Вальдес ожидал увидеть все, что угодно, но только не это. Он заранее представлял себе пышное великолепие бесконечных залов огромного дворца, золотые вазы, колонны, отделанные полудрагоценным камнем, ажурную лепнину и роспись потолков, старинную мебель с инкрустацией… Здесь не было ничего подобного. Здесь не было вообще ничего.

То место, куда он попал, больше напоминало келью нищего монаха. Или, точнее, монахини, потому что обитателем ее была старушка. Невероятно старая женщина с остатками редких седых волос на розовом черепе, с лицом, сморщившимся как печеное яблоко, забытое на пару дней в печке. Она сидела в деревянном кресле, вцепившись пальцами в подлокотники, руки ее тряслись. Она всматривалась в Вальдеса, пытаясь рассмотреть его при тусклом свете трех свечей, вставленных в альбигойский канделябр. Она была почти слепа.

– Человек… – произнесла она. – Человек из Среднего Мира. Ты все-таки пришел сюда.

Голос ее был на удивление силен, пожалуй, даже властен. Вальдес поклонился и приложил руку к сердцу.

– Приветствую вас, Госпожа Дум, – сказал он. – Меня зовут Вальдес. Прошу прощения, если я доставил неприятности кому-то из ваших подопечных. В этом не было злого умысла с моей стороны. Я – человек справедливый и даже добрый. Единственное, что заставило меня совершить некоторое принуждение – это желание добраться до вас и поговорить с вами.

– Я знала, что когда-нибудь это случится, – женщина удрученно качнула головой. – Что люди из большого мира найдут дорогу в мой маленький уютный мирок.

– Вы знаете что-то о моем мире?

– Да. Когда-то я сама жила в этом мире. В большом мире. Но я сбежала оттуда.

– Почему?

– Чтобы выжить. Меня должны были казнить. Тогда меня звали Клементина Шварценберг. Мне было тридцать лет. Я была еще красива тогда. Очень красива…

Госпожа поправила волосы жестом, который говорил о том, что некогда эти волосы были густыми и длинными.

– За что же должны были казнить красивую женщину Клементину? – спросил Вальдес. – Какое преступление вы совершили?

– Меня приговорили к сожжению как колдунью.

– Так вы – колдунья?

– Ложь, грязная ложь… – пробормотала Госпожа. – Я не совершала преступлений ни перед Богом, ни перед людьми. Но в те времена и не нужно было совершать преступлений, чтоб быть обвиненным и сожженным на костре. Достаточно было чьего-то ложного навета, чтобы попасть в руки жестокой инквизиции. И обратного пути не было. Костер или пожизненное заключение на хлебе и воде. В последнем случае человек выживал в каменном мешке не больше нескольких лет…

– Вы так уверены в лживости инквизиции? – спросил Вальдес, едва сдерживаясь. Руки его чесались залепить пощечину старой карге. Не любил он, когда ругали самое святое для него – инквизицию. – Но ведь вы смогли магическим образом исчезнуть из нашего мира и остаться живой. Стало быть, вы в полной мере владели колдовскими секретами, познание которых невозможно без помощи дьявола и слуг его?

– Ты говоришь как невежда. – Клементина Шварценберг неприязненно передернула плечами. – Я не была колдуньей. Я не летала на метле на шабаш, не мазалась волшебной мазью, сваренной из жира убитого младенца, не целовала Сатану, обернувшегося в образ козла, под хвост… Да и не верю я, что другие обвиненные и казненные занимались тем же. Тысячи людей оболгали себя и других, не выдержав пыток инквизиции. Их вынуждали назвать имена людей, виденных ими на шабаше, и для более выбивания признаний применяли многократные пытки. Неудивительно, что пытаемые называли подряд все имена, что приходили им в голову. Инквизиция собирала свою жатву…

– Как же вы смогли попасть в Кларвельт, если не были колдуньей? – настойчиво повторил свой вопрос Вальдес.

– Я сама создала Кларвельт, – произнесла Госпожа. – Этот мир – творение моего ума. И творение магии, конечно. Я – не колдунья. Я – магичка.

– А что, это не одно и то же?

