2. «Заклятый друг» Аттилы

Столько же (или примерно столько же) лет, сколько и Аттиле, было к описываемому времени его главному сопернику и «заклятому другу» – Флавию Аэцию (варианты: Эцию, Этию, Аэтию)– последнему герою и оплоту гибнущей западной Римской империи. Выдающемуся полководцу и дипломату, трижды удостоенному консульского звания и вошедшему в историю с почетным прозвищем «последнего римлянина». Причем задолго до выхода в свет в 1937 г. исторического романа польского писателя Теодора Парницкого «Аэций, последний римлянин». Ибо еще Прокопий Кесарийский, восточно-римский историк времен «василевса ромеев» Юстиниана I Великого, писал в своей «Войне с вандалами»: «Было два римских полководца, Аэций и Бонифаций (вариант: Вонифатий – В.А.), оба исключительной доблести и по опытности в военном деле не уступавшие никому из своих современников. Хотя они не имели согласия в том, как вести государственные дела, оба они были одарены таким величием духа и такими выдающимися качествами, что если бы кто назвал того или другого последним из римлян, он бы не ошибся. Ибо вся римская доблесть окзалась сокрытой в этих мужах». Да и наш старый знакомый Иордан оценил по достоинству заслуги Аэция, неустанно отражавшего нашествия германцев и гуннов, натравливая их, попеременно, друг на друга: «Выносливый в воинских трудах, особенно [удачно] родился он для Римской империи».

Аэций обладал всеми характерными отличительными чертами человека последнего, закатного периода в истории Римской империи, блистая, так сказать, в лучах ее заходящего солнца. По сути дела, он даже не был римлянином по рождению. Ибо родился в «провинции Скифии» (Григорий Турский). А точнее – в иллирийском городе Дуросторе на Данубии-Истре. Известном впоследствии как Доростол, упорно, хоть и тщетно, обороняемый во II половине Х в. русским князем готского происхождения Святославом Игоревичем от войск восточно-римского василевса Иоанна I Цимисхия. Аэций не принадлежал к римской аристократии, не был отпрыском потомственной сенаторской фамилии. Отцом Аэция был Гауденций (или же Гаудентий), происходивший из местного знатного рода, удачно женившийся на богатой аристократке из Италии. Свою карьеру, приведшую его к высоким военным и гражданским чинам, Гауденций начал в должности начальника протекторов (телохранителей) римского полководца. Он нес службу в разных провинциях. Но особенно отличился при разрушении языческих храмов, по указу христианских властей Западной Римской империи, в Африке в 399 г. Около 420 г. (точная дата неизвестна) Гауденций, дослужившийся до чина магистра конницы («магистр эквитум»), погиб в ходе военного мятежа в западно-римской Галлии.

Как видим, Гауденций звезд с неба не хватал, но был честным служакой, хоть и не сделал блестящей военной карьеры. Имя Гауденция вошло бы в анналы римской истории даже не будь у него столь знаменитого сына. И тем не менее, быстрое продвижение по службе юного провинциала Аэция к величайшим почестям и самым высоким и ответственным должностям империи представляется удивительным подарком судьбы. Ибо в аналогичной ситуации, несомненно, находились и сотни других кандидатов. Ведь во всех римских провинциях подрастали сотни сыновей столь же усердных служак. Хотя сам «вечный» и «непобедимый» Рим давно уже не был тем, чем когда-то стал и чем пробыл так долго.

Главным достоинством молодого человека с берегов Данубия было его превосходное умение владеть оружием и лошадьми. Именно это качество особенно способствовало росту славы и известности Аэция. Что наглядно демонстрирует нам, сколь многому римляне к описываемому времени успели научиться у варваров. Ведь как у готов, так и у гуннов военные предводители были просто обязаны владеть в совершенстве клинковым и древковым оружием, ездить верхом и попадать стрелой и дротиком в цель лучше, чем все их подчиненные. Варварские военачальники были обязаны доказывать в непрерывных боях себе и другим, что они действительно – самые лучшие воины (уже в силу этой причины выживало так мало варварских царевичей).

Аэций был вполне на уровне этих требований, мягко говоря, несколько подзабытых к описываемому времени в Римской империи. Он вырос на беспокойной северной границе, под сенью римских валов и сторожевых башен, не зная чувства защищенности и безопасности, развращавшего и расслаблявшего жителей города на Тибре и других имперских метрополий. Характеризуя внешность и характер Аэция, Григорий Турский писал, со ссылкой на историка Рената Фригерида (чьи труды не сохранились): «Он был среднего роста, крепок, хорошего сложения, то есть не хилый и не тучный; бодрый, полный сил, стремительный всадник, искусный стрелок из лука, неутомимый в метании копья, весьма способный воин и прославлен в искусстве заключать мир. В нём не было ни капли жадности, ни малейшей алчности, от природы был добрым, не позволял дурным советчикам уводить себя от намеченного решения; терпеливо сносил обиды, был трудолюбив, не боялся опасностей и очень легко переносил голод, жажду и бессонные ночи». Из приведенной цитаты явствует, что особо ценимыми в Аэции, как и в других тогдашних римских ратоборцах, воинскими навыками были владение конем и метательным оружием (тогда как главными своими победами традиционная римская армия была, в свое время, обязана не конным лучникам или дротометателям, а тяжеловооруженной пехоте).

Однако же достоинство отца, вкупе с происхожденьем матери, сделали для воинственного юноши необходимым изучить, наряду с военным ремеслом, все те науки и искусства, которые полагалось знать всем римлянам из хороших семей. После же завершения Аэцием своего образования в его карьере наметились поистине поразительные параллели, с одной стороны – со Стилихоном, а с другой – с Аттилой, т. е. с двумя другими ключевыми фигурами описываемой эпохи.

