4. Жизнь Аттилы после смерти

Когда Аттила умер, ритор и восточно-римский дипломат Приск Панийский пребывал в Египте. Там восточно-римские войска в очередной раз подавляли вспыхнувшее на юге житницы Второго Рима восстание влеммиев (блеммиев) и нувадов (нубийцев) – местных племен, замордованных «ромейскими» сборщиками податей до утраты инстинкта самосохранения. Следовательно, этот виртуоз пера, так убедительно изобразивший нам картину жизни в ставке гуннского царя и самого его как человека, не был очевидцем свадьбы, смерти и торжественного погребения Аттилы. Однако, посланцы Восточного Рима, несомненно, присутствовали в стане его грозного врага. Так что у Приска, после возвращения в Новый Рим на Босфоре, было кого расспросить о событиях в ночь таинственной смерти Аттилы. Как и о том, что произошло после кончины «Бича Божьего». Почерпнутые им у очевидцев сведения вошли в его восьмитомную «Готскую («Византийскую») историю», посвященную взаимоотношениям Второго Рима с гуннами. Отрывки из нее дошли до нас в виде копий, сделанных для коллекции древних текстов восточно-римского императора Константина VII Порфирогенита (Багрянородного) из Македонской династии (905–959). Поскольку другие авторы, например, Иордан или Кассиодор, пользовались его текстами, следует в очередной раз снять шляпу перед Приском. Не имей этот «ромейский» дипломат склонности к изучению истории и писательству, мы бы сегодня знали об Аттиле, может быть, не больше, чем об Ардарихе или о Валамире…

Но Приск, хотя и был ритором (мастером устной речи), умел не только говорить, но и писать, сохраняя для истории и то, что ему рассказывали устно, и то, что он читал в посольских отчетах. Т.е. донесенное до нас Иорданом описание торжественного погребения Аттилы, автор «Гетики» получил, так сказать, из третьих рук (при этом, вероятно, кое-что изрядно сократив):

«Среди степей в шелковом шатре поместили труп его (Аттилы – В.А.), и это представляло поразительное и торжественное зрелище. Отборнейшие всадники всего гуннского племени объезжали кругом, наподобие цирковых ристаний, то место, где был он положен; при этом они в погребальных песнопениях так поминали его подвиги:

«Великий король (царь – В.А.) гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира и, – дабы не было отдано и остальное на разграбление, – умилостивленный молениями принял ежегодную дань. И со счастливым исходом совершив все это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает ее подлежащей отмщению?»» (Приск).

Поскольку Приск, служивший в восточной части Римской империи, именовавшейся на греческом языке, все более вытеснявшем в ней латынь, язык «природных римлян», «Ромейской василией» («Римским царством»), писал свою «Историю» по-гречески, текст погребальной песни был переведен на латынь, вероятно, самим Иорданом и потому, возможно, не может считаться идентичным. Некоторые авторы (преимущественно немецкие – например, Клюге, но и британские – например, Томпсон), почему-то сомневались в наличии у гуннов собственной поэзии и песенного творчества. И потому утверждали, что данная погребальная песнь (как и песни, исполнявшиеся на пирах у Аттилы) были, якобы, не гуннскими, а готскими. Однако вряд ли следует так низко ставить гуннов, чтобы предполагать, что на своих пирах и на похоронах своего величайшего властителя они слушали песни в исполнении чужого, фактически, покоренного ими германского народа, принуждаемого гуннами к уплате дани и военной службе.

Смерть Аттилы, опьяненного любовью и вином, в брачную ночь, представлялась Иордану «постыдной». Приск, вероятно, был нейтральнее в своей оценке обстоятельств смерти «Бича Божьего». С гуннской же точки зрения, судя по приведенному выше погребальному песнопению, он был «счастливцем», умершим не от раны, а в радости и веселии, смертью истинного гунна, подлинно царской смертью. Ибо, хотя гунны были неустрашимыми воителями, у них хватало жизненной мудрости и умения жить, чтобы счесть счастливцем того, кого боги призвали к себе в миг величайшего блаженства. Эта жизненная позиция, отраженная уже Приском в его посольских записках, полностью противоречит тому, чего ожидали от своих царей-воинов в их смертный час германцы. Буквально одержимые идеей желательности героической смерти в бою, или, по крайней мере, с мечом в руке и с именем Вотана-Одина на устах, открывающей истинному мужу путь в Валгаллу-Вальяскальв. В отличие от «позорной», «соломенной», «коровьей» смерти в мирной обстановке, недостойной не только царя, но и всякого свободного воина. Если бы сохраненная автором «Гетики» погребальная песнь была действительно готской, а не гуннской, Аттила предстал бы в ней павшим с оружием в руках в геройской схватке. И проведшим ночь любви не в земном мире – Мидгарде -, в объятиях смертной Ильдико, а в небесном мире – Ас-гарде, с одной из вечно девственных воительниц-валькирий бога мертвых и шаманов Вотана.

Кстати, гуннский народ уже не впервые был свидетелем подобной смерти своего царя. Октар, брат отца Аттилы, правивший гуннами вместе с Ругилой, тоже, как мы помним, умер от опьянения и объядения в разгар веселого пиршества после победы гуннов над бургундами.

 

«Все, что я выпил и съел на пирах, чем уважил я похоть,

Стало моим, а иное богатство осталося втуне»,

 

как говорится в эпитафии царя Ассирии Сарданапала (если верить «Походу Александра» греко-римского историка Флавия Арриана).

Заключительные слова песни («не от вражеской раны, не от коварства своих») говорит о том, что гунны не винили красавицу Ильдико в смерти своего царя. Вряд ли можно представить себе иное общество, кроме гуннского, в котором самое простое объяснение смерти властителя восприняли бы как самое естественное. Причем признав его таковым безо всяких дискуссий. Случись подобный казус лет, скажем, через 1000, Ильдико пытали б до тех пор, пока бы она не признала себя злой колдуньей, альруной или галиурунной (выражаясь языком автора «Гетики»). Чародейкой, наведшей на Аттилу порчу. Подмешавшей ему яд в приворотное зелье, которым присушила царя гуннов, чтобы завлечь его в свои сети, и т.д. А что пришлось бы испытать несчастной в наши дни, при современных методах допросов, полиграфов, детекторов лжи, «сыворотки правды» и прочего, страшно себе даже представить.

Правда, юной супруге Аттилы пришлось-таки пережить несколько неприятных часов. Разве приятно ей было сидеть всю свою первую брачную ночь рядом с мертвецом на ложе, залитом его кровью, под которой совсем не видно было маленького пятнышка крови, свидетельства сохранения девушкой невинности до вступления в брак с «Бичом Божьим»?

«После того как был он оплакан такими стенаниями, они справляют на его кургане «страву» (так называют это они сами), сопровождая ее громадным пиршеством. Сочетая противоположные [чувства], выражают они похоронную скорбь, смешанную с ликованием (заметим в скобках, что «стравой» называли погребальный, да и не только погребальный, пир и древние славяне, если верить Нестору-летописцу: впрочем, возможно, «страва» – слово готского происхождения – В.А.).

Ночью, тайно труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба, первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. Следующим рассуждением разъясняли они, почему все это подобает могущественнейшему королю (царю – В.А.): железо – потому что он покорил племена, золото и серебро – потому что он принял орнат (здесь: украшения, убранство – В.А.) обеих империй. Сюда же присоединяют оружие, добытое в битвах с врагами, драгоценные фалеры (декоративные бляхи – В.А.), сияющие многоцветным блеском камней, и всякого рода украшения, каковыми отмечается убранство дворца. Для того же, чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело, отвратительно, таким образом, вознаградив их; мгновенная смерть постигла погребавших так же, как постигла она и погребенного». (Приск).

Вернемся, однако, к юной вдове «Бича Божьего». О ней известно очень мало. Что ее звали Ильдико (Ильдика, Хильдико, Гильдико). Что те, кто удостоился ее лицезреть, считали ее очень красивой. Имя «Ильдико» – явно германское. Однако германские имена были в ходу и у гуннов. В конце концов, гунны десятилетиями соседствовали с германцами. Готские или, скажем, гепидские имена могли нравиться гуннам не меньше собственных. Однако, вероятнее всего, это германское имя носила все-таки германская девушка. Да и красота Ильдико, вероятно, настолько бросалась в глаза придворным Аттилы именно потому, что это была необычная для них, редкая в среде гуннской знати, германская красота. Красивых гуннских девушек и женщин в ставке «Бича Божьего» было, надо полагать, так много, что они всем успели примелькаться. Мужчинам всегда хочется чего-то нового, не так ли? Женщинам, впрочем, вероятно, тоже (просим прощения у наших уважаемых читательниц)…

Поэтому вряд ли стоит верить появившимся вскоре после кончины Аттилы в Константинополе (где же еще!) слухам (а точнее – сплетням, или, говоря «по-новорусски» – «черному пиару»), что царь гуннов был убит какой-то гуннской девкой.

