Глава 15
Танец на морском берегу
Весна – лето 1241 г. Польша – Адриатическое море
– Ой! – Полина резко зарделась и поспешно прикрыла руками грудь. – Не смотри, Павел, пожалуйста… Я сейчас оденусь.
Она склонилась над сундуком – такая худенькая, родная. Ремезов отвернулся…
Бах!!!
С треском захлопнулась дверь, донесся снаружи чей-то торжествующий хохот.
– Что там такое? – Полинка проворно натянула рубаху… ту самую, белую, праздничную – с петухами.
Ремезов бросился в дверь… И ту же – замер, быстро отодвинув девчонку в угол… где только что валялся Охрятко. Валялся… Но вот теперь – исчез, сгинул! Воспользовался обстановкой, сбежал – и привел с собой других лиходеев, слышно было, как скрипел во дворе снег. Кто-то осторожно подкрадывался к дому, вот остановился, замер… толкнул дверь.
Павел ударил саблей… едва успев в самый последний момент направить клинок в сторону:
– Господи, Петр! Ты как здесь?
– Ищем тебя! Беда, пане – татары пошли на штурм! Вот мы с Яковом за тобой и… Подумал – вдруг ты здесь?
– Правильно подумали! Уходим, – убрав саблю в ножны, Ремезов схватил Полину за руку.
И тут вдруг заметил, как в углу – в том, где так недавно валялся рыжий изгой – что-то тускло блеснуло. Павел быстро нагнулся… Пайцза! Видать, выронил, отщепенец! А вот и прибрать к рукам – может, еще и сгодится.
Сунув пластинку с кречетом в привешенный к поясу кошель, молодой человек махнул рукою:
– Нечего тут больше делать, идем. Да! По пути пани в костел Святого Анджей доставим, это ж рядом, так?
– Так… А эти? – удивленно округлив глаза, шляхтич кивнул на окровавленные трупы. – Может, убрать, прикопать?
– Не надо, – переступая порог, сквозь зубы бросил боярин. – Скоро тут все огнем гореть будет.
Ох как ныла скула, прямо выскакивала. И еще два передних зуба шатались. И удар же у этого лиходея Павлухи! Ух, как звезданул, гадина. Еще б немного – и выставил бы зубки, ходи потом щербатым. Плевать да свистеть удобно, а вот мослы грызть – не очень. Ладно, бог даст, еще посчитаемся. Хорошо – не саблей, кулаком ухнул. Если б саблей, то… Так голова и покатилась бы. Повезло, чего уж. Ничего, скоро тут татары будут, скоро… уж тогда поглядим! А что Пахомки с Карякой больше в живых нету – так то и славно, мешать не будут, да и делиться с ними подарками монгольскими не придется. А боярину Телятникову уж всяко, найдется, что обсказать… если вообще к нему возвращаться. Поглядим! Эх, жаль, Полинка корвища нетронутою осталась. Пока не тронутою – ежели татары в город ворвутся, тогда…
Гнусно ухмыляясь, Охрятко сунул рук за пазуху… и жутко, с остервенением выругался. Потерял пайцзу-то, выронил! Вернуться, поискать? Ага… смерти своей поискать – в доме-то три оглоеда, это не считая девки.
Ладно… попозже. А сейчас как можно быстрей к воеводе, раз уж пайцзы нет, так безопаснее будет – с ним.
Услышав хейнал, пан Краян тут же снял висевший на стене лук и распахнул окошко. Тяжело стукнулись о стену свинцовые, со слюдой, переплеты. Ничего, татарским-то наместником можно будет и стекло в окна вставить. Дорогое, богемское, чтоб все соседи завидовали. Ничего… татары, татары скоро уже…
А, это чертов хейнал… ну, погоди!
Совсем рядом, на невысокой колокольне маленького храма Святой Марии виднелась щуплая фигурка сигнальщика, совсем еще юного паренька в смешной, явно великоватой ему, шапке, из-под которой выбивались непослушные локоны. Никакой кольчуги, один кургузый немецкий кафтанчик… дурачок!
