Разыскания о происхождении отречения, выраженного в надписи на шкатулке словом Tanker и пр.; О значимости латинского эпитета Germinans

Решение этого тяжелого вопроса антихристианской метафизики, если угодно мне позволить рассуждение о ее происхождении, скрыто в тысячах изгибах многочисленных сект гностицизма. Значит, необходимо, поднявшись к истоку сект, постепенно изучать с моим читателем их родство, пока некоторые из следов нас не выведут на дорогу. Это сложная вещь, ведь нам понадобится пройти настоящий лабиринт сирийского, греческого и восточного эклектизма.

Именно еврейская школа Сирии берет на себя пагубную иницативу: Симон Иудей или Волхв, современник апостолов, являлся главой этих закройщиков христианства, которые не могли сбросить иго Ветхого Завета, чтобы прилепиться к Новому, и оставались монотеистами в полном смысле этого Ветхого Завета, признавая только проявления или модусы существования Верховного Существа, взятые в его собственных свойствах. Первым в этом порядке проявлений, согласно гностикам, была премудрость. Все их секты принимали данный принцип, отличаясь друг от друга лишь по синонимическому ряду. В действительности, Симон дал этой первой концепции Верховного Существа имя Елены, другие ее называли Эннойя (греч.), третьи София (греч.) и т. д. По учению симониан, премудрость есть мать всего сущего. Эбион, рожденный первоначально в иудейском вероисповедании, также отрицал божество Христа в этом смысле; для него Спаситель перед своим крещением был простым сыном Иосифа и Марии. Затруднение для евреев, преданных Моисееву закону и всему своему материальному достоянию, свободно вступить на путь христианской духовности, создала первых гностиков и увлекла в это ложное знание, даже после истинных обращений в христианство, наиболее умных людей. Это происходило особенно в Сирии, как средоточии между древней и новой мудростью народов; ибо истине между нами не дано торжествовать без распрей: следовательно, евреи явились первым и никак не меньшим препятствием христианского торжества. По обыкновению Эбиона не относят к первым гностикам, поскольку его христианство уже более чем решенное; но я старался показать на примере затруднения, что испытывали первые христиане из еврейского народа в совлечении ветхого человека для нового. Эти первые неофиты определялись достаточно справедливым эпитетом, называясь иудействующими христианами.

Секта Симона, истинного отца гностицизма, имела много сторонников; но затмившим всех других был самаритянин Менандр. Он признавал Верховное Существо, которое, однако, никогда не проявлялось перед людьми; множество гениев исходит от этого Верховного Существа, образовавшего мир; творческие ангелы заключили человеческую душу в материальные органы, и добродетельные гении смягчили участь этой узницы-души. Менандр обладал чем-то от честолюбия лжепророков, которые позднее отягощали своим игом те же самые страны. Он считал себя посланцем высшей силы Бога и намеревался крестить от своего собственного имени.

У Менандра были многочисленные ученики в Антиохии, и с первого века истории Церкви Сирия стала очагом всех ухищрений разума против чистоты Евангелия. Второе столетие, наиболее плодотворное и пылкое в плане гностического брожения, знало ученика Менандра Сатурнина Антиохийского, предложившего новым ученикам новый эклектизм, составленный, по словам господина Маттера, из всего из ряда вон выходящего в окоружавших его верованиях. В действительности, эта система заключает в себе признаки дуализма Зороастра, и уже идеи Персии спешат смешаться с идеями сирийских филологов.

Вот сущность этой системы: семь ангелов уклонились от господства Высшего Существа, создав мир без его участия и без его ведома; но Высшее Существо, приняв видимую форму, пришло обозреть произведение семи ангелов и увидело существо, ползающее по земле, но имеющее образ, подобный своему. Этой несчастной тварью являлся человек. Бог оказал ему сострадание, и чтобы поднять то, что имело отношение к его собственному образу, он ниспослал на это существо искру, луч божественной жизни, и тогда человек выпрямился с благородством и вознес свои взоры к небу. Вот, несомненно, великолепный миф; но здесь нужно отметить следующее: физический беспорядок, несовершенство и, наконец, зло признаются происходящими от существ или начал, нижестоящих Богу. Эта еще новая в сирийском гностицизме идея вскоре станет плодотворной в гностических школах по мере того, как они углубятся в исследование происхождения зла. Мало было дать человеку душу: стало необходимым покровительствовать ему против тирании семи ангелов! Вот почему Бог послал своего Сына, который благодаря своей божественной сущности не мог быть вовлеченным в материальные органы и принял смертное тело только внешне, пострадав и умерев за людей тоже внешне. Таким образом, Сатурнин, спасая Бога от приписывания Ему зла, намеревался спасти и божество Иисуса Христа от скверны плотских оболочек.