«Марцеллин (Комит – В.А.) передал слух, что «разрушитель Европы» Аттила был заколот во сне неназванной женой» (Википедия).

Вообще-то исторический Аттила менее всего нуждался в гуннской девке (т.е. шлюхе). К тому же, даже допусти он ее в свою опочивальню, после убийства гуннской девкой гуннского царя гуннские телохранители Аттилы гуннскую девку точно бы не пощадили. О взаимной любви между Аттилой и Ильдико наверняка было известно, как минимум, тесному кругу друзей «Бича Божьего», так что ни у кого из них не могло возникнуть подозрения в убийстве Аттилы своей избранницей.

Тем не менее, предание, что Аттила был ею убит (согласно одной версии – задушен длинными косами красавицы), прочно вошло в историческую традицию. Начиная с VI в. оно кочует по страницам монастырских хроник, стихотворных сборников поэтов, толстых томов историков, обретя особенно зловещую, нордически-жестокую форму изощренной и коварной мести в германском героическом эпосе.

«Эта легенда нашла отражение в скандинавском эпосе: в «Старшей Эдде» сестра бургундского короля Гудрун убила своего пьяного мужа, короля гуннов Атли (Аттилу)» (Википедия).

В-общем, если какая-либо брачная ночь вошла в мировую литературу, так это ночь Ильдико с Аттилой.

В эпоху, когда складывался германский героический эпос, писателей, книг и читателей было очень немного. Понятие об авторских правах отсутствовало. В основном дело ограничивалось устным пересказом, выдержками из трудов предшественников и комментариями к ним. «Что старье, то правье». Традиция – все, критика – ничто. Это была эпоха создания саг в ареале германских народов, но и эпоха слияния античных традиций с христианскими. В подобной атмосфере такие события, как смерть величайших монархов, не могли не обрастать вариантами и преувеличениями, как корпус корабля – ракушками и тиной.

Жил-был, например, в середине VI в. в восточно-римской Сирии некто Иоанн по прозвищу Малала (т.е. по-сирийски: «Ритор»), написавший на греческом языке «Хронографию» (всемирную хронику). При ее написании, Малала (Шрайбер почему-то считает его монахом, «которому больше нечем было заняться в своей келье»), вероятно, черпал немало сведений у одного из переписчиков Приска. Приск ведь тоже писал, как мы помним, на греческом (хотя, в отличие от Иоанна Ритора, классическом). Однако в изложении Малалы описанная в посольском отчете Приска продолжительная интрига, связанная с планом покушения «ромеев» на Аттилу, сливается с историей про смерть Аттилы. По его версии, гуннского царя убил его телохранитель, не без участия гуннской девицы. В версии Иоанна различимо зернышко истины. Ведь константинопольский евнух Хрисафий спрашивал гунна Эдекона, всегда ли тот имеет доступ к Аттиле, на что Эдекон ответил, что в определенные дни несет охрану гуннского царя. А Приск – достойный муж и, значит, все, что пишет Приск, не может быть неправдой.

Что написано пером, не вырубишь топором. Написанное раз на пергамене заставляет читателей размышлять. То, что Малала считал подлинным текстом Приска (и что на самом деле было, вероятно, текстом переписчика текста переписчика текста Приска), с добавлением восточно-римских сплетен («заведомо ложных измышлений»), стало обрастать все более скандальными подробностями.

Болгарский царь Симеон повелел переписать для себя «Хронографию» Малалы. Со староболгарского списка на Руси, в свою очередь, было сделано несколько списков на церковнославянском языке. Один из них, датируемый XVI в., хранится в московской Синодальной библиотеке. История жизни и смерти Аттилы изложена в нем, в нашем вольном переложении, следующим образом:

Царь Аттила явился из северных стран с большим войском, взял римские города и осадил Рим. Князь (Рима) имел писаную красавицу-дочь, вставшую на крепостной стене. Ей было 30 лет. Когда царь узнал, что девица «прекрасна лицем», т.е. весьма красива, он сказал: Если вы ее мне не отдадите, я разрушу ваш город Рим. И вот все градские правители с игумнами пришли к девице и стали умолять ее, говоря: Выйди сей же час к царю Аттиле, чтобы он не разрушил наш город Рим и чтобы наш город не погиб. Когда же девица сидела у его ног, у него, лежащего, пошла носом кровь. От этого он умер. Она же взяла его плащ и сообщила горожанам, как умер царь. А его мужи взяли его труп и пронесли его через Италию и Германию и погребли его в венгерской земле.

Из этой легендарной истории можно вычленить несколько исторических фактов:

1. Поход Аттилы в Италию в 452 г. и просьба римского папы пощадить италийский Рим;

2. Царевна Гонория, сестра (а не дочь) римского императора, на которой Аттила желает жениться;

3. Носовое кровотечение у Аттилы в брачную ночь (с присовокуплением ветхозаветного мотива Иудифи, отправляющейся к вражескому полководцу Олоферну и спасающей свой осажденный им город, убив врага, очарованного ее прелестями и опьяненного вином).

Т.е. хронист ничего не «выдумывает». Он учитывает даже факт не слишком юного возраста Гонории на момент посылки ею Аттиле обручального кольца и прихода «Бича Божьего» за своей нареченной. Поэтому она, хотя и «прекрасна лицем», но все-таки немного старовата (30 лет для сказочной царевны – возраст, прямо скажем, критический). Поскольку она, как добродетельная христианка, в отличие от кровожадной библейской Иудифи, не убивает Аттилу, то и забирает с собой не его голову, а плащ (надо думать, пропитанный кровью умершего деспота). Так сказать, в знак избавления родного города от смертельной угрозы. Труп Аттилы уносят не в гуннскую, а в венгерскую землю потому, что венгры-угры-мадьяры давно уже заняли место гуннов. Как территориально (поселившись, вместо гуннов, на равнине между Тиссой и Дунаем), так и исторически (вселяя в оседлые народы страх своими грабительскими набегами через много столетий после столь же страшных всем народам гуннов). Так произошло отождествление венгров с гуннами. В легендах и мифах такое случается.

Но вот в германском героическом эпосе в связи с Аттилой и его кончиной появился немаловажный мотив, не появлявшийся в рассказах античных историков и хронистов (за исключением мотива Иудифи). А именно – мотив отмщения, кровавой, кровной мести.

На тризне по Аттиле гунны пели: «Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает ее подлежащей отмщению?». А что, если избранница Аттилы все же совершила над ним месть? В таком случае Ильдико (если она была не просто германкой, но бургундкой) встала бы в один ряд с Иудифью и Шарлоттою Корде!

Это может показаться уважаемым читателям преувеличением, но не существует, пожалуй, ни одного европейского народа, не участвовавшего, так или иначе, в создании образа Аттилы, вошедшего в средневековый героический эпос нашего континента. «В легендарно-историческом плане гуннский царь продолжает жить дальше в связи с Вальтером (Вальтером и Гильдегундой), Дитрихом Бернским и сказаниями о бургундах… С традиционно-исторической точки зрения эти сказания частично выходят далеко за пределы германского мира. Венгерские, старофранцузские, староиспанские, кимрские и иные свидетельства дополняют германские, так что генезис этих сказаний, связанных по своему содержанию с Аттилой, представляет собой чрезвычайно запутанную проблему, занимающую исследователей до сих пор» (Ганс Бек).

Опираясь на эти легенды, можно было бы написать еще одну книгу про гуннов. Книгу, которая, возможно, оказалась бы более интересной, с точки зрения судеб описанных в ней героев. Ибо герои легенд не только сражаются, но еще и любят, защищают свою любовь, свою честь, свой народ, спасаются бегством или возвращаются домой, как Одиссей-Улисс, из дальних странствий. По сравнению с пестрым ковром этих раннесредневековых сказаний, в который вплели свои нити неведомые нам сказители, певцы, поэты разных времен и народов, исторический образ царя гуннов представляется блеклым и монотонным. Возможно, именно разительное противоречие между художественным образом Аттилы и его исторически засвидетельствованной фигурой обепечило Аттиле столь долгую жизнь после смерти. Никто не соглашался признать его гибель смертью от естественных причин. И потому на помощь хронистам пришли сказители.

