1 сентября, вторник

Жду не дождусь, когда Мэттью принесет поднос с завтраком и таблетками. Наконец-то я их выпью. Я совсем забыла, что понедельник – выходной, и получилось, что я не принимала таблетки три дня. По выходным я никогда их не пью, а просто прячу в тумбочку: не хочу, чтобы Мэттью видел, как они на меня действуют. К тому же, когда он рядом, мне не так уж нужна их помощь, чтобы дожить до вечера. Правда, ночью без них не обойтись, иначе буду лежать без сна, думая о Джейн, об убийстве и убийце, который до сих пор на свободе. И до сих пор мне звонит.

За эти три дня я пару раз ловила себя на том, что с вожделением смотрю на таблетки, раздумывая, не выпить ли одну, чтобы немного успокоиться. Первый раз это случилось в субботу утром, когда мы вернулись домой с полной машиной еды. По дороге мы еще остановились выпить кофе, и было ужасно приятно вновь очутиться в реальном мире, пусть и ненадолго. Дома, разбирая покупки, я все удивлялась, какой эффект производит на меня полный холодильник: ко мне вернулась уверенность, что я все еще хозяйка своей жизни. – Начну уж, раз потом все равно продолжать, – весело произнес Мэттью, доставая бутылку пива. – То есть? – спросила я, пытаясь сообразить: он намекает, что ему нужно напиться и забыться? Из-за того, что я от него все чаще чего-то требую?

– Ну, если Энди приготовит сегодня карри, то мы, наверно, не обойдемся без пива.

Очень медленно, чтобы выиграть время, я переложила в холодильник купленный сыр. Потом спросила:

– Ты уверен, что мы сегодня идем к Энди и Ханне?

– Ты сказала, в субботу, когда будет три выходных подряд. Хочешь, я позвоню и уточню?

В памяти у меня ничего не щелкнуло, но я не хотела, чтобы Мэттью догадался об очередном провале.

– Да нет, не надо, – ответила я.

Мэттью, сделав глоток пива, выудил из кармана мобильник:

– Проверю на всякий случай. Хуже не будет.

Он позвонил Ханне, и она подтвердила, что ждет нас сегодня.

– Кажется, ты должна принести десерт, – сказал он, повесив трубку.

– А, ну да, точно. – Пытаясь подавить панику, я спешно прикинула, смогу ли испечь какой-нибудь пирог; кажется, продуктов достаточно.

– Если хочешь, я могу заехать в «Бертран» и взять что-нибудь, – предложил он.

– Ох, было бы здорово, – благодарно согласилась я. – Может, их чудесный клубничный торт? Ты точно не против туда съездить?

– Без проблем.

Очередного позора удалось избежать, но я уже сникла. Взглянув на календарь, я заметила рядом с субботой какую-то надпись, а когда Мэттью вышел, подошла поближе и прочла: «к Ханне и Энди, 19:00». Я старалась держаться и не падать духом, но было трудно.

За ужином Ханна спросила, хочется ли мне поскорее вернуться в школу. Повисло неловкое молчание, поскольку я еще не придумала, что отвечать на расспросы. Положение спас Мэттью:

– Кэсс решила немного отдохнуть от работы.

Ханна из деликатности не стала выяснять причину, однако позже, за кофе, я видела, как она увлеченно беседовала с Мэттью, пока Энди показывал мне отпускные фотографии: они с Ханной только что вернулись из поездки.

– О чем это вы с Ханной так долго говорили? – спросила я в машине по дороге домой.

– Она о тебе беспокоится. Ты ее подруга, это естественно.

Меня грела только мысль о том, что дома мы сразу пойдем спать и у меня будет законное право принять наконец таблетки.

Я слышу шаги Мэттью на лестнице и закрываю глаза, притворяясь спящей. Если он увидит, что я не сплю, то начнет разговаривать, а мне сейчас нужно только одно: таблетки. Поставив поднос, он легонько целует меня в лоб. Я немного ворочаюсь для виду.

– Спи, спи, – нежно произносит он. – Увидимся вечером.

Таблетки оказываются у меня во рту раньше, чем Мэттью спускается в холл. Я столько сил потратила за последние три дня и так измучилась, что решаю остаться в кровати: не буду ни одеваться, ни выходить в гостиную, как делаю обычно.

Не помню, как я заснула; из глубин сна меня вырывает настойчивый трезвон. Сначала кажется, что это телефон, однако автоответчик все не включается, и становится ясно, что кто-то упорно давит на дверной звонок.

