14 августа, пятница

Со дня убийства Джейн прошло четыре недели. Не верится, что за такой короткий срок моя жизнь кардинально изменилась. Страх и чувство вины – мои постоянные спутники, и я уже не могу вспомнить, каково было жить без них. А вчерашнее недоразумение с машиной и вовсе меня подкосило. Если мне и требовалось еще какое-то доказательство того, что я на верном пути к деменции, я его получила.

Очень трудно выйти из подавленного состояния. Я вяло сижу в гостиной перед телевизором и, как зомби, пялюсь все в тот же «магазин на диване». Телефон звонит около десяти и включает во мне режим паники: дыхание перехватывает, а сердце разгоняется так, что в голове все плывет. Я вдруг понимаю, что у меня уже выработался рефлекс: испытывать страх всякий раз, когда я слышу звонок. Даже если включается автоответчик и становится ясно, что это не преследователь, напряжение не спадает: ведь я знаю, что он еще позвонит.

Щелкает крышка почтового ящика, и я вздрагиваю. Как случилось, что от любых звуков (не только от телефонных звонков) у меня теперь учащается сердцебиение, а по телу пробегают мурашки? Как я стала такой пугливой? Мне стыдно; стыдно, что во мне не осталось прежней силы, что я позволила какой-то ерунде сломить меня. И мне противно, что я, затаив дыхание, прислушиваюсь к скрипу гравия под удаляющимися шагами почтальона, желая убедиться, что это не убийца просунул что-то в ящик. Противно, что ноги подкашиваются, когда я, разбирая почту, вижу адресованное мне письмо. Противно, что у меня трясутся руки, потому что письмо может быть от него. Не хочу его открывать, но какая-то сила заставляет меня разорвать конверт, потому что не знать еще страшнее, чем знать. Внутри сложенный лист бумаги. Медленно разворачиваю его и с трудом отваживаюсь взглянуть на текст.

Дорогая Кэсс!

Спасибо за ваше письмо. Не могу передать, как это важно для меня: знать, что у вас сохранились теплые воспоминания от встречи с Джейн. Я помню, как она тогда вернулась довольная и говорила, что вы отлично пообщались. Хорошо, что и у вас остались те же чувства. Мне очень приятно, что вы нашли время написать. Невероятно важно получать такие письма поддержки, когда вокруг все рушится.

Спасибо, что спросили про девочек. Они страшно скучают по маме, но, к счастью, еще слишком малы и не понимают, что произошло. Они знают только, что их мама стала ангелом.

Судя по вашему адресу, вы живете практически рядом. Если встретите меня где-нибудь (к несчастью, меня теперь многие узнают на улице), пожалуйста, подойдите поздороваться. Я понимаю – люди часто не знают, что сказать, но мне тяжело, когда меня пытаются избегать.

Всего хорошего,

Алекс

Я даже не заметила, как задержала дыхание, и теперь наконец воздух прерывисто выходит из легких. На глаза наворачиваются слезы – и от облегчения, что это письмо оказалось таким теплым, и от острого сочувствия к мужу Джейн. Его слова благодарности стали для меня бальзамом на душу. Вот только он не написал бы их, если бы знал, что в ту ночь я бросила Джейн на произвол судьбы. Перечитываю письмо, и каждое слово отравленной стрелой ранит мою совесть. Меня вдруг охватывает безумное желание рассказать ему правду. Конечно, он может меня осудить. Но вдруг он все-таки скажет, что я ничего не могла сделать, что Джейн была обречена и от меня ничего не зависело? И тогда – если я услышу это от него – может быть, я сама в это поверю.

Звонок телефона возвращает меня к реальности, где нет ни покоя, ни прощения – лишь бесконечный страх и бесконечное преследование. Я хватаю трубку, едва сдержав желание заорать, чтобы он оставил меня в покое; не нужно ему знать, как я напугана. Так что мы молчим и ждем, каждый согласно собственному плану. Секунды проходят одна за другой. Я вдруг понимаю, что если я чувствую исходящую с того конца провода угрозу, то он может чувствовать мой страх, и уже собираюсь повесить трубку, как вдруг замечаю, что звонок сегодня какой-то не такой.

