Глава 2
Беда
Март 1244 г. Смоленское княжество
Проснувшись, Павел сел на соломе, потянулся, смачно зевнув, да, потерев руки, вышел к своим людям:
– Ну, что, готова ли дичь?
– Только под угли зарыли, батюшка, – радостно доложил кто-то из отроков.
Видать он, сей востроглазый парнишка, и готовил, учился, и от того радовался, хоть немного и боязно было – шутка ли, самому боярину-батюшке дичь!
Подросток наклонился к углям, поворошил палочкой:
– Сейчас вот упреет, и…
– Провор не вернулся еще? – Ремезов посмотрел на Окулку-ката, тут же, у костра настраивавшего свои походные гусли, «ратные», как он их называл.
Детинушко поднял глаза:
– Не, не приходил еще. Хотя должен был, тут идти то…
– Може, не хотно ему по снегу бежать? – хмыкнул оруженосец Неждан. – Али случилось что. Могу, если прикажешь, боярин, поглядеть – тут недолго ведь.
– Ну, погляди, – Павел махнул рукой. – А тревожно что-то.
Он и в самом деле ощущал какую-то необъяснимую пока тревогу, что-то было не на месте в душе… может, из-за снов?
– Я, мой боярин, быстро!
Отвязав от старой березины лошадь, Неждан ловко забрался в седло, но отъехать никуда не успел – с опушки уже кричали парни:
– Иде-еот! Идет-то Проворе-то!
Боярин перекрестился:
– Ну, слава Богу, дождались.
Запыхавшийся, с раскрасневшимся потным лицом, без шапки, парнишка, не останавливаясь, подбежал к Павлу:
– Дозволишь сказать?
– Говори. За тем и послан.
– Беда, господине, – тяжело дыша, промолвил Провор. – Всех смердов заглодовских там… Положили всех! Насмерть.
Ремезов дернул шеей:
– Как положили? Кто?
– Стрелами, а кого – и мечами. А кто – неведомо.
– Та-ак…
Недобро поведя глазами, молодой боярин махнул рукой:
– А ну, оставить пир! По коням все, парни. Поехали, глянем.
Оруженосец уже подводил коня, Павел птицей взметнулся в седло – давно уже имелся такой опыт – оглянулся на отроков:
– Вы двое останьтесь. За дичью присмотрите.
Очень верно сказал, все, пусть цинично, но правильно – беда бедой, а еда – едой. Мертвые, убитые – это да… Но кто о живых-то, о людях своих заботиться будет, как не боярин-батюшка?
Дернулись всадники, взвили коней на дыбы, поскакали, сбивая с веток плотный весенний снежок, понеслись узенькой лесною дорожкою-зимником. Еще стояли зимники, да, еще не растаяли, но скоро, скоро уже – недели три-пять – и потает все, потекут ручьи, вскроются болота да реки, до самого лета не будет ни путей, ни дорожек, да и летом-то не особо – болота кругом, чащобы, урочища.
Заглодовских, как верно выразился Провор, «положили» всех. Аккуратненько так лежали, один к одному, где работали – кто бревна волок, кто рубил – там с него и упали. Стрелами взяли всех, по кустам подобрались – место удобное, а заглодовские-то нападения не ждали, о татарах в княжестве этой зимой не слыхали, старый смоленский князь с ними дружил, да и не сунулись бы степняки по весне – дороги растают, как назад-то, домой, уж тем более – с добычей, выберешься?
– Тати? Лиходеи лесные? – вслух предположил Провор.
Опытный кондотьер-наемник рязанец Митоха задумчиво почесал квадратный свой подбородок, увенчанный небольшой сивой бородкой:
– Навряд ли тати – что с этих-то взять?
– Давно лежат? – спешился Ремезов.
Окулко-кат тут же склонился, перебежал от трупа к трупу, осмотрел всех:
– Не больше суток.
И, зачем-то понизив голос, добавил:
– А стрелы-то, боярин, не ордынские… Наши. Эвон метки-то… Неждан, ты как свои стрелы метишь?
Парень сдвинул за затылок шапку, хорошую шапку, беличью, все знали – у заболотского молодого боярина люди в нищете не ходили:
– Ну, как всегда и метил – две зарубки у наконечника.
Кат хмыкнул:
– А ты, Митоша?
– Два красных кольца… тож у наконечника.
– У тебя, Проворка, я и так знаю – синяя меточка… У Микифора – зелень, елочкой.
– Да, дядько Окулко, так.
– Ну, а раз так – держите!
Невесело усмехнувшись, Окулко-кат протянул охотникам целый пучок стрел, только что выдернутых из тел убитых:
– Вот вам и елочки зеленью, и синь, и колечки красные. А вон, смотри, Неждан, и зарубочки. Ваши стрелы?
– Ну, по заметкам – так…
– А вот и не так! – взъярился Окулко. – Не ваши, а чужих… что под нас хотят убиенных всех подвести. Дескать, мы их всех и…
– То так, – Ремезов жестко кивнул. – Кто да зачем – будем искать, и найти надо быстрее. И, главное – кто-то ведь знал, как все мы стрелы метим. Кто?
– Да кто угодно мог, – пожал плечами Митоха. – В Заболотице, почитай, любой.
– В Заболотице – любой, а в Заглодове?
– Вот уж про тех не ведаю.
– А надо бы ведать, – Ремезов в задумчивости забрался в седло и махнул рукою. – Поехали, парни, в Заглодово. Тамошних пошлем с волокушами – пусть убиенных своих забирают. Эх, Господи…
Не договорив, боярин перекрестился и молча свернул на заглодовскую дорогу. А что тут теперь скажешь-то? На его земле, его людей убили – ему и убийц искать да наказывать. Не-ет, прав Митоха – это не татары. Тогда кто? Сосед? Телятыч, конечно, напакостить может – но тут и для него слишком.
Черт! А сон-то, сон в руку, оказывается! Сны… и тот, что с Полетт и Марселем, и про комсорга с барыгою… А смысл таков – кто-то подставляет других в том, в чем сам не хочет быть уличен.
Да, так и есть все. Осталось теперь выяснить, кто и зачем его, боярина заболотского Павла, Петра Ремеза сына, подставляет? Его и его верных людей.
Бежавший чуть поодаль – до владенья конем не дорос еще – Провор, не стесняясь, плакал:
– Наши мужики, заглодовские… ой, Господи-и-и-и! За что-о-о-о?!
А лес все тянулся темною, нескончаемой полосой – хмурыми елями, соснами, буреломами. И голыми стояли рябины, и усталые от зимы осины царапали ветками небо.
– Раз оставили стрелы, с якобы нашим метками, значит, это все – всех мертвых – кто-то должен был увидеть… – рассуждал на ходу Ремезов. – Если уже не увидел! Эх! Как же мы сразу-то не подумали. Эй, парни – следы-то там осмотрели?
– Да к реке, господине, ведут, – перестал плакать Провор. – А там во все стороны дорога и в Смоленск, и в Полоцк, и в Чернигов, и в Суздаль.
– Да, – хмуро покивал Микифор. – Река по зиме – дорога торная. За сутки-то могли далеко уйти – на лошадях были, токмо…
Воин на секунду замялся, словно бы решал для себя – говорить что-то боярину или сперва обождать да проверить.
Сразу это почувствовав, Ремезов поспешил ободрить парня:
– Ну, ну, Микифор – говори, что заметил, путь даже вроде и ничего особенного.
– Следы, боярин, – кратко отозвался молодой человек. – Странные. И вчерашние есть, и позже – сегодняшние, ночью кто-то или утром раненько ходил.
– Тоже конные?