Я продолжаю невозмутимо лежать. Я слишком одурманена, чтобы беспокоиться по поводу присутствия кого-то на крыльце, и к тому же убийца вряд ли станет звонить в дверь, прежде чем убить меня. Это, наверно, почтальон принес очередные посылки. Опять я что-то заказала и забыла. Тут я слышу, как кто-то кричит женским голосом в щель для почты, и понимаю, что это Рэйчел.

Накинув халат, я спускаюсь и открываю дверь.

– Ну наконец-то! – восклицает Рэйчел с явным облегчением.

– Что ты тут делаешь? – с трудом выговариваю я и сама слышу, какая у меня каша во рту.

– Мы же договорились пообедать сегодня в «Зеленом винограде»!

– А который час? – спрашиваю я, глядя на нее в замешательстве.

– Сейчас скажу. – Она достает телефон. – Час двадцать.

– Я, кажется, заснула… – Лучше уж сказать, что проспала, чем признаться в забывчивости.

– Я ждала до двенадцати сорока пяти, ты не появилась, и я стала звонить тебе на мобильный, но он не работал. Потом звонила сюда, ты не брала трубку, и я испугалась, что с тобой что-то случилось по дороге, сломалась или в аварию попала, – объясняет она. – Ведь ты бы обязательно предупредила меня, если бы опаздывала! Так что я решила заехать и узнать, все ли в порядке. Увидела твою машину перед домом – и прямо гора с плеч свалилась!

– Прости, пожалуйста, что тебе пришлось сюда ехать, – виновато говорю я.

– Пустишь меня? – Рэйчел заходит, не дожидаясь приглашения. – Можно я сэндвич сделаю?

Я плетусь за ней на кухню и сажусь за стол.

– Пожалуйста, угощайся, – говорю я.

– Это не мне, а тебе. У тебя такой вид, будто ты голодаешь. – Рэйчел достает из буфета хлеб и открывает холодильник. – Что происходит, Кэсс? Меня всего три недели не было, а ты так изменилась, что тебя не узнать!

– Были некоторые проблемы, – отвечаю я.

Рэйчел выкладывает на стол сыр, помидор и банку майонеза и тянется за тарелкой.

– Ты болела? – спрашивает она.

В коротком белом платье загоревшая Рэйчел выглядит сногсшибательно, и я чувствую себя неловко в своей пижаме. Потуже затянув халат, я отвечаю:

– Только психически.

– Не говори так! Но выглядишь ты ужасно. И что у тебя с голосом?

– Это все таблетки. – Я кладу голову на стол, и его деревянная поверхность приятно холодит щеку.

– Какие таблетки?

– Которые мне прописал доктор Дикин.

– А зачем они тебе? – хмурится Рэйчел.

– Чтобы помочь мне справиться.

– С чем? Что-то случилось?

Я отрываю голову от стола:

– Всего лишь убийство.

Рэйчел смотрит на меня в замешательстве:

– Ты про убийство Джейн?

– А что, разве еще кого-то убили?

– Кэсс, но это было два месяца назад!

Рэйчел как-то странно наклонилась. Я быстро моргаю, но ничего не меняется. Наверно, это что-то у меня в голове.

– Да, но убийца до сих пор на свободе, – отвечаю я, поднимая указательный палец.

– Ты что, все еще думаешь, что он за тобой охотится? – хмурится она.

– Ага, – киваю я.

– Но почему?

Я валюсь обратно на стол.

– Потому что звонки продолжаются.

– Ты же говорила, что все закончилось.

– Да, но ничего страшного, они меня больше не беспокоят. Все благодаря таблеточкам. Я теперь даже не отвечаю на эти звонки.

Краем глаза вижу, как Рэйчел намазывает на хлеб майонез, нарезает помидор и сыр.

– Тогда откуда ты знаешь, что это он?

– Просто знаю, и все.

Рэйчел сокрушенно качает головой:

– Ты ведь понимаешь, что у тебя нет никаких поводов для опасений? Я очень за тебя беспокоюсь. А что с твоей работой? Завтра ведь уже занятия начинаются?

– Я не вернусь в школу.

Рэйчел перестает резать сыр.

– Совсем?

– Не знаю.

– Неужели все действительно так плохо?

– Хуже.

Соорудив сэндвич, Рэйчел пододвигает ко мне тарелку:

– Ешь давай. Потом поговорим.

– Лучше тогда до шести подождать.

– Почему до шести?

– Отойду немного от таблеток, буду лучше соображать.

– Ты хочешь сказать, что целыми днями в таком состоянии находишься?! – восклицает она, недоверчиво глядя на меня. – Что же такое ты принимаешь? Антидепрессанты?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Скорее антивоображанты.

– А Мэттью что думает по этому поводу?