Напрягаю слух, пытаясь разобраться. Где-то на заднем плане можно различить едва слышимые звуки. Как будто слабый шепот, или ветер, или шелест листвы. Как бы то ни было, это означает, что он на улице. Ужас, затаившийся где-то под ложечкой, разрастается, угрожая поглотить меня. Адреналин заставляет меня бежать в кабинет и открывает мои затуманенные паникой глаза; я смотрю в окно и вижу пустую дорогу. Я почти испытываю облегчение, но страх не желает сдавать позиции и напоминает: это еще не значит, что убийца не затаился где-то рядом.

От ужаса моя кожа покрывается капельками пота. Я хочу позвонить в полицию, но что-то (разум, наверно) подсказывает мне, что если даже они приедут и обыщут весь сад, то никого не найдут. Он – мой мучитель – слишком умен, чтобы так просто попасться.

Не могу оставаться в доме, как животное на бойне, ожидая, пока он определит мою участь. Выбегаю в холл, обуваю первую попавшуюся пару обуви, хватаю со столика ключи от машины и открываю входную дверь. Осматриваюсь по сторонам; путь, кажется, свободен, но рисковать понапрасну не хочется. Отпираю машину брелоком и за секунду преодолеваю разделяющие нас несколько ярдов. Оказавшись внутри, запираю все двери и в спешке, тяжело дыша, выруливаю за ворота. Проезжая мимо дома, который еще недавно продавался, вижу стоящего во дворе мужчину и узнаю его: это он бродил рядом с нашим домом. Непонятно, есть ли у него в руке телефон, да и не важно; это может быть мой преследователь, это может быть убийца Джейн и ее тайный любовник. У него там прекрасный наблюдательный пункт – видно, когда Мэттью по утрам уезжает на работу, оставляя меня одну.

Пора уже идти в полицию. Но сначала нужно поговорить с Мэттью. Расскажу ему о своих подозрениях, и пусть он подтвердит, что они не беспочвенны, потому что я не хочу снова сделать глупость. Лучше опозориться перед ним, чем перед полицией. Нельзя просить их проверить мужчину из соседнего дома, не имея ни разумных доводов, ни поддержки Мэттью; они и так уже, наверно, считают меня идиоткой из-за того, что я не могла отключить сигнализацию.

Разволновавшись, я чуть было не проехала на красный свет; пытаюсь успокоиться – иначе и в аварию попасть недолго. Вот бы найти кого-нибудь, с кем можно провести сегодняшний день! Но Рэйчел еще в Сиене, да и все остальные тоже или в отпуске, или скоро уезжают.

Подумав, я решаю ехать в Браубери и по дороге то и дело гляжу в зеркало заднего вида, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Паркуюсь на Хай-стрит с намерением посидеть где-нибудь, убить время и заказать для вида ланч. Оттого что у меня появился план, становится легче. Тянусь к пассажирскому сиденью за сумкой – и в ужасе понимаю, что ее там нет. Я так торопилась сбежать из дома, что забыла ее. Но ведь мне нужны деньги, чтобы взять хотя бы напиток! Обшариваю бардачок в поисках монет. Резкий стук в окно пугает меня до смерти; подняв голову, я вижу улыбающегося Джона.

Из-за испуга я не в состоянии улыбнуться в ответ, поэтому снова отворачиваюсь к бардачку и закрываю его, давая себе время отойти от шока. Взяв себя в руки, выключаю зажигание и опускаю стекло.

– Ты меня напугал, – говорю я, пытаясь изобразить улыбку.

– Извини, – виновато отвечает он, – я не хотел. Ты приехала или уезжаешь?