– Да. И как бы сказать… Эти-то, сегодняшние, ступали уверенно, никого не боясь. Словно знали…
– А вчерашние?
– А вчерашние – по кустам крались. Их-то следы уже и запорошило слегка.
– Та-ак, – озадаченно протянул Ремезов. – Та-ак… Ладно, о следах после подумаем, сейчас же давайте-ка поскорее – к обеду б в Заглодово поспеть, а уж там… уж там поглядим.
– Может, по реке кого послать, господине? – осмелев, поднял глаза Провор.
Павел усмехнулся:
– Послать-то можно, только куда? В Смоленск, в Чернигов или, может, к соседу Телятычу? Следов там много, много нынче и ездят – купцы, да на ярмарку, да по делам кто. Торопятся – скоро и дорог-то не будет.
– Да уж, потает все, – согласно кивнул Окулко-кат. – Как бы и посейчас не на дождь, не на оттепель – небо-то низковато, эвон.
Дождя, слава Господу, не случилось, так, малость снежком припорошило, а ближе к Заглодову снег и вовсе сошел на нет, развеялись, расползлись по небу сизые облака-тучи, меж голубыми разрывами коих весело вспыхнуло солнышко.
Заглодово – небольшая, в один двор, деревня, полученная боярином за службу от старого смоленского князя – встретила охотников непривычною тишиной и каким-то нехорошим видом… не то чтобы совершенно не жилым, а таким, что вроде бы совсем недавно и был здесь кто-то, да вот как-то враз – пропал! И пропал по-худому.
Распахнутые настежь ворота, сорванная с петель дверь, мычавший в сарае скот.
– А коровенки-то не доены, – с ходу определил Микифор.
Павел спешился и оглянулся:
– Эй, Проворе! Метнись по хлевам – посмотри.
Отправив отрока, дружинники хмуро приготовили рогатины и ножи – от деревни явственно веяло запустеньем и смертью.
– Пойдем в дом, боярин? – поигрывая длинным кинжалом, тихо осведомился Митоха.
– Пойдем, – Ремезов согласно кивнул и тут же послал двух парней обойти избу слева, и двух – справа. Так, на всякий случай – мало ли что?
Дурные предчувствия дружинников не обманули. В топившейся по-черному избе – главном обиталище жителей деревни – стоял тот самый, хорошо знакомый всем кавардак, что обычно остается после удачного набега: опрокинутый стол и скамейки, сломанные пряслица, какие-то грязные тряпки, солома, пух… а вот и кровь, кажется.
Окулка-кат наклонился, потрогал пальцами бурую лужу, понюхал:
– Та и есть, господине – кровь. Старая, вчерашняя еще.
– Значит, вечера приходили… – хмуро протянул Павел. – И нет вокруг никого. В полон увели? Увезли на продажу? В банях, в овине, смотрели? Может, схоронился кто?
– Нашли!!! – внезапно закричал кто-то со двора. – Провор детушек малых нашел! В коровнике прятались.
Все вышли во двор, глядя, как отрок ведет за собой с десяток плачущих детишек лет трех-пяти.
– Совсем уж малых не взяли – по дороге помрут, – задумчиво молвил боярин. – Значит, и в самом деле – набег. И, скорее всего, это не татары – зачем им нашими метками стрелы метить?
Вздохнув, стоявший рядом Митоха подошел ближе к детишкам, присел на корточки:
– А ну-ка, малые, не ревите. Скажите-ка лучше, кто да когда тут был? Мамки ваши куда делись?
– Ы-ы-ы-ы! – еще громче заныли дети. – Увели мамок. Чужие люди-и-и-и увели… ы-ы-ы-ы…
– Да как они выглядели-то, эти чужие? – продолжал допытываться рязанец. – Вы, может, кого признали?
– Не-е-е… чужие были, чужие.
– А когда пришли-то?
– Вчера-а-ась… под утро.
Больше ничего от детей не добились – слишком малые. Павел, махнув рукой, приказал затопить в доме печь да покормить хоть чем-нибудь ребятишек.
– Господин, – Неждан осторожно тронул за рукав. – Там в колодце…
– Что там, в колодце? – нервно дернулся Ремезов.
– Старики, – негромко сообщил Неждан. – И младенцы. Зарублены.
Боярин сжал кулаки в бессильной злобе, ничему уже не удивляясь – вот примерно чего-то такого он и ждал. Значит, набег, да… не татары, так разбойники, мало ли лиходеев рыщет по дорогам и весям. А, может, и не разбойники – а воины. Вряд ли по прямому приказу своего князя, скорей, так, по старой привычке: соседушек-то пограбить – милое дело. Половцы, суздальцы, черниговцы, новгородцы – да кто угодно мог! Тем более скоро все пути растают – поди, этих злыдней, сыщи. Явно набег – увели полон, женщин да молодежь, подростков – за тех торговцы людьми дадут неплохо. А мужиков зачем убили? Кстати, все заглодовские смерды там и находились – лес рубили. Там и остались. Надо бы на погост их, да похоронить… И тех, что в колодце.
Павел взошел на крыльцо, отдавая необходимые распоряжения:
– Эй, слушай сюда, парни! Провор, сбегай на заимку – пусть там отроки сюда дичь несут, остальные… Микифор, Окулко – возьмите волокуши, парней, остальные – здесь. Действуйте.
Пока все крутились, исполняя приказанное, Павел, подумав, послал гонца в Заболотье – а вдруг и там беда? Сердце нехорошо заныло, Ремезов даже побледнел, представив, как оружные лиходеи врываются в дом, в горницу, как хватают беременную – на четвертом месяце – Полинку, глумятся, вскрываю мечом чрево… Мерзость какая! Фу!
А сердце все же ныло, да так, что боярин, послав гонца, решил все же самолично отправиться следом. Отдав необходимые распоряжения, оставил за себя Окулку; Митоху с Нежданом прихватил с собой. Взметнулись разом на лошадей, выехав со двора, взяли в намет, поскакали.
Били в лицо еловые ветки, сыпался снег, и мартовское тусклое солнце скрылось за очередной тучей. А сердце ныло все сильней и сильней, и не к месту – а, может, и вполне к месту – вспомнился сон – чертов французский троцкист, комсорг, барыга, газеты с пластинками «на костях»…
Господи, Господи, хоть бы все хорошо, хоть бы не…
Господи…
Ворота в Заболотье вовсе не оказались распахнутыми настежь, и в надвратной башенке – Ремезов заметил еще издалека – все так же ходил караульный. Кто-то из молодых, кого не взяли с собой на охоту.
– Ну, слава богу, – выкрикнул скакавший позади рязанец. – Вроде спокойно все.
Действительно, на «главной усадьбе колхоза» все было спокойно. Относительно. Внешне. Потому что на самом деле никакого спокойствия-то и не было!
– Боярышня-а-а-а!!! – завидев боярина, с плачем кинулись в ноги прислужницы. – Ой, краса наша-а-а-а!
– Да что случилось-то? – Павел спрыгнул с коня, бросив удила подбежавшей челяди, так и не желавшей становиться свободной – это кто ж тогда кормить, поить, защищать будет? Да и решать, что самим? А отвечать – тоже сами за себя?!
В общем-то, правы – свобода, она только у сильных, даже вот тот же Ремезов – несвободен, а зависим от князя.
– Ну, не войте же! Говорите толком.
Сказал и, прыгая через ступеньки, помчался по крыльцу вверх, к сеням, в горницу, в опочивальню… До светлицы добрался – и так не было никого, окромя боязливо выглядывающих из-за дверей сенных девок. Да где же Полина-то?!
