот, человек ниоткуда, умер! Если он умрет во сне – умрет и его душа, прятавшаяся в двух телах… шаман знал – в каких. Осталось лишь направить ненависть… Не простое, но и не очень сложное дело.

Щека шамана дернулась, словно бы на нее села невидимая муха или оса. Тонкие губы жреца скривились в довольной ухмылке… Нашел! Бурухчи Гаир нашел тех, кто должен был стать орудием в его ловких руках… точнее – в мыслях.

Черные мысли жреца ворвались в голову мелкого политического спекулянта Рене, неудачника и прожектера… Ему вдруг приснилась Полетт! Как они целовались, как ехали вместе на красном мопеде – Полетт сидела на багажнике, обнимая и крепко прижимаясь к Рене. Ах, какое это было чувство! Юноша улыбался во сне, ворочаясь на узенькой койке тесной муниципальной квартирки в Иври – ну, надо же, какой сон! Какой чудесный сон, хорошо бы, чтоб он подольше не кончался… или – вдруг стал реальностью, жизнью? Что-то вспыхнуло в мозгу – словно там разорвалась бомба! А почему бы и нет? Что мешает? Что? Вернее – кто… Рене прекрасно знал – кто. Тот, кто ударил его камнем тогда, в Живерни. Проклятый студентишка! Что ж, тогда ему повезло, просто повезло, а вот посмотрим, что будет ныне! У марокканца Масли, что жил в соседнем подъезде, кажется, имелся браунинг. Небольшой, вполне подходящий – он им и хвастал… может быть, даст?

А не даст, так продаст… Однако откуда деньги? Так и не нужно никаких денег! Масли же уехал в Мелон, к дяде, что ли… Не может же быть, чтоб он решился прихватить пистолет с собой, наверняка – спрятал. Хотя… что ему прятать-то, коли он один в своей каморке живет? Там, если подставить лестницу и осторожно выдавить стекло…

Рене резко встрепенулся, и, вскочив с койки, принялся быстро одеваться. На губах его играла радостная улыбка, а в глазах… в глазах сверкали багровые звезды, звезды далекого шамана по имени Бурухчи Гаир. Он теперь и был истинным хозяином всех действий Рене. На какое-то время.

Комсорг Миша Фунтиков тоже спал и видел такие сны, от которых покраснел бы и запойный колхозный конюх. А Миша не краснел – ему нравилось. И давно нравилась Полинка, сильно, до жима в паху… ах, как он бы ее… и во сне – это и делал.

А когда проснулся, бросил взгляд на будильник, освещенный заглядывающей в окно луной. До утра было еще далеко, но спать не хотелось, а хотелось всего того, что он только что видел во сне. Прижать к себе Полинку, сорвать с нее блузку, иль платье – без разницы, все равно. А потом…

Спустив босые ноги на крашеный пол, комсорг сладострастно ухмыльнулся и погрустнел. Все это, конечно, мечты. Мечтания. А как бы хотелось, чтоб Полинка сама… В конце-то концов, они же с ней целовались! Пусть давно – в детском саду, на утреннике – но ведь было, было! И Полина, конечно же, могла бы полюбить и его, Мишу Фунтикова, почему бы не полюбить? А потому! Все из-за этого подлого негодяя Вадьки! Вот уж гад-то… а какой подлый тип… политически неграмотный, нестойкий. И как только Полинка может встречаться с ним? Вот, если б его не было… Не было… не было. Тогда бы девчонка, уж конечно же, не отвергла бы Мишины ухаживания. Не отвергла бы! И тогда б было все, как во сне!

Вот тут Фунтиков покраснел – не от стыда, от вожделения. И пропала, делась куда-то вдруг, вся политграмота, осталось лишь одно либидо, и мысль в голове – только одна… и трясущиеся руки, и тонкая ниточка слюны из уголка губ, и в глазах – багровое пламя ненависти.