Воевода спокойно прицелился и отпустил тетиву…
Просвистела стрела, и рвущий душу хейнал резко оборвался.
– Ну, вот так, – услышав почтительный стук в дверь, пан Краян поспешно убрал лук и колчан со стрелами в большой, стоящий напротив окна сундук и закрыл ставни.
Стук повторился.
– Кто там еще? – усевшись в кресло, недовольно пробурчал воевода.
– К вам посланец с Сандомирской башни, пан, – войдя, с поклоном доложил слуга. – Видать, что-то важное.
– Важное? – пан Краян лениво потянулся. – Что в этом городе может быть важным? Ладно, сейчас приму. Пусть обождет немного… Ну?
Слуга все еще не уходил, и воевода недовольно прищурился:
– Еще что-то?
– К вам еще один посетитель, пан. Рыжий, одет, как простолюдин. Говорит, вы его знаете.
– Знаю, знаю, – пан Краян отмахнулся, словно от надоедливой мухи. – Пусть тоже ждет. Спешка – она любому делу вредна.
– То так, пане, то так, – закрывая за собой двери, охотно согласился слуга.
Монгольские войска ворвались в город к вечеру, проломив пару ворот и стены близ Сандомирской башни. Стоны умирающих, дымы пожарищ, шайки мародеров и все еще сопротивляющиеся неистовой мощи захватчиков ополченцы. Город – посад – уже был обречен, шансы оставались лишь у Вавельского кремля-замка.
Павел, конечно, предвидел, что все оно так и будет, не знал лишь подробностей, да и никак не думал, что все произойдет так быстро. Вчера еще Краков был свободным городом, а сегодня…
Несмотря ни на что, Павел сражался – естественно, на стороне горожан, тех, кто ему верил – надеясь лишь на то, чтобы не попался под горячую руку кто-то из хороших знакомых – смоляне юного князя Михайлы или, скажем, Ирчембе-оглан. Пока, слава богу, не попадались, пока наседали одни узкоглазые – половцы или булгары Гази Бараджа. Впрочем, многие из и тех и других имели вполне европеоидный облик.
И некогда было сейчас рассуждать – когда нужно спасать… ну, уже не город, а хотя бы своих: шляхтича Петра, Якова Оба Глаза Целы и все прочих, кто еще оставался в живых. Слаа богу, Полинка уже находилась под защитою мощных стен костела Святого Анджей, по крайней мере, Ремезов на это надеялся.
Вжжухх!!! Просвистела, едва не коснувшись уха, стрела, упала уже на излете, а следом за ней уже летела другая…
– Я-а-аков! – оглянувшись, истошно закричал Павел. – Уходи! Выбирайся!
Юркая маленькая фигурка с растрепанными черными волосами маячила на самой вершине башни, подожженной татарами с двух сторон и уже охваченной пламенем. Оба Глаза Целы просто не успел уйти, спуститься вниз вместе со всеми… Задержался, отстал… и в этом Ремезов винил сейчас только себя. Он же был здесь главный – пане десятник – и вот…
У подножия башни уже ошивались враги, кто-то проник и внутрь – слышался визг, вопли, хохот, валил из бойниц густой черный дым.
Сколько их там, у башни? С десяток всадников в кожаных латах, верхом на низкорослых лошадках – эти недавно появились, въехали в распахнутые ворота, растеклись по улицам и площадям всепожирающей лавою, агрессивною биомассой, от которой еще никому не удавалось спастись.
Ну, всадники у башни долго кружить не будут – ринутся за добычей, оставив пеших ратников – булгар? – доделывать свое дело: выкуривать из башни осажденных, не оставлять же у себя за спиной очаг сопротивления, пусть даже там и всего лишь один человек, почти мальчик… впрочем, нет – уже муж.
