Целую неделю – с того самого часа, когда он вышел из кабинета Симона, – Жан-Ноэль ни днем ни ночью не знал ни минуты покоя. Его терзала тревога, мысли мешались, как у пьяного, он не мог спать и все время находился в состоянии крайнего умственного и физического напряжения.

Компаньоны прятались от него, сроки платежей по векселям неумолимо приближались, его все сильнее охватывало отчаяние, и нередко на рассвете, когда нервы окончательно сдавали, а голова разламывалась от боли, он ловил себя на мысли: «Ну что ж, ничего не поделаешь, сяду в тюрьму, по крайней мере, все будет кончено, я обрету относительный покой». Потом он начинал думать о самоубийстве, которое могло принести еще более полный, абсолютный покой. В эти минуты Жан-Ноэль все чаще думал об отце, ему начинало казаться, что над ним тяготеет роковая наследственность.

А немного погодя у него вдруг рождалась призрачная надежда, и он чувствовал новый прилив энергии; едва дождавшись часа открытия конторы и учреждений, он пускался в дорогу. Он самым подробным образом ознакомился со счетными книгами своего акционерного общества и прочел груду бумаг, стараясь полностью уяснить положение, в котором очутился. Тем временем эскадроны французской кавалерии продолжали дефилировать перед кинокамерами на отрогах Атласских гор, и Жан-Ноэль получал телеграммы, извещавшие о том, что все идет хорошо, но требовавшие присылки денег.

Он по-прежнему жил в отеле «Георг V», так как ему нечем было заплатить по счету.

Жан-Ноэль решил посоветоваться с адвокатами; один порекомендовал ему столковаться с компаньонами, другой – начать процесс, который он несомненно выиграет… года через два или три. Ему удалось добиться смехотворно коротких отсрочек у кредиторов.

Сабийон-Вернуа и прочие компаньоны Жан-Ноэля поняли, что дело может обернуться плохо и для них. Но так как они не могли обратить банкротство акционерного общества себе на пользу, то предложили такой план действий, при котором единственной жертвой должен был стать Жан-Ноэль.

Было решено, что акционерное общество, созданное для производства фильма «Рыцарь Сахары», станет филиалом акционерного общества Сабийона-Вернуа – с тем же председателем правления, с той же конторой и с тем же банком. С помощью соглашений, помеченных задним числом, удалось замаскировать сомнительные операции с государственной субсидией, и таким образом получилось, что она якобы использована по назначению. Жан-Ноэлю предстояло выйти из акционерной компании и лишиться при этом всех вложенных в нее средств и своей доли прибыли, ему пришлось отказаться от всех прав на фильм и тем самым от всех возможных доходов.

– Вы очень плохо вели дела, – счел нужным добавить Сабийон-Вернуа в промежутке между двумя уколами морфия. – Так что это все, что мы можем для вас сделать, господин Шудлер.

Оставался еще нерешенным вопрос о выданных Жан-Ноэлем без покрытия чеках на сумму триста тысяч франков. Сабийон и другие компаньоны даже слышать о них не хотели.

– Но раз я отказываюсь от внесенных мною средств… – попробовал было настаивать Жан-Ноэль.

– Это совсем другой вопрос, давайте к нему не возвращаться. Иначе мы аннулируем достигнутое соглашение…

И Жан-Ноэль снова почувствовал, что идет ко дну.

Он попросил у своей тетки Изабеллы Меньере пятьдесят тысяч франков; она пришла в ужас, пообещала, потом спохватилась, заявила, что у нее нет таких денег, и в конце концов дала ему двадцать тысяч…

– …Для этого мне придется заложить драгоценности твоей бабушки. Вот к чему ты меня вынуждаешь, мой милый.

Он отправился к своему родственнику герцогу де Валлеруа; юноша не открывал всей правды, но тот сразу догадался, в чем дело. Прочитав бедняге нотацию, он закончил ее такими словами:

– Я подумаю над тем, как тебе помочь. Позвони мне завтра.