Словно кто-то приказывал – (кто-то?) – действуй! Действуй – и обретешь всё. Заманить к омуту, на кручу – придумать, как – а там… там никто не увидит. И не узнает никто никогда. А Полинка… Полинка… С ней – с ней и с Мишей – будет все, как во сне.

Жарко горели костры, окутывая урочище синим дымом, растянувшийся на кошме шаман улыбался во сне, и столь же довольно улыбались в далеком далеке еще двое – Миша Фунтиков и Рене.

Марсель встретился с Полетт на площади Данфер Рошро, около своего дома. Там же, рядом, и пообедали – в ресторанчике на улице Да Гер. Пока ели, Марселю вдруг показалось… нет, именно показалось…

– Ты что, милый? Луковым супом объелся? А говорил, что любишь.

Тряхнув челкой, девушка с усмешкой посмотрела на своего кавалера, и тот улыбнулся в ответ:

– Нет, не подавился. Так, чертовщина всякая кажется… будто бы красный мопед.

– Думаешь, снова этот придурок Рене? Его, кажется, отпустили на поруки. Неблагополучная семья, тяжелое детство и все такое прочее.

– Думаю, «левые» дружки помогли, – хмыкнув, молодой человек поднял бокал с красным вином. – За тебя!

Полетт моргнула:

– Ну, и за тебя тоже. Чин-чин.

Оба выпили, поцеловались…

Покинув кочевье Субэдей-багатура, Ремезов направил коня вдоль реки прямо к Сараю – там, на постоялом дворе одноглазого Харама, его ожидали друзья – Игдорж и Бару, а также их слуги и воины. Хороший был нынче у него конь – пегий, резвый – звался – Каймык – настоящий боевой жеребец, подарок Игдоржа. Такой конь – в битве подмога, копытами врагов разить может не хуже, чем сам боярин – саблею. Только свистни, да крикни – Каймак!

Господи… Еще пара-тройка ночей в кочевье, и с попутным караваном в обратный путь. Наконец-то прижать к себе любимую супругу! Ах, Полина, Полина… Павел вздохнул и улыбнулся – скоро уже, скоро. Как там дома? Все ли подобру-поздорову? Эх, быстрей бы добраться – порученье-то выполнено. Слава богу, сладилось все. А супружница уже скоро должна родить. Этой осенью, в сентябре… к концу ближе. Интересно, кого? Да не все ли равно, лишь бы здоровенький был ребеночек.

Молодой человек прикрыл глаза, представляя себе, какая у них с Полинкою выйдет встреча, так, с закрытыми глазами, и ехал, дав волю коню, и постепенно сам не заметил, как задремал.

А, задремав, почувствовал чью-то лютую злобу! И увидел… увидел перед собою Полину… Полетт. Родное лицо, темные локоны. Джинсовый, расстегнутый почти до половины груди, жакет, бокал красного вина в руке…

– Что с тобой, Марсель? Ты что так смотришь? Нет, все-таки – это луковый суп.

Марсель (Павел!) опустил глаза – он только что видел всё. Как всё – вот прямо сейчас, через пару секунд, будет. Как, выехав из-за угла, резко притормозит красный мопед с нелепой фигурой в старых вельветовых клешах. Как вытянется рука, как треснет, разобьется стекло, как… Нет, полета пули Павел не видел – просто знал, что для Марселя наступит вдруг резкая темнота. И всё. А что будет дальше, Павел не знал – потому что никакого «дальше» для его «аватара» не было, а было – оставалось – лишь пару секунд. Пару секунд жизни.

А Полетт сидела напротив и, если пуля не попадет в парня, то…

Бросив бокал, Марсель выпрямился, словно пружина, и, схватив подружку за руку, вместе с ней бросился на пол…

А не было никакого мопеда! Никто не стрелял. Лишь официанты, прибежав на шум, переговаривались удивленно… да еще хохотала Полетт. Именно хохотала – вот так вот, лежа на спине, у перевернутого столика, на полу с разбившимися бокалами, тарелками, остатками пищи.

