Глава 9
Понятия не имею, сколько времени мы просидели в нашем убежище, пока рев моторов под эстакадой не умолк. Лучик света, что пробивался в простреленный насквозь замок, померк, а затем вовсе иссяк, сделав наше вынужденное заточение еще более гнетущим. Коротким январским днем в затянутой мглой «Кальдере» темнеет куда быстрее, чем наверху. Что нас ждет в пустынном ночном городе? Ведь не станем мы сидеть в этом гробу до рассвета, который тоже, по всем предпосылкам, случится здесь с запозданием…
Судя по доносящимся снаружи звукам, «лихачам» удается в итоге спуститься с эстакады. Но поскольку мы для них как в воду канули, программа нашего преследования в САФ грузовиков сбивается. Хотя сдаваться сразу, без поиска, они не намерены. Если, конечно, устроенные нашими врагами по Каменской магистрали кольцевые гонки можно назвать поисковыми работами. Тягачи и танк курсируют туда-сюда по небольшому участку трассы, заставляя нас вздрагивать всякий раз, когда их кавалькада проносится под эстакадой. Сколько продлится испытание наших нервов на прочность, знают лишь сами испытатели. Их топливные баки не бездонны, но, учитывая расстояние, какое каждый из «лихачей» мог пройти без дозаправки, они способны надолго задержать нас в нашем укрытии.
Обеспокоенный, я берусь было рассчитывать алгоритм циклического движения грузовиков, планируя предложить Ольге выгадать момент и слинять отсюда, пока у нас окончательно не затекли ноги и не лопнули мочевые пузыри. Но как только минуют короткие сумерки и наступает ночь, кошмар снаружи прекращается.
Мы приподнимаем люк и обращаемся в слух, стараясь уловить поблизости рычание двигателей или иные подозрительные шумы. Последние в звуковой палитре ночной «Кальдеры» наличествуют в избытке. На фоне далекого гула Обского водопада до нас постоянно доносятся то рокот обвала, то тяжелая поступь неприкаянного акромегала, то тревожный вой сирены какой-нибудь охранной сигнализации, то дребезжание по рельсам кибертрамвая, а также прочие отзвуки идущей в городе паранормальной жизнедеятельности. Но все это происходит где-то за пределами Каменского лога и не представляет для нас актуальной угрозы. На самой же магистрали царит относительное спокойствие. То самое спокойствие, что окружает человека в диких джунглях, когда никто не пытается его съесть.
Ночная тишина в равной степени и наш союзник, и враг. Шумным обитателям «Кальдеры», не знающим иной охоты, кроме травли, сложно подобраться к нам беззвучно. Однако мы тоже можем выдать себя в темноте одним неловким движением и устроить очередной переполох. Аккуратно отворив люк, Ольга, а вслед за ней я, выбираемся из тайника, вновь прислушиваемся и осматриваемся, после чего спутница молча указывает на склон, противоположный тому, по которому мы спустились в лог.
Куда подевались «лихачи», выясняется, едва мы взбираемся по откосу и заодно переходим границу Центрального района. Пять переживших погоню грузовиков и «Микула» оккупировали заправочную станцию у западного выезда с эстакады и съехались перед единственным функционирующим терминалом. Помнится, на автобазе тягачи тоже пополняли свои баки на собственной АЗС – стало быть, топливный кризис перед носителями Души Антея еще не стоит. Если бы не потерянный мной автомат с термиксовыми патронами, я мог бы создать сейчас такой кризис на отдельно взятой станции. Правда, для этого пришлось бы постараться, ведь ее резервуары находятся под землей. Нет, куда безопаснее просто удрать от врагов под покровом темноты, пока их банда занята делом и не подозревает о нашем близком присутствии.