Одновременно Василид и Карпократ, оба представителя александрийской школы, одинаково занимались происхождением зла, фундаментальным вопросом, поставленным впервые намного раньше в Персии Зороастром и возмутившим тогда весь Восток, Сирию и Египет .

Согласно Василиду, создали мир ангелы, занимавшие последнюю небесную сферу, и нет ничего удивительного в том, что зло здесь царствует наравне с добром; но тогда, по крайней мере, Верховное Существо не ответственно за это зло; и все же, чтобы его побороть, не дав ему распространиться, оно послало в низший мир свою премудрость (нус – греч.), которая, облачившись в человеческие формы, приняла имя Иисуса. Евреи намеревались ее умертвить на кресте, но она вознеслась на Небо, оставив вместо себя Симона Киринеянина. Отсюда, как говорит Святой Ириней Лионский, и заключение, что не нужно верить в Того, Кто был распят. Василид расчленил Верховное Существо на восемь великих проявлений: это огдоада, о которой я уже вел разговор с моими читателями.

Карпократ, чтобы найти происхождение зла, подогнал иудаизм под христианство, и суждения Востока под греческие философские системы; этот эклектизм, казалось бы, сделал свою систему почти космополитической. Исходя из воззрений этого сектанта, Иисус Христос, сын Иосифа и Марии, был намного более, чем всякий другой смертный, наделен энергичной душой. Души, изначально являвшиеся небесными и чистыми, были подчинены телам лишь для того, чтобы забыть Бога. Фатальное забвение снизошло в телесный мир, где души подчинялись ангелам-творцам этого телесного мира. Вот почему Иисус Христос, обладая душой сильной закалки, сопротивлявшейся этим ангелам, смог освободиться от телесного мира, чтобы вернуться в свое небесное отечество. Та же милость полагалась душам, которые бы подражали Иисусу Христу. Эти идеи приближались к христианскому спиритуализму, но нашлись сторонники Карпократа, исказившие его систему, считая, что нужно было в той же мере почитать и ангелов творцов: они придерживались мнения, будто душа должна платить как бы долг телесным связям, чтобы раньше освободиться от них. Из этого ложного посыла следует, что дела похоти не только позволительны, но и предписаны; отсюда добрые и злые действия безразличны по своему естеству, или скорее нет ни добрых, ни злых деяний. Василидиане еще больше усовершенствовали этот мистицизм: они выделяли совершенных, чьи души были настолько возвышены над материальным миром, что чистота никак не могла в них исказиться из-за всякого чувственного сладострастия. Стоит ли удивляться наибольшей развращенности нравов среди этих странных сектантов, и становится понятным, почему Святой Иероним называет Василида господином распутств.

К середине II века появился Валентин, иудейского происхождения, рожденный в Александрии. Он замкнул круг эклектизма Василида. Находясь в замешательстве, как и последний, производить зло от одного и того же творческого начала, он вообразил поначалу в материи части различного характера: одни – правильные; другие – неправильные и несовместимые между собой. Бог образовал благодаря содействию первых правильные тела; но поскольку он пренебрегал другими, они внесли беспорядок в мироздание, который необходимо стало устранить, и именно системой эманаций Валентин объясняет это великое событие сверхъестественного порядка. Согласно этому пестрому сектанту, вобравшему в себя христианский, персидский и греческий эклектизм, вечность и непостижимость характеризуют Верховное Существо; эоны или эманации того же самого естества, что и Верховное Существо, исходят от него как свет исходит от солнца. Для своего проявления, пребывая бесконечные столетия в покое и тишине, Верховное Существо использовало свою мысль, и первая проистекшая из него эманация была премудрость; женский эон или аналог мужского эона, и первый эон или перворожденный эон творения есть Иисус; однако, не желая делать смертным существо, исшедшее от Бога, поскольку мы все умираем, Валентин признавал Высшего Христа, соединившегося с эоном Иисусом во время земной миссии этого Спасителя людей.