Выглянув из-за угла, Павел оценил ситуацию и повернулся к своим:
– Ну, что, парни? Якова выручать надобно – это уж без вопросов.
– Там не один Яков, пан, – хмуро качнул головой Петр.
Правая рука его болталась плетью, из кольчужного рукава капала под ноги кровь. Ирман Калимост хоть и выглядел целым, однако заметно прихрамывал, а Войцех…
– А где Войцех?
– Я ж и говорю, – шляхтич покривил губы. – Он там, с Яковом… или ниже. Не мог уйти. И Дрызь… но тот убит, похоже.
– Тебе как бы самому не… Ладно. Сможете отвлечь нехристей?
Парни с неожиданной веселостью переглянулись:
– А как же!
– Нет, Петро, глядя на тебя…
– Я все смогу, друже, – опершись на меч, гневно сверкнул глазами малозбыйовицкий пан. – Ты даже и в мыслях не держи. Отвлечем! Нападем! Всех перерубим.
– Всех не надо, – боярин покачал головой. – Только до моего возвращения продержитесь.
– А ты, пан, куда?
Павел усмехнулся, слизывая с нижней губы кровь:
– В башню.
– Куда?
– Раз там наши – я должен их выручить. Все! Сначала я… а вы – чуть выждите – и следом. Пошли!
Монгольские всадники, как и предполагал Ремезов, умчались, оставив у башни лишь пеших воинов, судя по доспехам – булгар, среди самих монголов просто не имелось пеших.
Вращая над головой саблей, Павел с жутким воплем выбежал из-за угла и ринулся прямо на ратников, пришедших от такой наглости в явное изумление. Что и нужно было.
Не вступая в схватку, Ремезов с ходу ударил одного, другого и, отпихнув ногой третьего, ворвался в башню, исчезнув в черном едком дыму.
Сумасшедший!
Впрочем, порассуждать на эту тему булгарам не дали подбежавшие ополченцы. Завязалась схватка, правда, Павел этого уже не видел – задержав дыхание, поднимался по узкой лестнице вверх.
Дым, дым, дым… Да когда же он кончится? Ага, вот просвет.
Распахнув рот, словно выброшенная на берег рыба, молодой человек отдышался и громко позвал:
– Яков! Войцех! Вы где? То я, Павел.
Ответом была тишина, разбавляемая доносящимися снизу криками… впрочем, нет – сверху вдруг послышался стон.
Не раздумывая, Ремезов нырнул в пламя, пробежал, едва не споткнувшись о лежащие на лестнице трупы… один из которых вдруг распахнул глаза:
– Пане…
– Яков! А Войцех где?
– Увы…
– Идти можешь?
– Вряд ли… нога… – худенькое лицо Якова Оба Глаза Целы исказила гримаса отчаяния и боли. – Уходи, пан десятник, иначе… иначе сгорим.
Да, пламя подбиралось уже, трещало, выло… словно в паровозной топке, в которой японские самураи сожгли героя-подпольщика Сергея Лазо. Господи… это еще откуда взялось?
Нагнувшись, Павел подхватил раненого на руки и со всей возможной поспешностью ринулся вниз. Огонь рванулся за ним рассерженным тигром, лизал кольчугу, хватал за ноги… вот за спиной вспыхнул плащ.
– Яков! Фибулу!
Парнишка понял сразу, отстегнул, плащ упал – и хищное пламя с радостным и жутким воем вцепилось в брошенную тряпицу.
Дым застилал глаза, а легкие, казалось, вот-вот взорвутся. В ногах появилась дрожь, слабели руки…
Еще немного… вон уже и виден выход. Скорее, скорей! Только бы не…
Нет, не споткнулся! Выскочил, словно черт из табакерки, чумазый, грязный; осторожно положив Якова наземь, выхватил саблю, защищаясь от тут же подскочившего врага – булгарина, а, скорее, половца, из тех, что признали монгольскую власть, а не откочевали в Венгрию вместе с ханом Котяном.