Придя в себя, молодой человек помог подружке подняться, потом сконфуженно взглянул на официантов.

– С вами все в порядке, месье?

– Я за все заплачу, извините.

Ой, как паршиво Марсель себя в этот момент чувствовал! Прямо как-то по-дурацки… Правда – лучше уж выглядеть дураком, чем быть хладным трупом. Павел вовсе не считал, что поступил как-то несуразно – всякое могло быть. Ну, не случилось – но ведь могло бы!

– С вами такое часто бывает, месье? Может быть, вызвать медиков?

– Ой, не нужно медиков, – счистив с рукава остатки крема, в беседу вступила Полетт. – Он просто хотел меня поцеловать… так вот неудачно.

– Просто поцеловать?!

– Ну, вы уж извините за разгром. Мы заплатим, вы вставьте в счет.

– Вот, пожалуйста… Всего лишь два бокала и тарелки, – старший официант – дородный мужчина в белоснежном фартуке и черной рубашке – неожиданно улыбнулся. – Приходите к нам еще, господа. И… – вот вам подарок… – Он протянул Марселю бутылку. – Это бордо сорок восьмого года. Уверяю вас, потрясающая вещь!

– Но… – влюбленные изумленно переглянулись.

– Берите, берите… Вам – от заведения. Как самым страстным посетителям. Это ж надо – какой поцелуй! В нем и страсть, и брызги вина, и осколки. Потрясающе, господа!

Желто-красные листья кленов, кружась, падали вниз, усыпая узкую аллею шуршащим осенним ковром. Светло-голубое, с тонкими прожилками прозрачно-белых облаков, небо казалось все еще летним, высоким, залитым ярким веселым солнышком. Впрочем, хоть дни и стояли теплые, прошли уже и первые заморозки, а по утрам на траве частенько серебрился иней.

Кленовая аллея, проходя по берегу реки, по самой круче, упиралась в штабель серых от времени бревен, сложенных лет пять тому назад, а то и больше – по обеим сторонам от штабеля уже протянулись, огибая его, кривенькие, хорошо утоптанные тропки. Здесь, не так и далеко от домов, все же было достаточно укромное место, причем очень красивое, особенно сейчас, осенью – клены, круча – высоченный обрыв в речной омут, – а за рекой была хорошо видна живописно расположенная деревенька со старой, ныне давно уже закрытой, церковью и молочной фермой. На том берегу паслись на заливном лугу коровы, и присевший под кустом жимолости пастух в старом ватнике, воровато оглядываясь, прикладывался к бутылке.

Поудобней примостившись на бревне, Вадим улыбнулся – и что это пастух назад-то оглядывается, на ферму? Не увидеть его оттуда никак, деревья, кусты мешают, а вот с этого берега пьяница-то как на ладони, вот чего надо бояться. Хотя… с чего бы этому мужику опасаться чужих? Ему своих надобно опасаться – бригадира, председателя…

Ну, где же Полинка? Давно уже обещала прийти и вот… Расстегнув пиджак, юноша, щурясь, посмотрел на солнце – ну да, часа три уже есть, наверное, если не все четыре.

Пожав плечами, он вытащил из кармана записку – маленький клочок бумаги, вырванный из школьной тетрадки… тетрадки не из дешевых – бумага плотная, в косую линейку – Полина именно такие любила. А написала – печатными буквами – вот конспираторша! Бывало, бывало, находило на нее такое – мол, чтоб никто не догадался, не подсмотрел… А что? Тот же противный Фунтиков, вот ведь черт – все время подглядывал. Или это случайно так получалось? Да какое случайно – в Полинку-то он еще в детском саду втюрился, уж Вадик-то это помнил.