Два сектанта во многом поспособствовали в распространении валентинианской ереси в различных концах Малой Азии и особенно в Сирии: сначала это был Татиан, ученик Святого Иустина Философа и впоследствии глава гностиков, называемых целомудренными или энкратитами, ибо чрезмерно обременялись воздержанием; затем был Кассиан, сменивший их имя на докеты или кажущиеся, поскольку они придерживались того, что тело Иисуса Христа являлось лишь кажущимся или призрачным. Марк или Маркус, происходивший из Палестины ученик Валентина, сосредоточил свои усилия на распространении в Сирии доктрины учителя; и чтобы лучше завоевать евреев, он вошел в их доверие благодаря кабалистическим теориям. 24 буквы алфавита, по его мнению, заключают в себе все возможные силы, качества и добродетели, вот почему Иисус Христос говорил о себе самом, что Он – Альфа и Омега. «Верховная тетрада, – добавлял Марк, – снизошла со своих непостижимых высот, чтобы раскрыться в моем уме в образе женщины. Когда Верховное Существо произнесло первое слово, это был слог из четырех букв, из которых каждое стало сущностью, и эти эоны составили первую тетраду; второе слово было еще из четырех букв, и вторая тетрада соединилась с первой, образовав огдоаду. Одним из наиболее драгоценных слов Бога является Логос (греч.), то есть Иисус Христос». Под этой кабалистической формой легко заметно смешение систем Василида и Валентина. Огдоада первого здесь в большом почете. И в самом деле, по словам де Бособра, Святой Ириней, а после и Святой Епифаний нам сообщают, что число восемь было весьма священным и весьма таинственным среди маркосиан; они его находили в различных местах Ветхого Завета и говорили о небесной огдоаде, которая бесконечна, вечна и не имеет ни предела, ни времени, ни места и т. д.

Маркус принялся убеждать женщин, и это средство принесло большую известность сектанту. Размышляя о заблуждениях, которые могли отсюда возникнуть, становится понятным, почему наиболее дискредитировавшие себя секты, подобные офитам, соединились с этой ветвью валентинианства.

Сириец по происхождению Кердон, пришедший в Рим около 140 года христианской эры, произвел вторжение персидской философии. Он предполагает два независимых друг от друга начала: одно доброе, другое злое. Согласно Кердону, закон евреев или Ветхий Завет является произведением злобного существа; наоборот, закон христиан или Евангелие есть дело доброго начала. Эон Христос, посланный к людям Неизвестным Богом и врагом материи, никак не смешивался с материальным телом, не был вовсе рожден от женщины и никак не страдал. Он облачился лишь в призраки плоти. Валентин уже прикоснулся, как Кердон спешит это сделать, к доктрине двух начал; но это учение, мощно возмутившее тогда умы, отныне станет для гностиков преобладающей идеей: итак, поспешим увидеть ее разрешение новым сектантом.

Если бы судили о Маркионе по оскорблениям, которые ему адресует Тертуллиан, то рисковали бы скорее советоваться со страстью, нежели с историей: к счастью, иные Отцы Церкви более спокойные оценщики. Маркион являлся сыном святого епископа и родился в Синопе на восточном побережье Пафлагонии в Малой Азии. Греховная связь с девушкой, давшей обет целомудрия, исключила его из Церкви. Говорят, что отверженный в Эфессе учениками Святого Иоанна, он встретил в Риме Святого Поликарпа; и поскольку Маркион спросил последнего за кого он его признает, святой человек ответил: «Да, я тебя признаю за сына Сатаны». Добавляют, что по просьбе его собственного отца, он был отлучен от церкви в Риме со времени своего прибытия, как это случилось и в Синопе. Однако Маттер подвергает сомнению этот факт. Как бы то ни было, Маркион являет собой один из наиболее грустных примеров последствий первоначальной ошибки. Она его бросила в ересь и навлекла на него в семье и в других местах красноречивые проклятья. Тем не менее, он обрел печальную славу, став главой школы в гностицизме. Снедаемый честолюбием в свою очередь сделаться евангелистом, он нападал на самое известное Евангелие в Малой Азии, то есть на Благовествование Святого Иоанна. Согласно Маркиону, Иисус Христос не рождался от Девы, не имел даже видимости; он не заимствовал тела у материи: это был чистый дух, покинувший небеса и внезапно оказавшийся в синагоге Капернаума.