Сабля на саблю – удар! Да такой, что посыпались искры, и все перед глазами вновь запылало пожаром. Ремезов сжал губы – ну уж нет, шабаш, хватит! Из огня да в полымя? А вот хрен вам – выпутаемся!
Обманный финт – спасибо старому Даргомыслу, научил – и – сразу – резкий выпад. Отбив – звон – отскок, снова финт… Сабля не меч – можно и фехтовать, не только от выносливости да силы все зависит, но и от умения, ловкости.
Широкую грудь соперника, кроме добротных кожаных лат – попробуй, пробей – еще прикрывало начищенное до блеска зерцало, в котором отразилась закопченная физиономия Ремезова. Лохматая, без шлема – сбросил, когда бежал в башню. Все же…
Удар… Отбив! Искры.
Все же какая удобная вещь кольчуга! – несся, будто и не чувствовал, хоть и весила вместе с чулками – килограммов десять, не меньше. А бегать, сражаться, удобно было… правда, стрелу и рогатину держала плохо, ну так…
Молнией просвистело лезвие – Павел тут же присел, предвидел, что враг будет бить в ничем не защищенную голову. Снова удар… Скользнув по подставленному клинку, половецкая сабля ударила в кольчугу, заскрежетала. Ремезов нарочно отпрянул, давая сопернику единственную возможность ударить снизу в подбородок… Тот так и сделал! Ввухх!
О, боярин ждал этого выпада, среагировал сразу – резко отшатнулся влево, пропустив клинок, и потом – стремительно, словно бросившийся на добычу коршун – полоснул острой сталью не защищенное вражеское колено.
Послышался жуткий вой, выпала наземь сабля. Больно?! Еще бы – острой-то сталью да по суставу – от всей души!
Ремезов не стал добивать скорчившегося врага – пускай себе живет инвалидом. Оглянулся – остальные вражины уже ретировались, похоже – побежали за помощью. Из ополченцев тоже двое валялись.
– Что с ними? – Павел посмотрел на шляхтича.
Тот махнул рукой:
– Наповал. Войцех, я полагаю, тоже?
– Ну да… Хватайте Якова – уходим. Эй, Оба Глаза! Хватит кусать губу – скажи-ка лучше, как побыстрей к костелу Святого Анджея выбраться?
Парень улыбнулся, повеселел:
– Во-он тот проулок.
Боярин кивнул:
– Скорее!
Едва ополченцы нырнули в узкий проулок, как позади промчался конный отряд. Отовсюду доносились крики и ругань, а вот послышался женский визг. Все правильно – подавив сопротивление, победители тут же перешли к грабежу.
– Яков, долго еще?
– Туда, панове.
– Что, прямо через забор?
– Там лаз, дырка.
Пробравшись через лаз, промчались чьим-то задним двором, выскочили меж еще голыми вербами и сиренью прямо к приземистому, с мощными стенами, костелу, около которого уже ошивалось с десяток татар. Пытались приникнуть внутрь – да не тут-то было! Дубовые, окованные толстыми железными полосами, ворота даже издали выглядели солидно – просто так не возьмешь, даже с тараном повозишься… разве что просто облить их смолой да поджечь.
– За воротами – кованая решетка, – пояснил Яков. – И не одна.
Ремезов задумчиво кивнул:
– Не думаю, что они тут долго возились, хватает в городе и более доступных ценностей. Провозятся – другие все подберут. Другое дело – как нам самим туда проникнуть?
– Условный стук, – Оба Глаза Целы улыбнулся. – Я его знаю – сам и придумывал. Не один – с причетником Янеком. Вот так!
Он постучал по подставленному кем-то из ополченцев щиту.
Ремезов невольно улыбнулся: слишком уж придуманный парнями сигнал напоминал SOS. Что ж, легко запомнить.
– Как твоя рука, пан Петр? – поглядев на шляхтича, осведомился Павел.
Тот шмыгнул носом:
– Терпимо. Однако долго здесь сидеть нельзя – нас очень скоро заметят.