Флавий Стилихон был, как известно, сыном «федерата»-вандала, дослужившегося в римской коннице (в которой издавна доминировали варвары – нумидийцы, галлы, батавы и др.) до высокого чина военного трибуна, и матери-римлянки. Т. е. германцем (по отцу), получившим, однако, римское воспитание и образование и ставшим, благодаря усердию, энергии и верности, полководцем собирателя римских земель императора Феодосия I Великого. Мало того: последний император единой Римской империи назначил Стилихона комитом доместиков («комес доместикорум»), т. е. начальником дворцовых телохранителей. Август Феодосий также женил его на собственной племяннице и приемной дочери Серене. И даже сделал Стилихона опекуном своего сына – будущего западно-римского императора Гонория. Отдав, т. о., в руки регента-германца судьбы Римской империи. Стилихон, этот отпрыск вандалов, переселившихся, вслед за готами, из Скандинавии, на европейский материк, вернул под власть западно-римского императора африканские провинции, тяготевшие к Константинополю. Он неоднократно одерживал победы над вестготом Аларихом в Греции и Италии. И, как уже упоминалось выше, наголову разбил при Фезулах, с помощью аланских конных латников и гуннских «кентавров» Улдина, бесчисленное германо-аланское войско «дикого» язычника-остгота Радагайса. Не зря римский стихотворец Клавдиан так восторгался Стилихоном, хитро ослаблявшим свирепые племена, пришедшие с Данубия, ставя в сражениях одно племя дикарей против другого. Дивиде эт импера! Разделяй и властвуй! Хороший варвар – мертвый варвар! В любом случае, к вящей славе и на пользу Рима, в битве одних варваров с другими должно погибать как можно больше варваров, кто бы ни победил в итоге. И ради этого римлянам, право же, не стоило жалеть ни золота, ни пышных титулов… Лишь смерть рано поседелого, под бременем забот и тягот воинской жизни, Стилихона от рук убийц, подосланных его подопечным Гонорием (с достойным лучшего применения усердием пилившим тот сук, на котором сидел), открыла Алариху путь на Первый Рим.

Итак, Риму было не впервой пользоваться услугами «варягов» (происходивших частью из чужеземных племен, частью – из римских провинций), получивших унаследованное от прежних, блестящих имперских времен классическое образование и приученных к унаследованной от тех же времен знаменитой римской военной дисциплине. «Вскормленных сабинской оливкой и выросших под виноградной лозой центуриона», как выразились бы древние римляне. И, поскольку Римская империя все глубже погружалась в пучину смут и войн, перед усердными и энергичными службистами «из глубинки» открывалось все больше карьерных возможностей.

Подобно Флавию Стилихону, другой Флавий – Аэций, герой этой главы, главный соперник Аттилы, начавший свою карьеру телохранителем западно-римского императора (видно, у старого служаки Гауденция были все-таки в Риме связи, хотя, возможно, в возвышении Аэция сыграли главную роль связи его знатной италийки-матери), стал императорским секретарем в чине «военного кандидата» (младшего офицера), со временем дослужившись до ранга «комес доместикорум эт кура палатии», т. е. комита доместиков, до которого, в свое время, дослужился и Стилихон. Однако прежде молодой Аэций попал в жернова большой политики. Сам могущественный Стили-хон выбрал его, наряду с несколькими другими подающими большие надежды молодыми офицерами, когда потребовалось дать вестготскому царю Алариху римских заложников.

Может быть, стоит разъяснить тогдашнее значение слова «заложник», так часто фигурирующего в сообщениях современных газет и других средств массовой информации. Дело в том, что во времена Аттилы и Аэция значение этого слова заметно отличалось от современного, как и роль, которую тогдашние заложники играли в межгосударственных отношениях.

Во-первых, заложниками сплошь и рядом обменивались не только противники, но и союзники. При этом важно подчеркнуть, что ими именно обменивались, т.е. заложников брали обе стороны. Знатные молодые люди, выраставшие при дворе союзного или, возможно, враждебного государя, служили связующим звеном между двумя державами, обеспечивавшими мир и гарантировавшими сохранение союза между ними. Они не были беззащитными объектами произвола, в отличие от современных невезучих, случайных людей, взятых в заложники бандитами или террористами в ходе захвата школ и ограблений банков или же угона самолетов и автобусов. Напротив, тогдашних заложников при дворах тогдашних государей держали в таком же почете и содержали так же хорошо, как и своих собственных царевичей. Считалось желательным знакомить заложников с языком, обычаями и культурой страны их вынужденного пребывания. Причем в такой степени, чтобы они могли, в случае необходимости, служить посредниками при переговорах, парламентерами или послами, способными помочь сохранить или восстановить мирные отношения, взаимопонимание между державами и народами.

Если бы в Древнем мире не существовало этого института обмена заложниками, государствам приходилось бы прибегать исключительно к помощи купцов, в качестве посредников при переговорах, и к услугам толмачей-переводчиков (которых можно было подкупить, чтобы они не всегда переводили правильно, в связи с чем в прошлом толмачей не раз подвергали мучительной казни). Заложник, в высочайшем смысле слова (или, точнее, понятия), был провозвестником общего будущего разных народов (которое, естественно, могло и не наступить).