Итак, Маркион не принимает ни страданий, ни смерти Иисуса Христа; что касается человека, он полагает, что тот есть произведение двух противоположных начал и рассматривает душу как эманацию добродетельной сущности, а тело как труд злобной сущности. Одновременно Маркион заботился об устранении из Нового Завета всего того, что могло бы оспаривать его систему двух начал. Он называл Бога ангелом, который управляет материей; но был, по его словам, Высший Бог, являющийся Истинным Богом, Неизвестным Отцом, Верховным Существом (Matter, t. II, p. 248). Изложение этой доктрины двух начал заставило высказаться Святого Епифания, что, по его мнению, Маркион принес свою систему из Персии. Наш великий Боссюэ идет еще дальше: он охотно смешивает Маркиона со знаменитым главой школы дуализма Манесом, как видно из следующих слов: «После язычников, казавшимися авторами и учителями благой философии, пришли другие люди, коих назвали в Церкви манихеями и маркионитами».

Ученик Маркиона Апеллес, питая привязанность к женщине по имени Филумена, персонифицировал премудрость с тем же самым именем. Доктрина этого гностика из сектантов, о которых я говорил, напоминает учение Валентина и в особенности офитов. Апеллес являлся, вероятно, наиболее безусловным монотеистом, чем все его предшественники: он принимал только единое вечное начало, не заботящееся никак о материи; отсюда видно, что у него встает проблема, существовавшая для всех и состоящая в том, как примирить происхождение зла с добрым началом; следовательно, чтобы избежать этого сомнительного пункта, Апеллес утверждает, что Высший Бог сотворил ангелов и между ними ангела огня, создавшего наш мир по образу иного высшего и более совершенного мира. Апеллес был противником христианской догмы воскресения плоти; он говорил, что нисходя с небес, Иисус Христос обладал небесным и воздушным телом, а восходя на небеса, он возвращал каждому небу то, что у него ранее брал, и, таким образом, лишь один дух возвратился в лоно Божества.

Вардессан, рожденный в окрестностях Эдессы на границе Сирии и Месопотамии, процветал в эпоху Марка-Аврелия, провозглашенного императором около 161 года. Его прозвища сириец и вавилонянин, а одинаково и его зороастрийское знание, если мне позволено так выразиться, заставляют некоторых думать о двух Вардессанах. Помещенный, так сказать, между философией Запада и мировоззрением Востока, дух в своем закаливании должен был сплавить воедино доктрины двух полушарий и приготовить путь, по которому вскоре проследует знаменитый Манес. Странная вещь! Вардессан поначалу являлся ревностным христианином и боролся с гностицизмом; но воображение увлекло его постепенно к соблазнительной прелести эклектизма, наиболее выспреннего, который только имел место. Он опубликовал несколько произведений; однако очень сильно распространил его доктрину сборник из ста пятидесяти гимнов или псалмов, к которым его сын Гармоний (Harmonius) добавил новые стихи того же жанра. Эти песнопения были настолько популярны, что сохранялись в церквах Сирии и после осуждения самого ересиарха.

Вардессан признавал два начала: Неизвестного Отца или Высшего и Вечного Бога и вечную материю. Он рассматривал Сатану как вышедшего из материи и имеющего в ней свое происхождение, что является аналогией с Белиалом кабалистов. Христос есть первородный или первый эон Бога. Святой Дух или пневма рассматривался нашим сектантом в качестве супруги, соответствуя Софии (греч.) других гностиков. Вместе с ней он принимал семь сизигий (syzygie) или эманаций. Чтобы восполнить огдоаду, в число этих сизигий или эманаций Вардессан помещал солнце и луну: это еще одно сближение с системой Манеса.