Боярин хмыкнул:
– А мы здесь сидеть и не будем – пойдем в костел.
– В костел? – шляхтич хлопнул глазами. – А татары?!
– А татар я отвлеку, только вы будьте наготове. Помогите лучше кольчужку снять.
– Чего?!
– Достать одну вещицу.
Бегавшие вокруг костела вражеские воины в коротких доспехах из войлока и лисьих хвостов уже складывали перед воротами ветки, обломки досок и всякий прочий хлам, который явно намеревались поджечь – как и предполагал Павел. Насвистывая попурри на темы «Битлз», молодой человек выбрался из кустов и не торопясь зашагал к храму. Поглощенные своим делом монголы – а, скорей, их союзники – обратили на него внимание далеко не сразу, а когда подскочили с копьями, Павел гордо показал пайцзу… ту самую, что обронил Охрятко. Интересно получается – холопу рыжему пайцзу дали, а ему, боярину, нет! Выходит, не так уж и доверяли. Или просто Ирчембе-оглан у Орда-Ичена не в полном фаворе был.
Ладно, что гадать… Лишь бы хоть кто-то из этих чертей знал русский! Хотя бы пару слов…
– Я – смолянин. Смоленская рать – Михайло Ростиславич, князь молодой…
– Ай, ай! Михайло-коназ? Знаем, знаем. Что хочешь?
Ну, слава те, господи.
– Там, у башни – враги. Воины, много. Помощь нужна.
– Помощь?
– И казна там, казна – золото, серебро, каменья. В подвале, в башне.
Известие о сокровищах произвело на захватчиков куда более благоприятное впечатление, нежели просьба о помощи. Вражины сразу же залопотали промеж собой, засобирались, подзывая коней.
– Веди, веди, бачка, показывай!
– А во-он туда пошли.
Монголов пришлось проводить до самой башни, а уж потом, улучив удобный момент, сбежать, сгинуть. Кругом все было в дыму, и народу по улицам рыскало множество – и конных, и пеших – поди, сыщи.
Нырнув в знакомый проулок, Ремезов быстро прошмыгнул через двор… и вдруг, невдалеке от костела, услыхал чьи-то крики, похоже, что – девичьи. Выхватив саблю, боярин осторожно выглянул из-за забора, увидев, как трое узкоглазых воинов, без всяких доспехов и сабель, лишь с луками за спиной, тащили на аркане молодую темноволосую девушку в длинном темном платье. На спине платье было разорвано, вернее – разодрано ударами плети, да так, что из дыр сочилась кровь.
Боярин приготовил пайцзу:
– Эй, что там у вас?
Монголы оглянулись, а вслед за ними – и девушка. У Павла екнуло сердце – Полина! Откуда она здесь? Как? Ведь должна бы уже сидеть за стенами костела – так ведь и договаривались. Договаривались. Однако, видимо, что-то пошло не так.
– Вот! Пайцза! Я из смоленской рати. Боярин! А князь мой – Михайло Ростиславич. Слышали? Ми-хай-ло ко-наз!
Дикие какие-то попались монголы. Особого внимания не обратили ни на пайцзу, ни на ремезовские слова. Отмахнулись, как от надоедливой мухи, один что-то гортанно прокричал, все трое подскочили к пленнице и, повалив девушку в грязь, принялись срывать с нее платье.
– Ах, вы ж сволочи! – Павел выхватил саблю, пластанул одного…
Тот завизжал, отпрыгнул, двое других тоже сиганули в стороны, схватились за луки. Ремезов не дал им выпустить ни одной стрелы – просто бегал быстрее, даже в кольчуге. Не повезло бедолагам, не повезло… Каждому – по удару. Добрая сабелька. И главное – никаких сожалений, никаких покаянных мыслей, гуманизма – ноль. И почему так?
Впрочем, сейчас молодой человек в подобные размышления не вдавался – не до того было.