– Так. Сюда все. – Усевшись на лавку, молодой человек нервно забарабанил пальцами по столу и строго посмотрел на девок:
– Тиуны где?
– Обоих, батюшка, с собой увезли. И боярышню нашу.
– А воины, дружиннички хреновы, куда смотрели?! – вскочив, взбеленился боярин. – Ишь теперь, прячутся. А ну-ка, всех сюда!
– Так князь приказал, чтобы все явились, – наконец-то более вразумительно пояснила одна из девиц. – Воевода княжий явился, мы все его знаем, видали, прошлолетось к тебе, батюшка, приезжал.
– Ко мне многие воеводы приезжали, этот что за…
– Батюшка-боярин, не вели казнить! – вбежав, бухнулся в ноги одетый в звенящую кольчугу воин – молодой совсем парень, юноша…
– Встань, Нежила, да расскажи все толком.
Ремезов уже начинал догадываться о том, что произошло на усадьбе. Видать, старшой князь что-то решил вызнать… или просто добровольно-принудительно пригласил всех своих вассалов «со чады и домочадцы». А чего ж тогда заранее грамоту не прислал?
– Вот грамотца, – поднявшись, Нежила поспешно протянул свиток. – Ранее, господине, не успел вручить – гонца провожал к тебе, на заимку. Второго уже, первого-то с утра уже отправлял… думаю, заплутал, али случилось чего.
– С утра, говоришь, – развернув грамоту, задумчиво промолвил боярин.
Послание оказалось вполне обычным, заурядным даже, все так, как Павел и предполагал: старый смоленский князь Всеволод Мстиславич предлагал явиться со всей срочностью – «Павлу, Петра Ремеза сыну, боярину заболотскому, со супружницей, со тивунами и писцами». О как! Со всем административным аппаратом вотчины, значится. Ну да, ну да, выходит, князь просто решил перед началом посевной уточнить да пересчитать, что ему кто должен.
Ну, слава те…
Ремезов успокоился окончательно – по всему выходило, что события, произошедшие в лесу, в Заглодове и здесь, в Заболотице, суть, как говорили в одном старом фильме – «не две пары в сапоге». Мухи отдельно, котлеты отдельно – тут князь, там – неведомые лиходеи.
Ладно…
Скинув сапоги, молодой человек растянулся на лавке и, кликнув слуг, приказал топить баню: вымыться после охоты, да завтра раненько поутру – в путь, чтоб в стольный град Смоленск поспеть затемно.
– Неждан, Митоха – тоже готовьтесь, – предупредил Ремезов. – Завтра со мной поедете. Окулку бы еще взять, пригодился бы там с гуслями-то… Нежила!
– Да, господин?
– Про Окулку слышал? Срочно гонца в Заглодово шли. Часть людей пусть там останется, старший – Микифор. Пусть до моего приезда все окрестности прошерстят накрепко – мало ли что еще разнюхают. А детишек заглодовских выживших – сюда всех отправят, чай, не чужие, разберут по семьям. Ну вот, – Павел потер ладони. – Вроде бы пока все.
Все-то – все, но душа-то была не на месте. Из-за Полинки – чего ее-то поволокли? Конечно, сама поехала, слуги то подтверждают, но наверняка воевода сделал ей предложение, от которого невозможно отказаться.
– Эй, девки! Боярышня в чем уехала-то? В возке?
– В возке, батюшко.
Ну, слава Господу, не на простых санях – не замерзнет. Да и тиуны, что старший, что младший, Демьянко Умник – парни грамотные, на шелухе луковой не разведешь, будут говорить, как надо.
Эх, Полина, Полина… Плохо так путешествовать, беременной-то, неудобно. Хотя в возке…
Это Ремезов, как цивилизованный человек, о супруге своей беспокоился, а вообще ж в эти дикие времена женщин за людей не считали и считать не собирались. До феминизма еще ох как далеко было! А кто такая женщина? Просто приспособление для рождения детей, и не более, никто никогда бабам воли не давал, не шибко их и баловали-то, такая уж, скажем прямо, незавидная участь – рожать почти каждый год, из десятка детей в живых (эпидемии, голод да детские инфекции) дай бог, останутся двое-трое, и это даже в княжеских да боярских семьях, что уж говорить про всех остальных. Вот и тревожился Ремезов, знал хорошо княжеский двор – антисанитария кругом, микробы, бактерии болезнетворные.
И самая главная бактерия – как раз младшой воевода Еремей, Еремей Богатов, тот, что нынче с поручением да с посланьем княжеским приезжал. Ох не друг воевода Еремей Павлу, ох не друг! И не сказать, что прямой враг – не было тому никаких прямых доказательств.
– И не друг, и не враг, а так… – озабоченно напел Ремезов.
Уж куда лучше бы и почетнее, ежели б не Богатов приехал, а старший воевода, дородный да седобородый Емельян Ипатыч, к Павлу истинно по-отечески относившийся. Да уж, лучше б он… да не по чину пока что!
Ничего! Встав, Ремезов прошелся по горнице с улыбкой: и при дворе княжьем друзья имеются, ежели что, найдется кому Полинушку защитить – и тот же Емельян Ипатыч, и молодший князь Михайло Ростиславич, с коим когда-то, да года два назад, Павел с войском Орда-Ичена, князя монгольского, в Польшу да в Венгрию хаживал. Хочется верить, что не забыл еще князь Михайло те времена… хотя кто их, князей, знает?
Еще б, может, сотник Ирчембе-оглан, старый приятель хотя тоже себе на уме, при дворе смоленском нынче… или уже уехал в Орду, в татары к себе отправился – чего ему выжидать-то? Некогда ждать, весна скоро – снег таять начнет, пути не будет.
В топленной по-черному бане парились с барбарисовым паром, долго и весело. Попили в предбаннике хмельного кваску, да все парное веселье как-то незаметно сошло на нет – кровавые события вспомнились. Так ведь их и не обсудили еще толком, да пока и нечего было обсуждать – конкретной информации что-то негусто.
– Окулко-кат скоро должен приехать, – вздохнув, промолвил Неждан.
Боярин кивнул:
– Я предупредил стражу – пусть сразу в баньку идет.
– О! Снег скрипит! – вдруг насторожился многоопытный Митоха. – Не иначе – Окулко.
– Здесь ли ты, господине? – еще с улицы донесся крик.
– Здесь, здесь, – поставив допитую кружку, Ремезов усмехнулся. – Заходи, Окулко.
Окулко-кат – кудлатобородый мужичага самого разбойного вида – казалось, занял собой все свободное пространство, настолько был здоровущ, правда, нынче шутки не шутил, докладывал спокойно, по-деловому:
– В Опятах на днях трех мужиков видели, гостями торговыми сказывались. Одначе – подозрительные они гости! Торговать ничем не торговали, новости торговые не выспрашивали, да и сами ничего подобного не рассказывали, ночевать попросились, заплатили, как уговаривались, да ушли, на санях уехали – а товарец-то (отроцы под рогожками посмотрели) плохой, негодный товарец-то! Лапти какие-то, лыко нечищеное, корье – кто ж его купит-то? А вот, уходя, мужички эти про заглодовскую дорожку спросили – мол, мало ли, придется и там ночевать.
– Дорожку, говоришь, – настороженно переспросил Ремезов. – А когда эти мужики были-то?
– Да третьего дня. Такось.
– А не привиделось ничего опятовским-то? – недоверчиво пробурчал рязанец. – Опятовцы робята хваткие – семеро одного не боятся, а подозрительными им все кажутся, кто на них не похож. Гости торговые – в первую очередь. В таком разе могли и соврать.