Христос пришел на помощь душе, чтобы соединиться с ней как со своей первоначальной спутницей: Вардессан в одном из своих гимнов или религиозных песнопений представил союз Софии (греч.) и Христа в образе мистического брака. Душа человеческая происходит от эонов, и она является истинной эманацией Верховного Существа. Покрывающее ее тело есть только кожаная туника, которой Творец окружил чистые духи Адама и Евы после их грехопадения. Иисус Христос, облачившись небесным телом, претерпел лишь видимую смерть. Вардессан, будучи главой школы, пришел завершить второе столетие, ставшее торжеством гнозиса; именно ему в утонченном эклектизме удалось смешать верования Зороастра с кабалой евреев, эманациями Валентина и огдоадой Василида; его учение – драгоценное кольцо, связавшее всех гностиков Запада с системой Манеса, к которой я перехожу.

Альбуфарадж относит появление манихейской ереси ко времени Аврелиана, или около 268 года, патер Пажи (P. Pagi) дает приблизительно 270 год; другие авторы, среди которых и аббат де Беро-Бергастель (de Berault-Bergastel), указывают 277 год. Этот последний разделяет мнение папы Льва I: его датировка с годичной разницей совпадает с временем, установленным Александрийской хроникой, которая определяет публикацию заблуждений Манеса 276 годом, то есть в период консулата Тацита и Эмилиана. Я свободно принимаю последнюю дату, ибо именно в 277 году Манес в ходе публичных бесед с Архелаем, епископом Кесарии, испытал смятение и был вынужден скрыться, чтобы не оказаться побитым камнями народом; вполне основательно предполагать, что Манес уже имел представление о своей доктрине, прежде чем получил право прийти с ней на открытые прения с епископом.

Перс Манес не является ни первым, ни единственным автором своей системы: это древняя доктрина дуализма, учение магов, Зороастра, Платона и Пифагора; вот почему Тертуллиан весьма остроумно говорил, что Платон давал вкус и приправу всем ересям; это была – и мы ее видели в предшествующем быстром анализе – та же самая доктрина, которую находим завуалированной в самых разнообразных системах гностических сект. И в самом деле, почти подавляющая идея сирийской школы, начиная с самого Менандра, есть идея двух противоположных начал. И если гностики знали доктрину магов и Зороастра, то как сам Манес мог не знать о гностическом учении? Вардессан и сын последнего Гармоний достаточно популяризировали гностицизм в Эдессе, Месопотамии и на всем пространстве Сирии, чтобы вольноотпущенник Кубрикус или Корбикус, взявший в царской столице Персии имя Манеса или Манихея, мог иметь о нем определенное представление. Он удаляется из Персии в Месопотамию, где тогда торжествовал гнозис Валентина, благодаря чему к нему попали писания Вардессана и Гармония. Успех этой гностической секты поначалу парализовал усилия Манеса; но поскольку он обладал великими замыслами и силой духа, то организовал проповедников.

Последние вскоре заметили, что не имели более страшных врагов, чем христиане; это было тогда, когда Манес, соединив свою доктрину с христианством, смог привлечь в нее сам гнозис, сообщив своей системе влияние, которое стало ослабевать в Азии и Европе только в XIII веке. Манес пришел в эпоху, когда великий вопрос происхождения зла возмущал все христианские секты, в которых семена магизма уже пустили ростки среди гностиков. Вряд ли Манес имел меньшую провинность в своем христианско-восточном эклектизме, если позволительно так выражаться, когда даже стал основоположником системы, носящей его имя. Поставив целью одновременное завоевание персов и христиан, ему было необходимо создать сильную и полноценную систему, которая бы примирила в то же самое время многочисленные секты, распространенные в Персии. Манес дал своему учению имя христианской доктрины, назвав себя Параклетом. Он определял Бога как бестелесное Существо, и это чистое определение с иными подобными из христианской теологии ввело в заблуждение самого Святого Августина.

Чтобы сохранить видимость Святой Троицы, Манес помещал Бога Отца в высшем небе, Логос на солнце и на луне, Святой Дух в воздухе. Имелся и чистый свет, единосущный Богу: именно от этого света исходят светящиеся существа, расположенные над подлунной областью. Что касается материи, то она занимала пространство снизу от этой области. Вот полностью духовная вселенная, которую, по словам аббата Фуше (Foucher), производит Бог, распространяясь, так сказать, вне себя, заставляя исходить из своей сущности бесконечное множество эманаций: «Слово, пребывавшее на солнце и на луне, снизошло на землю, облачилось простой видимостью человеческого тела, внешне претерпело смерть и воскресло».