– Ничего общего. Колдунья – это неграмотная, грубая женщина, полная глупейших предрассудков, верящая в то, что призыванием дьявола и демонов может причинить зло другим людям и обеспечить свое возвышение над ними. Магия же – это древнее искусство, доступное только людям просвещенным, добродетельным, трудолюбивым и настойчивым в своих занятиях древними науками. Людям, отмеченным печатью Бога! Только Создатель может дать человеку великое знание, могущественную силу и право на то, чтобы сотворить собственный мир… – Магичка подняла руку, провела пальцами по одежде Вальдеса. – Как странно ты выглядишь, человек… Кто ты такой? Каков род твоих занятий?

– Я – инквизитор, – сказал Вальдес.

– Да… Я уже знаю об этом… Ты говорил об этом моим людям. Я знала, что так случится. Что инквизиция найдет меня и здесь. Нет спасения от скверны ни в одном из миров…

– Госпожа, нет во мне скверны, – произнес Вальдес теплым, добродетельным голосом. – В большом мире все изменилось. Инквизиция больше не выносит несправедливых приговоров. Инквизиция уже не наказывает невиновных. Наоборот – нет теперь в мире людей более добрых, честных и терпимых, чем инквизиторы. Мы вернулись к заповедям христовым…

Вальдес врал вдохновенно. Его час пришел. Эта древняя старушенция ничего не знала о том, что действительно происходило сейчас в его мире. О том, что инквизиция давно прекратила свое существование, что проповеди играют на электрогитарах, а прихожане общаются со священнослужителями через компьютерную сеть. Не об этом же ей говорить, на самом деле?

Вальдесу повезло, что он попал в Светлый Мир. Для полного счастья необходимо было только переделать кое-что в этом мире – привести его в соответствие с идеалами Вальдеса. И, кажется, это было не так уж и трудно, учитывая дряхлое состояние Госпожи этого мира.

– Из какого века ты пришел? – спросила Госпожа.

– Из двадцатого. В моем мире – тысяча девятьсот девяносто пятый год от Рождества Христова.

– О Боже! – Госпожа закрыла лицо рукой. – Я давно уже потеряла счет векам. Двадцатый век! Это значит… Значит, существование Кларвельта насчитывает уже четыре тысячи девяносто лет… Боже мой, как я стара…

Время в Светлом Мире текло в десять раз быстрее. С тех пор как Госпожа Дум исчезла из нашего мира и создала свой собственный вельт, по земному времени прошло всего лишь четыреста девять лет. Впрочем, не такой уж и маленький срок жизни – даже для такой выдающейся магички, каковой была Клементина Шварценберг.

Я хочу рассказать вам кое-что об этой женщине. Это интересно, поверьте мне. Передо мной лежат ксерокопии нескольких старинных документов. Мы с Ваном отыскали их в музейных архивах Германии. Конечно, я не буду приводить вам все дословно. Достаточно и нескольких фактов.

В 1586 году в Рейнских провинциях Германии запоздало лето, и холода продержались до июня. По мнению местной инквизиции, это могло быть только делом колдовства. Действия католической власти не заставили себя ждать – трирский епископ сжег сто восемнадцать женщин и двух мужчин, у которых жестокими пытками исторгли признание, что это продолжение зимы было делом их колдовских заклинаний. Епископ имел право действовать быстро, так как осужденные, явившись на место казни, заявили, что если бы в их распоряжении было еще хоть три дня, то они вызвали бы такой страшный холод, что погибла бы всякая растительность и были бы уничтожены все поля и виноградники.

Я не сомневаюсь, что эти люди были невиновны. Их просто принесли в жертву уродливому и слепому человеческому фанатизму. Тому, что через несколько веков будет названо "эпидемией колдовства". Разносчиками этой эпидемии были отнюдь не обвиняемые в колдовстве – как правило, простые и неграмотные крестьяне. Заразу разносили и тщательно культивировали священники всех рангов и разновидностей. Протестанты и католики соперничали в смертоносной ярости. Казалось, что сумасшествие охватило весь христианский мир. Обвиненных в колдовстве сжигали уже не поодиночке или парами, но десятками и сотнями. Женевский епископ сжег за три месяца пятьсот колдуний; епископ Бамберга – шестьсот; епископ Вюрцбурга – девятьсот. Колдунам, не задумываясь, приписывали всякое необычное явление природы.