Окулко покачал кудлатой башкой:
– Соврать не должны бы. Я ж к ним опятовских же отроцев и посылал, ну, тех, что за дичиною жареной присматривать оставались. С чего им своим-то врать? Ладно бы – заглодовским смердам… Упокой их душу, Господь!
Все дружно перекрестились.
– Ты парься, парься, Окулко, – добродушно предложил Ремезов. – Отдыхай, сил набирайся – завтра великие дела предстоят. Явимся пред княжьи очи.
– Попарюсь, ужо, – детинушка живо скинул кафтанец и, вдруг что-то вспомнив, снова повернулся к боярину. – Ведь чуть не забыл – сюда по реке скакал, так по пути вдовицу одну встретил, знакомую старую.
– Что за вдовица? – Павел вскинул глаза.
– Да говорю ж, господине, знакомая, – махнул рукой кат. – Марья Федоровна, что недалеко от Телятыча живаху, Тимохи Кротова, своеземца, вдова.
– Марья?!
У Ремезова чуть дрогнули веки, вдовицу эту и он знал ничуть не хуже, а, может быть, и куда лучше Окулки, было, было дело года два назад, еще до того, как выручил из беды Полинку, до встречи. Красива, красива вдовица, лет тридцати, аристократически бледное лицо, глаза антрацитовые, с поволокою, ресницы, как смоль, черные, густые, а волосы… эх, волосы… вьющиеся, с этакой рыжиной, как пел когда-то Вертинский – медно-змеиные. Когда-то вдовица оказала Павлу услугу. Помогла постеречь своего надоевшего любовника – боярина Онфима Телятникова, с той поры и получившего свое прозвище – Битый Зад. Да так ловко все устроила, что сама вроде бы как и не при делах осталась – умна оказалась вдовушка, себе на уме, хитрая. И что же она…
– А куда ехала-то?
– Да говорю же – на выселки путь спрашивала, – Окулко повел плечом. – Я еще удивился – куда это ее понесло на ночь-то глядя? Да так ничего и не больше и не спросил – некогда.
– Понятно, что некогда, – задумчиво покивав, Павел помолчал немного, а потом спросил: – Что же, она одна ехала-то? Верхом иль в санях?
– В санях, господине. И почитай что одна – с детищами малыми. Старшему – лет десять иль чуть поболе, младшим – по семь-восемь.
Та-ак…
Ремезов почесал затылок – что-то не очень-то нравилась ему вся эта история со вдовой Марьей Федоровной, молодой человек до сих пор чувствовал себя перед нею обязанным и даже немного виноватым – ведь так больше толком и не навестил, не интересовался, как там дела у вдовушки? Да и как мог – при жене-то! И все же, все же, что-то шевельнулось в душе, зацарапало, загрызло… Совесть? Может быть.
Одна, с тремя детьми, на ночь глядя… Бежала! Точно – бежала. От Телятыча – больше не от кого! А тот ведь, псина, прознав, может и погоню выслать! Много людей тут и не нужно, с полдюжины человек вполне хватит.
Приняв решение, молодой человек махнул рукой:
– Неждан, беги, собирай воев. Десяток Нежилы возьмем – они как раз со стражи сменились, вот и разомнут кости. А вы, – Павел перевел взгляд на Микифора и Окулку, – здесь ждите.
– Может, все же с тобой?
– Зачем там лишние люди? Да и недолго мы.
Наметом вырвались из распахнутых ворот кони. Оранжево-золотистым отливом сверкнули в лучах клонившегося к закату солнца кольчуги и шлемы, качнулись копья – малая дружина заболотского боярина Павла, спустившись к реке, помчалась к выселкам. Скрипел под копытами твердый, слежавшийся за зиму снег, всадники неслись быстро, и примерно через час, когда солнце уже наполовину скрылось за дальним лесом, за излучиной показался лесистый холм, к которому вела неширокая повертка, уже тронутая полозьями чьих-то саней.
– Останьтесь здесь, – приказал воинам Ремезов. – Спрячьтесь в кустах и ждите. Надо объяснять – кого?
Десятник Нежила проворно спешился, поклонился:
– Понятно все, господине. Псов телятниковских ужо встретим! Мало не покажется.
– Ну и славно, – Павел поворотил коня. – Неждан, поехали.
Выселки – деревня в одну большую усадьбу-двор – показались из-за леса внезапно, вот только что тянулась по виду непролазная чаща, и вдруг – на тебе, ударил отраженным солнцем в глаза светлый, недавно вкопанный частокол.
Ворота распахнулись сразу же, едва всадники выехали из леса: темнеть еще и не начинало, боярина признали издали.
Сам Даргомысл – убеленный сединами, старый, но еще жилистый, кузнец и воин, достойнейший наставник Ремезова по оружному бою – лично встретил гостей, поклонился вместе со всеми своими домочадцами, улыбнулся приветливо:
– Рад, рад, славный боярин Павел! Давненько ты к нам не заглядывал, почитай, с осени, так?
– Так, так, – спешившись, Ремезов обнял старика и милостиво кивнул его людям. – Все некогда, сам знаешь.
– Тогда – к столу, посейчас пир спроворим, а после и баньку.
– Только что после баньки, – повел плечом молодой человек. – Да и некогда нам пировать, дела невеселые.
– Слыхал уже, слыхал от охотников, – Даргомысл посмурнел лицом. – Думаешь, телятниковских людишек работа?
– Не знаю, – поднимаясь вслед за хозяином по широкому крыльцу, честно признался Павел. – Для Телятникова как-то уж все хитро больно. А вообще, – боярин обернулся, глянул с хитрецой. – К тебе ведь, кроме нас, еще гости заглядывали?
– То так. Вдовица Марья с дитями.
– Вот у нее и спросим. Может, и узнаем чего? Она где сейчас-то?
– В избе гостевой. Я велел затопить, да принесть свежего сена.
– Добро, – Ремезов кивнул с улыбкой. – Готовь пока стол, знаю ведь, без пира доброго не отпустишь. А я поговорю… Где у тебя изба гостевая?
– А вон.
Вдовица ничуть не изменилась – столь же загадочный, насмешливый взгляд, те же повадки, правда, вот волос медно-змеиных не видно – спрятаны под вышитой бисером накидкой. За столом, на длинной лавке сидело трое детишек мал-мала меньше, уплетая за обе щеки разваристую ячневую кашу с киселем из сушеных ягод.
Войдя, молодой человек поклонился:
– Ну, здравствуй, Марья. И вы, дети, здравствуйте.
На миг перестав жевать, детишки разом кивнули.
– Павел? – вдова, казалось, ничуть не удивилась. – Знаешь, я почему-то тебя и ждала.
– Правильно ждала, – хмыкнув, Ремезов присел на скамью рядом. – Говорить долго не буду – воины мои на реке остались, в засаде, так что Телятыча не бойся.
Марья опустила глаза:
– Я и не боюсь. За детей только.
– Дам тебе воинов, лошадей свежих, – быстро произнес Павел. – Прошу, не отказывайся.
– Не откажусь, – улыбнулась, наконец, вдова. – И прямо скажу – ты, Павел, с помощью своей, вовремя. В Тверь бегу, все хозяйство бросив!
– В Тверь?
– Там сестра старшая, замужем. Поможет, чай, не чужие. Да и своего серебришка есть.
– Серебришко твое на дороге может оказаться! Да в калитах у людишек лихих! – невесело хохотнул молодой человек. – Потому и воинов дам…
– Мне только до Вязьмы! А там знакомый купец, дальше, до Твери сама доберуся, с гостями торговыми.
– Доберешься, – покивал Ремезов. – Уж в обиду тебя не дадим. С утра ведь отправишься?