Во всяком случае, не был забыт мотив Ильдико, проливающей слезы у ложа мертвого Аттилы. Такие образы народная память не забывает. В «Песни о Нибелунгах» Ильдико-Гильда, оплакивающая мертвого Аттилу, превратилась в Кримгильду, оплакивающую убитых им бургундов. Притягательность подлинного места смерти Аттилы на территории Венгрии оказалась сильнее географических соображений. И бургундам, для того, чтобы погибнуть, в «Песни» приходится плыть вниз по Дунаю в самое сердце гуннской земли!

Все эти сюжеты развивались, разумеется, постепенно, образуя сложные переплетения, подобные, порою, лабиринту. Тем более, что иногда поэтам и сказителям на помощь приходили книжники, ученые, читавшие не только Иордана, Приска или там Кассиодора. Этим объясняются исторически правильные имена некоторых легендарных персонажей и многое другое. Так, например, в написанной на латыни монахом Эккехартом поэме о Вальтере (сыне царя аквитанских вестготов), Гильдегунде (дочери царя бургундов) и Гагене (знатном юноше-франке) – «Вальтариус ману фортис» («Вальтари, мощный дланью») – фигурируют юные германские заложники при дворе Аттилы, упоминаются выплата гуннам дани, отдельные германцы, занимающие высокие должности у гуннского царя. Все это – реальные исторические факты. Далее Гаген, затем – Вальтер (в англосаксонском варианте – Вальдере) с полюбившей его Гильдегундой совершают побег из ставки Аттилы. В одном фрагменте англосаксонского варианта сказания на возлюбленных нападают царь бургундов Гунтер (известный нам по «Песни о Нибелунгах») и Гаген (Хаген, превращающийся в «Песни о Нибелунгах» из франка в бургунда), которых Вальтер побеждает. В другом фрагменте утомленный боем Вальтер предлагает Гунтеру покончить дело миром и в обмен на освобождение отдать ему волшебный меч, выкованный кузнецом-колдуном Веландом – прообразом булгаковского Воланда -, служивший в свое время Дитриху и другим героям, но Гунтер не соглашается. В нордической «Саге о Тидреке (Дитрихе, Теодорихе)» Аттила («конунг Атли») женится на девушке по имени Эрка (на средневерхненемецком: Хельха, Хельга или Гельга, в «Эдде» – Геркия). Эрка – та самая гуннская царица Крека, которую мы запомнили, в описании Приска, окруженной прислужницами, занятыми рукоделием. Видать, слава о Креке докатилась до Туле-Исландии!

В германском эпосе воскресли к новой жизни также брат Аттилы Бледа (под именем Бледеля или Бледелина) и два великих варварских царя, правившие после Аттилы – гуннский отпрыск Одоакр (под именем Отахера), сын Эдекона-Эдики, и царь италийских остготов Теодорих Великий (Дитрих Бернский, т.е. Веронский). Фигурируют в сказаниях даже сыновья Аттилы – Эрнак и Эллак (исторические персонажи), наряду с легендарными сыновьями «Бича Божьего» – Эйтиллем, Орте, Ортлибом и Альдрианом.

Но самое удивительное заключается в том, что в этих сказаниях (кроме разве что «Гренландской песни об Атли») Аттила предстает мудрым и милостивым государем, величественным, несказанно могущественным, прямо-таки воплощением земной власти и набором добродетелей, присущих идеальному правителю. Лишь местами он представляется слишком незлобивым и чересчур терпимым (видимо, в силу своего преклонного возраста). В одной из «авентюр» (глав) «Песни о Нибелунгах» Аттила (Этцель) даже посещает богослужение в христианском соборе. Если вспомнить о кровавых сценах, разыгравшихся в присутствии исторического «Бича Божьего» перед римскими христианскими соборами в Диводуре и Дурокарторе, о разрушении храма Святого Евхария в Августе Треверов, нельзя не поразиться прихотливому полету человеческой фантазии…

Сказители неустанно воспевали царский двор Аттилы. Особенно в эпоху миннезингеров, труверов, менестрелей, трубадуров, разъезжавших от замка к замку и зависевших от милости и щедрот того или иного феодала, в поисках истинного покровителя муз, великодушного мецената. Возможно, наиболее образованные из этих певцов-рапсодов даже читали Приска или слышали пересказы его сообщений о певцах, услаждавших на пирах гостей Аттилы и самого могущественного владыку гуннов, видя в них своих далеких предшественников. Как бы то ни было, эпический цикл, связанный с Аттилой, вероятнее всего, сформировался на остготских территориях. Хотя остготы после смерти Аттилы выступили с оружием в руках против сыновей гуннского царя, они сохранили о самом Аттиле, в общем-то, добрую память.

Тем не менее, в германском эпосе Аттила никогда не играл главной роли, и его образ достаточно статичен. А вот в венгерском эпосе он возвысился до уровня народного героя, первого великого государя венгерской истории. Сохранившиеся венгерские традиции, хроники и сказания представляют Аттилу историческим прародителем дома Арпадов – основанной лишь в IX в. национальной мадьярской династии, угаснувшей в лице короля Андраша (Андрея, Эндре) III в 1301 г.

«Аттила в мадьярских легендах предстает Святым, как Давид, мудрым, как Соломон, и великолепным, как Гарун аль-Рашид; сам Иисус Христос, спустившись с неба, ведет с ним переговоры и обещает его потомству корону Венгрии, как выкуп за Рим…» (Цветков).

Сохранившиеся по сей день на территории столицы Венгрии Будапешта руины римского поселения Аквинк(ум)а в ходе целенаправленной, намеренной «хунгаризации» (или, если угодно «мадьяризации») Аттилы превратились в «развалины палат Аттилы», хотя туда судьба Приска Панийского явно не заносила. Неизвестные нам авторы венгерских дегенд об Аттиле и гуннских хроник в период с IX по XIII в. вплели в ткань своего национального эпоса различные исторические факты и мотивы, заимствованные из германских героических сказаний. Что, в общем, создавало весьма противоречивую картину. То у Аттилы и Кримгильды рождается сын, которого воспитывают в христианской вере. То немецкая жена Аттилы (которую зовут порой Кримгильда, а порой – Гизела) совершает невероятные жестокости, приводящие, в конце концов, к форменной войне между венграми и немцами (а не между гуннами и германцами!). К войне, в которой гибнут не только все немцы, но и вообще все христиане, и побеждает древнее язычество.

«В марте 2014 года было сообщено, что при строительстве нового моста через Дунай в Будапеште была найдена могила знатного гунна, возможно Аттилы» (Википедия).

Процесс создания мифа об Аттиле (чьим именем до сих пор нарекают множество венгерских мальчиков) представляется весьма необычным, хотя и не единственным в своем роде. Этот общий эпосу стольких народов миф распространен по всей Европе – от приальпийских областей, Паннонии, Испании, вплоть до Германии, Скандинавии и далекой Исландии. Перейдя, подобно эпическим поэмам Гомера в героическую эпоху Древней Греции, за пределы мира людей, в потусторонний мир богов и духов. Профессор археологии Лотте Хедеагер приводит аргументы в пользу того, что образ Одина в скандинавских сагах, в частности, в «Саге об Инглингах», сложился в результате слияния образов божества древних германцев Вотана-Одина и Аттилы под воздействием гуннской экспансии. Об этом говорят ряд совпадений в мифологической биографии Одина и Аттилы, путь завоеваний возглавляемых Одином асов в эпосе, похожий на перемещения гуннов в IV-VI в.в., значительная роль провидцев и шаманов у гуннов, сходные с функциями, аналогичными действиям бога-шамана Одина, а также эволюция изображений верховного божества на археологических находках того времени. Прозвище Одина – Ал(л) ьфатер, т.е. «Всеотец», Вальфатер – «Отец-Избиратель» (павших героев-эйнгериев для своего «замогильного войска»), Аттила же значит «Отец», «Батюшка». Как бы то ни было, аналогичного по масштабам круга мифов не сложилось вокруг какого-либо иного персонажа европейской истории, кроме Аттилы. Ни вокруг его предшественников вроде Верцингеторикса, Арминия, Мар(о)бода. Ни вокруг живших, правивших и воевавших после него франков Дагоберта, Карла Мартелла и Карла Великого. Короля Артура Пендрагона мы в этот ряд включать не будем, поскольку он как таковой историческим персонажем не был (несмотря на реальное существование Аврелия Амвросия, Урса и Квинта Артория, слившихся со временем в единый образ венценосного хозяина Круглого Стола).