В случае заложника Аэция оно как раз не наступило, ибо «магистр милитум» Стилихон, избравший юношу в заложники Алариху, был подло убит по императорскому повелению. Заключение военного союза Первого Рима с вестготами (ради завоевания Второго Рима) было сорвано. Гонорий, неблагодарный воспитанник и убийца своего опекуна Стилихона, нарушил все свои данные Алариху обещания и заключенные с готским царем соглашения. Возможно, за срывом союза Западной Римской империи с готами стояла восточно-римская интрига (но… «темна вода во облацех»…). Аэция и других заложников в вестготском стане, несомненно, укокошили бы (как и предусматривалось в подобных случаях тогдашним «международным правом»), если бы он служил готскому повелителю только заложником в современном смысле этого слова. Три долгих года, т. е. примерно с 407 по 410 г., Аэций оставался у Алариха в заложниках. Хотя готы все эти годы воевали с западно-римским императором Гонорием, опустошали Италию и разграбили в 410 г. Рим на Тибре, у молодого знатного римлянина в ставке Алариха не упал и волос с головы. Правда, время его подлинного возвышения было еще впереди, и он особенно не выделялся, с готской точки зрения, на общем фоне. Ведь для «непросвещенных» готов воинские навыки, искусное обращение с конем и оружием и прочее не были чем-то выдающимся для молодого воина – в отличие от главной массы тогдашних, уже безнадежно деградировавших, римлян. Как бы то ни было, Аэций в следующем десятилетии снова «служил Отечеству» заложником. На этот раз, однако, не у готов, а у гуннов. Впрочем, существует и другая версия событий:

«Когда в 408 году Гонорий казнил своего главнокомандующего войсками Стилихона, то вождь вестготов Аларих потребовал от императора заключить мирное соглашение, для чего римляне должны были выплатить дань и обменяться с вестготами знатными заложниками. Одним из них должен был стать Флавий Аэций, который к этому времени уже провел в заложниках три года сначала у вестготов, а потом у гуннов» (Википедия).

Сегодня можно лишь предполагать, кто и почему отдал Аэция гуннам в заложники. И каким именно гуннам – враждебным или союзным Западной Римской империи. Дело в том, что, как уже упоминалось выше, в описываемое время разные по численности наемные отряды гуннских «кентавров» (которых «просвещенные» люди греко-римской культуры, надо думать, по некой молчаливой договоренности, уже перестали считать «нелюдью» или «видимыми бесами») воевали (подобно готам и другим германским «солдатам удачи»), в качестве «союзников», на римской стороне. Воевали как против других, враждебных Риму, варварских племен, так и против своих же, «римских», повстанцев в провинциях (например – против бунтующих крестьян-багаудов в Галлии). Возможно, Аэций состоял в заложниках при одном из этих гуннских наемных отрядов на римской службе. Как залог того, что «римским» гуннам будет выплачено римской императорской казной положенное жалованиье. Или как залог того, что гуннов на римской службе не заставят воевать с независимой гуннской державой (так сказать, «Большой Ордой», хотя Л.Н. Гумилев и отрицал наличие у гуннов такой формы объединения, как орда). Или как залог того, что гунны-«союзники» в один прекрасный день не будут захвачены врасплох и уничтожены римскими легионариями или же ауксилиариями (если в императорской казне вдруг не найдется звонкой монеты для оплаты ратного труда «кентавров»). Или если императору «вечного Рима» вдруг не захочется платить своим служилым гуннам. «Темна вода во облацех…» Когда Аэций стал заложником впервые, при Аларихе, «последний римлянин» был еще очень юн годами. Видимо, он пребывал в вестготском стане скорее на правах «кадета», «юнкера», «пажа», чем «офицера» в современном смысле слова. Аэций не был там чужим, поскольку многие из достаточно романизированных к тому времени вестготов имели опыт службы в римском войске. Кстати говоря, тесное общение в военное и мирное время приводило не только к романизации варваров, но и к варваризации римлян. У свободнорожденных римских мужей вошло в моду красить волосы в рыжий цвет (в подражание рыжеволосым готам и другим германским варварам). Римские дамы носили парики из белокурых волос германских женщин. Римский император Антонин Каракалла был обязан своим прозвищем германскому плащу, который носил постоянно. А «император романорум», сиречь «василевс ромеон», Грациан, вообще сменил римскую одежду на «скифскую» (готскую, гуннскую или аланскую), отороченную мехом, не расставался с луком и колчаном, полным стрел. Отборная конница Гая Юлия Цезаря состояла из германцев. В телохранителях у римских императоров, начиная с Октавиана Августа, служили германцы, отличавшиеся исключительной верностью господину. Личную безопасность упомянутого выше Каракаллы охранял отборный конный отряд так называемых «львов», состоявший из скифов и германцев. Наученный горьким опытом своих предшественников, император не доверял свою защиту преторианцам или каким-либо другим «природным» римским воинам (которые его, в конце концов, и «грохнули»). Знатный херуск Флав, родной брат Арминия, поднявшего часть германцев в 9 г. п. Р.Х. на бунт против Рима и уничтожившего три римских легиона в Тевтобургском лесу, будучи (подобно брату) римским гражданином и всадником, хранил неизменную верность Риму. Лучшими римскими кавалеристами были отряды сингуляриев, состоявшие из германцев–батавов. Лучшими римскими пехотными подразделениями – германские отряды убиев, треверов, тунгров, белгов (которые еще в «Записках о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря были названы «самыми храбрыми из всех»). Да и сами римские воины в эпоху Флавия Аэция своим внешним видом почти не отличались от германцев (коими и являлись, в значительной своей части). Одетые в длинные холщовые рубахи и штаны, сохранившие из защитного вооружения, в большинстве своем, лишь шлемы и шиты, вооруженные, вместо прежних, исконно-римских гладиев (коротких мечей, от которых происходит слово «гладиатор») и пилумов (метательных копий с железным наконечником в половину древка), длинными мечами-спатами (спафами), дротиками и боевыми топорами. Не случайно Аммиан Марцеллин, описывая рукопашный бой римлян с гото-аланами (а возможно – и примкнувшим к гото-аланам гуннами) Фритигерна под Адриано-полем в 378 г., подчеркивал: «ВЗАИМНЫЕ (выделено нами – В.А.) удары секир (боевых топоров – В.А.) пробивали шлемы и панцири». Впрочем, довольно об этом…

Когда Аэций стал заложником в гуннской ставке, он был уже взрослым, зрелым мужем, и потому годы, проведенные «последним из римлян» у гуннов, стали решающими годами в его жизни. Мало того! Они стали решающими годами в извилистой, словно полет летучей мыши, прямо скажем, непростой, истории римско-гуннских военно-политических отношений на протяжении следующей четверти века.