– И то и другое.

Джон смотрит на меня удивленно, и я объясняю:

– Я приехала, но без сумки. Теперь придется возвращаться за ней домой.

– Может, я могу как-то помочь?

Я колеблюсь, взвешивая варианты. Не хотелось бы давать ему ложную надежду. С другой стороны, он ведь знает, что я с Мэттью. Совершенно не хочу ехать домой за сумкой; но не бродить же мне весь день по Браубери, не имея возможности даже кофе с газетой купить!

– Может быть, угостишь меня кофе?

– Я надеялся, что ты это скажешь! – Джон достает из кармана две фунтовые монеты. – Тогда и за парковку заплачу. Или ты хотела сама взять талончик?

– Ой, а про парковку я и не подумала! – Я округляю глаза. – Хватит и одного фунта, мне только на час.

– Ну, это если я не уговорю тебя еще и пообедать в довесок к кофе.

– М-м-м… Почему бы и нет? – Настроение улучшается: ближайшие два часа заполнены. – Только если ты позволишь мне потом вернуть долг!

– Заметано. – С этими словами Джон идет к парковочному автомату и опускает монеты, потом возвращается и протягивает мне в окно талон.

– Спасибо!

Я выхожу из машины, и он кивает на мои ноги:

– Классные тапочки.

Опустив глаза, я вижу мамины старые коричневые мокасины, в которых обычно работаю в саду.

– Ой, я с цветами возилась и забыла переобуться, – смеюсь я. – Ты точно не против показываться со мной на людях?

– Абсолютно. Куда хочешь пойти?

– Куда отведешь.

– Может, в «Костеллос»?

– А у тебя есть время?

– Полно. А у тебя? Ты не торопишься?

– Нет, совсем не тороплюсь.

Следующие два часа проходят просто восхитительно. Я совсем не хочу, чтобы они заканчивались, и при мысли о том, что я поеду домой и останусь там наедине с собой, снова впадаю в уныние. Я поспешно делаю глоток воды.

– Спасибо тебе, – говорю я, когда Джон просит счет. – Мне это было нужно.

– Мне тоже.

– Да? Почему?

– Ну, я чувствую себя каким-то неприкаянным с тех пор, как от меня ушла девушка. А у тебя что? Почему тебе нужно было развеяться? Тебя больше не преследуют звонками?

– Какими звонками? – резко спрашиваю я.

– Из колл-центра которые. Мои уши потом долго отходили от твоей отповеди…

– О, мне до сих пор стыдно за это!

– Надеюсь, ты не поэтому не пришла в пятницу в бар? Мы без тебя скучали.

– Ой, я и забыла совсем… – На меня вновь обрушиваются все мои опасения. – Извини, Джон, мне очень неудобно.

– Ну что ты, все в порядке. Ты же сказала, что Мэттью берет отпуск и вы можете уехать куда-нибудь, – напоминает он.

Я чувствую, что должна сказать что-нибудь, должна спросить, как они провели время, но у меня нет сил на разговор.

– Ты в порядке? – озабоченно спрашивает Джон. – У тебя какой-то расстроенный вид.

Я киваю, глядя в сторону, на Хай-стрит, на всех этих людей, живущих своей жизнью.

– Просто это лето выдалось очень странным.

– Хочешь об этом поговорить?

Я медленно качаю головой:

– Ты решишь, что я сошла с ума.

– Никогда в жизни.

Взглянув ему в лицо, я пытаюсь улыбнуться:

– Вообще-то действительно есть такая вероятность, что я сойду с ума. Моя мама несколько лет перед смертью страдала деменцией. И я боюсь, что со мной будет то же самое.

Джон протягивает руку, и на секунду мне кажется, что сейчас он накроет мою ладонь своей, но он берет стакан с водой.

– Деменция и сумасшествие – разные вещи, – замечает он, делая глоток.

– Ну да, – соглашаюсь я.

– Тебе поставили диагноз?