Прокравшись под эстакадой на противоположную сторону улицы, мы проходим еще немного вдоль по склону и только потом рискуем покинуть лог и двинуться на северо-запад. Некогда оживленный центр встречает нас зловещей атмосферой пустынных улиц, завалами и… светящимися окнами! Вот только свет тот отнюдь не приветлив. Даже не познай я на личном опыте, что за напасть хозяйничает сегодня в городских зданиях, все равно при взгляде на россыпь огней сразу заподозрил бы неладное. Такое впечатление, что горожане вовсе не покинули город и теперь шастают по квартирам, словно призраки, без устали включая-выключая свет. В офисах административных зданий происходит аналогичное безобразие. Правда, есть и исключения. В некоторых домах горят не мерцая все до единого окна, отчего эти высотки походят на исполинские волшебные кристаллы. Или, наоборот, дом стоит полностью погруженным во мрак, и, если бы не огни соседей, эти мертвецы были бы вовсе не различимы в ночи.
Безумные реалии современного Новосибирска! Часть города лежит в руинах, но большинство уцелевших зданий сверкают, как новогодние гирлянды. Кое-где на неравномерно освещенных улицах мельтешит свет фар одиноких автомобилей. На севере, где-то возле парка Березовая Роща и обрушившегося недавно небоскреба «Красин-билдинг», полыхает оранжевое зарево. Возможно, там все еще догорают развалины этого грандиозного сооружения. Справа от нас, на площади Никитина, жизнерадостно сияет огнями театр «Глобус». Вращающаяся над ним голографическая афиша зазывает на просмотр рэп-комедии «Албанский филолог» – очередной антикризисный госзаказ, призванный отвлекать молодежь от суицидальных мыслей. Озвучивающий рекламу нарочито бодрый речитатив вносит свою лепту в окрестное светопреставление, на которое трудно смотреть и при этом не свихнуться самому. Уже через пять минут прогулки по ночной «Кальдере» я испытываю жгучее желание ущипнуть себя за нос, чтобы поскорее очнуться от этого блистающего радужного кошмара.
Спустя четверть часа блуждания по задворкам мы огибаем преграждающую нам путь гору обломков, что была некогда жилой многоэтажкой, и выходим к областной штаб-квартире моего извечного соперника по футбольной арене – спортклуба «Динамо». За огромными окнами видны ярко освещенные тренировочные залы и офисы, вывешенные в них телепанно демонстрируют сплошные помехи, а электрические беговые дорожки, солярии и кибермассажеры работают вхолостую. В общем, обыденное для «Кальдеры» зрелище.
Докатившийся до чугунной ограды спорткомплекса оползень из обломков соседней высотки смел несколько решетчатых пролетов. Это позволяет нам проникнуть во двор динамовского штаба, куда, несмотря на мои опасения, упорно ведет меня Ольга. Из-за бетонных стен лишенного окон стрелкового тира слышится подозрительный гул и щелканье каких-то механизмов. Как и в главном здании, там тоже течет своя незамысловатая жизнь, постигать смысл которой нам не только бесполезно, но и опасно.
Ольга задерживается у ограды, чтобы осмотреться, после чего машет мне рукой и движется вдоль стены тира к видневшимся по ту сторону двора воротам… Именно так я поначалу решаю, не подозревая, что у Кленовской на уме совсем другие планы. Она спешит вовсе не к воротам, а к окруженному высохшими вязами одноэтажному брусчатому строению, стилизованному, судя по вычурным изгибам крыши, под восточную старину. Три крупных иероглифа, выведенных на белой доске над входом в этот филиал шаолиньского монастыря, лишь подтверждают мою догадку. Как и прочие архитектурные детали: венчающие торцы балок резные головы драконов, дощатые ворота и подвешенный рядом с ними на бревенчатом каркасе медный цилиндрический колокол. Для битья по нему имеется деревянная колотушка – механизм, в который Душа Антея не вселится при всем желании.
Внешний засов на воротах экзотического строения сделан скорее для проформы: обычный брус, вставляемый в медные уключины, и никаких замков, даже механических. Стараясь не шуметь, я подсобляю Ольге вытащить массивную балку из гнезд и опустить ее на землю. Затем спутница аккуратно, без скрипа, приоткрывает одну воротную створу и прошмыгивает внутрь постройки. Я оглядываю напоследок пустынный двор и, не дожидаясь персонального приглашения, иду за Кленовской.