– Так. Ждать мне здесь нечего.
Павел с неожиданной мягкостью посмотрел женщине прямо в глаза:
– Заметь, я даже не спрашиваю – почему.
– Я заметила… – Марья опустила голову, но потом резко дернула шеей, взглянула с дерзостью. – Знаешь ведь: Телятников – покровитель мой… бывший, а ныне – враг… Я все случайно узнала… то, чего знать не должна. Он землю твою хочет!
– Х-ха! То давно уж не тайна, – хохотнул молодой человек.
– И хочет – Заглодово, – тихо произнесла вдова. – На Заболотицу, Опята, на выселки рот не разевает. А про Заглодово давно уже говорил, похвалялся – мол, его все скоро будет. Я сперва и внимания не обращала – любит Телятыч хвалиться. А вчера, к ночи ближе, узнала – воинов он в землю твою посылал, стрелы они чужими метками метили, хвастались опосля в баньке, проговорились. Мол, уложили всех, младенцев даже не осталось, а кого могли – тех в полон, да с купцами суздальскими Телятников, я знаю, сговорился. С теми купцами, что живым товаром торгуют – людьми.
– Ага, – устало протянул Ремезов. – Так я, признаться, и думал. Значит, все же Телятников… гад! Сволочь гнуснейшая! Ладно, ответит за всё. Одно только непонятно – зачем суеты столько? Эти стрелы помеченные, меня подставлять – кому, перед кем? Да и мужиков убивать… ну, мужиков – хоть понятно – враги. А женщин, девой, отроков – в полон – это заглодовских-то? А что ему потом с землей-то делать – самому сеять-пахать? Или своих холопов да закупов много?
– Да немного, – покачала головою вдовица. – Вот то-то и оно. Может, он хочет твоих людишек повыбить – продать, да купить у купцов новых? Заселить, чтоб духу твоего никто тут и не вспомнил.
– А вот это вполне может быть, – боярин сумрачно кивнул. – Это запросто, только… Не слишком ли умно для Телятыча-то?
– Я тоже про это подумала.
– Советует ему кто-то, тут и думать нечего… – машинально отпив из поданной Марьей кружки, вслух рассуждал Ремезов. – Советует… А кто? Единственные, кто сразу на ум приходят – братья, Анкудин с Питиримом. Могли, да, гнусы те еще… Правда, не пойман – не вор, предъявить-то им пока нечего. Может, и кто другой в советниках у Битого Зада завелся.
Вдовица неожиданно хмыкнула:
– Вспомнил тоже – Битый Зад!
– А что? При тебе ведь все было… Ладно! Пора мне и обратно – завтра поутру в Смоленск еду – князюшка явиться требует. Может, и там еще узнаю чего. А тебя – благодарю от души, помогла ты мне сильно.
Встав, молодой заболотский боярин поклонился почти до земли. Мария Федоровна тоже поднялась, поклонилась. Оба выпрямились… встретились глазами… И бросились друг другу в объятия! Словно искра проскочила, обнялись, поцеловались, ничуть не стесняясь захихикавших было детишек. Не дети бы, так, может, что и вышло б…
– Вот, – сунув руку за пазуху, Павел обернулся на пороге. – Ведь чуть не забыл… На! Бери!
Блеснула на ладони золотая пластинка.
– Что это?
– Пайцза мунгальская. Покажешь – любой степняк тебе в ноги поклонится и во всем помогать будет. Бери, бери, не стесняйся – о детях своих думай.
– Благодарствую… – в загадочных антрацитово-черных глазах вспыхнули жемчугом слезы. – Знаешь, Павел, я чувствую почему-то, что мы больше не встретимся. Не увидимся никогда.
– А ты не верь в плохое!
– И все ж…
– Прощай, Мария Федоровна… Марья.
– Прощай. Воинов твоих отошлю с Вязьмы.
Какое-то противоречивое сладковато-щемящее чувство не покидало Ремезова на протяжении всего пути от выселок до излучины. С одной стороны – сожаление о безвозвратной потере, с другой же – удовлетворение: ведь он все ж таки успел помочь Марье, и помочь сильно.
Смеркалось уже, за покрытыми заснеженным колдовским лесом холмами закатилось солнце, и лишь последние лучи его еще судорожно цеплялись за вершины высоких сосен, озаряя деревья золотистым багрянцем заката. Выкатилась в небо сияющая молодая луна, круглолицая, наивная, словно деревенская дурочка, одна за другой вспыхивали, загорались звезды.
Все вокруг еще дышало зимою, особенно сейчас, вечером. Ударивший морозец крепчал и уже начинал прихватывать щеки. Не простыть бы после бани-то! Павел ухмыльнулся – ага, вспомнил. Раньше надо было опасаться, а теперь-то чего уж – вроде в жар пока не бросало, не лихорадило, что, вообще-то, в эти жуткие времена составляло большую проблему, проблемными были все болезни, от любой, даже самой, казалось бы, незначительной хвори, в случае осложнений, человек мог запросто помереть – и мерли. Ладно эпидемии – чума там, холера или воспаление легких, но даже и обычная острая респираторно-вирусная инфекция в большинстве случаев приводила к летальном исходу, лечились-то снадобьями, травками, заговорами. А ну вылечите-ка пневмонию без антибиотиков? Как и многие другие болезни… как? Да никак. Мерли люди, мерли, если что и спасало, так только редкость контактов, да еще – Божья воля.
– Что это там? – выхватив меч, первым насторожился Неждан. – Кажись, бьются.
Придержав коня, Павел прислушался – со сторон излучины, от реки, явственно донесся звон… а вот кто-то вскрикнул.
– А ведь выслал-таки погоню Телятыч! – зло прошептал Ремезов. – Выслал… А ну, быстрей, глянем!
Ударив плетками коней, всадники понеслись вниз, к реке, где, как и предполагал боярин, уже вовсю разгоралась битва. Правда, вот соперников оказалось вовсе не полдюжины, а все полтора десятка или даже больше – пол-сорока, «десятки»-то народец не шибко жаловал, на дюжины все считали да на «сороки».
Срезав путь по кустам, Ремезов и его верный оруженосец пришлись как нельзя более кстати – «молодшая дружина» Нежилы уже выдыхалась, пару человек зажимали раны, а трое уже валялись недвижно в снегу. Ранены, мертвы ли?
Бух!!!
Первого врага Павел взял на скаку, копьем, вышиб из седла – не слишком-то умело этот неповоротливый тюфяк управлялся со своим шитом – кругленьким, татарским, видать, лень было настоящий щит взять, чтоб прикрыл – так прикрыл. Поделом тебе! Жаль только, от удара треснуло древко.
Бросив бесполезное копье, боярин выхватил меч да, взяв коня на дыбы, что-то страшно закричал – то ли призывал смерть врагам, то ли своих подбадривал – и сам-то не понял бы.
Удар!
Скользнув по шлему, клинок ударил в плечо – вражеский воин охнул, правая рука его, выпустив шестопер, бессильно повисла. Ага! Кость-то сломана, еще бы – от такого удара, да еще с коня!
Павел оглядел своих, отметив, как лихо орудует булавой Нежила, как машет позади мечом верный оруженосец Неждан… Привстал в стременах, крикнул:
– Бей их, парни! Бей!
Пропела шальная стрела, молодой человек вовремя пригнулся – не стрелу заметив, а целившихся за кустами лучников. Схватил привешенную к седлу секиру, метнул, бросил коня на врагов…
Кто-то подставил меч… Ага – объявился еще один всадник. А с лучниками Нежила покончил, да и Неждан подмогнул…
Бухх!!!