В 423 г. переселился в лучший мир первый западно-римский император Флавий Гонорий Август, сын Феодосия I Великого, подлый убийца своего опекуна и тестя Стилихона. Безнравственный, циничный сластолюбец, один из слабейших римских венценосцев, так и остававшийся, в определенном смысле слова, несовершеннолетним всю свою жизнь. Единственным вполне самостоятельным деянием этого вялого, но последовательного аморалиста, кроме убийства Стилихона, была преступная прелюбодейственная связь Гонория с собственной сестрой Галлой Плацидией (Плакидой). Если, конечно, не считать, что Гонорий самостоятельно отменил гладиаторские бои со смертельным исходом. Как ни странно, в давно ставшей официально христианским государством Римской империи на аренах цирков через 100 лет после Константина I Великого (скармливавшего пленных франков и других германцев на арене цирков львам, как некогда императоры язычники – христиан) люди (в т.ч. христиане) продолжали биться насмерть с другими людьми и дикими зверями на потеху людям (в т.ч. христианам). И продолжалось это до тех пор, пока разъяренные зрители не растерзали христианского монаха Телемаха, бросившегося на арену разнимать поединщиков и т.о. испортившего зрелище. Лишь после этого благоверный август Гонорий, ревностный христианин, под давлением верхушки клира христианской церкви, запретил публичные бои между людьми на цирковой арене. Хотя травля зверей в цирках продолжалась!

В ту пору Аэцию было около 30. Преемник (а точнее – узурпатор престола) Гонория – император Иоанн (имя, прямо скажем, нетрадиционное для тогдашнего римлянина, хотя империя давно считалась христианской), бывший магистр оффиций (по-нашему – начальник канцелярии) покойного, воцарившийся в Равенне при поддержке полководца Кастина, назначил Аэция своим домоправителем и начальниом дворцовой стражи (говоря по-нашему – лейб-гвардии). Причиной столь быстрого карьерного роста, вероятнее всего, стали сохранившиеся у Аэция со времени его заложничества тесные связи с гуннами. А также его свободное владение гуннским языком. Ибо Иоанну, не признанному императором Второго Рима, угрожало вторжение в Италию восточно-римских войск. Уже знакомый нам константинопольский василевс Феодосий II «Каллиграф» вознамерился свергнуть Иоанна с западно-римского престола, на котором узурпатор еще не успел, как следует, закрепиться. И посадить на него своего не вышедшего из детского возраста двоюродного брата Валентиниана в качестве послушной восточно-римской марионетки (или «вассала», как выразились бы в Средние века). Но если бы Иоанну удалось, с помощью такого признанного эксперта по гуннским делам, каким был Аэций, заручиться военной поддержкой гуннской державы, тогда власти узурпатора над Западной Римской империей ничто бы не угрожало. «Иоанн, побуждаемый этим, послал Аэция, который в то время был смотрителем дворца, с большим грузом золота к гуннам, известным Аэцию ещё с того времени, когда он был у них заложником, и связанным с ним тесной дружбой, и приказал ему: как только вражеские отряды (восточно-римские экспедиционные войска – В.А.) вторгнутся в Италию, он должен напасть на них с тыла, тогда как сам Иоанн ударит им в лоб» (Григорий Турский, со ссылкой на Рената Фригерида).

Гуннская миссия Аэция, снабженного Иоанном крупной суммой в звонкой золотой монете, оказалась успешной. Гунны к тому времени уже так привыкли сражаться на разных «фронтах» и сторонах, что не видели причин, почему бы им не подраться теперь за Иоанна, раз он неплохо платит. Тем более под предводительством, видимо, симпатичного им Аэция, которого они хорошо знали и который в совершенстве овладел их языком. И вот 60 000 гуннских «конных дьяволов», если верить римским анналистам (приводимые ими цифры оспариваются некоторыми позднейшими историками, считающими их сильно завышенными – В.А.), все как один, изъявили готовность следовать за своим «кунаком-побратимом» Аэцием в Италию, чтоб защитить «мощью гуннского лука» западно-римского царя от войск царя восточно-римского.

Однако в те далекие времена, когда все ездили верхом или цугом, даже самые важные дипломаты передвигались с той же скоростью, что и обычные купцы. И потому установить (или восстановить) мир и спокойствие, уладив те или иные инциденты и конфликты, удавалось не всегда так быстро и часто, как ныне. Когда Аэций со своим «вспомогательным контингентом гуннских воинов-интернационалистов» прибыл в столицу Иоанна-узурпатора Равенну, оказалось, что высадившиеся в Италии восточно-римские войска уже успели нанести поражение войскам западно-римским. Мало того, потерпевший поражение Иоанн, как оказалось, был казнен за три дня до прибытия к нему на выручку Аэция с гуннским «ограниченным контингентом». Победоносный «магистр милитум» восточных римлян Флавий Ардавур Аспар (гот или же алан) бросил отрубленную голову узурпатора к ногам юного – семи лет от роду – Валентиниана, предназначенного стать константинопольской марионеткой на престоле Западной империи.