Зная давнюю страсть динамовцев к восточным единоборствам (в СКА они сегодня культивируются не так истово), я предполагаю, что за воротами строения окажется борцовский зал – додзе, – и уж никак не буддистский храм, наличие которого при спорткомплексе «Динамо» стало бы для меня загадкой похлеще Mantus sapiens. Хорошо хоть здесь обходится без сюрпризов: именно в додзе мы и очутились. Свет с улицы проникает сюда через заделанные матовым стеклом щелевидные окна под сводчатым потолком. Из-за полумрака кажется, что внутри постройка намного просторнее, чем снаружи. Переступив порог, мы словно выпадаем не только из жуткой реальности «Кальдеры», но и из нашей эпохи – ощущение, которое именно здесь и сейчас я совершенно не ожидаю пережить.
Пол в додзе также дощатый и за годы тренировок отшлифован множеством босых пяток не хуже паркета. В центре зала разложено квадратное татами, под окнами висят исписанные иероглифами вымпелы, а на противоположной от входа стене – портрет старого и, судя по проницательному взгляду, мудрого японца в белом кимоно. Никаких стеллажей с наградами и борцовской амуницией в додзе не обнаруживается. Видимо, спортивная атрибутика секции хранится в главном здании штаб-квартиры. Здесь же господствует дух подлинного аскетизма, способствующий глубокой концентрации спортсменов на тренировочном процессе.
Согласно канонам восточного этикета, при входе в додзе мне и Ольге надлежит обязательно снять обувь. Чего мы, разумеется, делать и не подумали. Но любой, даже самый ревностный поборник традиций простил бы нам сегодня наше невежество. Мы уважили бы их, будучи уверенными, что наши враги, которые могут ворваться сюда в любую минуту, тоже соблюдут этикет и, прежде чем напасть на нас, позволят нам обуться. Возможно, в древней Японии подобное благородство есть в порядке вещей, но в «Кальдере», увы, на него рассчитывать не приходится.
Изнутри на воротах также наличествует засов. Не такой массивный, как снаружи, но, по крайней мере, бесшумно открыть запертые нами ворота у врага уже не получится. Заблокировав их, я, стараясь не топать и не скрипеть половицами, иду к татами и устало растягиваюсь на нем рядом с Ольгой. Пока я возился с засовом, она заглянула во все углы додзе и, не обнаружив ничего интересного, прилегла на жесткие борцовские маты передохнуть.
– Проклятая «Кальдера»! – ворчит спутница, ощупывая шишку на лбу, набитую при крушении «Лендровера». – И чем я, спрашивается, думала, когда от эвакуации отказалась? Теперь вот бегай по городу как угорелая и по задворкам прячься!.. Ладно, капитан, объявляю нам обоим привал до рассвета. Идти осталось всего ничего, но лучше не рисковать, да и сил больше никаких нет… Кстати, у тебя случайно не завалялось в карманах чего-нибудь перекусить? Я бы сейчас и от горстки семечек не отказалась.
Вся моя провизия находилась в ранце, а тот был брошен вместе с автоматом в «Лендровере», как и вещи Ольги. При мне осталась лишь фляжка с водой и шоколадный батончик, засунутый в свободный карман разгрузочного жилета еще перед спуском в «Кальдеру». Отстегнув фляжку и достав шоколадку, я протягиваю их подруге, которая принимает мой дар со скупой, но искренней благодарностью. После чего обращает внимание, что второго батончика у меня нет, и, разломив его надвое, возвращает мне половинку.
– Сомневаюсь, что мне сейчас кусок в горло полезет, – признаюсь я, но принимаю преломленный со мной хлеб насущный. Вымотанный за день организм требует подпитки, да и Скептик на пару с голодным желудком грозят разворчаться, как обычно делают это, когда я порой морю себя голодом. – И что, у вас тут всегда так весело или сегодня какой-то особенный день?
– Нормальный был день, – угрюмо подытоживает Ольга, откусывая от батончика по маленькому кусочку, дабы растянуть удовольствие. – Если бы все дни заканчивались так удачно, ныне многие из нас были бы живы. Хотя какая это, к чертовой матери, жизнь? Надо быть настоящим психом, чтобы ей радоваться… Что с тобой, Тихон? Разве я сказала что-то смешное?