Конечно, скептики могут назвать нам имена десятка азиатских «потрясателей Вселенной», о которых большинство из нас не знает почти ничего. Хотя каждый из них достиг едва ли не большего, чем гунн Аттила (правда, в других областях Евразийского субконтинента). Скептики скажут, что Аттила просто появился в нужное время в нужном месте. Что его правление совпало с зарождением германского героического эпоса – вот его, мол, и воспели. Приди Аттила в мир лет этак через 100, в век составления германских «Правд», возникновения германских государств, он бы не впечатлил эпических поэтов больше, чем, скажем, остготы Тейя и Тотила или франк Хильдерик.

Звучит, вроде бы, убедительно, а только все равно что-то не верится. Черты личности Аттилы, сохраненные историей, представляют гуннского царя скорее в виде гравюры на дереве чем в виде тонкого рисунка пером. Отсутствуют нюансы. Черно-белое изображение (в котором больше черного, чем белого). Полководческое искусство – пожалуй, наиболее зримое качество Аттилы. Одного этого качества, пожалуй, недостаточно для того, чтобы считать человека великой исторической личностью. Но это качество столь часто выступает атрибутом такой личности, что порой забываешь о сказанном выше. Сказанное касается не только Аттилы, но и Александра, Ганнибала, Цезаря, Августа, Константина и многих других. Аттила им, по трезвом рассуждении, ни в чем не уступает. Ему нельзя поставить в вину чего-либо, чего нельзя было бы поставить в вину современникам «Бича Божьего». Римские императоры были гораздо необузданнее. Германские цари Еврих и Гейзерих отличались гораздо большей нетерпимостью, жестоко преследуя иноверцев. Аэций и венценосный неудачный кандидат в цареубийцы Феодосий Младший, стоя у кормила двух Римских империй, проявляли не меньшее коварство и вероломство, чем Аттила.

Жестокость способов ведения войны, угон в рабство населения целых городов и областей и беспощадное ограбление побежденных можно поставить в вину не только Аттиле, но и его предшественникам. Например, Алариху. Не говоря уж о тех, кто убивал, порабощал и грабил после «Бича Божьего». Гейзериху, лангобардам, арабским завоевателям, норманнам, венграм, половцам, сельджукам, крестоносцам, монголам, османам, ландскнехтам… и далее по списку. Верный сын римско-католической церкви Иоганн Церклас граф Тилли, фельдмаршал «апостолического» императора «Священной Римской империи германской нации» Рудольфа II Габсбурга, через 1200 лет после смерти «дикого варвара-язычника» Аттилы разгромил немецкий город Магдебург не менее жестоко, чем «Бич Божий», в свое время – Диводур.

С другой стороны, Аттила, судя по описаниям Приска и Иордана, обладал целым рядом привлекательных черт.

«Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силен здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился» («Гетика»).

Личная скромность гуннского царя, окруженного пышным, богатым двором, становящимся все пышней и богаче от постоянного притока даров и контрибуций, по сравнению с его раззолоченной свитой, была не прсто чертой характера, но свидетельством большого ума. И доказательством того, что этот царь полностью осознавал собственное величие. Чего ради было Аттиле окружать себя в степях Паннонии сарданапаловой роскошью? Он и без того был тем, чем он был – владыкой Европы. Ни золотые кубки, ни парчовые одежды не прибавили бы ему величия. Поэтому в его ставке сохранялось столько черт прежнего кочевого быта гуннов, резко отличавших двор Аттилы от декадентской роскоши Западного и Восточного Рима и знакомых гуннам азиатских деспотий.

«Он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесенное свое могущество (т.е. всемерно демонстрировал свое превосходство – В.А.)» («Гетика»).

Приступы гнева, угрозы, скандалы в присутствии иноземных послов – все это было лишь инсценировкой, рассчитанной на внешний эффект. Вспомним хотя бы Н.С. Хрущёва, стучащего ботинком по трибуне на Генеральной Ассамблее ООН. Или панамского генерала Мануэля Норьегу, рубящего трибуну огромным мачете.

Способность Аттилы годами сохранять нерушимый союз с различными германскими народностями, возглавляемыми весьма разными по характеру вождями, свидетельствует о его железной воле, сильном характере и выдающихся дипломатических способностях. Добиться на десятилетия верности таких людей, как Ардарих и Валамир, нельзя было только силой меча и угрозами. Если Аттилу обманывали (или если он считал себя обманутым), «Бич Божий», как истинный сын своего времени, мог почувствовать себя глубоко оскорбленным и жестоко отомстить. Хотя современный глава государства, возможно, ограничился бы в аналогичной ситуации вымученной улыбочкой – как Барак Обама, которому Рауль Кастро не дал похлопать себя по плечу.

И в этой личной ранимости, в сознании своего достоинства, в чисто гуннском представлении о царской власти, проявлялось «варварство» Аттилы. Ибо в мире представлений столь «цивилизованных» и «просвещенных» римских августов (или же, по-гречески – севастов) Валентиниана III, Феодосия II и даже рыцарственного «последнего римлянина» Аэция политика и сан давно уже не содержали в себе никаких этических моментов, никаких моральных обязательств…

Именно эта варварская наивность и погубила, в конечном итоге, так быстро гуннскую державу. Она имела бы реальный шанс на выживание, если бы Аттила, подобно своему далекому предшественнику Модэ-Маодуню, или иному хуннскому шаньюю перед смертью, своевременно, устроил бы резню среди своих потомков. Поскольку у него, как пишет Иордан, опираясь на Приска, было множество жен, те, за время жизни и правления Аттилы, наверняка успели родить ему множество сыновей. Очень жаль, что мы ничего не знаем о них. Не знаем имен их матерей. Не можем отличить законных отпрысков от незаконных, полу-германцев от на-три-четверти-сарматов и от полу-римлян. Несомненно, среди сыновей гуннского «Бича Божьего» было «всякой твари по паре». Но кем была по крови мать любимого сына Аттилы – Эрнака, якобы обладавшего мягким и приветливым нравом? С дочерью какого народа Аттила породил столь похожих на него суровых воинов Эллака и Денгизиха? И почему Гиесм, сын Аттилы от известной нам сестры царя гепидов Ардариха, оказался на обочине истории? Ведь его дядя Ардарих был как-никак ближайшим конфидентом и советником Аттилы, вернейшим и храбрейшим из его союзников! Почему он не счел своего племянника Гиесма, в чьих жилах гуннская кровь слилась с гепидской, достойным преемником Аттилы на престоле?

Но муза истории Клио часто не в ладах с логикой и причинно-следственными связями. Куда она смотрела в тот момент, когда хмельной завоеватель мира, задыхаясь и хрипя, переселялся в мир иной, лежа рядом со своей последней, роковой любовью? Слепая игра случая, помешавшая красавице-германке, безо всяких церемоний, всунуть пальцы в глотку старому, грозному мужу и удалить кровь, чтоб он не задохнулся, в корне изменила расстановку сил на территории между Данубом-Истром и Босфором.

Решающая битва за наследие Аттилы разыгралась на реке, которую напрасно ищут до сих пор. Что само по себе довольно странно – все-таки, событие мирового значения…

Начнем с краткого сообщения об этой «битве эпигонов» Иордана, нашего главного источника:

«После того как все было закончено, между наследниками Аттилы возгорелся спор за власть, потому что свойственно юношескому духу состязаться за честь властвования, – и пока они, неразумные, все вместе стремились повелевать, все же вместе и утеряли власть. Так часто преизбыток наследников обременяет царство больше, чем их недостаток. Сыновья Аттилы, коих, по распущенности его похоти, [насчитывалось] чуть ли не целые народы, требовали разделения племен жребием поровну, причем надо было бы подвергнуть жеребьевке, подобно челяди, воинственных королей (царей – В.А.) вместе с их племенами» («Гетика»).