– Пока нет. Надо показаться специалисту. Но я, наверно, забуду прийти. – Тут мы оба смеемся, причем я никак не могу остановиться. – Господи, как же здорово снова смеяться! – восклицаю я, все еще хихикая.

– Ну, насколько я могу судить, ты совсем не похожа на сумасшедшую.

– Это потому, что ты со мной не живешь и не видишь меня каждый день. Мэттью не очень весело, когда я постоянно делаю всякие глупости. Например, забываю переобуться или оставляю дома сумку.

– Это говорит лишь о том, что человек уходил из дома в спешке. А вовсе не о сумасшествии. – Он вопросительно смотрит мне в лицо, не отводя пытливый взгляд темных глаз. – Ты спешила?

Я пожимаю плечами:

– Я просто не люблю теперь оставаться дома одна.

– С тех пор, как убили Джейн?

– Понимаешь, меня все пугает. К тому же наш дом стоит на отшибе.

– Но поблизости есть еще дома?

– Да, но… – Я пытаюсь решить, стоит ли раскрыть ему природу этих молчаливых звонков и рассказать о новом соседе; официантка приносит счет, и я понимаю, что момент упущен.

– А тут еще и на работу скоро, – подхватывает Джон, доставая бумажник. – Столько всего нужно сделать, и совсем нет времени прохлаждаться. – Он округляет глаза: – Собрание уже двадцать восьмого! Только не говори, что ты уже подготовила учебный план на весь семестр.

– Я еще даже в программу не заглядывала, – признаюсь я.

Джон потягивается, и под слегка задравшейся футболкой открывается загар.

– Я тоже, – доверительным тоном сообщает он, ухмыляясь.

– Что, правда?

– Честное слово.

У меня вырывается вздох облегчения.

– Ты не представляешь, как мне сейчас полегчало! Я вчера столкнулась с Конни в Касл-Уэллсе, и она сказала, что почти закончила.

Джон замирает с открытым ртом, изображая благоговение.

– А еще она сказала, что ты тоже не пошел к ней в тот вечер, – продолжаю я, глядя на него с любопытством. – После вечеринки по случаю окончания учебного года.

– Не пошел. Не захотелось идти.

– Понятно, – киваю я.

– Да и какой был смысл идти туда без тебя? – недолго думая, добавляет он.

– И правда, никакого, – подхватываю я. – Я ведь душа компании, знаешь ли!

– Вот именно, – смеется он, однако мы оба понимаем, что он имел в виду другое.

Мы выходим из ресторана, и Джон провожает меня до машины.

– Кстати, а ты купил слип для новорожденного? – спрашиваю я.

– Да, голубой со слоником. Мой приятель немного удивился: я выбрал, что понравилось, забыв, что у него родилась девочка.

– Приятно, что не у меня одной проблемы с памятью, – острю я.

– Да, вот тебе и доказательство, что такое со всеми случается. Есть планы на выходные?

– Наверное, буду возиться в саду.

– Ну, хорошо тебе отдохнуть! – Он кивает на машину: – Это ведь твоя?

– Да. – Я обнимаю его на прощание. – Спасибо тебе, Джон, за все.

– Рад, если помог, – серьезно отвечает он. – Увидимся в школе, Кэсс. Осторожней за рулем.

Он ждет на тротуаре, пока я выруливаю с парковки и выезжаю на Хай-стрит, раздумывая, чем занять остаток дня до прихода Мэттью. Приближаясь к перекрестку, где обычно поворачиваю направо, я вижу указатель на Хестон. И в следующее мгновение осознаю, что еду в сторону поселка, где жила Джейн и куда она возвращалась той ночью, когда ее убили. Сначала я сжимаюсь от страха: что я творю? Чего хочу добиться, отправляясь туда? Но почему-то чувствую, что должна это сделать.