Итак, в Трире было предано огню сто восемнадцать женщин. Но на самом деле сожгли живыми только сто семнадцать. Одна из женщин сумела непостижимым образом исчезнуть из тюрьмы за день до казни. И сожжено было, как полагалось в таких случаях, только ее изображение.

Эту женщину звали Клементина Шварценберг.

Большую часть обвиненных в колдовстве составляли дремучие деревенские старухи – вдовы, отличавшиеся скверным характером. Их соседи не сомневались в том, что любимое их занятие – красть, убивать и поедать невинных детей, а также летать по ночам на отвратительные дьявольские оргии. Молодые женщины, схваченные в тот раз инквизицией, почти все были проститутками. Единственной представительницей благородного рода была Клементина Шварценберг. Пожалуй, из всей группы арестованных она представляла собой наиболее необычную личность.

Клементина отличалась редкой красотой. К тому же, она была дочерью дворянина Готфрида фон Шварценберга. Одной из трех его дочерей. К сожалению, родители Клементины умерли к тому времени и не могли заступиться за нее – возможно, в этом случае судьба ее была бы менее печальна. Клементина вела довольно странный образ жизни. К тридцати годам она так и не вышла замуж, и, похоже, не собиралась этого делать и в дальнейшем, несмотря на многочисленные и выгодные предложения. Девица Шванценберг не посещала балы и праздники, устраиваемые местной знатью. Она тратила деньги, доставшиеся ей по наследству на то, чтобы получить образование – что, собственно говоря, вовсе не приличествовало молодой женщине в то время. Первоначальное ее образование было, как и положено, католическим, но затем Клементина возжелала обладать более широкими знаниями и в возрасте двадцати двух лет покинула родной городок. Большой период ее жизни выпал, таким образом, из поля зрения ее сограждан; можно строить только предположения, где она жила в это время и каким наукам обучалась. По этому поводу существовало множество различных домыслов, в том числе и самых нелепых. Кто-то говорил, что она училась в Кельне, кто-то – что в Париже. Некоторые утверждали, что Клементина провела много лет у сарацинов, у коих она и познала секреты их могущественного, но богопротивного волшебства. Самые же оголтелые клеветники, к каковым, в частности, принадлежал герцог Людвиг фон Витцлебен, заявляли о том, что в действительности Клементина все эти годы обитала в большой еврейской общине Кракова, общаясь с нечестивыми жидами и осваивая оккультные приемы дьявольского учения – Каббалы. Необходимо сказать о том, что малейшее обвинение в занятиях магией в те суровые времена могло привести на эшафот любого – даже человека знатного и богатого. Поэтому Клементина сильно рисковала, вернувшись в 1586 году в свой родовой особняк. Денежные вопросы имения требовали ее присутствия, предупреждениями же о небезопасности, высказанными ей некоторыми из ее близких, она пренебрегла. И напрасно. Как я уже говорил, в рейнской местности случилась холодная весна, и очередная партия несчастных была схвачена инквизицией для священного жертвоприношения. В их число по ложному доносу попала и Клементина.

К сожалению, своей малообщительной манерой поведения, "излишней" образованностью и явным высокомерием девица Клементина настроила враждебно по отношению к себе всех без исключения местных дворян. Никто не пожелал заступиться за нее. Напротив, в кругах знати не без злорадства обсуждалось то, что выскочка из рода фон Шварценбергов, как и следовало ожидать, оказалась злонамеренной колдуньей, людоедкой, потаскухой и отравительницей. Участь ее была предрешена.

Она и не сопротивлялась своей участи. Она избежала пыток тем, что немедленно созналась во всем, в чем обвинили ее искушенные в допросах инквизиторы. Передо мной лежит чудом сохранившаяся копия протокола допроса. Вот в чем признала себя виновной Клементина: она убивала и поедала детей, а если новорожденный был еще не крещен, посвящала его Сатане. Кипятя в котле щетину поросенка и кидая через плечо по направлению к востоку голыши, она вызывала грозовые тучи, которые закрыли солнце и привели к небывалому холоду. Она рассыпала по пастбищам порошок, который истреблял стада. Она поражала мужчин бессилием, а женщин – бесплодием. Само собой, она много раз присутствовала на шабашах, где целовала под хвост Сатану, пила кровь и совокуплялась с демонами, принявшими вид мужчин и женщин. И так далее, и тому подобное… Был в этом безумном перечне даже такой странный пункт – она заставляла лошадей закусывать удила.