Манес, по сведениям де Бособра, учил, что прежде творения материального мира Божество жило в своем царстве вместе со своими славными и счастливыми эонами, которых невозможно ни исчислить, ни измерить их протяженность; но поскольку зло, являющееся несовершенством, не могло произойти от самого совершенства, то Манес, как говорит Святой Иероним, ввел злое начало только для того, чтобы уберечь Бога от его авторства. Книга Манеса, озаглавленная «О мистериях», начиналась так: «От всякой вечности существуют два державно противоположных существа: Бог и материя, свет и тьма. Материя или телесный мир является произведением не Бога, но Сатаны. Отсюда происходит следствие, принесшее печальные нарушения человеческому достоинству.

Тело есть субстанция Сатаны, тогда как душа – божественная субстанция, она никак не ответственна за то, что может производить Сатана в своих собственных членах . Иными словами, в этих двух я естества все различно: одно есть без свободы к добру, другое – без свободы ко злу; значит, больше нет ни морали, ни порока, ни добродетели. Чувствуете, сколько людей такая система предоставила свободному росту своих порочных инстинктов. Не стоит удивляться словам папы Льва Великого, сказавшего, что манихеи имели мистерии столь отвратительные, что он не мог их открыто излагать, не нарушая чувства приличия. Как здесь не вспомнить о наиболее развращенных ветвях гностических сект, печальные заблуждения которых я отмечал выше, и станет ясно, какие поразительные сходства существовали в этом смысле между гностиками и манихеями.

И вовсе не Манес со всяким иным глава школы намеревались разрешить порок: они лишь утверждали, что подвергаются ему по необходимости своего естества. Скользкий шаг, я согласен; и все же, если нашлись манихеи, злоупотреблявшие этим началом до безобразия, то были и манихеи, противостоявшие ему воздержанием. Некоторые избегали в ужасе вина по причине заблуждений, к каковым оно приводит, уподобляясь в этом ветви гностической секты энкратитов: Манес, поистине, никогда не забывал примирять между собой христианские секты. Кроме того, когда он направил своих главных учеников в самые отдаленные страны, эти послы были приняты с распростертыми объятиями повсюду, где существовали гностики, ибо эти секты, крайне разделенные между собой, видели в полноценной и решительной системе Манеса центр объединения. С тех пор имена наиболее известных гностических вождей, среди которых Менандр, Василид, Валентин, Маркион и др., растворились в единственном имени Манеса. Гностиков больше нет, но суть лишь манихеи. Манес, как говорит аббат Фуше, взял за образец Святого Апостола Павла: позднее мы увидим сектантов по имени Павликиане. Манес не принимал ни подобий, ни изображений до такой степени, что защитники образов обвиняли иконоборцев в манихействе. Взамен манихеи позаимствовали в магизме всевозможные виды идолопоклонства и мистические суеверия: например, их иерархия ангелов или эонов столь же совмещает восточные идеи, сколь и христианские; и Манес не преминул привить к гнозису одну из самых драгоценных идей магов – метемпсихоз, о чем Тирбон (Tyrbon) недвусмысленно говорит в своем послании к Архелаю. Это была лукавая смесь идолопоклонства и христианства, что ставил в вину манихеям Святой Августин, дав им имя схизматиков от язычества.

Я приведу тому поразительные примеры: итак, евхаристия была для манихеев только церемонией акции милосердия в память мистического распятия Спасителя; затем Манес умышленно смешал восточные доктрины с учениями апостолов и гностиков, а также с платоническими идеями, заменив премудрость Софию (греч.), которой Бог, отец этой премудрости или разумности, сообщал росток творения и силу порождать материальный мир, страждущим Иисусом, который висит на всех деревьях и ползает в растениях. И как совершается эта странная мистерия? Следующим образом.

Пребывающий в воздухе Святой Дух распространяет по земле свои духовные истечения, которые находят волокна и корни растений и, проникая в них, поднимаются в ветви, а, проходя по цветам и фруктам, становятся страждущим Иисусом, поскольку их срывают, едят, заставляя так страдать от скорби.