Дорога занимает всего пять минут. Я останавливаюсь на главной улице, между парком и пабом, и выхожу из машины. Парк маленький, но очень ухоженный. Прохожу через ворота и медленно бреду по дорожкам, любуясь множеством прекрасных цветов. Скамейки в тени заняты – в основном пожилыми парами, отдыхающими после дневной прогулки. Сажусь на солнце, радуясь, что нашла, где провести еще пару часов. Я думаю о Джейн, гадая, сколько раз она сидела на этой скамейке и ходила по этой дорожке. В дальнем конце парка – детская площадка; дети, совсем маленькие, качаются на деревянных зверях, и я представляю, как Джейн помогала дочкам взбираться и слезать с них или внимательно следила, как они поднимаются на горку и скатываются вниз, – в общем, делала то же, что сейчас делают другие родители. И, как всегда, когда я вспоминаю Джейн, на меня наваливается чувство вины.

Я рассеянно наблюдаю за происходящим на площадке. Посчастливится ли и нам с Мэттью иметь детей? Маленькая девочка пытается слезть со своего зверя; она очень старается, но ничего не выходит. Я замечаю, что одна нога у нее застряла, и уже открываю рот, чтобы закричать и предупредить взрослых на площадке, но не успеваю: девочка валится на землю. На ее крик бросается мужчина; с другого зверя к нему протягивает ручки еще одна малышка, и он быстро подхватывает ее по дороге, потом склоняется над первой девочкой. Я смотрю, как он отряхивает ее и целует ее светлую головку, и вдруг понимаю, что это муж Джейн.

Потрясенная своей догадкой, я не отвожу от него глаз: не ошиблась ли? Но в последние недели его лицо не сходило с телеэкрана и с главных полос газет, так что стало практически родным. И к тому же девочки, похоже, близняшки. Мой первый порыв – бежать, скрыться из парка, пока он меня не заметил. Но потом я успокаиваюсь. Он ведь не знает, что я могла спасти его жену.

Муж Джейн выходит с площадки, унося упавшую девочку. Вторую он держит за руку, и обе плачут. Они идут по дорожке в мою сторону, и я слышу, как он пытается утешить их, обещая, что все заживет и что они будут есть мороженое. Упавшая девочка никак не успокаивается – у нее ободраны коленки, и одна довольно сильно кровоточит.

– Хотите, я дам вам салфетку? – вырывается у меня, когда они подходят.

– Да, это хорошая мысль! – говорит муж Джейн, останавливаясь напротив меня, и на его лице читается явное облегчение. – До дома нам еще далековато.

Я достаю из кармана салфетку и протягиваю ему:

– Вот, держите, она чистая.

– Спасибо.

Усадив раненую девочку рядом со мной на скамейку, он садится на корточки и показывает ей салфетку:

– Смотри, что нам подарила эта добрая тетя! Попробуем помочь твоей коленке?

Он аккуратно прикладывает салфетку к ссадине, промакивая кровь, и девочка, словно по волшебству, прекращает плакать.

– Лучше, Лотти? – спрашивает ее сестра, глядя на нее с беспокойством.

– Лучше, – кивает та.

– Ну, слава богу. – Муж Джейн поднимает на меня глаза; его лицо торжественно-серьезно: – Представляете, что было бы, если бы она упала на асфальт? Как мы в детстве падали. – Он убирает салфетку. – Все прошло.

Девочка, оглядев колено, с довольным видом слезает со скамейки.

– Играть! – объявляет она, устремляясь на газон.

– Ну вот, теперь их домой не загонишь! – стонет он, поднимаясь.

– Они очень милые! – улыбаюсь я. – Красавицы.

– Обычно да, – соглашается он. – Но могут быть сущим наказанием, если пожелают.