Молодой человек оглянулся – показалось, будто позади, за штабелем, послышались вдруг чьи-то крадущиеся шаги. Нет, вроде бы никого. Показалось. А вообще, место здесь хорошее, безлюдное – осенью сюда вряд ли кто придет. Да и красотища, и… и целоваться можно спокойно, никто не увидит. Может, Полинка не зря столь укромный уголок выбрала? Ой, не зря… Еще и записку печатными буквами написала, вложила незаметно в портфель, будто он, Вадим, не догадался бы – от кого. «Жду тебя в три часа на круче у штабеля» – ну, кто еще мог такое написать? Ясно, кто. И где только эту девчонку носит? Должна б скоро прийти…

Выглянувшее из-за облачка солнце пригревало там жарко, что юноша, распахнув пиджак, откинулся спиною на бревна, прикрыв от солнца глаза, да и сам не заметил, как задремал…

А позади, за штабелем, делал свое черное дело так и незамеченный Фунтиков. О, он долго готовился, почти весь вчерашний вечер – явился с ножовкой, что-то пилил, подкладывал клинья… Теперь оставалось только вышибить брусок, и… И вся эта бревенчатая гора, подскакивая на ухабах, неудержимой лавою покатится по круче вниз, к обрыву! Тяжелые бревна неизбежно сомнут, переломают кости столь неосторожно задремавшему парню, увлекут с собой в омут – и никто ничего не узнает. Никогда. Даже труп вряд ли найдут, а впрочем, даже если и найдут – при чем здесь комсорг Фунтиков? Осмотрительней надо быть, когда по бережку крутому гуляешь или вот, на старых штабелях спишь.

И Полинка совсем скоро станет свободной! И…

Ухмыльнувшись, Фунтиков подобрал заранее припасенную палку и с силой вышиб из-под бревна брусок. Что-то хрустнуло, загудело… И старый штабель, с виду казавшийся столь же несокрушимым, как седые пирамиды Египта, вдруг рассыпался и с гулом покатился по круче… А Вадик… Вадик лишь слабо вскрикнул… и затих. Окровавленное тело его, увлеченное бревнами, упало в омут…

А потом стало темно. Навечно.

Ремезов в ужасе распахнул глаза и едва не свалился с коня – слишком уж резко дернулся. Да что ж это такое-то? Опять кого-то убивают, да еще так подло! Не там, так здесь, не во Франции, так в СССР. Ну, комсорг, черт гунявый – сообразительный малый оказался, что и говорить, как и догадался-то? Или… это не совсем он? Кто-то… Кто? Нет уж, врешь, не выйдет по-твоему никогда, не выйдет!

Сжав зубы, Павел смежил веки… Нет уж!

Мысли его, его сознание ворвалось в дремлющий мозг Вадима – парнишка, вздрогнув, проснулся и, сам еще не понимая, зачем, проворно спрыгнул со штабеля… как раз в тот момент, когда бревна уже начинали катиться к обрыву! Ох, как задрожала земля! И все вокруг затряслось, загудело, а от реки, с омута послышалась канонада – бух!!! Бух!!! Бух!!! Как будто стреляли тяжелые пушки!

Юноша смотрел на все это, словно завороженный, и даже не мог представить – что было бы с ним? Если б он не проснулся бы ни с того ни с сего, а продолжал бы расслабленно дремать… Ужас!

Таившийся за кленами Фунтиков дрожал, как осиновый лист, зубы его стучали, а сиявшее в глазах багровое пламя вдруг как-то быстро угасло. Тотчас же унялась и дрожь, и пришедший в себя комсорг удивленно огляделся, недоумевая – а как же его занесло на это аллею, и, главное – зачем? Наверное, просто гулял, думал о своем, и вот как-то незаметно пришел… Тут еще штабель был, бревна – интересно, куда делись? Ого!!! Миша резко насторожился, увидев за деревьями своего старого недруга Вадима. Этот-то что еще здесь делает? Тоже гуляет? Или. Скорее, Полинку свою ждет… Ну и пусть ждет. Черт с ней, с Полинкою, тоже еще, цаца – будто других девок нет. Есть, да еще и покрасивее. Ему, Мише, вообще-то всегда беленькие нравились, блондинки, а эта… эта – только в детском саду. Так что черт с ними, с обоими – любовнички, мать их…

Грязно выругавшись, комсорг усмехнулся и, на всякий случай стараясь не попадаться на глаза Вадику, быстро зашагал прочь.