– Про психов – это ты в самую точку попала, – отвечаю я, стараясь сдержать накативший нервный смех – вялый и почти беззвучный, но, один черт, вытягивающий из меня последние силы. – Сущая правда. Вот лежу, грызу шоколадку и невольно вспоминаю, как тоскливо мне жилось в психиатрической клинике. Согласен, в «Кальдере» жизнь тоже не мед. Но по мне уж лучше сдохнуть здесь, чем медленно подыхать от тоски в изоляторе, гадая, выпишут тебя оттуда до второго христова пришествия или нет. А если выпишут, то сможешь ли ты потом вообще радоваться жизни, или проще пустить себе пулю в висок, дабы не мучиться… Не понял! А ты-то над чем смеешься? Или думаешь, я тебя разыгрываю?
– Боже упаси! – отмахивается спутница, посмеиваясь в ответ таким же усталым смехом. – То, что антикризисный Комитет не пришлет сюда нормального человека, это и дикобразу понятно. И про психушку, полагаю, ты тоже не солгал. И впрямь, где еще искать «засланцев» в «Кальдеру», как не в подобных клиниках? Забавно, что ты тоже, сам того не ведая, в точку угодил. Насчет пули в висок, чтобы не мучиться. Бывают же такие удивительные совпадения!
– Прости, но я, кажется, тебя не понимаю. – Уняв неуместный смех, я морщу лоб, пытаясь вникнуть в смысл слов собеседницы.
Прежде чем ответить, она снимает с головы шапочку и, повернув голову, выставляет мне на обозрение свой левый профиль.
– Видишь это? – спрашивает Кленовская, дотронувшись до головы чуть выше виска. Не хочется отрывать натруженную спину от татами, но любопытство одерживает верх над усталостью. Я с кряхтеньем принимаю сидячее положение и придвигаюсь к Ольге, чтобы получше рассмотреть то, что она хочет мне продемонстрировать.
Палец «фантомки» указывает на короткий, но глубокий давний шрам, напоминающий по форме продолговатую виноградину. Оставить такой мог любой твердый и тупой предмет, в том числе мелкокалиберная пуля, угодившая в голову по касательной.
– Рука в последний момент дрогнула, – поясняет Ольга, видимо, уже зная, какие вопросы возникают первыми у созерцателей ее шрама. – У антикварного «Вальтера» – подарок на день рожденья от спонсора, в чьей спортивной одежде я выступала, – оказался слишком тугой спусковой крючок. Вот я и опростоволосилась. Маленькая досадная оплошность, и теперь я торчу в этой дыре и вижу наяву такие вещи, которые мне раньше даже в кошмарах не грезились.
– Почему ты хотела застрелиться? – интересуюсь я.
– А шут его знает! – разводит руками олимпийская медалистка. – Типичная жертва Третьего Кризиса – вот кто я такая есть. Но, если вдуматься, без причины тут, конечно, не обошлось. Прихожу однажды домой, гляжу в зеркало и вижу там усталую одинокую женщину, чьи лучшие годы были отданы спорту. Знаешь, будто волной накатило: какой смысл жить, если через год-два мне даже самые дешевые кроссовки не доверят рекламировать. Я ведь со школы только и делаю, что по штурмовой полосе ношусь да по мишеням стреляю. И все. Будь моя воля, я бы до старости бэтлкроссом занималась. Нравится мне спортивная жизнь, чего греха таить: ежедневные тренировки на природе, сборы, соревнования, поездки по миру… Но после двадцати пяти каждая полученная тобой в молодости травма начинает давать о себе знать, и чем дальше, тем все настойчивей и больней. Сначала тебя переводят на скамью запасных, позволяя изредка тряхнуть стариной, когда нужда подопрет. Ты, наивная, продолжаешь надеяться, что надо просто немного отдохнуть, поднабраться сил и мир еще услышит о прежней чемпионке, дайте только срок. Но никто тебе этот срок не дает. И когда перед очередной поездкой на международные состязания твоего имени нет даже в резервном списке, становится по-настоящему страшно. Было светлое будущее и вдруг на тебе – нет его! А то, что есть, тоскливое до отвращения.
– Неужто нельзя было подыскать себе другое, близкое по духу занятие?