Согласно манихею Фавсту, против которого Святой Августин начал в высшей степени любопытную полемику, именно страждущий Иисус является спасением и жизнью людей; но душа, по одному незапамятному мнению, осквернена или очищена пищей: то, что ее оскверняет, это частицы плоти и крови животных, частицы, разжигающие вожделение, и истинные семена пороков у людей; то, что ее очищает, это растения и фрукты, поскольку последнее питание не содержит ни возбуждающего аппетита, ни вожделеющего. Отсюда у некоторых манихейских сект аскетическая жизнь и полное воздержание от мяса животных. Пифагорейство, как видно, не стало чуждым в этом посыле и для манихейской системы.

Все вышеперечисленное позволяет увидеть, что ловкий вождь манихейства не устанавливал свое учение на непристойности и пороке, о чем говорили некоторые авторы. Я охотно признаю, что сектанты злоупотребляют системой, особенно когда она предоставляет такое преимущество; но никогда не поверю, что глава философской или религиозной школы берет за основу вещь, низводящую людей до скотского уровня. Наоборот, только мистический спиритуализм, как мне кажется, составляет основу манихейской доктрины. Манихеи, по словам одного историка, обладают благоговением ко всем вещам из-за присутствия в них Иисуса Христа; и замещают повсюду божественную любовь на богобоязненность.

И действительно, здесь нечто подобное квиетизму, призрак которого пробудился одним прекрасным утром XVII века в изголовье знаменитого французского епископа. Можно разделять эту искусную мысль, каковой мы обязаны нашему историку господину Франтену (M. Frantin), высказавшему ее в своей заметке, любезно почтившей первую часть этого произведения.

Как бы то ни было, ИИСУС СТРАЖДУЩИЙ, КОТОРЫЙ ВИСИТ НА ВСЕХ ДЕРЕВЬЯХ И ПОЛЗАЕТ ВО ВСЕХ РАСТЕНИЯХ, имеет поразительную аналогию с МЕТЕ, КОТОРАЯ ЗАСТАВЛЯЕТ ПРОРАСТАТЬ И ЦВЕСТИ. Я не завершил устанавливать родственную связь гностицизма с доктриной Манеса; но уже, как мне представляется, достаточно прояснил вопрос, чтобы было заметно соответствие двух учений. Теперь постараюсь восполнить это родство, сообразуясь с эпохами.

Гностицизм казался угасшим после III столетия; но это исчезновение было скорее внешним, нежели реальным: передача его стала секретной либо внутри Церкви, либо внутри семейств, как иудаизм, сохраняющийся на протяжении веков и господствующих религий. Более того, гностицизм смог увековечиться, слившись с манихейством и уступив ему шаг. Так, разукрашенное и сверкающее богатством заимствований манихейство пустило глубокие корни. Оно обладало, по словам Боссюэ, очарованием и неслыханными иллюзиями, чтобы обманывать простодушных, пусть даже проходили долгие времена без знакомства с ним. Но понапрасну римское законодательство ополчалось на манихеев с 372 по 428 год; понапрасну Валентиниан и Феодосий I их строго наказывали, Гонорий объявил манихейскую доктрину государственным преступлением, а Феодосий II их запретил жесткими законами: они распространялись все больше и больше, как если бы преследование являлось наиболее благоприятным питанием для такого рода пожара.

Они презрительно относились к власти и проводили свои тайные собрания вплоть до понтификата Льва Великого. Сильно атакованные сим великим атлетом христианства, они рассеялись после того, как были осуждены синодом и изгнаны сенатом: таким образом, они под разными именами наводнили все провинции империи. В V веке они втираются в доверие к греческому императору Анастасию; в VI веке Феодора, актриса, ставшая императрицей и женой Юстиниана, им покровительствует. В VII веке они принимают имя павликиан, которое им сообщает один из их учителей Константин Сильван (Силуан), поскольку сам привязывается к писаниям Святого Апостола Павла; после проповеди своей доктрины в окрестностях Самосаты, они ее распространили до пределов Каппадокии и Понта. В VIII веке иконоборец и пылкий поклонник магии Константин Копроним не мог не быть благосклонным к павликианам. Он им позволил обосноваться в Константинополе и во Фракии. Это открыло им ворота на Запад, и они обрушились на Европу. В IX веке эти манихеи переживали различные периоды: сначала им открыто покровительствовал греческий император Никифор; императрица Феодора, вдова Феофила, желала их обратить убеждением, затем, используя строгость, она их толкнула на бунт. Они соединились с арабами или мусульманами, которые были тогда всемогущими в Азии, и в течение многих лет оказывали сопротивление Восточной Империи. Находившиеся непрестанно в состоянии войны с греческой империей арабы легко принимали в качестве союзников всех, кто становился врагом христианства, каковым бы ни было религиозное несогласие между ними. Монотеистическое основание являлось достаточным, чтобы удовлетворить арабов и привлечь к себе их симпатию, в чем мы больше убедимся, продвигаясь вперед.