– Сначала был не в восторге, но потом смирился.

Рэйчел садится рядом, берет тарелку с сэндвичем, на который я не смотрю, и сует мне под нос.

– Ешь! – командует она.

Поев, я рассказываю ей обо всем, что произошло за последние недели. Как я увидела нож в кухне и решила, что в саду кто-то есть, как забаррикадировалась в гостиной, как потеряла машину на парковке, как заказала детскую коляску. И как я постоянно покупаю что-то из «магазина на диване». К концу рассказа я вижу: она не знает, что сказать, поскольку уже невозможно делать вид, будто у меня обычное переутомление.

– Мне очень жаль, Кэсс, – грустно говорит она. – А как Мэттью ко всему этому относится? Надеюсь, он тебя поддерживает?

– Да, очень. Но это, наверно, потому, что он еще не представляет, какой кошмар его ждет в будущем, если у меня действительно деменция, как у мамы.

– Нет у тебя никакой деменции, – произносит она твердо, даже сурово.

– Очень на это надеюсь, – отвечаю я; мне бы ее уверенность!

Вскоре Рэйчел собирается уходить и обещает навестить меня после возвращения из очередной командировки в Нью-Йорк.

– Везет тебе, – задумчиво тяну я на пороге, провожая ее. – Если бы я тоже могла куда-нибудь уехать…

– А поехали со мной! – неожиданно предлагает она.

– Я сейчас не лучший попутчик.

– Но тебе это будет полезно! Смотри: пока я на конференции, ты расслабляешься в отеле, а вечером мы с тобой вместе ужинаем. Что скажешь? – Она хватает меня за руку, а в ее глазах светится азарт: – Соглашайся, пожалуйста! Отдохнем, повеселимся! А потом я возьму несколько дней отпуска, и мы проведем их вместе!

На секунду я заражаюсь ее энтузиазмом; я чувствую, что все смогу. Но потом реальность снова обрушивается на меня – и я понимаю, что у меня нет и не будет на это сил.

– Не могу, – тихо отвечаю я.

– Ты ведь знаешь, что нет такого слова, – возражает она с решительным видом.

– Извини, Рэйчел, я правда не могу. Может, в другой раз.

Я закрываю за ней дверь и еще острее, чем обычно, ощущаю себя жалким и несчастным существом. Еще недавно я бы запрыгала от радости, если бы Рэйчел предложила провести с ней неделю в Нью-Йорке. А теперь сама мысль о том, чтобы куда-то лететь на самолете, да и вообще уехать из дома, действует на меня угнетающе.

Отчаянно желая забыться, я возвращаюсь на кухню и выпиваю еще таблетку; она действует так быстро и сильно, что я просыпаюсь, лишь когда слышу голос Мэттью.

– Извини, я заснула, – бормочу я, ужаснувшись, что он застал меня на диване в коматозном состоянии.

– Ничего страшного. Может, я начну готовить ужин? А ты пока сходишь в душ, проснешься там окончательно.

– Хорошо.

На нетвердых ногах поднимаюсь наверх и принимаю холодный душ. Потом, одевшись, спускаюсь в кухню.

– Приятно пахнешь, – произносит Мэттью, поднимая голову от посудомойки, которую он разгружает.

– Извини, у меня руки не дошли до нее.

– Не страшно. А стирку ты запускала? Мне завтра понадобится белая рубашка.

Я спешно разворачиваюсь:

– Пойду запущу.

– Кто-то сегодня весь день ленился? – подкалывает он.

– Немножко.

Я иду в прачечную комнату, достаю из корзины с грязным бельем все рубашки и загружаю в машину. Хочу включить ее, но пальцы замирают над рядом кнопок: я не знаю, что нужно нажимать. Ужас, у меня все вылетело из головы!

– Положи тогда уж и эту заодно.

Вздрогнув, я резко оборачиваюсь и вижу Мэттью с голым торсом. Рубашку он держит в руке.

– Извини, я тебя напугал?

– Да нет, – нервно отвечаю я.

– У тебя был такой отрешенный взгляд.

– Все нормально.

Я забираю у него рубашку, кладу ее к остальным, закрываю машинку и стою. В памяти пусто.

– С тобой все в порядке?

– Нет, – отвечаю я напряженным голосом.

– Это из-за того, что я про тебя сказал? Что ты ленилась весь день? – сокрушается он. – Я пошутил!

– Не из-за этого.

– А из-за чего же?

Лицо у меня горит.

– Не могу вспомнить, как ее включить.

Пауза длится несколько секунд, но кажется бесконечной.

– Ничего, я сам, – торопливо произносит Мэттью и из-за моей спины тянется к машинке. – Ничего страшного не случилось.