Под «воинственными королями (царями)» гот Иордан, наверно, подразумевал не василевса Маркиана (хотя тот был, конечно, храбрым воином, не устрашившимся Аттилы) и уж тем более не Валентиниана III, вошедшего в историю, цепляясь за подол своей регентши-матери, а германских вождей времен «Великого Переселения народов». Много лет они были не столько данниками Аттилы, сколько его верными соратниками и советниками. Теперь, однако, не желали «автоматически» становиться «наследственными» данниками сыновей покойного. Только лишь потому, что были подчинены Аттилой 20 лет тому назад.

Первыми отделились от гуннского племенного союза остготы, прошедшие самую суровую проверку в ходе братоубийственной (для готов) гунно-римской войны 451 г. и понесшие особенно тяжелые потери в Каталаунской битве. Когда же вслед за ними и гепид Ардарих, не сумев найти общего языка с сыновьями Аттилы, перешел из гуннского в германский лагерь, он, силою вещей, сразу стал главой «отступников». И снова, как 80 годами ранее, при Германарихе, гунны сошлись с германцами на поле битвы. Но Ардарих, хотя уже далеко не юноша, был моложе Эрманариха. В отличие от 110-летнего, страдавшего от раны Аирманареикса, Ардарих принял бой – и победил «кентавров».

Иордан оставил нам описание и этой битвы (за которой в Новом Риме, надо думать, наблюдали, как за схваткой на арене цирка, потирая руки):

«И вот» – пишет он в своей поучительной манере – «все вооружаются для взаимной погибели, и сражение происходит в Паннонии, близ реки, название которой – Недао. Туда сошлись разные племена, которые Аттила держал в своем подчинении; отпадают друг от друга королевства с их племенами, единое тело обращается в разрозненные члены; однако они не сострадают страданию целого, но, по отсечении главы, неистовствуют друг против друга. И это сильнейшие племена, которые никогда не могли бы найти себе равных [в бою], если бы не стали поражать себя взаимными ранами и самих же себя раздирать [на части]» («Гетика»).

Иными словами, на этой паннонской речушке повторилась битва на Каталаунских полях. Лучшие воины столетия – гунны и германцы, сошлись в схватке не на жизнь, а на смерть. Римляне (и те, кто именовал себя в описываемый период таковыми) давно уже сошли со сцены:

«Думаю, что там было зрелище, достойное удивления: можно было видеть и гота, сражающегося копьями, и гепида, безумствующего мечом, и руга, переламывающего дротики в его [гепида?] ране (или: руга, обламывающего в своей ране пронзившие его стрелы – В.А.), и свава, отважно действующего дубинкой (или: бьющегося пешим – В.А.), а гунна – стрелой, и алана, строящего ряды с тяжелым, а герула – с легким оружием (или: аланов, строящих в боевой порядок свои тяжеловооруженные массы, и герулов, строящих свою легковооруженную пехоту – В.А.)» («Гетика»).

Поначалу казалось, что боевое искусство гуннских конных лучников, господствовавших на поле боя до начала рукопашной схватки, принесет победу гуннам. Но затем напор гуннов уступил стойкости, сплоченности и высокому боевому духу германцев, дравшихся под началом своих давних вождей. Первыми сумели вклиниться в гуннские ряды свирепые гепиды.

«Итак, после многочисленных и тяжелых схваток, победа неожиданно оказалась благосклонной к гепидам: почти тридцать тысяч как гуннов, так и других племен, которые помогали гуннам, умертвил меч Ардариха вместе со всеми восставшими. В этой битве был убит старший сын Аттилы по имени Эллак (Еллах), которого, как рассказывают, отец настолько любил больше остальных, что предпочитал бы его на престоле всем другим детям своим. Но желанию отца не сочувствовала фортуна» («Гетика»).

Дело было, думается, не в сочувствии известной своей переменчивостью фортуны, а в том, что до воли мертвого Аттилы не было дела никому из его сородичей и соратников. «Живому псу лучше, чем мертвому льву»…

«Перебив множество врагов, [Эллак] погиб, как известно, столь мужественно, что такой славной кончины пожелал бы и отец, будь он жив» – пишет Иордан. Пишет, опять-таки критикуя гедониста Аттилу, умершего на пике плотских наслаждений, а не на поле боя, как приличествовало бы варварскому вождю (с германской точки зрения). Не могла не сказаться в Иордане его готская кровь! «Остальных братьев (сыновей Аттилы – В.А.), когда этот был убит, погнали (на юго-восток – В.А.) вплоть до берега Понтийского моря, где, как мы уже описывали, сидели раньше готы. Так отступили гунны, перед которыми, казалось, отступала вселенная. Настолько губителен раскол, что разделенные низвергаются, тогда как соединенными силами они же наводили ужас» («Гетика»).

Так совершилась месть германцев гуннам за погубленного теми Германариха (конечно, запоздалая, но оттого не менее кровавая)…

Почему-то историки интересовались локализацией этой последней, решающей для судьбы гуннов и Европы, битвы на реке Недао (Недад), меньше, чем локализацией места «битвы народов» на Каталаунских полях. С точки зрения Менхен-Хельфена, необходимо было сначала точно определить, что Иордан понимал под «Паннонией». Потому что о Недао нам известно лишь одно – эта река протекала по Паннонии.

Невозможным оказалось локализовать и город с таким названием (возможно, названный по реке). Город с похожим названием – Нато – находился не в Паннонии, а в Мезии (на территории современной Болгарии). К тому же реки, как и города, нередко меняют названия. По мнению Шрайбера, битва могла произойти на одном из правых притоков протекающего через Паннонию Дануба. Скорее всего – на реке Капош, протекающей через всю территорию между Дравом (современной Дравой) и Данубием-Истром-Дунаем. Эту реку должно было форсировать войско соединенных германских племен, стремившееся ударить гуннам в центр и оттеснить «конных дьяволов» на юго-восток. Капош вполне мог быть «паннонской рекой» Недао. Тем более что частичка «вар» в названии расположенного на реке Капош венгерского города Капошвар, означающая по-венгерски «крепость» – гуннского происхождения. Получается, что город на реке Капош-Недао был некогда гуннской крепостью? Темна вода во облацех…

Согласно одному из древних мадьярских сказаний, включающему в местную легендарную традицию имена исторических персонажей, объединенное войско германцев, выступившее против гуннов, возглавляет известный по многим сагам Дитрих Бернский (Тидрек, преображенный сказителями до неузнаваемости Теодорих Остготский). Скрестивший, однако, мечи не с сыновьями Аттилы, а с самим Аттилой (видно, вставшим ради такого случая из гроба). «Сказка – ложь, да в ней намек»… Кое-какие детали сказания, возможно способны пролить свет на таинственную битву при Недао. По легенде, пока Дитрих Бернский собирает свои войска под стенами Потенцианы, гунны на плотах из надутых бурдюков переправляются через Дунай и молниеносно нападают на арьергард и обоз германцев. Обеспокоенный этим, Дитрих Бернский отходит в район Секешфехервара, но затем под Тарноком дает бой преследующим его гуннам. Германцы побеждают, перебив 125 000 отборных гуннских воинов, но и сами понеся тяжелые потери. Любопытная деталь: в битве гибнет гуннский военачальник Кеве. Гунны специально возвращаются на поле брани, чтобы найти его тело и похоронить героя со всеми подобающими почестями. Погребальный курган был увенчан памятником из камней, по которому возникшее на месте битвы поселение получило название Кевехаза, т.е. «Дом (хаза=хата) Кеве».

Если верить географическим картам, то деревня Тарнок расположена примерно в 25 км к юго-западу от Будапешта на одном из правых притоков Дуная (Недао?).

Естественно, исход сражения при Недао гораздо важнее его точной локализации. В отличие от «битвы народов» при Каталауне, исход его не вызывает никаких сомнений. Мало того, что гунны были разбиты наголову. В сражении пал Эллак – старший и самый «перспективный» сын Аттилы…

В 454 г. исполнился, наконец, земной жребий патриция Аэция, зарубленного или заколотого (по некоторым версиям – с помощью евнуха, которого звали то ли Ираклий, то ли Плацид) вероломным августом Валентинианом III. Тот был так доволен единственным самостоятельным (?) в своей жизни поступком, что даже похвастался им перед придворными. В ответ на похвальбу один из них, вместо ожидаемого одобрения, заметил, что западно-римский император сам левой рукой отрубил себе правую. Есть версия, будто Аэций был убит по обвинению в том, что якобы сознательно отдал Аттиле на разорение Италию. Но Иордан придерживается на этот счет иного мнения:

«Когда император Валентиниан стал взрослым, то, боясь, как бы Аэций не умертвил его ради власти, он убил Аэция без всякого к тому повода. Но позднее, когда император Валентиниан, сидя в кресле на Марсовом поле, произносил речь, обращенную к народу, он сам погиб от меча напавшего на него Окцилы, телохранителя Аэция» («Гетика»).