Ударил щит о щит, зазвенели, скрестившись, клинки, захрипели кони. Враг был в простом – куполом – шлеме, в короткой кольчужице, с длинным миндалевидным щитом, таким же, как и у Павла. Вот, покружась, снова ударил… Боярин подставил щит, обитую железом кромку – пущай тупит свой меч… Еще хочешь? Пожалуйста. На тебе щит. Бей! А теперь – получи в ответ… Н-на-а-а!!!
Отбив летевший прямо в шею клинок, Ремезов неожиданным финтом перевел разящее лезвие вниз – поразив врага в колено. Сразу же раздался жуткий вопль, побелев от боли, воин покачнулся в седле… и Павел нанес короткий укол в шею. Хватило… враг захрипел, повалился, и бросившийся прочь конь его потащил застрявшего в стременах всадника, орошая твердый мартовский снег свежей дымящейся кровью.
А как иначе? С волками жить – по-волчьи выть, в средние века никакой сопливый гуманизм не катит.
С вражинами все было кончено – кто-то убит, кто-то ранен, а кто-то и вообще предпочел сдаться, таких оказалось аж трое. Ну, правильно, зачем за хозяина жизнь отдавать?
К этим-то пленникам, спешившись, и подошел Павел, краем глаза глядя, как воины его «молодшей» дружины осматривают раненых и павших.
Руки пленников уже были надежно связаны, непокрытые головы поникли, очи опущены долу… Ну, надо же, словно двоечники-младшеклассники, потупясь, в углу стояли.
– Кто послал? – быстро спросил Павел.
Пленные замялись, украдкой посмотрев на того, что стоял справа – плечистого, с небольшим шрамом на левой щеке, по всей видимости, десятника… что ж, невелика птица.
– Убить! – быстро приказал Ремезов идущему позади Неждану.
Половчей перехватив палицу, оруженосец размозжил пленному голову одним ударом. Полетели вокруг мозги и кровь, обмякнув, тяжело повалилось в снег мертвое тело.
Боярин хмуро взглянул на оставшихся:
– Ну?
– Не вели убивать, господине! – упав на колени, оба горячо взмолились. – Спрашивай! Все, что знаем, расскажем.
Увы, знали они не так уж и много. Сказали, конечно, что послал их боярин Онфиме Телятыч, но об этом Ремезов и без них догадывался почти наверняка.
– Вчера, позавчера, на заглодовской усадьбе – были? Ну!!!
– Были, господин. Нам боярин приказал, а ослушаться мы не смели.
– Что именно приказал, живо!
Пленники заговорили наперебой, путано и быстро. И снова ничего нового, ничего такого, про что Павел бы не знал, о чем бы не догадывался. Подтвердились все слова вдовы – и в самом деле, все те подлые убийства да набег совершились по прямому приказу Телятникова. А вот про помеченные стрелы воины не знали – им просто дали с собою запас, да сказали – стрелять именно этими.
– Теперь о погоне, – Ремезов поглядел на луну и сплюнул в снег. – Не об этой… Других воинов боярин ваш никуда не отправил?
– Никуда… Не ведаем, господине.
– Жаль, что не ведаете.
– Ой, вспомнил! – один из пленников, помоложе, с редкой бороденкой, вскинул со всей искренностью глаза, в которых так и светилась мольба: мол, не убивайте, не надо, я ведь вам еще пригожусь, правда-правда… ведь пригожусь же!
Не-ет, это был не воин, просто слуга, челядин.
– Вспомнил? Ну, говори.
– Я в горнице, там, когда собирались, слышал, – волнуясь, забормотал парень. – Хозяин кому-то говорил, тиуну, кажется… мол, ежели тут на выселках не нагоним, не возьмем, тогда придется в Вязьму воинов посылать… еще думал – кого.
– Вот оно как, – зло хмыкнул Ремезов. – Значит – в Вязьму.
Ну, а куда же еще-то? Телятников, похоже, слышал про сестру Марии, от нее же самой и слышал, и знал, что сестрица в Твери проживает. А в Тверь какой путь? Да через Вязьму только. Да-а… не отстанет поганец от вдовицы… Ишь ты, еще и выселки под раздачу попали бы! Павел покривил губы – вовремя он с дружиною появился, вовремя.
– Много у Телятникова на усадьбе людей?
– Опытных воинов – с дюжину, остальные – вот мы, да простые слуги.
Это уже подал голос тот, что постарше – мол, и я вам сгожусь.
Сгодишься, сгодишься, никуда не денешься… Молодой заболотский боярин уже принял решение и тут же распорядился:
– Ты, Нежила, ты, и ты… вот у кого рука ранена – ведите пленных на выселки, там и останетесь, – еще ты с ними. Марью Федоровну, вдовицу, до Вязьмы сопроводите, потом назад. Пленников на выселках, у Даргомысла, оставите… Хотя нет! – Ремезов ткнул пальцем в молодого. – Этого с собою возьмем. Собирайтесь! Проведаем Онфима Телятыча, а то что-то долгонько у него не гостевали.
О том, что, в вопросе с соседом уже давно пора было поставить жирную точку, Ремезов думал давно, да только вот все как-то некогда было – то одно, то другое, то третье, к тому же и кровь не хотелось зря лить, да и князь смоленский сей междоусобицы не одобрил бы. Не одобрил бы, да… но вот сейчас до его одобрения Павлу никакого дела не стало! Телятников-то совсем страх потерял, обнаглел до крайности и полный беспредел устроил. Мало Заглодова, еще на выселках хотел погром устроить – погоню послал. Бедная Марья… Бедные смерды убиенные, да все, в рабство угнанные, людишки.
– Баб да детищ заглодовских боярин твой подлый кому спроворил?
– Про то не ведаю, – пленник затряс головой. – Вот, ей-богу, не знаю!
– Верю… Как звать-то тебя?
– Федором.
– У Телятникова – в челяди? – Павел прищурился.
– В холопях обельных.
– Так я и думал. Для нас, все как надо, сладишь – в рядовичи к себе возьму.
Парень поспешно упал на колени:
– Приказывай, господине.
Они так и поехали – Ремезов, Неждан, да еще двое парней из молодшей дружины, пристально наблюдавших за бегущим рядом, на веревке, пленным. Ехали быстро, да, пока добрались до усадьбы Телятникова, уже и совсем стемнело, правда, в небе ярко сверкала луна, освещая дорогу путникам… незваным гостям – так вернее.
Павел вовсе не собирался нападать на усадьбу – не хватило бы сил, а подмогу звать было уже некогда – завтра-то в Смоленск, к князю. Да еще не хотелось упускать удобный случай – Телятыч действует активно, погоню вот выслал, а еще раньше – воинов, убийц. И ответки рано не ждет, наверняка в курсе уже, что Ремезова сюзерен вызвал… так и его, Телятникова, тоже, верно, вызвали…
Нет, не ждет гостей подлый убийца, не ждет!
Усадьба возникла в ночи, словно огромный черный корабль, «Титаник» – зловещая, черная, с высоким тыном и истошным лаем злобных цепных псов. Лай этот никого из ремезовских парней не пугал – собаки всегда лаяли, леса кругом, какого только зверья вокруг частокола не хаживало – зайцы, лисы, волки…
– Там, на заднедворье, лествица, – показав рукой, шепнул Федор. – Мы с робятами шастаем иногда…
Ну, конечно, шастали – в соседнюю деревню, к девкам. На этой-то усадебке девки, почитай, почти все – сестры, двоюродные, родные, вот и нельзя с ними… А где жену себе приискать? В соседней деревне вестимо. На сенокосе-то все вместях, да далеконько еще до сенокосов, до страды. Вот и приспособились – лесенка через частокол в укромном месте, да когда свой человек на страже стоит…
У Ремезова в Заболотице тоже такая лесенка имелась, о чем боярин хорошо знал, и тайно велел верным людям приглядывать – чтоб тот, кто не надобно, не пролез. А свои – что ж… дело молодое.