Поначалу улицы Равенны наполнились лязгом оружия. Благородный Аэций попытался было отомстить за обезглавленного императора. Но затем его здравый смысл одержал верх над понятиями чести и верности, свойственными древним римлянам и (не только древним) гуннам. Вспомним, как гуннские телохранители Стилихона защищали от подосланных Гонорием убийц того, кому поклялись в верности, до последнего вздоха. И оба римских полководца (или, говоря точнее – оба предводителя варваров на римской службе), западный и восточный, предпочли покончить дело миром. Вероятнее всего, более опытному и практичному Флавию Аспару удалось переубедить Флавия Аэция, доведя молодому и горячему коллеге до ума, что император-неудачник «крепко помер», и что весь героизм достойного сына Гауденция не приставит казненному Иоанну новой головы.

Итак, западно-римским императором-принцепсом-августом был провозглашен в 425 г., по старой памяти, из уважения к традициям, в еще зализывавшей раны, нанесенные Аларихом, «столице мира» – Ветхом Риме -, семилетний мальчик Плацид (Плакид) Валентиниан, за которого в действительности правила его мать Галла Плацидия. Гуннам, за оказанную ими военную помощь (хотя она фактически и не потребовалась, восточные римляне гота Аспара успели обойтись и без них), константинопольский василевс отсыпал еще больше золота, чем покойный узурпатор Иоанн. Передав сверх того во владение «кентаврам» провинцию Савию в Паннонии (славящуюся хорошими конскими пастбищами). Признавший над собой власть юного Валентиниана III (а фактически – регентши-матери Плацидии) Аэций остался домоправителем и комитом императорских гвардейцев-доместиков («комес доместикорум»), заняв, таким образом, сразу две ключевые должности. Чтобы гарантировать сохранение своих связей с гуннами и сохранить их симпатии, Аэций, женатый на дочери знатного гота Карпилиона (вариант: Карпилеона), отдал гуннам в заложники своего сына, также названного, в честь деда-германца, Карпилионом.

Легко понять, как трудно далась (западным) римлянам, получившим восточно-римскую марионетку на западно-римский престол, но не желавшим подчиняться диктату Восточного Рима, территориальная уступка, сделанная ими гуннам в 425 г. Савии – территории между нынешними реками Савой и Дунаем, области с городами Сирмием (ныне – Сремска Митровица в Сербии) и Сингидуном (нынешней столицей Сербии Белградом), было предназначено судьбой сыграть ключевую роль в разгоревшейся вскоре вооруженной борьбе между гуннами и Восточной Римской империей. Ибо, заняв предоставленную им область, гунны могли контролировать великий торговый водный путь, соединявший важнейшие торжища (места проведения ярмарок), расположенные между юго-восточной и центральной Европой. Аэций понимал, что теперь гунны получили легальный статус, коль скоро им было официально или, по-латыни, «де юре», отдано римлянами (в том числе и в его, Аэция, лице), во владение то, что они и без того уже присвоили себе, в ходе своих разбойничьих набегов, но исключительно по праву силы (а ведь «сила не есть право»). Так «воленс ноленс» на еще совсем недавно римской территории возник центр будущей гуннской державы грозного Аттилы. Чем, кстати говоря, был создан прецедент для фактического возникновения, на протяжении следующих десятилетий, в римских пределах, и других варварских государств, формально подчиненных Риму, но фактически почти полностью (а то и полностью) автономных, живших по собственным законам и связанных с императорским двором только личной преданностью и регулярными финансовыми вливаниями (трудно отличимыми от дани, уплачиваемой римлянами «чужим», «не римским», варварам, все сильнее напиравшим на границы Римской «мировой» империи извне).

Однако с точки зрения не «общеримских», а частных западно-римских интересов данная территориальная уступка римских владений гуннам была ходом поистине гениальным. Ведь уступленная «кентаврам» провинция Савия располагалась на крайнем северо-востоке Западной Римской империи. И взоры гуннов, под власть которых она перешла окончательно, и притом – на законных, даже с римской точки зрения, основаниях, были теперь обращены не на Первый Рим, на Тибре, а на Рим Второй – Константинополь.

Позволив гуннам закрепиться в среднем и нижнем течении Дануба-Истра, западные римляне как бы указали конным варварам направление дальнейшей территориальной экспансии. И гунны этому указанию последовали. Ибо, в то время, как на протяжении последующих лет у гуннов с Западной Римской империей сложился фактически военно-политический союз, позволявший западным римлянам долго загребать жар гуннскими руками, предоставляя гуннам честь таскать для Ветхого Рима (в который при Валентиниане III была официально временно возвращена резиденция императора Запада, при сохранении Равенны в качестве убежища на крайний случай) из огня целые горы каштанов, Восточная Римская империя вновь и вновь становилась целью опустошительных гуннских нашествий. Сначала – при Ругиле-Роасе, затем – при «фратриархах» Бледе и Аттиле, и, наконец – при Аттиле (уже без Бледы). Его первым громким военно-политическим успехом был упоминавшийся выше грабительский Марг(ус)ский мирный договор с Восточным Римом. Последним – военный поход на восточно-римского императора Маркиана (Марциана) через 19 лет после заключения Маргского мира, в 451 г. Поход, в котором Аттила и умер (если только он не был убит).