– Наверное, скучают по маме, – ужаснувшись собственным словам, я на секунду замолкаю и потом, запинаясь, продолжаю: – Ой, извините… Я просто…

– Ничего, не извиняйтесь. Вы хотя бы не притворяетесь, будто не знаете, кто я. Знаете, сколько людей приезжает в Хестон в надежде встретить меня? Будто я знаменитость какая-то. Заводят разговор – обычно о девочках, а потом спрашивают про их маму: где она сейчас – дома, готовит обед? Или – а у нее такие же светлые волосы, как у дочек? Поначалу, пока я еще не сообразил, что к чему, я чувствовал себя обязанным честно все рассказывать и говорил, что она умерла. Люди интересовались подробностями, и в итоге я сообщал, что ее убили; тут они изображали удивление, приносили соболезнования и говорили, что для меня это, наверно, ужасная трагедия. Только когда одна женщина зашла слишком далеко и поинтересовалась, как полиция сообщила мне эту печальную новость, я начал понимать. – Он изумленно-недоверчиво качает головой. – Такие люди, наверно, как-то называются, но я не знаю как. Что ж, по крайней мере, в нашем пабе и в магазине торговля сильно оживилась, – добавляет он с печальной улыбкой.

– Извините, – повторяю я. Мне хочется признаться, кто я, хочется сказать, что я получила его письмо сегодня утром, но после его слов… Нет уж, еще решит, что я тоже, как и все эти люди, пришла в парк в надежде встретить его; тем более что в Хестоне мне делать абсолютно нечего. Поднимаюсь со скамейки: – Мне пора.

– Надеюсь, не из-за того, что я сказал?

Яркое солнце высвечивает в его каштановых волосах серебристые пряди. Когда они появились? Еще до смерти Джейн или уже после?

– Нет, что вы! – заверяю я. – Просто мне уже нужно ехать.

– Ну что ж, спасибо, что спасли меня! – Он переводит взгляд на играющих девочек. – К счастью, все уже забыто.

– Не за что. – Я пытаюсь улыбнуться, но двусмысленность его слов не дает мне это сделать. – Хорошего вам вечера.

– Вам тоже.

Я ухожу с тяжелым сердцем. Слова о том, что я спасла его, эхом отдаются в голове и не дают мне покоя всю дорогу до выхода из парка и потом до машины. Не понимаю, что вообще меня дернуло сюда ехать? Потребность в отпущении грехов? А что будет, если я вернусь и признаюсь, кто я, и скажу, что видела Джейн на дороге той ночью? Улыбнется ли он своей печальной улыбкой, скажет ли, что я не виновата и что, может быть, даже хорошо, что я не осталась там, иначе меня саму могли убить? Или же возмутится моим бездействием, покажет на меня пальцем и объявит во всеуслышание, что я бросила его жену в беде? Не найдя ответа, я завожу машину и трогаюсь. По дороге я могу думать лишь о муже Джейн и осиротевших девочках.

Я еду очень медленно, но к пяти часам уже оказываюсь дома. Едва заезжаю в ворота, как ко мне тут же возвращается тревожное чувство. Я точно не смогу зайти в дом, пока не вернется Мэттью, поэтому остаюсь сидеть в машине. Жарко даже в тени, и я опускаю стекло, чтобы впустить хоть немного воздуха. Звякает телефон: сообщение. Увидев, что оно от Мэри, я отключаю мобильник и погружаюсь в грустные мысли о работе, к которой еще даже не приступала. Когда в ворота въезжает Мэттью, я, совершенно потеряв счет времени, сначала решаю, что он вернулся раньше, но потом бросаю взгляд на часы и вижу, что уже половина седьмого. Мэттью паркуется рядом, а я вынимаю ключ зажигания и выхожу из машины, делая вид, будто только что вернулась.

– Я первая! – улыбаюсь я.

– Ты как будто перегрелась, – замечает он, поцеловав меня. – Без кондиционера ехала?

– Да я из Браубери, тут ехать всего ничего, решила не включать.

– По магазинам ходила?

– Ага.

– Купила что-нибудь?

– Нет, ничего.