– Пыталась, а как иначе? Но тренер из меня получился никудышный. Телеведущая и фотомодель, если говорить начистоту, – тоже… В общем, пришла в тот день с работы домой, глянула в зеркало, затем – на шкатулку с пистолетом, и, веришь – нет, озарение пережила! Так вот же оно, решение всех проблем, прямо передо мной!.. И если бы не тугой курок «Вальтера», никто бы тебе сегодня, Тихон, руку на том склоне не протянул. Или протянул бы, но не я. Вот так-то, капитан.
– И как же ты пережила… все это?
– Гораздо легче, чем предполагала, но кое-чем, безусловно, пришлось пожертвовать, – отвечает Кленовская. – Меня спасло то, что калибр моего «Вальтера» был сувенирный и пуля не в висок попала, а выше, да еще под большим углом в череп вошла. Там она и застряла, не до конца пробив кость. Однако удар получился настолько сильным, что я целый месяц в коме провалялась. Когда же наконец пришла в сознание, выяснила, что страдаю сильной ретроградной амнезией, а также частичной левосторонней утратой зрения и слуха. Со временем память фрагментарно восстановилась. Но то, что происходило со мной в детстве и первой половине юности, хоть убей, не помню, будто я не человек, а лабораторный клон какой-нибудь. Такое ощущение, что родилась и сразу в шестой или седьмой класс пошла. Полная бредятина, короче говоря. А насчет зрения и слуха – тут никакого просвета. Впрочем, целюсь я правым глазом и, как ты сегодня убедился, стреляю еще вполне сносно.
Ольга грустно улыбается, надевает шапку, снова ложится на татами и продолжает по кусочку смаковать нашу скудную трапезу. Мне страсть как хочется задать «фантомке» один нескромный вопрос, но усталость мешает корректно его сформулировать. В конце концов я осмеливаюсь и – была не была! – озвучиваю его как могу:
– Извини за нескромность, но раз до этого тебе не терпелось умереть, почему, выйдя из больницы, ты не повторила попытку самоубийства?
– Банальнейшая причина: просто мне вдруг стало неохота умирать, – хмыкает Ольга, запив остатки батончика водой из фляжки. – Можно сказать, та воспитательная пуля влепила мне отрезвляющую затрещину и излечила от дурного влияния Третьего Кризиса. Скажешь, так не бывает?
– Отчего ж? История знает немало случаев внезапной и радикальной перемены мировоззрения. Вон, апостол Павел взял и в один прекрасный день превратился из убежденного гонителя христиан в столь же убежденного их сторонника… Но раз ты вдруг снова ощутила вкус к жизни, зачем тогда осталась в Новосибирске?
– Потому и осталась, что давно мечтала пережить действительно яркое и запоминающееся приключение, – с горестным вздохом сознается «фантомка». – Вот и дождалась подарка судьбы! Да и претило мне из города вслед за крысами убегать. Я же, черт побери, сама Ольга Кленовская, а не какая-нибудь там паникующая домохозяйка! Тешила себя мыслью, что ежели вдруг передумаю, то всегда успею задать стрекача. А здесь хоть взгляну воочию на вулкан или еще на какое стихийное бедствие. Неужели тебя ни разу в жизни не тянуло узреть собственными глазами какое-нибудь чудо?
– Тянуло, конечно, но только не из первого ряда, – замечаю я, дожевывая свой легкий ужин. – Вообще, странно у тебя любовь к жизни проявилась, надо сказать. Но как ни крути, а последние три месяца ты прожила намного ярче, чем я. Хотя завидовать тебе я все-таки не стану…
В общем, хочется мне того или нет, но следующие полчаса уже я отвечаю на неудобные вопросы. Их у любознательной Ольги набралось гораздо больше, нежели до этого у меня – к ней. Я боюсь, что Кленовская не воспримет серьезно историю о Скептике, но, оказывается, бояться следовало совсем другого. Узнав о наших непростых и одновременно неразрывных взаимоотношениях с братцем, «фантомка» изъявляет желание с ним побеседовать.