Но до этого было еще ой как далеко, пока же мы вернемся к области Савии, полученной гуннами от западных римлян как бы в знак благодарности, но, в то же время, и в качестве своеобразного «дара данайцев». Очевидно, гунны не догадались о стремлении западных римлян, в лице Аэция, переориентировать их с Западной Римской империи на Восточную (используя гуннов в качестве «полезных идиотов» для нанесения ущерба Константинополю, в отместку за использования тем, в свое время, в качестве «полезных идиотов», вестготов Алариха, для нанесения ущерба интересам Медиолана-Равенны). Возможно, гуннские «кентавры» вовсе не рвались идти войной на Первый Рим, чей епископ-папа, казавшийся им могущественным колдуном, наслал ангела смерти на Алариха, умершего в расцвете сил на следующий год после разграбления «царственного града» на Тибре. Не иначе, папа римский наслал на доблестного гота порчу, от которой того не спасло никакое почтение к римским церковным святыням. Во всяком случае, гунны по-прежнему симпатизировали Аэцию – римскому военачальнику и своему доброму другу, получившему чин «комес эт магистер милитум пер Галлиас» (т. е. командующего римской армией в Галлии – или, точнее, в Галлиях, поскольку Галлий было несколько). Гунны сражались под знаменами Аэция и его «адлата» (помощника) Литория так доблестно, что заслужили у всех современных им историков и летописцев репутацию лучших воинов своего столетия. Проспер, Гидатий, Сидоний и другие хронисты наперебой славили гуннскую конницу Литория, представляя гуннов главной военной силой той эпохи. Причем еще задолго до того, как «Божий Бич» Аттила действительно собрал все гуннские силы воедино в рамках одной колоссальной державы. Никто из этих авторов и комментаторов не утверждал, что военные успехи гуннов были связаны с их многочисленностью. Под римскими знаменами служили гуннские наемные отряды, т.е. отдельные формирования, а не массовые армии. Под началом западно-римских полководцев гунны сражались с германцами. Причем повсюду, где западные римляне в них нуждались – под Нарбоном и Толосой (Толозой), в самом сердце римской Галлии, на берегах Рена-Рейна, в далекой Арморике. Данный факт, признаться, в немалой степени лишает силы аргументы, с помощью которых традиционно пытаются сводить на нет свидетельства превосходства гуннов в области военного искусства. Ни в Арморике, ни на берегах Рена, среди густых лесов, к услугам гуннов не было степных просторов, необходимых, вроде бы, неисчислимой, гуннской коннице, чтоб развернуться. Военные предводители гуннов вовсе не требовали от них безусловной и беспощадной жестокости. И не карали их неминуемой и немедленной смертью в случае отступления. Служилые гунны получали жалованье и сражались на всех «фронтах» как истинные профессионалы. Как швейцарские и немецкие ландскнехты в эпоху Ренессанса, гессенские наемники британской короны в годы войны за американскую независимость, французские иностранные легионеры в Алжире и Индокитае, испанские «терсиос» в Марокко. В погибающей Римской империи этим гуннским «союзникам» не было равных. Тот, кто повелевал ими, повелевал и всей империей. И потому Аэций, одержав, благодаря мужеству и военному искусству своих гуннских «социев», целый ряд побед над повстанцами-багаудами и германскими переселенцами в Галлии (в 426 г. «последний римлянин» отбросил вестготов от Арелата – нынешнего Арля, в 429 г. отвоевал у царя франков Хлодиона часть земель вдоль Рена и т.д.), смог, наконец, возглавить в 429 г., в ранге «магистра милитум», все вооруженные силы западной части Римской «мировой» империи.

Следует заметить, что в тогдашней Западной Римской империи чин «магистр милитум» был высшим военным званием. В то время как в Восточном Риме, где имперские власти меньше доверяли военачальникам (особенно успешным), да и вообще мало кому доверяли (сказывалась близость коварного Востока), должность «магистра милитум» была, чтобы не допустить сосредоточения в руках одного человека чрезмерной военной власти, к тому времени уже разделена на две – «магистра педитум» (главнокомандующего пехотой) и «магистра эквитум» (главнокомандующего конницей).