«Так погиб Аэций, воинственнейший муж и некогда ужас могущественного короля (царя – В.А.) Аттилы, а вместе с ним пала и Западная (Римская – В.А.) империя, и благо государства, и их уже более не удалось восстановить» (Павел Диакон).

«Аэций был последним римлянином на Западе, который отстаивал – и защищал с оружием в руках – нечто, хотя бы отдаленно напоминающее интересы Империи (хотя это, правда, не уберегло его от кинжала императора Валентиниана III)» (Уоллес-Хедрилл).

В 455 г. царь осевших в римской Северной Африке вандалов и аланов Гейзерих разграбил Первый Рим на Тибре. А через 21 год после разграбления Ветхого Рима вандалами Западная Римская империя фактически прекратила свое существование. «Сик транзит глория мунди», как говорили в таких случаях древние римляне. Так проходит слава мира.

Придя в себя после разгрома при Недао, уцелевшие сыновья Аттилы собрались на совет и поклялись впредь действовать сплоченно и согласованно. Однако вскоре они опять разделились на группы, возглавляемые фактически их матерями, чье влияние в итоге возобладало над желанием во что бы то ни стало сохранить совместное наследие общего всем могущественного, но, увы, переселившегося в мир иной отца.

Одну из партий, на которые разделились гунны, возглавил Денгизих (Денгизик, Дингизих), сын Аттилы, больше всех (кроме павшего при Недао храброго Эллака) походивший на отца. Другую группу возглавлял Эрнак (Эрнах, Гернак, Эрнек, Ирник, Ирна, Геран), любимый сын Аттилы (если верить Приску, удостоенный тем даже чести разделять с ним пиршественное ложе). Эрнака поддерживал младший, единоутробный брат Эмнедзар (Узендур), призвавший, вместе с братом, гуннов перейти к оседлой жизни.

Два других сына Аттилы, несомненно, сыгравших важную роль в исходе совещания, известны только по легендам, создатели которых, однако, явно не сомневались в их историчности (в отличие от позднейших историков). Это Алдарий (сын Аттилы от бургундки Ильдико-Кримгильды) и Хаба (Каба) – сын Аттилы от Гонории, сестры императора западной части «Ромейской василии».

Мы не знаем точно, чем завершился совет, но сыновья Аттилы поначалу жили между собой в мире. Они совместно снарядились на новую войну, совместно напали в 455 г. на остготов (но не на гепидов, что следует отметить особо). Очевидно, сыновья Аттилы понимали, что гепидский царь Ардарих был не обычным «изменником» или «отступником», а вполне законным, легитимным претендентом на власть и преемство Аттилы. Возможно, сыграло определенную роль и его родство с племянником, сыном Атилы Гиесмом. Ведь Ардарих был, как-никак, шурином усопшего «Бича Божьего». Истинными предателями, или, выражаясь по-гуннски, «беглыми рабами», были для гуннов грейтунги-остготы. Именно на остроготов гунны и напали в 455 г.

Римские аванпосты всполошились. Но гунны успокоили римлян, заверив их, что идут карать «перебежчиков». Поскольку вопрос о «перебежчиках» всегда играл, как нам уже известно, особенно важную роль в переговорах римлян с гуннами, римские пограничники позволили гуннам беспрепятственно перейти Дануб. На южном берегу Истра гунны переформировались и так быстро домчались до остготских областей между Савией и Дравом (современной Дравой), что Вала-мир, на которого «видимые бесы» обрушились в первую очередь, был захвачен врасплох. Он даже не успел поднять по тревоге своих воинов (живших, в отличие от римлян, не в лагерных казармах, а в своих селениях, с семьями) и противопоставить гуннам сплоченный фронт всех грейтунгов. Ему (естественно, не предупрежденному вовремя римлянами) пришлось какое-то время отходить под гуннским натиском. Включая, в ходе (более-менее) организованного отступления, в ряды своего войска подходившие подкрепления и выбирая местность, способную дать в битве преимущество остготской пехоте перед гуннской конницей. Валамиру удалось измотать гуннов в болотистых савийских лесах (как когда-то, если верить Иордану, гуннам Баламбера – измотать аланов). Когда гунны, заплутавшиеся и измотанные, безнадежно увязли в болотах, остготы двинулись на утративших подвижность, обессиленных «кентавров», обращая гуннов в бегство, отряд за отрядом.

Так Валамир, многолетний вождь остготов и приближенный Аттилы, задал взбучку сыновьям «Бича Божьего». Доказав своим собственным братьям, что он еще «парень хоть куда». Что его рано «списывать в запас». Когда он с доброй вестью о победе над гуннами явился в стан брата своего Теодемира, тот как раз праздновал рождение сына. Не законная супруга, а наложница Теодемира, Эрелива (или Элевира), родила сына, ставшего со временем царем остготов Теодорихом Великим. Убившим гуннского отпрыска Одоакра, сына Эдекона-Эдики, и воцарившегося вместо него над Первым Римом и Италией (хотя и, формально, от имени восточно-римского императора).

Никколо Макивелли обобщенно писал обо всех этих событиях в своей «Истории Флоренции»:

«Гунны, захватившие (…) Паннонию, соединились с другими народами – гепидами, герулами, турингами и остготами (так именуются на их языке готы восточные) и двинулись на поиски новых земель. Захватить Францию (Галлию – В.А.) им не удалось, так как ее обороняли другие варвары (римлян Литория и Аэция Макиавелли среди защитников Галлии от гуннов не упоминает – В.А.), поэтому они вторглись в Италию под водительством своего короля (царя – В.А.) Аттилы, который незадолго до этого умертвил своего брата Бледу, чтобы не делить с ним власти. Это сделало его всемогущим, а Андарих, король (царь – В.А.) гепидов, и Веламир, король (царь – В.А.) остготов, превратились в его данников. Вторгшись в Италию, Аттила принялся осаждать Аквилею. Хотя ничто другое ему не препятствовало, осада заняла два года, и в течение этого времени он опустошил всю прилегавшую местность и рассеял всех ее жителей (…) После взятия и разрушения Аквилеи и многих других городов он устремился на Рим, но от разгрома его воздержался, вняв мольбам папы (римского епископа – В.А.), к которому он возымел такое почтение, что даже ушел из Италии в Австрию (Паннонию – В.А.), где и скончался. После его смерти Веламир, король остготов, и вожди прочих народов подняли восстание против его сыновей, Генриха и Уриха (любопытно, что Макиавелли дает сыновьям гуннского царя отнюдь не тюркские или монгольские, а типично германские имена! – В.А.), и одного убили, а другого принудили убраться вместе с его гуннами за Дунай (Дануб – В.А.) и возвратиться к себе на родину (т. е., разумеется, не в область Меотиды и, тем более, не в Центральную Азию, а в Паннонию – В.А.)» (Макиавелли).

Повторное поражение лишило гуннов всякой надежды на восстановление державы грозного царя Аттилы. Теперь речь пошла об их выживании. Сыновья Аттилы договорились вести борьбу за выживание вместе, сообща, а порознь, по отдельности. Каждый отныне был вправе сам решать свою судьбу и судьбу своих сторонников, заключая для этого какие угодно договоры и союзы с кем угодно. Отпрыски «Бича Божьего» занялись этим, каждый в соответствии со своим темпераментом.

Эрнак со своей «партией мира» (включавшей его родных братьев), предпочел искать защиты у Восточной Римской империи.

«Явившись, в лице послов своих, на римскую землю и с величайшей милостью принятые тогдашним императором Маркианом, они получили назначенные им места, которые и заселили» («Гетика»).

Денгизих, единокровный брат Эрнака, со своей «партией войны» принял решение вести воинственную кочевую жизнь в степях севернее Истра, простиравшихся до Меотиды и Тавриды, откуда гунны за 100 лет перед тем двинулись на покорение римской Европы.