Обойдя усадьбу со стороны леса, пленник покаркал вороною… Из-за частокола послышалось в ответ точно такое же карканье. Кто-то унял псов.
Федор запрокинул голову:
– Ты, Трегор?
– Федько? Что, ваши вернулись уже?
– В Средице заночевали, а язм – бегом. Господине-то спит, поди?
– Спит, – за стеной неожиданно хохотнули. – Оттого и нам всем не худо. Ну, друже, влазь!
Пленник оглянулся, зашептал:
– Язм первый полезу, а за мной…
– За тобой – вот он.
Ремезов кивнул молодому белокурому парню из отряда Нежилы. Никита – так его звали.
– Смотри, Никита, ежели что…
– Убью, – спокойно отозвался юноша. – Ножи я добре кидаю.
Павел потрепал парня по плечу:
– Вот и славно, вперед… Где там эта лествица?
С частокола уже перекинули тоненькое, с суками, бревно – лестницу – видать, самоволки здесь были организованы четко.
Федор и сразу следом за ним – Никита, ловко полезли на стену… Вот мелькнули при свете луны… исчезли.
Вскинулся, громыхнул цепью пес… Не залаял, заворчал, вроде как и не зло – для порядку как бы.
Сверху послышался свист:
– Давайте.
Павел с Нежданом проворно бросились к лестнице. Полезли. Спрыгнули. Вокруг – за многочисленными амбарами, овином, конюшней – было темно и тихо, приземистые, с крытыми дранкой и соломою крышами, строения отбрасывали в серебристом свете луны призрачные, дрожащие, словно марево, тени. Пахло навозом… вот снова вскинулся пес.
– Тихо, Маслай, – махнул на него Федор. – Тихо.
Пес опять заворчал, но уже больше не лаял, никем не замеченные, незваные гости пробрались по задворкам на крытую галерею, тянувшуюся вдоль хором этакими узенькими подмостками.
– Боярская опочивальня где?
– Там, за углом. Скоро. Я покажу, господине.
– Что-то я челядь не вижу, – засомневался Ремезов. – Неужто дрыхнут?
– Хм, дрыхнут, – пленник хрипловато хохотнул. – Как же, дрыхли б они! Боярин-то наш строг да на расправу крут – живо б такого храпуна до смерти плетьми забили.
– А где ж тогда?
– Боярин, господине, в опочивальне девок пользует… Дак чтоб без лишних глаз да ушей. Особливо приближенные токмо в стороже.
– Много?
– Двое. Тиун да кат.
– И тут кат? – усмехнулся Павел. – Тоже гусельник?
– Что?
– Ладно, проехали.
– Тсс!!! Вона дверца.
Ремезов осторожно надавил рукой… Дверь не поддавалась, как видно, запертая изнутри на засов.
– Людская, опочивальня – сразу за ней.
Незваные гости переглянулись.
– Кто может сюда прийти? – шепотом спросил Павел.
– Не знаю… Может, Ульяна, прислужница – квасу принесть. Но и для нее – поздновато.
– Ладно… – заболотский боярин усмехнулся, прижав палец к губам. Зашептал: – Действуем, парни, тихо! Главное, чтоб на помощь не успели позвать, не вскрикнули…
Неждан ухмыльнулся и взглянул на молодого Никиту:
– Не вскрикнут. Тут кое-кто дюже умеет ножики кидать.
– Кинем!
– Добро. Приготовились. Да! Федор, ката с тиуном как кличут?
– Охримий и Хеврон.
– А прислужница к ним как обращается?
– Охримия господином зовет, а Хеврона – хм… Хеврошею. Но только когда думает, что никто их не слышит.
– Хевроша, значит, хм…
Махнув рукою, Ремезов осторожно поскребся в дверь.
– Хто? – сурово осведомились из горницы.
– То я, господине Охримий, кваску попить принесла, – старушечьим голосом отозвался Павел.
Никита от удивления хмыкнул и чуть было не расхохотался – Неждан вовремя показал ему кулак да шепнул:
– За слугою следи.
– Ульянка, ты, что ли? И чего меня господином кличешь?
– Ой, Хевроша… Как хорошо, что ты не спишь. Открывай поскорее.
– Сейчас… погодь. Да, смотри, тише.
Скрипнув засовом, медленно отворилась дверь…
– Чтой то голосок у тебя какой-то… простыла, что ль?
– Да в баньке вчерась…
– А что, баня вчера была?
Бумм!!!
Неждан ловко закатил тиуну в лоб своим здоровенным кулачишем. Бедняга так и обмер, упал взад себя на половицы, ловкий Никита, забежав, едва успел подхватить голову. Чтоб не стукнулась, не громыхнула.
Тиун Хевроний торчал в людской один и, очень похоже, уже начинал потихоньку подремывать, подстелив на широкую лавку старенький армячок да полушубок. Хорошее устроил лежбище – тихо, тепло. На столе, рядом, горела сальная свечечка, рядом с ней стоял средних размеров кувшин с каким-то пойлом, а в красном углу светилась лампадкой икона Николая Угодника.
Накрепко связав тиуна, вошедшие набожно перекрестились. Оставив Никиту с парнями и Федором здесь же, в людской, Ремезов осторожно толкнул дверь, ведущую в господскую опочивальню. Собственно, она одна в людской и была, если не считать выхода.
Послышался богатырский храп, прерываемый каким-то поросячьим повизгиванием – боярин Онфим Телятников спал беспокойно, ворочался, как и все люди с нечистой совестью. Вот снова вздрогнул…
– Ха! – вошедший следом за своим господином Неждан поднял повыше прихваченную из людской свечку.
На широком, сбитом из крепких досок, ложе, Телятников спал не один. Рядом, ближе к стеночке, привалилось юное, небесной красоты, создание – белокурая девушка с нежно-золотистою кожей. Младая красавица спала нагою, на левом плече ее зияло выжженное клеймо в виде головы бычка-теляти. Так Телятников метил свой скот, ну и, как видно, заодно – и рабынь-челядинок. С рабыней и спал, потому и прогнал всех – не хотел особо огласки, видать, побаивался все же местного батюшку. А, скорее, и вовсе не местного, а архиепископа Троицкого монастыря Гермогена, известного своей дружбой со старым князем. Ну да, с рабой-то хозяин что хочешь, творить может… однако в грехе с ней жить не должен, чай, православный, а, прости, господи, не какой-нибудь там Сарданапал.
Похоже, только тиун да палач – как видно, люди, своему господину преданные, верные – и знали об этой опочиваленке… да еще рабыни, а вот, оказывается, пленный челядин Федор. Интересно, а этот-то почему? Хм… да ничего интересного! Как говорил глава гестапо герр Мюллер – «что знают двое, знает и свинья». Метко сказано!
– Прикрой, Неждане, дверцу, – подойдя ближе к ложу, махнул рукой Ремезов и, вытащив из ножен меч, пощекотал клинком выпростанную из-под одеяла боярскую пятку.
«Сарданапал» недовольно заворочался, заурчал и… проснулся.
Сразу же, почуяв что-то неладное, сел, заслоняясь рукой от желтого света свечки. В одной рубашке; растрепанный, дюжий, с нечесаной бородищей с застрявшими от недавней трапезы мелкими рыбьими косточками, Телятников производил двойственное, одновременно жалкое и отталкивающее впечатление, словно посаженный в надежную клетку монстр.