В Равенне же считали применение столь хитроумных ходов с целью ограничения могущества заслуженных военачальников излишним. Поэтому Аэций получил в 429 г. всю полноту высшей военной власти. Стоявшего на его пути к фактическому полновластию прежнего «магистра милитум» и консула Флавия Феликса энергичный и любивший доводить все дела до конца Аэций приказал убить в 430 г. в ходе быстро спровоцированного им же самим восстания. Согласно хронике Проспера Аквитанского, Аэций казнил соперника, обвинив его в заговоре. В 430 г. «последний из римлян» разбил германцев-ютунгов в Реции, самой западной провинции Западной Римской империи, входившей в состав ее италийского диоцеза. В 431 г. Аэций, метавшийся со своей гуннской «пожарной командой», из конца в конец по империи, туша пожары вспыхивавших повсеместно мятежей, подавил восстание кельтского населения провинции Норик. Стремительный взлет честолюбивого провинциала к самым вершинам власти внушил императрице-матери серьезные опасения. Регентша-мать Галла Плацидия, стремясь не допустить чрезмерного, на ее взгляд, усиления Аэция, решила противопоставить ему равного по силе и удачливости полководца. Императрица оставила Аэция от должности, призвав вместо него западно-римского наместника (Северной) Африки – упоминавшегося выше Бонифация-Вонифатия. Второго «последнего римлянина» (согласно Прокопию), правда, потерпевшего в 432 г. поражение в Африке от германцев-вандалов. Высадившихся там в 429 г., переправившись через Геркулесовы столпы из захваченной ими еще раньше у римлян Испании (по некоторым сведениям, с согласия и чуть ли не по вызову самого Бонифация). Распрю, разгоревшуюся между двумя «последними из римлян», не кто иной, как великий немецкий историк Теодор Моммзен сравнил с сюжетом рыцарского романа. И в самом деле, история их противоборства кажется героическим сказанием. Под стенами Равенны смещенный с должности «магистр милитум» Аэций дал своему высадившемуся в Италии, по вызову императрицы-матери, конкуренту, африканскому ветерану Бонифацию, бой не на жизнь, а на смерть. Хотя сражение в целом было выиграно войсками Бонифация, сам он был смертельно ранен в поединке с Аэцием. Мало того! Перед смертью Бонифаций посоветовал своей безутешной жене – вандалке Пелагии (или Пелагее), в случае, если она захочет вступить в повторный брак, отдать руку и сердце только храброму Аэцию. Тому, кто оказался в силах одолеть в бою ее первого супруга. Но это произошло лишь через три месяца после битвы. Пока же Аэций, разбитый под Равенной, удалился к себе в поместье, а новым «военным магистром» был назначен зять Бонифация, Севастиан. Судя по всему, римский классицизм сменился неким позднеримским романтизмом. Похоже, дисциплина стала играть меньшую роль по сравнению с такими мужскими доблестями, как отвага и решимость (соотношение, скорее заимствованное поздними римлянами от варваров, чем унаследованное от древних римлян). Поэтому поражение в гражданской войне («ингенс беллум») ничуть не убавило Аэцию величия в глазах всех и каждого. Если не в Равенне и не в Первом Риме (где ему с трудом удалось избежать мечей и кинжалов подосланных неизвестно кем наемных убийц; по другой версии, на жизнь Аэция покушались в его собственном имении), то, во всяком случае, у его друзей-гуннов, находившихся в те годы все еще под властью Роаса-Ругилы. Аэций счел за благо бежать к гуннам в Паннонию. Именно там «последний римлянин», вероятно, впервые встретился и познакомился с Аттилой. С которым, надо полагать, не раз вместе охотился, беседовал и пировал. Ругила, поразмыслив на досуге, дал в помощь прибегнувшему к его защите «самому последнему из римлян» (после смерти Бонифация) очередной ограниченный контингент гуннских «воинов-интернационалистов». Без этого «почетного эскорта» возвращение Флавия Аэция к родным пенатам и, тем более, его восстановление в прежней должности грозило стать весьма проблематичным. Опираясь на поддержку своих гуннских «социев», опальный вельможа смог добиться от регентши Галлы Плацидии того, чего хотел. А именно – смещения Севастиана и восстановления себя в качестве главнокомандующего войсками Западной Римской империи. Опальный Севастиан, затаив злобу на Аэция, бежал в Константинополь (где ему, кстати говоря, жилось ничуть не хуже, чем в Равенне). В том же 432 г. Аэций, во исполнение предсмертной воли побежденного им в честном поединке Бонифация, женился (вторым браком) на его вдове Пелагии. У них родился сын, названный, в честь деда, Гауденцием. С 432 г. и до самой своей (естественно, насильственной) смерти в 454 г. Флавий Аэций, опираясь на гуннских «кентавров», фактически руководил всей внешней политикой Западной Римской империи. Да и вообще, по большому счету, правил за западного императора-марионетку Валентиниана III, который совершенно не вникал (если верить Прокопию Кесарийскому) в государственные дела, предаваясь «всяческим порокам» (весь в Гонория).

В 432 г. Аэций, при поддержке гуннов, впервые в своей жизни стал консулом. Правда, унаследованное от времен Римской республики звание консула (или, по-гречески, ипата), давно уже превратилось из высшей выборной магистратуры, дававшей реальную власть, в почетный титул, даруемый «императором римлян». Но оно все еще оставалось высшим знаком отличия, хотя само по себе не увеличивало властных полномочий того, кто был его удостоен. В 435 г. «последний римлянин» вынудил регентшу Галлу Плацидию удостоить его высшего аристократического титула патриция, войдя тем самым в состав родовитой римской знати. Между тем, Западная Римская империя продолжала терять одну провинцию за другой, под напором, главным образом, германцев и союзных с ними аланов. Неоднократно битые вандальскими захватчиками в Африке, западные римляне по мирному договору 435 г. признали захват вандалами восточной Нумидии (части нынешних Туниса и Алжира). В 439 г. дукс (герцог, вождь) вандалов (и примкнувшей к ним части аланов) Гейзерих, в нарушение условий договора, овладел столицей римской Африки – богатым Карфагеном, сделав его столицей основанного им африканского царства вандалов и аланов. Аэций не имел свободных войск для оказания отпора вандалам в западно-римской Африке. Ибо был вынужден направить все свои усилия на удержание западно-римских территорий в Галлии. В 435 г. в центральной Галлии вспыхнуло очередное восстание багаудов – обобранных до нитки налоговиками Западной империи «свободных» галло-римских горожан, колонов и все более закрепощаемых крестьян, к которым присоединились взбунтовавшиеся рабы. Подавить бунт багаудов («борцов»), дошедших даже до провозглашения своих, галльских, мужицких, императоров, римлянам удалось лишь после поимки предводителя восставших Тибатона. В 435 г. Аэций разбил на Рене германцев-бургундов, вынудив их принять продиктованные римлянами условия мира. В следующем году, по инициативе «последнего римлянина», направленный Аттилой гуннский военный контингент нанес последний, сокрушительный удар по бургундскому царству, перебив 20 000 бургундов (включая их царя Гундихария, или же Гундахария) и согнав остальных, словно скот, вглубь западно-римской Галлии. Там Аэций в 443 г. отвел усмиренным его гуннскими союзниками недорезанным бургундам территорию в среднем течении реки Родан (нынешней Роны, близ современной франко-швейцарской границы). Эта успешная карательная операция, тщательно продуманная «последним римлянином» и осуществленная им руками своих гуннских «социев» – уничтожение целого бургундского царства во главе с царем Гундахарием, гуннами (а на деле – Аэцием, натравившим гуннов на бургундов, о чем будет подробней рассказано далее) – в искаженной легендой форме вошло в сюжет исландской «Саги о Нифлунгах» и немецкой «Песни о Нибелунгах» (в которой бургундов губят гунны Бледа-Блёдель и Аттила-Этцель).