Не то, чтобы я и Скептик сильно этому удивлены. На первых порах моего заточения в клинике мой лечащий врач Камиль Джубранович Рахмиев ежедневно упрашивал меня выступить посредником в таком экстраординарном диалоге. Или, если возможно, допустить к беседе самого братца, полагая, что его сущность способна полностью заменять мою, как случается при хрестоматийных раздвоениях личности. Я, разумеется, всячески упорствовал и высказывал предположение, что у Рахмиева самого не все в порядке с головой. А иначе зачем он обращается ко мне – абсолютно здоровому человеку, – с такими идиотскими просьбами? В ответ на это доктор демонстрировал мне видеозапись, где я рьяно спорю с неким «скептиком», называя его, помимо зануды и брюзги, братцем. Сей факт, по мнению психиатра, красноречиво свидетельствовал о том, что эфемерная личность, с которой я веду беседу, укоренилась в моем больном сознании столь глубоко, что я уже всерьез считаю ее близким родственником.
Естественно, мой лечащий врач был целиком и полностью прав. Но разве мог я добровольно признать себя сумасшедшим даже под прессом таких неопровержимых улик? Тоже мне, нашли повод для беспокойства! Подумаешь, решил человек повалять дурака и поболтать сам с собой! Неужто вам, Камиль Джубранович, никогда не доводилось ругаться вслух при просмотре теленовостей или костерить за глаза собственную тещу?
Если за Рахмиевым и числились подобные грешки, он, ясное дело, мне в них не сознался. Как и не согласился с моими оправданиями. Не добившись от меня чистосердечного признания, врач решил прибегнуть к гипнозу и не мытьем, так катаньем вывести пациента на чистую воду.
Гипноз не подействовал. Скептик не позволил мне отключиться от реальности, войти в транс и раскрыть мозгоправу мою двуличную натуру. Но против «сыворотки правды», которой тот напичкал меня, когда исчерпал все гуманные методы дознания, братец оказался бессилен. Одурманенный «химией», я как на духу выложил Камилю Джубрановичу все задушевные секреты, какие только его интересовали. Однако главной своей цели он опять не добился. Пока я пребывал в наркотическом бреду, Скептик сохранял трезвый ум и ясную память, поэтому проигнорировал все заданные психиатром вопросы. Об этом я исправно ему и доложил, чем вынудил его искать новый метод покорения глубин моего сознания.
Мой перевод в бокс для буйнопомешанных помешал Рахмиеву заниматься мной вплотную и отодвинул меня в списке его пациентов на второстепенную позицию; очевидно, в кризисную пору там фигурировали личности куда более любопытные. Когда же Камиль Джубранович и вовсе перестал захаживать в «зоопарк», я решил было, что в нашем с ним поединке он признал свое поражение, но все оказалось гораздо трагичнее. Однажды при посещении душевой я уловил в разговоре двух медбратьев знакомую фамилию и, навострив уши, выяснил, что неделю назад Рахмиев совершил самоубийство. Банально вскрыл вены у себя на даче и стал очередной, которой уже по счету жертвой Третьего Кризиса…
В ответ на предложение Ольги я лишь пожимаю плечами: дескать, попробуй, может чего и добьешься. И предупреждаю, что не стоит ожидать от Скептика откровений. Этот зануда скорее пошлет тебя куда подальше, чем согласится поддерживать неприятную для него беседу. Я справедливо полагаю, что для Кленовской эта затея – всего лишь забава, не более. Но первый же вопрос, который «фантомка» адресует моему братцу, удивляет не только меня, но и его.
– Скажи, Скептик, каким образом Тихону удается до сих пор сохранять рассудок? – интересуется она, глядя мне в глаза. И, видя, как я непонимающе хлопаю ими, уточняет: – Просто я читала много книг про людей с раздвоением личности, и в них эти личности живут в извечном непримиримом конфликте. Ну, знаешь, борьба противоположностей, вечное стремление к доминированию одного «я» над другим и все такое. Отсюда непреходящий внутренний дискомфорт, прогрессирующий психоз, необъяснимые поступки, непонимание окружающих и, как следствие, – диагноз «шизофрения». А в наши смутные времена – еще и неизбежное самоубийство в самом расцвете лет. Об этом столько всего написано, начиная с классиков вроде Стивенсона и Кинга и заканчивая нашими современниками ван Блюмом и Жуковым-Колорадским!