Мы подходим к двери, и Мэттью открывает ее своим ключом.

– А где твоя сумка? – кивает он на мои пустые руки.

– В машине. – Я торопливо прохожу в дом. – Потом заберу, пить ужасно хочется.

– Подожди, я отключу сигнализацию! Ого, да она выключена…

Я спиной чувствую, как он нахмурился.

– Ты не поставила дом на сигнализацию перед уходом?

– Да нет, я подумала, что это необязательно, раз я ненадолго.

– Ну, ты лучше все-таки включай ее. Раз она у нас есть, пусть работает.

Он уходит переодеваться, а я завариваю чай и выношу его в сад. Через несколько минут Мэттью присоединяется ко мне.

– Только не говори, что ты ездила по магазинам в этих тапках!

Я смотрю на свои ноги. Не хочу давать ему очередной повод для беспокойства. Выдавливаю из себя смешок:

– Нет, только что обула.

Улыбаясь, он садится рядом и вытягивает свои длинные ноги.

– Чем еще сегодня занималась, кроме шопинга?

– Подготовила еще несколько уроков, – сочиняю я, удивляясь, что не хочу упоминать о встрече с Джоном.

– Молодец. – Он смотрит на часы: – Десять минут восьмого. Давай допивай чай и переобувайся, поедем куда-нибудь ужинать. Отметим как следует начало выходных.

У меня екает сердце: желудок еще полный после обеда с Джоном.

– Уверен? – с сомнением спрашиваю я. – Не хочешь дома поесть?

– Если только вчерашнее карри еще осталось.

– Нет, увы.

– Ну тогда поехали за сегодняшним!

– Ну ладно, – соглашаюсь я с облегчением: хорошо хоть, он не предложил поесть пасты в «Костеллос».

* * *

Я иду наверх, переодеваюсь и беру из шкафа сумочку. Пока Мэттью ставит дом на сигнализацию, я, спрятав сумочку под кардиганом, иду к своей машине и делаю вид, будто достаю ее оттуда. Мы отправляемся в Браубери, в наш любимый индийский ресторан.

– Ты знаком с нашим новым соседом? – спрашиваю я, просматривая меню. – Успел с ним пообщаться?

– Да, вчера, когда я высматривал тебя на дороге, пока ты ехала из Касл-Уэллса. Он проходил мимо, и мы разговорились. Похоже, его бросила жена, как раз перед переездом сюда.

– И куда он шел?

– В смысле?

– Ты сказал, что он проходил мимо.

– А, ну да, он возвращался к себе. Гулял, наверное. Я сказал, что мы как-нибудь пригласим его к нам на ужин.

У меня падает сердце.

– А он что?

– Сказал, что с удовольствием придет. Ты не против?

Я опускаю глаза, делая вид, будто изучаю меню.

– Если только он не убийца.

Мэттью, прыснув от смеха, уточняет:

– Это шутка, да?

– Ну естественно. – Я выдавливаю улыбку. – И как он тебе?

– Ничего, довольно приятный.

– А сколько ему лет?

– Не знаю… Шестьдесят с хвостиком, наверное.

– А мне он показался моложе, когда я его увидела.

– Он бывший пилот. Они обычно держат себя в форме.

– Ты спросил, почему он постоянно торчит перед нашим домом?

– Нет, я и не знал. Но он сказал, что у нас очень красивый дом. Может, просто любовался? – Мэттью смотрит на меня, нахмурившись: – Он что, правда постоянно торчит перед домом?

– Видела его пару раз.

Он словно догадался, к чему я клоню, и решил опередить меня:

– Ну, за это не сажают.

– А я этого и не утверждала.

Мэттью ободряюще улыбается:

– Ладно, давай уже что-нибудь закажем.

Мне хочется сказать, что приятный отставной шестидесятилетний пилот тоже может быть убийцей, но я знаю, что Мэттью эту тему не поддержит. И уж тем более не станет сообщать в полицию.