– Конечно, случилось! – кричу я в порыве гнева. – Если я не могу вспомнить, как включить стиральную машину, значит, голова у меня не в порядке!

– Ну что ты, – мягко произносит он. – Все хорошо. – Он пытается меня обнять, но я отталкиваю его.

– Нет! – выкрикиваю я. – Хватит притворяться, что все хорошо, когда это не так!

Протиснувшись мимо него, я широкими шагами удаляюсь через кухню в сад и там сажусь. Прохладный воздух немного успокаивает меня, но столь быстрое разрушение моей памяти не может не пугать. Мэттью, дав мне время прийти в себя, выходит вслед за мной и садится рядом.

– Тебе нужно прочитать письмо от доктора Дики-на, – спокойно произносит он.

– Что за письмо? – спрашиваю я, холодея.

– Которое пришло на той неделе.

– Я не видела.

Не успев договорить, я начинаю смутно припоминать, что вроде бы видела какое-то письмо со штампом клиники на конверте.

– Должна была увидеть, оно лежало на столешнице вместе с остальными неоткрытыми.

Я представляю груду адресованных мне писем, накопившихся за последние две недели, поскольку у меня не было сил их разбирать.

– Я просмотрю их завтра, – отвечаю я, ощущая прилив страха.

– Ты уже говорила это два дня назад, когда я тебя о них спрашивал. Дело в том, что… – Он смущенно замолкает.

– Что?

– Я прочитал то, которое из клиники.

От возмущения у меня отвисает челюсть.

– Ты читал мою почту?!

– Только одно письмо, из клиники, – торопливо объясняет он. – И то лишь потому, что ты, похоже, была совсем не в состоянии заниматься почтой. Я подумал, что это может быть важно. Вдруг доктор хочет осмотреть тебя, или сменить лекарство, или еще что-нибудь.

Я смотрю на него осуждающе:

– Все равно ты не имел права! Где оно?

– Там, где ты его оставила.

Пряча страх за возмущением, я шагаю в кухню и роюсь в стопке писем. Вот оно. Трясущимися пальцами достаю из разорванного конверта сложенный листок и разворачиваю его. Строки прыгают перед глазами: «говорил о ваших симптомах со специалистом», «направить вас на обследование», «ранняя деменция», «на прием как можно скорее».

Письмо выпадает у меня из рук. Ранняя деменция. Я перекатываю во рту эти слова, как бы примеряя их на себя. Какая-то птица во дворе, подслушав меня через открытую дверь, подхватывает и принимается чирикать: «Ранняя деменция, ранняя деменция, ранняя деменция». Руки Мэттью обвиваются вокруг меня, но я по-прежнему скована страхом.

– Ну, теперь ты знаешь, – говорю я дрожащим голосом, и слезы наворачиваются на глаза. – Доволен?

– Разумеется, нет! Как ты можешь так говорить? Я расстроен. И зол.

– Из-за того, что на мне женился?

– Ни в коем случае.

– Если хочешь уйти от меня – пожалуйста. Без денег я не останусь, так что смогу неплохо устроиться.

– Эй, не говори так! – Он легонько встряхивает меня за плечи. – Я уже объяснял, что вовсе не собираюсь от тебя уходить. А доктор Дикин просто хочет обследовать тебя, вот и все.

– А вдруг в результате выяснится, что все плохо? Я знаю, что это такое, поверь. И знаю, как мучительно все это будет для тебя.

– Если беда придет, мы встретим ее вместе. И как бы то ни было, у нас еще много лет впереди. Счастливых лет, Кэсс, – даже если выяснится, что у тебя деменция. И потом, есть же препараты, которые ее замедляют. Пожалуйста, не волнуйся раньше времени! Нужно надеяться на лучшее. Я знаю, это трудно, но ты постарайся!

Я кое-как дотягиваю до конца этого дня. Мне невыносимо страшно; как можно надеяться на лучшее, когда я не в состоянии включить микроволновку и стиральную машину? Вспоминаю маму с чайником – и глаза снова обжигают слезы. Как скоро я разучусь заваривать чай? А одеваться? Мэттью, видя мое состояние, говорит, что все могло быть гораздо хуже, а я в ответ спрашиваю, что может быть хуже, чем лишиться разума. Он молчит, и мне неловко оттого, что я приперла его к стенке. Я знаю, злиться на него нехорошо – ведь он так старается не терять оптимизма. Но это как убить гонца, принесшего дурную весть: невозможно испытывать благодарность к человеку, который отнял у тебя последнюю надежду на то, что проблемы с памятью вызваны не деменцией.