Вытерев саблю от крови, сунул в ножны. Наклонился, помогая Полинке встать. Та, наконец, узнала:
– Господи! Ты!
– Родная…
Они обнялись, словно и вправду близкие и родные люди. Павел даже не удержался, поцеловал девушку в губы… та не противилась. Ах, как пылали ее глаза – большие, жемчужно-серые, такие знакомые, такие…
Позади донесся вдруг стук копыт – молодые люди не слышали. Что-то такое нахлынуло вдруг на обоих, хотя, казалось бы, и не время было здесь, и не место.
– Смотри-ко – целуются! – громко и с некоторым удивлением произнесли рядом. – Эй, вы что там?
Говорили по-русски. Ремезов медленно обернулся, не выпуская из объятий Полину:
– Она – моя добыча, полон.
– Видим, какой полон, – сидевший на коне незнакомый ратник ухмыльнулся. – Ты сам-то кто будешь?
– Боярин Павел Петра Ремеза сын, из смоленской рати. Вот пайцза.
– И мы – из смоленской.
– Погодь-ка, дядько Опанас, – подал голос другой всадник, помоложе, – Кажись, я его знаю. Да. Так и есть. Видал как-то с Ирчембе-огланом.
Вот тут Павла отпустило:
– Так это ж мой друг!
– Тогда пошли, еще хорошо, что ты на нас нарвался. Нехристи с жутью добычу делят, девку б у тебя отняли – и не спросили бы.
Конечно, о костеле Святого Анджея пришлось забыть. Да и что там потом делать? Оставаться в разоренном Кракове, в чужой земле, так вот – без роду, без племени. Зачем она, чужая-то земля, когда своя имеется? Тем более – людишек своих из заложников выручать надобно.
– Вы езжайте, вои, а мы уж потихоньку следом.
Махнув всадникам, Ремезов обнял за плечи Полину: все же пусть будет так, как она решит:
– Ну, милая… беги в костел. И прощай!
Девушка нахмурилась, сверкнула очами:
– Чего это ты меня гонишь? Боярин… Павел, сын Петра Ремеза. Не с Заболотицы ли? Боярин Онфиме Телятников, часом, не твой сосед?
– Мой.
– Что ж не сказал?
– А ты спрашивала?
– Господи… – замолчав, девушка пристально посмотрела на Павла. – Так вот ты кто… А я ведь от тебя сбежала! Ну, и от дядюшки заодно. Какой ты…
– Какой?
– Вовсе не такой, каким я тебя представляла… эх, знать бы… – Полинка смущенно опустила глаза и зарделась.
Потом прошептала:
– В опасные ты игры играешь, заболотский боярин. Не заиграться бы. Ну, скажи – что нынче надумал?
– Как в костел стучать – знаешь? – тихо поинтересовался молодой человек.
– Знаю.
– Ну, так беги! А со мной – ты права – слишком опасно. Не знаю, буду ли жив.
Девушка с удивлением вскинула брови:
– Так ты что же, не в костел?
– Не в костел. Там и так спасутся, недолго уже сидеть. А мне своих людей выручать надо. Выручить и возвратиться домой.
– За болота?
– Туда.
Помолчав, Полинка покусала губу, а потом резко привлекла к себе Ремезова:
– Слушай, Павел. Возьми меня с собой. Что смотришь? Мне ведь тут жизни не будет – болеславовы родичи не дадут, те еще… Да и надоело здесь, на чужбине. По родным местам соскучилась. Да и кто я здесь? А там… Онфима-то Телятникова земли – на самом деле – мои. Да, да, не удивляйся!
– Так ты у нас, выходит, боярыня?
– Своеземцы мы, однако ж не простолюдины, нет.
– Что тогда убежала-то?
– Я ж сказала уже – от тебя.
– И теперь со мной назад просишься?
– Да, так. Прошусь. А не возьмешь, так одна в родные места подамся.
– Ох, чудо-то! Одна-то ведь не дойдешь. Не знаю даже, что с тобой и делать.