А на следующий день Жан-Ноэлю ответили, что герцог уехал на две недели в Лотарингию.

Жан-Ноэль отправился к издателю своего деда, чтобы получить накопившуюся за полтора года сумму от переизданий книг Жана де Ла Моннери. Ему выплатили полторы тысячи франков.

Пришлось продать золотой портсигар, подаренный Пимроузом, а также несколько безделушек, имевших хоть какую-то ценность.

Вырученные деньги позволили юноше уплатить по счету в отеле, и тогда он появился у Мари-Анж.

Взглянув на исхудавшего, измученного, как загнанное животное, Жан-Ноэля, сестра испугалась.

– Незачем говорить Симону, что я снова живу у тебя, – сказал он. – Незачем говорить об этом кому бы то ни было. Если мне позвонят по телефону, отвечай, что меня у тебя нет, что мы с тобой давно не виделись и моего адреса ты не знаешь.

– Симон сказал мне, что у тебя какие-то неприятности с фильмом и что ты очень дурно вел себя с ним, – проговорила Мари-Анж. – Ничего объяснять он больше не захотел. Я тебе несколько раз звонила. Мне неизменно отвечали, что ты вышел.

– У меня были веские основания не подходить к телефону… Мари-Анж, много ли у тебя денег в банке?

– Осталось не больше сорока тысяч франков, – ответила она.

Жан-Ноэль подробно рассказал сестре о своих злоключениях.

– Нечего сказать, в хорошем я оказалась положении! – вырвалось у Мари-Анж.

Жан-Ноэль еще никогда не видел свою сестру такой озабоченной и мрачной, он никогда не слыхал, чтобы она говорила таким сухим и резким тоном. Он впервые видел ее до такой степени поглощенной мыслями о себе. «Наверное, Симон настроил ее против меня», – решил он.

– Мари-Анж, мне нужны эти сорок тысяч франков.

– Но если я отдам их тебе, – сказала она, – у меня ничего не останется. Понимаешь, ничего, ни единого су…

– Не можешь же ты, однако, допустить, чтобы твоего брата посадили в тюрьму. А эти деньги помогут мне выиграть время…

– …Я окажусь в полной зависимости от Симона.

– В конце концов, не беда, если он даже некоторое время будет заботиться о тебе, – начал Жан-Ноэль. – Кроме того, ты ведь можешь возвратиться в салон Марселя Жермена… О, только на несколько месяцев, до тех пор, пока мои дела не поправятся…

– Ты полагаешь, что я могу работать манекенщицей с таким вот животом! – воскликнула Мари-Анж, сделав выразительный жест. – Да-да. Если тебе угодно знать, я беременна.

И, упав в кресло, она разразилась рыданиями.

– Но как? Как это случилось? – пробормотал Жан-Ноэль.

– О, так же, как это случается всегда, – ответила она, вытерев слезы и пожимая плечами.

– А почему ты мне раньше ничего не говорила?

– Для этого я должна была видеть тебя.

– Если б я знал… Если б я только знал! – произнес Жан-Ноэль.

И принялся шагать из угла в угол. Если б он знал, он бы по-другому разговаривал с Симоном: не стал бы прибегать к нелепой попытке шантажа, а ловко сыграл бы на чувствах этого человека и добился своего. Уж он сумел бы использовать положение сестры и припер бы Лашома к стене! Жан-Ноэль уже несколько недель не показывался на глаза Мари-Анж, боясь признаться, что по его вине все их скромное состояние пошло прахом. Да, все сложилось как нельзя хуже…

– Ничего не скажешь, в хорошеньком положении мы очутились… – пробормотал он. – А что Симон? Женится он на тебе?

– Откуда мне знать? Хочет ли он этого? Удастся ли ему развестись? Его жены сейчас нет в Париже. Она приедет только через несколько дней… Да я и сама не знаю, хочу ли стать его женой!

В конце концов она сжалилась над братом и отдала ему тридцать тысяч франков из оставшихся у нее сорока тысяч.