Восточно-римский василевс принял Эрнака с распростертыми объятиями. «Ромеи» понимали, что раскол гуннов – последний акт великой вселенской трагедии. Со вздохом облегчения суровый император Маркиан всемилостиво разрешил Эрнаку «со товарищи» осесть на плодородных (и за долгие годы войн оставшихся почти без населения) низменных землях между Истром и Евксинским понтом, ограниченных на севере дельтой Дануба. За щедрый дар константинопольского императора Эрнак обязался не только рекультивировать эти обезлюдевшие, пришедшие в запустение, земли, но и защищать их, в качестве военных поселенцев, от вторжений варваров. Так гунны сына «Бича Божьего» Эрнака окончательно сделались «федератами» Второго Рима. Сам же он, подобно многим варварским властителям до и после него, получил звание «гостя и союзника римского народа».

Вместе с гуннами Эрнака под покровительство Нового Рима перешла большая часть аланов во главе с князем Кандак(с)ом, присоединившаяся к гуннам на Западе, распространив т. о. власть Эрнака вплоть до родного города «последнего из римлян» – Дуростора (Доростола, современной болгарской Силистрии) на Данубе. Позднее к ним стали присоединяться и другие гунны, которым пришлась не по вкусу кочевая жизнь под властью Денгизика. Постепенно населенные оседлыми «ромейскими» гуннами территории были расширены до древнего (ныне – болгарского) пограничного города Никополя.

Цель колонизации гуннскими «федератами» опустошенных в ходе предыдущих десятилетий «ромейских» земель заключалась в обеспечении защиты восточно-римских приграничных областей от беспокойных готских племен, вырвавшихся из железной гуннской хватки. Однако именно этой задачи гуннские военные поселенцы выполнить как раз и не смогли. Ибо, когда остготы, стремясь отомстить за гуннский набег 455 г., напали летом 462 г. на земли гуннских «федератов», ни у «мирных гуннов» Эрнака, ни у «мирных аланов» Кандака (которого некоторые историки считают князем не только части аланов, но и скиров, а также салагариев) не хватило сил самостоятельно справиться с готами. Любопытно, что сводный брат Эрнака – кочевник Денгизик, вероятно, из родственных побуждений, примчался на помощь Эрнаку, ударив по уже уходившим с добычей восвояси остроготам. Но, коль скоро в драку ввязались кочевые гунны, мир в «ромейском» пограничье удалось установить еще не скоро…

Войны в этом (сегодня – румынско-болгарско-сербском) пограничье шли почти непрерывно. Так что, в конце концов, пришлось вмешаться и «ромейским» императорским военачальникам (независимо от того, хотелось ли им идти на войну или нет). Эрнак совершенно пропал из поля зрения хронистов. Денгизик же превратился в героя позднеантичной трагедии. Ибо остался последним сыном Аттилы, продолжавшим жить войной, отчаявшимся, но непреклонным ратоборцем. Есть такие люди, рожденные для войны и полностью не приспособленные к мирному существованию. «Воины по жизни», выражаясь современным языком. Но, хотя Денгизик и унаследовал свой беспокойный воинский дух от грозного отца, его полководческих талантов он, увы, не унаследовал. Как и при набеге на царя остготов Валамира, сын Аттилы всегда позволял противнику навязывать себе поле боя. Вместо того, чтобы брать пример с «батюшки», спокойно и уверенно проведшего в 451 г. свою разбитую (но не добитую!) патрицием Аэцием и Теодорихом Вестготским под Аврелианом армию мимо вражеских войск и приведшего ее именно туда, где, по его плану, гунны должны были помериться силами с неприятелем в ходе решающей битвы.

Череда поражений, интересных, возможно, для автора героической биографии Денгизика, но не для истории, заставили гуннских «кентавров» отступить из захваченной Сардики (Сердики – Софии, современной столицы Болгарии) в родопские теснины. Оказавшись в безвыходном положении, гунны смогли выжить лишь благодаря тому, что «ромеи» снабжали их (как израильтяне кормили попавшую в «котел» на Синае египетскую 3-ю армию во время «войны Судного дня» 1973 г.). Все это привело к печальному, но неизбежному концу. Опытный готский военачальник императора Нового Рима, носивший звучное «типично римское» имя Анагаст, без особого труда заманил неистового, не думавшего ни о разведке, ни о прикрытии флангов, Денгизика в очередную западню (ставшую для гуннского царевича последней).

В «Пасхальной (Александрийской, Константинопольской) хронике» под 469 г. говорится, что Дингизих, сын Аттилы, был убит Анагастом, полководцем императора во Фракии. Голова гунна была доставлена в Константинополь, торжественно пронесена по Большой улице и выставлена в цирке на шесте (совсем как, в свое время, голова Радагайса в Первом Риме). Весь Новый Рим сбежался, чтобы на нее полюбоваться.

Т. о. гуннская держава, в сильно усеченном виде, оттесненная на Восток, пережила своего создателя и величайшего властителя – Аттилу – лишь на полтора десятилетия. Гунны же продолжали существовать как народ, или племя, еще несколько веков, благодаря присущей им уникальной воинственности, давно уже утраченной «культурными», «цивилизованными» народами той далекой эпохи (во многом похожей на нашу)…

Оставшиеся без единого отечества, в рассеянии сущие, «кентавры» снова пошли в наемные воины. В крестьяне они не годились, в чем пришлось убедиться миролюбивому Эрнаку. Восстановить собственную державу, защитив ее от готов и от римлян, гунны тоже не смогли, как показала безнадежная, хоть и отчаянная, борьба Эллака и Дингизиха «со всем миром».

Вот и пришлось им добывать свой хлеб мечом и луком, как во времена Аэция. И воевать за римлян по контракту, как воюют по сей день все, кто не выучился или не способен к иному ремеслу. Дрались гуннские наемники, как говорится, от души, везде, куда их только ни посылали. При этом численность их постоянно падала, с каждым телом павшего «по контракту» гунна, уходившего в землю, напоенную гуннской кровью и удобренную гуннской плотью, но, увы, не вспаханную гуннским плугом…

В отличие от этой растворявшейхся в небытии на юге «ромейской» Европы в полной безвестности гуннской «черной кости», отпрыски «белой кости» – элиты, гуннских правящих родов, еще некоторое время фигурировали на страницах греко-римских хроник. Так сказать, в качестве экзотической «приправы» к «студню» римских «мировых» держав времен упадка. Знатные гунны, умнейшие из варваров, овеянные аурой зверской жестокости, предприимчивости и отваги (как впоследствии – варяги- викинги), становились вельможами, полководцами, губернаторами провинций Восточного Рима. «Золотая молодежь» Константинополя коротко, «по-гуннски» стриглась и носила гуннские штаны, как у Аттилы и его советников.

Константинопольские утонченные патрицианки, превратившиеся, в своем скопческо-содомитском окружении, в вяло потягивающих пряное винцо, грызущих сладости отчаявшихся псевдо- (и не только псевдо-!)лесбиянок, видимо, глазам своим не верили, когда в их раззолоченных палатах вдруг появлялись настоящие мужчины.

В среде этих прирученных и развращенных Новым Римом знатных гуннов оказался и один из внуков «Бича Божьего». Если даже сыновей Аттилы хватило бы на целый народ, то уж внуков – и подавно. Но это только в теории. На деле же все было иначе. Ведь злополучные сыновья Аттилы были заняты не столько созданием семей, сколько борьбой за отцовское наследство. Нам известен по имени только этот единственный из внуков Аттилы. Мало того, нам известна и его судьба. Он быд сыном Гиесма, рожденного Аттиле сестрой царя гепидов, царским внуком по отцу и по матери, внучатым племянником Ардариха. Звали его Мунд (Мундон). По-латыни имя «Мунд» означает «Мир». Но оно также напоминает имя отца Аттилы – Мундзука.

Итак, Мунд, потомок Аттилы и гепидской царевны, жил со своим родом у гепидов. Он считался наследником Ардариха (пока верный советник Аттилы был жив). Когда же умершего Ардариха сменил у кормила власти Тразерих, Мунд был поставлен вне закона. Бежав из гепидских пределов, внук Аттилы стал разбойником (как до него – основатель Первого Рима – Ромул, а впоследствии – возможные далекие потомки гуннов-хунну Чингис-хан и Тамерлан-Тимур). Он собрал шайку из дезертиров и мародеров, начал нападать на села, городки и, наконец, на целые области.

Образовавшееся из осколков разбитых племен новое «племя» разбойников-скамаров избрало своим вождем изгнанника, «князя-изгоя» Мунда, перешедшего от разбойных нападений к малым войнам, в ходе которых внук Аттилы дрался, попеременно, то с гепидами, то с «ромеями» (должно быть, для разнообразия).