Черный шаман Бурухчи Гаир с воем вскочил на ноги. Кто осмелился помешать ему! Кто-то вторгся в его видения, в его сны. О, колдун прекрасно знал – кто. Все тот же – тот, кому было глубоко плевать на все его шаманские причиндалы, пришелец из далекого далека, человек ниоткуда. Он не дает уничтожить свою душу – так, что ж – придется сначала убить его здесь, а уж потом спокойно доделать дело.

Все девять костров, догорев, угрюмо сверкали синими углями. Сорвав висевший на толстом суку саадак с острыми, пропитанными змеиным ядом стрелами и тугим боевым луком, Бурухчи Гаир прицепил к поясу саблю и свистом подозвал корня. Следовало спешить, момент сейчас был уж больно удобный – можно перехватить недруга по дороге, одного. Шаман прекрасно знал, где находится пришелец – прикормленный купчишка Ильчит-караим не поленился, доложил. И получил изрядно. Пусть. За дело не жаль серебра.

Ну, а теперь… Теперь очень скоро с чужаком будет покончено! Бурухчи Гаир хлестнул коня плетью. Из кочевья Субэдея в Сарай ведет лишь одна хорошо наезженная дорога, о прочих тропках враг вряд ли осведомлен. И едет он один – шаман хорошо знал, что все его посланцы, в том числе и хитрый кидать Суань Го, не выполнили свои миссии. Значит, Субэдей уцелел. А пришелец смог с ним встретиться и как раз теперь возвращается обратно в Сарай, к своему приятелю, пьянице Игдоржу Даурэну – о нем тоже доложил исполнительный и алчный Ильчит-караим. Что ж… Еще посмотрим, чья возьмет! Трепещи, гнусный чужак, уже очень скоро накроет тебя черное покрывало забвения, тлена и смерти. И тогда… О, тогда ничто не помешает шаману добиться, наконец, своего – взять власть в Западном улусе… хотя бы для начала, а уж потом…

Бурухчи Гаир гнал коня, на тонких губах его играла зловещая усмешка, а худое лицо походило на мертвый, обтянутый коричневой кожей, череп. Издалека казалось – это скачет сама смерть!

До Сарая осталось уже совсем немного, когда Ремезов вдруг почувствовал, что впереди что-то не так. Да, Павел ехал, погруженный в свои мысли, однако он все же был опытным воином, чтоб не оставить без внимания явные признаки засады, быть может, и незаметные какому-нибудь плотнику, купцу или вельможе – но только не предводителю боевой дружины! Тренированный взгляд боярина словно бы сам собой подмечал все, что можно было бы счесть потенциальной угрозой – почему-то вдруг перестали петь птицы – с чего бы? И всю дорогу мелькавший впереди рыжий хвост лисы вдруг вильнул, резко сместился в сторону – тоже не просто так. Хитрое животное определенно что-то смутило.

Боярин прищурился – выбирая наилучшее место для возможной засады. Ну, конечно – вон там, ближе к реке, в орешнике. Не в траве же сидеть – видно! Однако и в орешнике – далековато для нападения… если только достать стрелой, любой всадник здесь как на ладони.

Стрелой…

Недолго думая, Павел вытащил правую ногу из стремени, изображая падение… так, на всякий случай – ничуть не страшно показаться перед самим собой дураком. Просто свесился с крупа. Упал… И тотчас же услышал, как над седлом просвистела стрела! Ага! Не зря, значит, опасался-таки.