– Ну, здравствуй, Онфим Телятыч, – присаживаясь на большой, стоявший напротив ложа сундук, недобро прищурился незваный гость. – Вот, решил тебя навестить по-соседски.
– А-а-а? – боярин очумело покрутил головою. – Чего-о? Кто-о?
И вдруг, мигом рванулся к лежавшему на столе мечу в кожаных, с оплеткою, ножнах…
Ага. Не тут-то было! Бывший настороже Неждан приземлил гнусного гада ударом сапога в грудь.
Телятников согнулся, завыл:
– У-у-у… пощадите, я для тебя, Павлуша, все что хошь… все что хошь…
Вообще-то, нужно было бы его сразу убить, не вступая ни в какие разговоры. Все, что знать нужно, Ремезов и так уже знал… ну, исключая малость…
– Кто тебе советовал? Братья мои?
– Они-и-и-и… – встав на колени, запричитал «Сарданапал». – Он-и-и все, змеи… я ишо хотел тебя-от предупредить, да их побоялся…
– Ага, побоялся, значит?
– Павлуша-а-а! Мы ж друг друга с издетсва знаем, – еще громче запричитал Телятников. – И Полинка-то, супруга твоя, мне совсем не чужая-а-а-а…
И в самом деле не чужая… мразь!
Нет, все же нужно было сразу убить, раздавить, как ядовитую гадину. А теперь вот… вот как-то не с руки, такого вот, безоружного…
– Я любой вред заглажу, токмо прости, Павлуша!
«Павлушу» нашел, сволочь…
– Давай, рассказывай все в подробностях, тогда, может, и прощу.
– Дак я готов, готов рассказать-то, – залебезил похотливец. – ты, Павлушенька, спрашивай.
И это – грозный боярин? Мерзкий слизняк! Не думал, не гадал Ремезов, что вот так с соседом все выйдет. Ладно бы тот дернулся… нет, зря вмешался Неждан, надо было допустить гада к мечу, да сразить в честном поединке.
Ага… чтоб услышал кто-нибудь да позвал народ, воинов.
– Не думаю, чтоб ты мне что-то новое смог рассказать, – усомнился вслух Павел.
Телятников неожиданно вскинул голову и громко, с каким-то странным наслаждением, захохотал:
– Не думаешь? Вот и я не думаю, а ведаю токмо. Думаешь, я все затеи со стрелами мечеными выдумал?
Заболотский боярин нахмурился:
– Ты ж сказал уже – братья.
– Э-э-э! – мелко, по-козлиному, проблеял в ответ «Сарданапал». – Они да не они.
– Как не они? А кто же еще-то?
– А жизнь обещаешь?
– Ну… – Ремезов покачал головой. – На твое поведение посмотрю.
– Тогда ничего не скажу. Зачем мне?
Логично, что ж… Пытать его, что ли? Эх, знал бы – Окулку бы прихватил.
– Не хочешь, Павлуша – как хочешь. Тайна сия со мной и умрет.
Ремезов сверкнул глазами – ишь, как заговорил, сволочь! И в самом деле, в поведении Телятникова прямо на глазах произошли весьма странные изменения – вот только что катался в ногах, вымаливая пощады, и вдруг… Обнаглел! Или, действительно, знал что-то такое, на что, вне всяких сомнений, мог выменять жизнь.
– О твоей жизни речь тоже идет, соседушка, – «Сарданапал» ухмыльнулся, краем глаза покосившись на давно уже проснувшуюся наложницу девчонку, что сидела сейчас, натянув до самых глаз одеяло, да тряслась в страхе.
– Да не бойся ты, – не выдержал здоровяк Неждан. – Уж тебе-то мы ничего не сделаем, точно.
– Этот – пусть уйдет! – Телятников указал пальцем на оруженосца. – Не для его ушей разговор будет. И про твою жизнь… и про жизнь супруги твоей, а моей племянницы Полинки.
Да уж, да уж – племянницы. Павел недобро прищурился: хорош дядюшка, едва не изнасиловал – Полинка рассказывала.
– Что-что?
– Говорю же – про жизни ваши… Пусть уйдет. Уйдет! – истерично закричал боярин.
– Выйди, Неждан, – не убирая в ножны меча, махнул рукой Ремезов. – А ты, сосед – не ори так больше, не то…
– Понял, понял, понял, – покладисто согласился «Сарданапал». – Тихо буду, тихо…
Неждан вышел, плотно прикрыв за собой дверь, юная наложница целиком спряталась под одеяло, даже и голова теперь не торчала.
Ремезов холодно глянул на собеседника:
– Ну?
– Поклянись, что отпустишь.
Он как-то непонятно себя вел, провел вот по бокам, словно искал что-то…
– Жизнь оставлю, клянусь, – перекрестился незваный гость. – Если информация того стоит…
– Не понимаю тебя, не понимаю…
– Говори же! Но только если солжешь…
– А чего, чего мне лгать-то? Все, как есть, скажу… – Телятников поежился под ненавидящим взглядом Павла и, резко скинув гонор и опустив глаза, произнес: – Князь наш, Всеволод Мстиславич, не зря тебя кличет. И воевода его, Еремей Богатов, не зря жену твою увез.
– Что? – Ремезов насторожился, похоже, овчинка все же стоила выделки – не зря затеял он весь этот разговор. Неужели… – Что – князь?
– Князь решил, что ты больше ему не нужен, – спокойно отозвался Телятников. – Не нужен и очень опасен – живым. А заодно – и княгиня. Ну… стоят мои слова жизни?
– Стоят, стоят, – Павел не знал, что и думать. – Говори дальше. Чем я опасен князю, почему?
– Ты не так давно в Рим по княжьему поручению ездил, так?
– Ну, так. И что с того?
Злодей пожал плечами:
– Да не знаю. Просто Еремей-воевода – он сюда заезжал – обмолвился, мол – оттуда, из Рима, все ноги растут, а подробней я не расспрашивал, мне-то к чему?
– Та-ак…
Молодой человек уже начал понимать, что происходило. Ну, конечно же – Рим! Италия. Встреча с папой… ну, про это все знали… и с Фридрихом Гогенштауфеном, ярым папским врагом, которого старый князь намеревался в будущем использовать… даже против тех же монголов. Хотел, да – но, видно, расхотел – дружба с Батыем давала гораздо больше будущих выгод. Да, в таком случае Телятников абсолютно прав – он, заболотский боярин Павел – крайне опасный свидетель. Вдруг да расскажет кому. Сболтнет. Тому же сотнику – или уж он темник теперь – Ирчембе-оглану. Все так, так… теперь понятно…
– У меня и грамотца от Еремея есть, вона, на столе, за кувшином… Хошь, дак возьми.
Встав с сундука, молодой человек подошел к столу… но никакой грамоты за кувшином не обнаружил.
– Что-то я…
Черт!!! Перевернув стол, Телятников с бешеной энергией подскочил к сундуку, на котором только что сидел Павел и, распахнув крышку, по-детски, «солдатиком» нырнул… Именно нырнул… нырнул бы…
До того спокойно сидевшая на ложе девчонка-наложница вдруг откинула одеяло… что-то метнула… Кинжал! Острое узкое лезвие воткнулось «Сарданапалу» в шею.
– Уо-у-у… – Телятников завыл по-звериному, взмахнул руками… и повалился на край сундука, истекая кровью.
Дернулся – и затих.
– Там подземный ход, – быстро натянув платье, наложница указала рукой на сундук. – Если поспешим – мы успеем.
– Хорошо, – распахнув дверь, Ремезов негромко позвал своих. – Уходим. Уберите с сундука тело.