Затем он присоединился к Теодориху Остготскому (будущему Дитриху-Тидреку германских саг), наведшему, именем константинопольского императора, порядок в Италии и обратившему свой взор на Второй Рим. Разбойник сделался начальником наемного отряда на службе остроготского царя, скамары превратились в его преданных ему до смерти дружинников, или, по-римски, букеллариев – «кусочников», служивших господину за кусок (букеллум) – хлеба. После смерти Теодориха Великого внук Аттилы Мунд-Мундон стал одним из самых знаменитых полководцев Римской империи (формально – вновь единой, после свержения последнего императора западной части Римской «мировой» державы Ромула Августула начальником его собственной гвардии Одоакром, сыном гунна Эдекона).

Это и понятно. Не мог же внук великого Аттилы служить дочери умершего Теодориха Амаласунте, воцарившейся над италийскими остготами и римлянами! Это ему было «не по чину». Если уж служить, то только величайшему из всех владык земных, от чьего имени формально правила Италией остготская царица. Вот и отправился предприимчивый гунн, о приключениях которого давно уже чесали языками придворные сплетники и сплетницы в Равенне и Константинополе, в царственный град на Босфоре, припасть к стопам Юстиниана I Великого. Император Флавий Петр Савватий Юстиниан, твердо решивший стать «собирателем римских земель», восстановить Римскую единую державу в прежнем блеске, скоро приблизил Мунда к себе. Окруженный интриганами и заговорщиками, прозорливый василевс угадал в гунне верного человека и – как знать? – своего будущего спасителя. Дальновидный август не ошибся. В 532 г. объединившиеся димы (факции, т.е. партии цирковых болельщиков-фанатов) «голубых» и «зеленых» подняли в Константинополе восстание «Ника» (бунтовщики подбадривали друг друга криком: «Ника!», т.е. «Побеждай!») и провозгласили новых императоров (на всякий случай – сразу двух, чтоб крепче и верней ударить по Юстиниану, не оставив ему ни малейших шансов на успех).

Низложенный Юстиниан уже собирался бежать из столицы. Но василевса поддержали два сохранивших ему верность полководца – Велизарий, магистр пехоты, и Мунд, магистр конницы. Они подавили восстание димов, спасли императору жизнь и престол. Провести свою конницу через переполненный толпами восставшего плебса царь-градский цирк, прокладывая себе путь обнаженным мечом – такое было под силу, пожалуй, лишь гунну. А из всех гуннов – пожалуй, лишь внуку Аттилы. В награду за этот подвиг Мунд получил в управление Иллирию (Иллирик), где на правах римских союзников были поселены остготские военные колонисты.

Т. о. внук Аттилы был назначен управлять остготами, принесшими так много бед сыновьям «Бича Божьего». Поэтому дело никак не могло обойтись без кровопролития. Мунд, человек уже немолодой, не щадил себя в схватках с восставшими остготскими «федератами». Отчаянная борьба разгорелась за важный портовый город Салону (ныне – Сплит на территории Хорватии), бывшую резиденцию августа-язычника Иовия Диоклетиана, с его знаменитым дворцом и мавзолеем, перестроенным в христианский храм. Мунд усмирил Далмацию, выбил остготов из Салоны, но те, собравшись с силами, напали снова. Сыну (возможно, единственному) Мунда, православному христианину по имени Маврикий (тезке Святого мученика, упомянутого выше), было поручено наблюдать за приближающимися готскими войсками. Легко сказать – наблюдать! Как будто правнук «Бича Божьего» Аттилы был способен ограничиться только наблюдением за противником! Юный гунн напал на готов, попал в окружение и был изрублен на куски. Узнав о смерти сына, Мунд решил, что ему не для чего больше жить. С лихого гунна будто бы слетело, вместе с золоченым панцирем и пурпуром, все римское. Он перестал быть дуксом и магистром римского августа и василевса, став перевоплощением своего деда Аттилы. Подняв по тревоге всех воинов своего гарнизона, Мунд сел на коня и ударил на остготов. Сначала готы дрогнули под напором римлян во главе с обезумевшим гунном и готовы были обратиться в бегство. Но тут один из них узнал в нападающем правителя всей Иллирии, дукса Мунда, собственной персоной. Остгот нанес ему удар мечом. И Мунд обрел наконец смерть, которой искал после гибели сына в аналогичных обстоятельствах…

Гибелью доблестных потомков «Бича Божьего» Маврикия и Мунда (павших, по иронии судьбы, на римской военной службе!) завершился век, прошедший со дня воцарения Аттилы, «гуннский век». Но и в последующие века память о гуннах не исчезла. Да, гунны не построили ни единого храма или дворца, дошедшего до нас, разрушив много храмов и дворцов, построенных до них другими. Да, они не составили своего судебника, своей «Гуннской правды». Да, нам известна только одна единственная гуннская песня, и та – погребальная. Да, гуннская гроза прокатилась по Риму (и миру). Но всякая гроза не только приносит беды и разрушения, но и очищает воздух. Так и гунны, пронесшиеся по миру, как буря с громом и молнией, вымели немало гнили, зловоние которой не могли заглушить никакие благовония.

Вопреки мнению немецких националистов (включая тт. Маркса и Энгельса), долгая агония Римской «мировой» империи была ускорена и укорочена не племенами германцев, а гуннами. Именно гунны нанесли римской «пиявице Вселенной» смертельный «удар милосердия», продемонстрировав «граду и миру» старческое бессилие выродившихся древних народов Средиземноморья. Вне всякого сомнения, сами гунны были силой деструктивной, разрушительной, не способной создать ничего нового. Но они послужили наглядным примером последствий вторжения первобытной энергии в жизненное пространство одряхлевшей, исчерпавшей себя во многих отношениях культуры. Странным образом, германцы, так долго сталкивавшиеся и активно контактировавшие с римлянами, не смогли послужить таким примером, сами подчинившись, в лице своих сильнейших племен, гуннским пришельцам. Это подчинение германцев гуннам началось при Германарихе и окончилось почти столетие спустя в битве при Недао. А то, что продолжается так долго, целый век, не может быть случайностью, являясь исторической необходимостью.

Впоследствии, после смерти Аттилы и гибели его сыновей, все переменилось. Исконно оседлые германцы, после периода беспокойной кочевой жизни из-за гуннов и вместе с гуннами, вернулись к оседлому существованию. Они перешли к более высоким организационным формам. Племена и народности стали превращаться в нации. А уникальная мощь гуннов, несравненное боевое неистовство целого народа, осталась стихийной, хаотичной, так и не приведя к созданию собственно гуннского государства. Попытки угров-мадьяр-венгров через 500 лет после Аттилы возводить свое происхождение к гуннам, вводить в угорские сказания Аттилу как предка своих собственных, венгерских королей, можно понять и извинить. Но лишь как стремление придать одинокому венгерскому «клину» среди чужеродных народов Европы дополнительный вес и значение, не более того. Жажду завоеваний и мечты о господстве над Римом (и миром) от гуннских царей унаследовали скорее ханы и цари тюрок-праболгар (протоболгар, булгар). Постоянно пытавшихся расширить свои основанные Аспарухом, Тервелем и Крумом на славяно-фракийско-иллирийских землях полуварварские царства за счет соседней Восточной Римской империи (в свою очередь, не остававшейся у них в долгу, при каждом удобном случае).

Но вот завоевать большую часть Европы, сжав ее в железном кулаке – этого, после Аттилы, 1500 лет не удавалось добиться больше никому. Ни Карлам, ни Оттонам, ни Фридрихам, ни прочим. А гениальный корсиканец, подошедший к этой цели ближе всех (как некогда – «Бич Божий»), наверно, не был бы в восторге от проведения параллели между ним и «диким гунном». Ибо предпочитал, чтобы его сравнивали с Александром, Цезарем, Августом, Юстинианом (тот освятил своим именем «Кодекс Юстиниана», этот – «Кодекс Наполеона»)… Над телом Аттилы не возвышается ни храм, ни мавзолей (как над другими знаменитыми язычниками). Он бесследно растворился в паннонской земле. Но память о нем не исчезла, как и память о гуннском народе, сражавшемся в Китае, Галлии, Германии, Италии, Иллирии. И продолжающем жить в найденных археологами гуннских мечах и кинжалах.

КОНЕЦ