Самым грозным врагом западных римлян на галльских землях было «союзное Риму» варварское Толосское (Аквитанское) царство, основанное вестготами в западной части римской Галлии. Его царь Теодорих (Теодерих, Теодерид, Теодорид, Теодор) I в 436 г. осадил Нарбон. Полководец «последнего римлянина» Литорий с помощью наемных гуннских войск сумел снять осаду, но в 437 г. был пленен в сражении с вестготами и скончался в германском плену. Используя все свое дипломатическое искусство, Аэций сумел заключить с вестготами мир. Вместо умершего в готском узилище Литория «последний римлянин» назначил в Галлию нового полководца – Астурия, которого вскоре направил в западно-римскую провинцию Тарраконская Испания на подавление восстания тамошних багаудов.

Между тем укрепившийся в Африке царь вандалов и аланов Гейзерих беспокоил все римское средиземноморское побережье морскими набегами. Высадившись в 400 г. на острове Сицилия, вандалы создали прямую угрозу югу римской Италии. Аэций отправил против Гейзериха войско из Испании во главе с Севастианом, которого восемью годами ранее сместил с поста западно-римского «войскового магистра». Гейзерих был вытеснен с Сицилии. Однако же злопамятный Севастиан взял, да и перешел на сторону вандалов. Главной задачей Аэция стала защита собственно Италии от очередной волны переселений варварских племен. Когда жители Британии, покинутой в 407 г. последним римским легионом, обратились к магистру в конце 440-х гг. с просьбой о защите от разорительных набегов диких пиктов и скоттов, Аэций отказал им в помощи, ввиду нехватки сил для обороны сердца Западной империи – Галлии и Италии.

Впрочем, отвлечемся на время от перечисления всех этих бедствий западной части Римской империи, спасти которую от них не в силах были даже доблестные гуннские союзники Аэция. И приглядимся повнимательней к трагической фигуре императрицы-матери Галлы Плацидии. Прелестной, некогда, августы, вынужденной, уже в третий раз в своей многострадальной жизни, терпеть над собой власть военного диктатора и, в силу возраста, уже не способной подчинить его себе, заманив на свое ложе, как она поступала в молодые годы со столь же энергичными военачальниками, восстанавливая мир и согласие. Рожденных ею детей, как правило, убивали, оставляя в живых лишь слабейших из них, доставлявших ей только заботы и хлопоты. Подобно мифической Ниобе, окаменевшей от страха за детей и ввергнутой горем в пучину зла, она сторожила римский (а точней – равеннский) престол для своего сына от второго брака. Хотя этот сын был ничуть не лучше ее брата и любовника Гонория. Возможно, регентша-мать полагала, что должна искупить грех кровосмесительного прелюбодеяния с собственным братом. Тяжесть которого ничуть не умалялась тем, что выбора у Плацидии не было. Ведь самоубийство христиане, в отличие от римских язычников, считали еще более тяжким грехом, чем кровосмешение, о чем Блаженный Августин специально писал касательно однозначно осуждаемого им самоубийства обесчещенной Лукреции. Искупить грех августа, вероятно, надеялась своим образом жизни, связанным с постоянными унижениями ее достоинства императрицы. Аэций опять пришел к власти. Ведь сражавшиеся под его началом «римляне» были в действительности гуннами! Аэций направлял их то в одну часть распадавшейся державы, то в другую – например, на бургундов. После целого ряда дальнейших побед, одержанных гуннами под римскими знаменами, Аэций в третий раз стал консулом, получив «неслыханное дотоле отличие» (Моммзен).

Если бы гуннский царь Ругила-Роас, друг Аэция, дожил до 110-лет-него возраста, как некогда – царь готов Германарих, «последний римлянин» был бы этому, конечно, только рад. Удар молнии, призванный восточно-римской василиссой Евдок(с)ией на главу Ругилы, имел гораздо более тяжкие и губительные последствия для Западной Римской империи, чем для гуннов. Хотя именно гуннов он, по идее, должен был покарать в первую очередь. Ведь преемниками Роаса-Ругилы стали два брата, по крайней мере, один из которых – Аттила, уж точно не испытывал ни малейшего желания по-прежнему командовать гуннскими наемными отрядами на римской службе. И был слишком честолюбивым для того, чтобы удовольстьвоваться сомнительной честью одерживать оплаченные не только римским золотом, но и гуннской кровью победы от имени и к выгоде Равенны и Галлы Плацидии. Да что там – даже от имени и к выгоде такого доброго друга гуннов и приятного во всех отношениях римлянина, как Аэций. Возможно, что победа над бургундами на Рене далась гуннам столь дорогой ценой, что теперь им казалось предпочтительнее отдать жизнь за собственные цели, чем принять смерть за чужие интересы.

Ореол непобедимости, окружавший Флавия Аэция, странным образом померк, как только гунны перестали безоглядно гнать своих коней туда, куда он им указывал, и метать свои стрелы во врагов «последнего из римлян» ради приумножения его могущества. Безудержный в своем стремлении к воинской славе «триумфатор секулорум», лишившийся» подддержки гуннских «сил быстрого реагирования», в одночасье оказался вынужденным прибегать к интригам, в лихорадочных поисках новых союзников. Великий примиритель римского народа с гуннским неожиданно стал ловким маклером, преследующим чисто римские интересы. Даже такой романофил как Теодор Моммзен считал, что «Аэций (…) фактический правитель Западной империи на протяжении десятилетий, предстает, при ближайшем рассмотрении, в менее благоприятном свете…». Но в тем большем блеске предстает отныне на арене мировой истории другой бывший заложник – гуннский царь Аттила.