– Так не возьмешь?
– Эх, – Павел вздохнул и, вдруг подмигнув девушке, улыбнулся. – Ну, пошли, что уж. Куда тебя девать?
Скакавший позади всех всадник поворотил коня, обернулся:
– Ну, где вы там?
– Идем уже, идем.
Морские волны ласково лизали теплый белый песок, в лазурном небе ярко сверкало солнце, лишь росшие рядом на холме редкие средиземноморские сосны – пинии отбрасывали благодатную тень. Впрочем, морской бриз тоже приносил приятную свежесть, да и не так далеко, на востоке, синели горы, к которым жались белые, с красными черепичными крышами, домики – совсем, как на картинке или рекламном проспекте какой-нибудь туристической фирмы.
Шумело море. Безоблачное небо – синее и высокое – выглядело столь безмятежно, что не хотелось думать ни о чем. Да-да, не думать, просто лежать и…
Павел протянул руку, погладив Полинку по спине:
– Не сгоришь, милая?
– Нет, – девушка лукаво прищурилась, красивая, словно упавшая на берег луна.
– Может, еще искупаемся? – приподнявшись на локте, молодой человек пощекотал любимую меж лопаток… знал – Полине – той Полине – это безумно нравилось, и, мало того, что нравилось, но и…
Девушка вздрогнула, вытянулась на песке – нагая прелестная статуя с золотистою кожей… перевернулась – и Павел тут же принялся целовать ей грудь…
– Что ты делаешь… что… – Полина облизала губы.
– Вот видишь, как хорошо, что мы взяли с собой циновку.
– Почему это хорошо?
– Песок-то горячий – опалила бы плечи, милая!
– Почему пле… Ах! Какой ты…
– А ты какая горячая!
– И ты…
– И кожа, как шелк…
– Ой, щекотно! Ну, говорю же… Ох…
Влюбленные уже ничего больше не говорили, лишь ласкали друг друга, да так, что очень скоро обоим стало жарко уже не от солнца – от ласк. Темные волосы девушки разметались по плечам и циновке, жемчужно-серые глаза блестели… а вот уже задрожали ресницы… И снова поцелуй, и вот…
И вот уже не осталось ни теплого моря, ни пляжа, ни неба с жарким, припекающим плечи солнышком, лишь только двое – Полинка и Павел – и прерывистое, в такт бушующей страсти, дыханье, и бьющиеся в унисон сердца… и…
И словно сорвавшееся, улетевшее в поднебесье сознание… и такое счастье, которого Ремезов давно уже не ощущал.
– Ну, что, пойдем-ка теперь, нырнем?
– Да ну тебя… – девушка все же выглядела смущенной, в чем тотчас же и призналась. – Знаешь, сама не понимаю, почему я вот так, с тобой… Почему мы лежим тут, нагими… зачем я вообще сюда пошла?
– Потому что я люблю тебя… и всегда любил.
– Что?
– Потому что я люблю тебя!
– Что ты сказал? Ну? Не молчи же! Скажи еще раз, громко!
– Потому что я люблю тебя-а-а-а-а!!!
Гулкое эхо отразилось от горных кряжей, вернулось, пронеслось над волнами и затихло в сверкающей лазурной дали.
– Потому что я люблю ее!!! Все знают, все!
– Дурачок, – девушка засмеялась и вдруг с тревогой посмотрела вдаль.
На песчаной косе появился отряд всадников, и влюбленные быстро оделись, спрятались за кустами магнолий.
– Лошади низенькие, монгольские, – шепотом промолвила Полина.
– Лошади низенькие… а всадники – наши, – узнав своих, Павел с облегчением перевел дух.
Первым, в щегольском трофейном плаще – несся верный оруженосец Неждан, следом – Окулко-кат с закинутыми за плечи гуслями, а уже за ним – наемник Митоха с Микифором, Нежила и прочие.
– Чего это они? – Полинка вскинула брови. – Тоже купаться?