Как Клементина смогла напридумывать так много про себя? – спросите вы. Я объясню. Она не придумывала ничего. Она просто выслушивала вопрос: "Согласны ли в том, что делали волшебную мазь из перетертых костей повешенных и крови черной жабы?.." И она безропотно отвечала: "Да, согласна".

Потом уже, когда она исчезла из тюрьмы, такая ее покорность в признании ужасных своих преступлений была воспринята как свидетельство того, что она готовила побег, была уверена в нем, и стремилась любою ценой избежать пыток. Но мало кто обращал внимание на странность ее поведения. Аутодафе готовилось в страшной спешке. Епископ подгонял инквизиторов, колдуний допрашивали день и ночь.

Как узница благородного происхождения, Клементина Шварценберг находилась в отдельной камере. Когда стражник принес ей еду и воду в вечер накануне казни, он обнаружил, что камера пуста. Только на полу лежал старинный сарацинский кинжал странной кривой формы. И на стене была надпись. Трудно перевести ее со старого немецкого на современный русский язык. Что-то вроде: "Прощайте, мудаки и засранцы. Мой мир будет лучше". Не слишком-то вежливо попрощалась Клементина с господами инквизиторами. Впрочем, я ее понимаю.

Сие происшествие было воспринято как обычное проявление колдовства. Местный специалист по ведьмовским козням побродил по опустевшей камере, покрутил носом, обнаружил, что воняет мышами, и авторитетно объявил, что мерзкая колдунья, без сомнения, превратилась в мелкое животное и проскользнула незамеченной между ног стражника. Через полчаса в коридоре неподалеку от этой камеры была обнаружена мышь необычной расцветки, задушенная тюремным котом. Оная мышь в срочном порядке была объявлена Клементиной Шварценберг; ее-то трупик и сожгли в костре на следующий день, присовокупив к ней живописный портрет Клементины, позаимствованный из ее особняка. Правосудие, таким образом, свершилось.

Кривой сарацинский кинжал был конфискован вместе с остальным имуществом. Насколько мне удалось узнать, с 1836 по 1932 годы он был экспонатом одного из музеев Лотарингии. Откуда и был украден при ограблении.

Как попал этот кинжал к арабам, которые пытались убить Вальдеса, мне неизвестно. Равно как неизвестно, каким видом магии пользовалась Госпожа Дум при создании Светлого Мира. Возможно, мне удалось бы узнать кое-что, если бы я лично побеседовал с Клементиной Шварценберг. Я думаю, мы нашли бы с ней общий язык. Но я не успел сделать этого.

Я пришел в Кларвельт слишком поздно.

– У тебя в руках мой нож, – произнесла Госпожа Дум. – Дай мне его.

– Пожалуйста. – Вальдес бережно вложил кинжал в пальцы Госпожи. – Что это такое? Почему он перенес меня в другой мир?

– Это артефакт. Магический предмет. Он был изготовлен за много лет до того как я родилась. Сарацины называли его ножом Джаншаха. Я несколько изменила его волшебные свойства и он стал ключом. Ключом в Кларвельт. Единственным ключом.

– Им надо кого-нибудь зарезать? – вежливо полюбопытствовал Вальдес.

– Нет. Достаточно капли крови. К сожалению, я совершила большую оплошность. Я слишком ослабла в тюрьме. И я не смогла удержать нож в руке в тот момент когда переносилась в Светлый Мир. Он остался в камере. Я всегда боялась, что его найдет плохой человек и попадет в мой мир. Теперь все позади. Так или иначе, мой ключ вернулся ко мне. И это означает, что единственный проход в Светлый Мир закрыт. Закрыт навсегда.

– Как навсегда? – опешил Вальдес. – А что, эту штуковину нельзя использовать, чтобы вернуться обратно?