Братец отвечает не сразу. Ольга говорит на полном серьезе и к тому же не считает меня сумасшедшим, хотя все, о чем я ей только что поведал, указывает на обратное. Да признайся я своей бывшей супруге в чем-либо подобном, она сей же час спровадила бы меня в психушку сама, без чьей-либо помощи.
– М-да, – ворчит Скептик, переварив неожиданный вопрос Кленовской. – А я-то думал, она захочет услышать мой отзыв о ее прическе или попросит быстро извлечь квадратный корень из десятизначного числа… Определенно, брат, олимпийская медалистка нравится мне куда больше, чем та взбалмошная дизайнерша, на которой тебя угораздило когда-то жениться. Что ж, давай уважим твою новую пассию, если она и впрямь удивлена, почему встреченные ею господа Джекил и Хайд ведут себя отнюдь не так, как пишут о них классики и современники…
– …Упомянутые тобой писатели – люди, безусловно, авторитетные. Вот только придуманные ими герои – почему-то сплошь слабаки и неврастеники, – берусь я озвучивать ответ Скептика после того, как он выговорился. При этом мне даже не приходится смягчать его речь, поскольку на сей раз он предпочел обойтись без своих обычных колкостей и сарказма. – Согласен, исследовать душевные метания столь высокочувствительных личностей для настоящего писателя намного интереснее, чем наш с Тихоном случай. Но неизменная популярность подобного литературного сюжета в итоге и породила стереотип о том, что раздвоение личности есть исключительно трагедия, а не благо. Само собой, мы рассматриваем сейчас подлинное раздвоение, а не мнимое, которое, в отличие от нашего, является обыкновенным нервным расстройством и успешно лечится. Позволь со всей ответственностью заявить, что все упомянутые тобой, Ольга, литераторы описывали лишь негативный, болезненный вариант обсуждаемого нами вопроса, формируя таким образом в отношении него у читателя предвзятое мнение.
– Но как бы то ни было, подобные конфликты все-таки имеют место, верно? – подчеркивает Кленовская.
– К сожалению, да, – подтверждает Скептик. – Но проблема эта носит сугубо частный характер, как, например, внутрисемейные скандалы с рукоприкладством. Пускай они происходят повсеместно, но никто же не воспринимает семейную жизнь в виде каждодневного мордобоя лишь потому, что в некоторых семьях он превратился в норму? Однако вот ведь напасть: стоит очередному бумагомарателю просклонять тему раздвоения личности, так это снова преподносится как ужасная череда страданий с неизбежным трагическим финалом! Ну и где тут здравый смысл?
– Не знаю, – мотает головой Ольга. – И где же?
– Да прямо на поверхности! – Я служу в этом разговоре не только толмачом, но еще и фильтром, проходя через который слова братца теряют львиную долю присущей им эмоциональности. Впрочем, их смысл я передаю верно, и потому Скептик на меня не обижается. – Скажи на милость, зачем мне, иждивенцу, третировать хозяина этого тела, доводя его до сумасшествия и самоубийства? А ведь, согласно твоим ван блюмам и жуковым-колорадским, подобные мне эфемерные личности изо дня в день только этим и занимаются. С какой такой стати, позвольте спросить, нас принято априори относить к злым духам? Я что, враг самому себе, дабы пилить сук, на котором сижу? Не проще ли нам жить со своими хозяевами в гармонии и по мере сил помогать им преодолевать жизненные трудности?
– Возможно, причина в том, что вы, иждивенцы, не способны адекватно воспринимать реальность, – предполагает «фантомка». – Отсюда и возникают перегибы, о которых затем пишутся психологические драмы и триллеры.