«Быть может, из-за несчастья, обрушившегося на Жан-Ноэля, у меня произойдет выкидыш, – с надеждой подумала она. – Говорят, если у женщины бывают большие неприятности… А потом, раз уж я осталась без денег, а с замужеством ничего не получится, мне легче будет со всем этим покончить».

И Мари-Анж отправилась на кухню, чтобы съесть эклер с шоколадом: с того самого дня, когда она почувствовала себя беременной, ею владело неодолимое желание лакомиться эклером в шоколаде, она поглощала эти пирожные в любое время дня.

При помощи тридцати тысяч франков Мари-Анж и двадцати тысяч тетушки Изабеллы Жан-Ноэль уплатил долг, больше всего тревоживший его; нащупывая в кармане погашенный вексель, он возвращался домой, не переставая думать: «Необходимо найти еще двести тысяч франков… Но где, как?» На перекрестке улиц Камбон и Сент-Оноре он внезапно столкнулся с Кристианом Лелюком.

Кристиан ничуть не изменился: все та же длинная темная челка падала ему на лоб, как и раньше, он казался подростком, у него был тот же неискренний взгляд и необыкновенно худые гибкие руки. Его цыплячья шея была повязана легким шарфом.

Увидя его, Жан-Ноэль тотчас же подумал о принце Гальбани и Максиме де Байос. Если они в Париже, еще не все потеряно…

– Да ведь Бен умер. Как, ты этого не знал? – удивился Кристиан. – Уже два месяца тому назад. Нелепая смерть… Он искал какую-то книгу в библиотеке своего дворца, в это время полка, на которой стоял бронзовый бюст уж не помню какого римского императора – Тиберия или Коммода, – подломилась, и бюст свалился прямо на голову Бена. Осталось неясно, был он убит на месте или умер от того, что, падая с лестницы, сломал себе позвоночник… Надо сказать, – прибавил Лелюк, – что в последнее время он не очень-то хорошо со мной обходился. И это не принесло ему счастья.

Странный юноша злорадно усмехнулся, обнажив свои острые зубы; и эта усмешка произвела на Жан-Ноэля тягостное впечатление.

– Ну а Баба?

– Баба уехал в Венгрию, чтобы немного развеять горе. «Аббатство» назначено к продаже. Он заявил, что больше не ступит туда ногой.

Все надежды Жан-Ноэля улетучились так же быстро, как и возникли.

– Кто же унаследовал состояние Бена? – внезапно спросил он.

«А что, если все это богатство досталось Кристиану? С ним, пожалуй, можно будет договориться…» – подумал Жан-Ноэль.

Кристиан мрачно взглянул на него.

– Все досталось его двоюродной сестре Сальвимонте, этой старой ящерице, – проговорил Лелюк. – С ума сойти! Стоимость земель, замков, дворцов, картин и статуй достигает не меньше двадцати, а то и двадцати двух миллионов. Скажи на милость, зачем все это старой потаскухе? У нее и так денег прорва!.. Бен клялся, что он завещал треть своего состояния мне, треть – Максиму и треть – своей кузине. Но так и не удалось разыскать это пресловутое завещание. Так что я ничего не получил, кроме нескольких золотых портсигаров и драгоценных камней, которые я успел припрятать, когда бюст свалился на голову Бена. А Баба еще требовал, чтобы я их вернул!..

– А где она сейчас? – спросил Жан-Ноэль.

– Кто?

– Герцогиня де Сальвимонте.

– Кажется, в Париже. Кто-то говорил мне, что видел ее на днях. Чтоб она сдохла!

Они проходили мимо магазина перчаток, и Жан-Ноэль поспешил проститься с Кристианом, на губах которого появилась присущая ему странная улыбка.

– Через две недели мой концерт, первый сольный концерт в столице, – сказал Кристиан, удерживая Жан-Ноэля за руку. – Завтра должны появиться афиши. Придешь?

– Непременно, – ответил Жан-Ноэль.