Боярин недвижно замер в траве, притворился мертвым – это была сейчас единственная возможность уцелеть, мало того – разобраться с этим неведомым пока что стрелком. Или стрелками. Там видно будет.

Молодой человек заранее приготовил нож, положил поудобнее саблю. И ждал. Терпеливо, как ждет поклевку вышедший на утренней зорьке рыбак.

Поначалу все было спокойно, однако где-то сосем рядом вдруг вспорхнул в небо жаворонок, закружил, запищал тревожно – видать, кто-то согнал с седла. Кто-то шел! Пригнувшись, прячась в высокой траве. Шел проверить или обобрать, а, скорее – и то, и другое. Опытный – знает, что всадника легко заметить и поразить стрелой. Что ж, иди… иди же.

Пегий конь Ремезова – подарок Игдоржа – вдруг заржал, прянул ушами – кого-то почувствовал, да Павел и сам уже услышал осторожные шаги… И тотчас же метнул на звук нож! Конь резво ускакал в степь – выдрессированный, умный – не подставлялся под стрелы.

Что-то звякнуло – вражина ловко отбил саблей брошенный нож.

Боярин резко вскочил на ноги: не дать врагам опомниться, пустить в ход луки. Разбойников – или кого там еще – просто не могло быть много, иначе б они напали в открытую – на одного-то, милое дело!

Один! Враг оказался один. Мускулистый, сильный, в наброшенной на голое тело овчине и войлочной шапке, с ожерельем из высушенных змеиных голов и лицом, напоминавшим обтянутый кожей череп. Точно, как на знаменитой гравюре Дюрера! Этакий «господин Смерть». Тонкие губы кривились в злобной ухмылке, в правой руке горела на солнце обнаженная сабля, а в глазах… в глазах пылали багровые звезды!

Ремезов усмехнулся: снова зомби? Или, наконец, сам хозяин?

Дальше он не успел подумать! Завизжав, как резаный поросенок, «господин Смерть» бросился на Павла с такой дикой неистовостью, с какой в десятибалльный шторм бросаются на прибрежные скалы белые от злобно шипящей пены волны. Обрушив на боярина целый град ударов, враг что-то кричал, плевался, сверкая багровыми звездами – глазами – колдовал, что ли?

– Тенгри-и-и-и!!! У-у-у-у! У-у-у-у! Тенгри! Сгинь, пропади, чужак!

Павел не сгинул и никуда не пропал – что ему эти дурацкие кривляния? Если чего он сейчас и опасался, так это вражеской сабли, которой соперник, надо отдать ему должное, управлялся блестяще. Видать, был когда-то воином или – что вернее – участвовал во многих походах, может даже, с тем же Субэдеем…

Удар!

Ох, какая силища чувствовалась в мускулистой руке врага! Ремезов едва успел увернуться, отбить. А «господин Смерть» вдруг резко замолк, перестал выкрикивать заклинания, словно бы догадался, понял, что против Павла действенна лишь острая сабля. Ей и действовал – удар! Удар! Удар!

Заболотский боярин, хоть и был опытным воином, все ж вынужден был уйти в глухую оборону – настолько всесокрушающим оказался натиск врага! Что-то невероятное – словно мчащийся под уклон товарняк.

В-вухх!!!

Опять едва уклонился… Ага – а вот теперь тебе! Н-на!!!

Соперник среагировал мгновенно, отбив улар с такой силой, что клинок Ремезова едва не улетел в траву. Павел закусил губу, действовал чрезвычайно осторожно, смотрел как бы сквозь соперника, предугадывая его выпады… вернее, пытался предугадать, этот бой вовсе не походил на обычные, прежде всего тем, что противник оказался непредсказуемым. Мухоморов, что ли, объелся? Если они тут растут.

Удар! Звон! Отбив… Снова натиск. Да когда ты утомишься-то? И вправду – зелье? Судя по непредсказуемой манере – да.