– Нельзя. Он переносит только в одном направлении.

– И я что, не могу уйти из вашего мира, Госпожа?

– Не можешь. – Госпожа Дум улыбнулась, увидев смятение Вальдеса. – Не пугайся так, Вальдес. Светлый Мир понравится тебе. Ты проживешь здесь сотни лет в свое удовольствие. Ты даже не будешь стареть. Конечно, ты не похож на остальных обитателей моего мира – ведь ты настоящий, ты не создан моей фантазией, не слышишь моих приказов и в общем-то, не зависишь от меня. Это мне нужно бояться тебя. Но я не боюсь. Я не знаю, в самом ли деле ты так добр и справедлив, как уверяешь. Я так давно не видела настоящих людей… Я забыла, что они из себя представляют. Но мне хочется верить в то, что ты добр. И я буду верить именно в это.

– Спасибо вам, милостивая госпожа. – Вальдес поклонился. – Я постараюсь оправдать ваше доверие. Скажите, а эти… – он махнул рукой назад. – Ну, обитатели вашего мира, они что, совсем не существуют? Они только как бы снятся вам? А весь настоящий Кларвельт – в действительности только та каморка, в которой мы сейчас находимся?

– Светлый Мир огромен. – Госпожа снова улыбнулась. – Я даже сама не знаю, есть ли у него пределы, поскольку влияние мое ослабевает на его окраинах. И он реален. Совершенно реален. Да, сознание каждого из его обитателей является частичкой моего разума. Да, я могу управлять их поступками. Большую часть своего времени я провожу в дреме и в это время не ощущаю своего тела. Я наблюдаю за своим миром, присматриваю за ним и поддерживаю в нем порядок. Я выращиваю деревья и проливаюсь на землю дождем, качусь с горы камнем и птицей парю в небе, крестьянином сею в поле пшеницу или хорошенькой девушкой влюбляюсь в соседнего паренька. Мне не нужно употреблять пищу, ибо за меня едят тысячи живых существ. Я не болею. Единственное, что мне нужно делать – заботиться о моем мире. Следить за тем, чтобы он существовал в красоте и гармонии. Люди Кларвельта не знают, что такое война, страх и голод. Им неведома ненависть. Ты будешь жить в хорошем мире…

– Извините за грубый вопрос, – сказал Вальдес. – А что будет со Светлым Миром, когда вы… Ну как бы это сказать помягче… В общем, когда вы умрете?

– Если я умру, Светлый Мир свернется.

– Это как – свернется?

– Он перестанет существовать. Он не может существовать без меня.

– И я тоже погибну?

– Ты – нет. Ты просто будешь вытолкнут обратно в большой мир. Только знаешь, Вальдес, все эти разговоры бессмысленны. Не обращай внимания на то, что я выгляжу такой старой. Если хочешь, я могу придать себе внешность тридцатилетней Клементины. Я бессмертна, пока существует Кларвельт. И Кларвельт бессмертен, пока существую я. Это уже не просто магия, Вальдес. Кларвельт – это мир, благословленный Богом. Это сложно устроенный мир, называемый тонким. Воспринимай его как реальность, как бы он не был удивителен. Ибо он реальность и есть.

– Хорошо, Госпожа Дум, – произнес Вальдес. С этими словами он преклонил одно колено и даже прикоснулся губами к сухой морщинистой коже старухи. – Благодарю вас, Госпожа Дум. От всего сердца. Надеюсь, ваши жители больше не будут нападать на меня?

– Нет. Я скажу им, что ты особый человек. К тебе отнесутся с почетом.

– Я могу еще посещать вас? Или Дворец Дум будет также недоступен для меня, как и для прочих?

– Ты можешь войти сюда в любое время и я даже не могу тебе в этом воспрепятствовать, – откровенно призналась Госпожа. – Но лучше не делай этого без моего приглашения, ибо большую часть времени я сплю. Я приглашу тебя, когда это будет возможным. Любопытно будет поговорить с тобой, человек. А сейчас я устала. – Госпожа зевнула, прикрыв рот рукой. – Иди с миром, Вальдес.

Вальдес повернулся, открыл дверь и вышел из Дворца Дум в Кларвельт.