– А, может, с вестью какой?
В голосе Ремезова просквозила надежда, тут же сменившаяся если и не грустью, то уж некоторой растерянностью точно.
– Эй, хей, боярин-батюшко!
Павел выбрался из кустов:
– Да здесь мы, пошто шумите-то?
– Дак ты ж сам велел позвать. Ирчембе-оглан приехал, тебя с собой к Субэдею берет – на пир! Вот так удача – теперь ты у нас ничуть Михайлы-князя не хуже!
– К Субэдею? На пир?
– Там многие наши будут. И еще велел сказать…
Ремезов уже больше не слушал. Ну, вот оно – то, к чему так стремился. Вот и встретились с Субэдеем… то есть – скоро встретятся, раз уж зовут на пир. Ирчембе-оглан, дружок, подсуетился… Теперь на пиру – встретиться взглядом с полководцем, и…
И – что тогда?
Его прежне тело, оставшееся там, в лаборатории-мансарде, небось, давно уж похоронено. Вот и очнется – в гробу: и кому кричать – ай, помогите, выпустите?! Да и не в этом дело, в другом…
Что будет с этим парнями? С Полинкой? Смогут ли они вернуться обратно на родину, или так и будут скитаться в чужих краях, покуда не сгинут? Это с ним, с боярином Павлом, монголы хоть немного считаются, да и то – больше из-за дружбы с Ирчембе. Именно поэтому и в битве при Шайо-реке, где непобедимые тумены Бату вдрызг разгромили хорватов и венгров, удалось своих людей уберечь, не дать в качестве пушечного мяса использовать. Удалось… И дальше – удастся. А если его, боярина Павла, не будет? Как же так вот, взять – и уйти – да, вернуться в свою эпоху – может быть, – но при этом предать всех! В том числе – и вновь обретенную любовь. Вот она, Полина – живая, и даже более того – юная! Счастливая и веселая… а что будет с ней? Говорят, в окруженьи Орда-Ичена снова объявился рыжий изгой Охрятко…
Ну, как так всех взять и бросить?
Ради той жизни… А это что – не жизнь? И где больше счастья?
Ради эксперимента? Да пошел он к черту, этот эксперимент… да и, скорее всего, не получится ничего с резонансом, раз есть хоть капля сомнения, не выйдет… Ну и не надо! Не надо!
– Ах, какая невеста у меня – красавица! – ничуть не стыдясь, Ремезов обнял Полинку, поцеловал. – Пойдешь за меня замуж? При всех спрашиваю?
Ох, как вспыхнули жемчужные очи! Вот ради этого блеска, ради всего и…
– Пойду, а почему ж нет?
– Ты моя славная…
Павел подхватил девушку на руки, закружил, с нежностью целуя в губы.
– Так, господине, Ирчембе-то оглан ждет… – потупясь, напомнил Неждан.
– А ты скачи обратно вот прямо сейчас – скажи, мол, не может боярин на пир с ним ехать, ну, никак не может… Постой, я сам ему скажу. Ирчембе, что, только за тем и приехал – меня позвать?
Неждан покачал головой, даже не сдерживая радость:
– Нет, не только. Я ж и хотел сказать… и все мы. Угэдей, царь мунгальский, помер! Теперь все царевичи должны ехать нового выбирать. Не будет больше войны, возвращаются мунгалы в свои степи. А мы – домой.
– Точно домой, боярин! – спешившись, весело захохотал Митоха.
А Окулко-кат сдернул со спины гусли, заиграл, запел… а все заплясали. Прямо тут на песке, у теплого южного моря.
– Ай, люли, люли, – дергая струны, раскатисто пел Окулко.
Парни перебирали ногами. Ласково бились о берег волны. В широко распахнутых жемчужно-серых глазах Полинки – как и в синих очах Павла – сияло отражение вновь обретенного счастья.
Играй, Окулко, играй. Танцуйте, ноги. Домой скоро… домой!