Павел спрятал улыбку – что ж! Ничего не остается, как противопоставить бешеному тупому напору холодный и расчетливый ум.

Удар! Отбив… уклон… Выпад! Ах ты ж…

Драться с товарным поездом вообще-то чревато… В сердце Ремезова не двести лошадиных сил. И одной не наберется… хотя – есть ведь одна. Боевой конь – это не тягловая кляча. А ну-ка…

Словно бы уступая натиску, боярин отскочил влево… вот снова, парировав удар, сделав несколько шажков, стараясь теперь смотреть врагу прямо в глаза… в багровые, пылавшие неистовой ненавистью очи!

Только бы не дога…

Удар! Удар! В-вуххх!!!

Ах ты ж, мельница поганая! Раскровянил все ж таки руку… Ла-адно.

Лицо «господина Смерть» уже сияло будущим торжеством, в свирепом взоре сквозила буйная радость – еще бы, соперник явно устал, притомился, еще чуть-чуть, и…

Выбрав момент, Павел вдруг громко свистнул – подозвал лошадь. И верный конь, заржав, выскочил из кустов, взвился на дыбы, ударив врага копытами!

Вот этого не смог бы выдержать ни один богатырь, даже самый былинный! «Господин Смерть» просто отлетел в траву, и опытный Ремезов, немедленно подскочив, поразил клинком его злобное сердце! И так… чтоб больше не встал. Никогда. Нечего перед схваткой мухоморами объедаться – нехорошо это, не по-спортивному – допинг!

Спокойное светло-синее небо сияло над степью, налетевший от реки ветерок изумрудно-золотистыми волнами шевелил травы. Пахло горькой полынью, сладковатым клевером и еще чем-то кислым… Щавель! Павел наклонился, сорвал, пожевал листочек и, скривившись, выплюнул. Как во сне все!

– Что ты все вертишься, милый?

Боярин распахнул глаза:

– Ась? Ты что-то сказала?

– Опять тот черт привиделся? Как ты его называешь – господин Смерть?

Поправив короткую льняную рубашку, Полинка ласково погладила мужа по голове.

– Все никак отойти не можешь?

– С тобой, люба, смогу…

Прошептав, Ремезов приподнялся на ложе, притягивая к себе супругу, руки его скользнули по стройным бедрам женщины, забрались под рубашку…

– Какая нежная у тебя спинка, милая… Ах…

И губы слились в поцелуе. И полетела на пол сброшенная рубашка, и обнаженные тела крепко прижались друг к другу, слились…

Ах, как стонала Полина! Как изгибалась, как закатывала глаза… особенно когда Павел ласкал ее грудь, когда…

Охватившая обоих страсть не спадала долго, почти до утра, оба были ненасытны и словно хотели съесть друг друга… но этот первичный напор быстро уступил место нежности.

– Забыла спросить – тебя зачем Ирчембе звал? – расслабленно улегшись рядом с мужем, прошептала Полина.

– Отъезжает на курултай скоро, – так же тихо ответствовал Ремезов. – Меня за себя оставить хочет – наместником.

– Я почему-то так и подумала. Кого еще-то? Степнякам Ирчембе не доверяет теперь никому. А вот тебе – верит. Это хорошо… И друзья у тебя – верные, помогут с управленьем. Демьянко, Окулко, Микифор с Митохою, Провор…

– Ты еще скажи – Лютик и Светлогор.

– А и скажу! И эти подрастут скоро – помощники. Как и Олисея – недурна дева совсем, замуж бы ее выдать, вот хоть за Демьянку. Сосватаем?

Павел тихонько засмеялся:

– Сосватаем, чего уж?

Юная женщина привстала на локте и, посмотрев на стоявшую у стены колыбельку с мирно сосавшим палец младенцем, шепнула:

– А сынок-то наш спит себе. Богатырь растет, а!

– На тебя похожий. Никитушка.