– Ха! Да кто бы говорил! – бурно реагирует на это заявление Скептик. Я предпочитаю не озвучивать этот его пренебрежительный возглас и сразу перехожу непосредственно к ответу: – Трудно представить более адекватный и ясный разум на этой планете, чем мой. Я не чувствую боли, а значит, никакой внешний раздражитель не способен помутить мне рассудок, пусть даже Тихона начнут поджаривать на медленном огне или разрывать на кусочки. Я не нуждаюсь в отдыхе, поскольку он – это дань, которую брат обязан платить своему постоянно устающему телу. Я всегда бодрствую и могу сутки напролет предаваться размышлениям, даже когда наш мозг спит или находится под воздействием алкоголя. Конечно, мой уровень знаний никогда не поднимется выше, чем у Тихона, однако моя память однозначно не такая короткая, как у него, а любая обдумываемая мной задача имеет больше вариантов решения, чем может предложить брат. Сейчас ты скажешь, что мы с ним – скорее исключение из общего правила, в то время, как прочие обладатели раздвоенных личностей как раз и есть те самые воспетые мировой литературой неврастеники…
– Ты прямо-таки читаешь мои мысли, – усмехается Кленовская.
– Еще бы! – победоносно усмехается ей в ответ Скептик. – Однако не сомневаюсь, ты тоже можешь явить нам подобное чудо и угадать, чем я тебе возражу.
– Ладно, попробую, – включается в игру Ольга и после короткого раздумья продолжает: – Полагаю, ты скажешь мне, что на моей стороне – всего лишь догадки, а на твоей – элементарная логика. Только ею можно измерить вдоль и поперек психологию такого прагматичного существа, как ты. И если следовать этой логике, то главная цель жизни иждивенца вроде тебя – это достижение как можно более комфортного симбиоза со своим носителем.
– Как видишь, все и впрямь элементарно, – соглашается братец. – Таков заложенный в нас матерью-природой инстинкт самосохранения. Поэтому каким бы глупцом или психически неуравновешенным человеком не был носитель, иждивенец сделает все возможное, чтобы не причинять ему дискомфорта, ни физического, ни душевного. Вплоть до того, что вообще затаится и больше ни разу в жизни не напомнит о своем существовании. Мир – вот основа основ симбиоза в одном теле двух независимых «я», а не война – бессмысленное занятие, с какой стороны ни взглянуть. И то, что за тридцать с лишним лет нашего с Тихоном знакомства он не сошел с ума, целиком и полностью моя заслуга, а не его. Да если бы не мое братское плечо, он списал бы себя в расход еще во Втором Кризисе… Ну и дальше бла-бла-бла в том же духе.
Последние мои слова есть лишь сокращенная интерпретация дальнейшего самовосхваления Скептика, опрометчиво решившего, что я буду озвучивать для Ольги все, что он скажет. Даже пустопорожнюю велеречивую болтовню, до которой братец всегда весьма охоч. Прерванный на полуслове, он принимается возмущаться моим произволом, но я остаюсь глух к его негодованию, пусть оно в чем-то и справедливо.
– Понятно, – говорит Ольга и, прикрыв ладонью рот, зевает. – Могла бы я с тобой еще поспорить, только какой интерес делать это на голодный желудок?.. А ты действительно никогда не спишь, Скептик?
– По крайней мере, он так утверждает, – отвечаю я за братца. – И мне спать не дает, если у него настроение плохое. Как, например, сейчас.
– Значит, извинись перед ним и попроси разбудить нас, как только начнет светать, – наказывает Ольга, поворачиваясь ко мне спиной и устраиваясь поудобнее на жестком татами. – И нечего тревогу из-за каждого шороха поднимать. Тот, кто по наши души явится, подкрадываться не будет. Короче, если ко мне больше нет вопросов, тогда – отбой.
И, подложив руку под голову, практически сразу засыпает. Мне остается лишь подивиться самообладанию «фантомки». Я же ощущаю себя далеко не так уютно, зная, какие твари разгуливают снаружи и насколько непрочны декоративные стены нашего убежища.
– Ну так что, – любопытствует Скептик, – я дождусь от тебя извинений, или чудес не бывает?
– Не бывает! – огрызаюсь я, укладываясь на спину и закрывая глаза. – А сейчас окажи милость, дай вздремнуть. И без тебя голова кругом идет, а завтра то ли еще будет…
– «Завтра»!.. – передразнивает меня братец и сокрушенно добавляет: – А ты оптимист, как я погляжу, раз делаешь такие долгосрочные прогнозы. Что ж, отрадно это слышать. В конце концов, должен ведь хотя бы один из нас быть уверен в будущем?..