Манихейские воины, против которых императоры, шли лично во главе войска, были сначала побеждены. Василий Македонянин их рассеял; но чтобы собраться с силами и продержаться против сильного врага, они построили и укрепили город Тефрику в неприступном месте, между Сирвасом и Трапезундом в Армении. Отсюда они не давали покоя греческим военачальникам и под предводительством Карбеаса, человека полного решимости, опустошали земли империи, у которой оспаривали власть, до тех пор, пока Василий, их победитель, не направил к ним Петра Сицилийского, чтобы договориться об обмене пленными. Необходимо отметить это обстоятельство, поскольку оно проясняет исторический момент: во время посольства в Тефрику Петр Сицилийский открывает, что на совете павликиан было решено послать проповедников их секты в Болгарию. Случай благоприятствовал тому из-за смут и разногласий, имевших тогда место между папой и Константинопольским патриархом по поводу верховенства в империи. Известно, какие глубокие корни пустила павликианская секта в Болгарии, которую манихейство Запада рассматривало в качестве своей колыбели. При помощи арабов павликиане Тефрики предприняли ужасные репрессии против императора Михаила, сына Феодоры, которого победили и обратили в бегство под стенами Самосаты. Эта победа имела пагубные последствия для империи: вскоре увидели объединенную мусульманско-манихейскую армию, опустошающую Малую Азию. Карбеас имел чудовищного наследника: он звался Хрисохейром (Chrysocheir). Никея, Никомедия, Анкира и другие города подверглись разграблению; кафедральный собор Святого Иоанна Богослова в Эфесе был превращен в конюшню.

Это торжество, или скорее отмщение остановилось только со смертью Хрисохейра. Павликиане, наконец, были взяты в их грозной крепости Тефрике и скрылись в горах, откуда в течение всего X века совершали частые набеги на земли империи со своими ужасными союзниками мусульманами. Нужно отметить, что они были еще очень опасны и добивались уступок со стороны законных властей. И в самом деле, император Иоанн Цимисхий дал им право водвориться в окрестностях Филиппополя во внутренней Фракии. Отсюда их прозелитизм, продвигаясь все дальше и дальше из-за склонности монахов к аскетическим принципам секты, вскоре наводнил монастыри Востока и Запада. И когда павликианство стало опять гонимым, то возродилось в новых формах: на Востоке в виде богомилов, на Западе – катаров. «Богомилы, – говорит Шмидт, – согласно Евфимию, являются только ветвью катарской секты. Они распространились во Фракии с середины XI века и нашли прозелитов в монашеской среде. В начале XII века их основной центр находился в Филиппополе, откуда они в тайне распространились до самой имперской столицы. Император Алексей Комнин преследовал секту и казнил их главу Василия. Однако секта продолжала существовать секретно, имея всегда своим центром Филиппополь (ныне Пловдив, Болгария – В. Т.-Г.), и вскоре обрела своих сторонников во всех провинциях и всех главных городах империи». Именно из этого центра манихеи-павликиане под именем cathari, легко проникнув и в Боснию, распространились в Германии через Венгрию, затем на мгновение остановились в далматинских городах напротив главных портов Италии, чтобы дождаться кораблей, сумевших перенести их доктрины на юг Европы. Уже с начала XI века эта ересь обнаружилась в Орлеане в период правления короля Роберта. Одна итальянская женщина ее принесла во Францию, и двое каноников из Орлеана были первыми обольщенными. Это стало тогда большой новостью; но в XII столетии манихейство охватило самые различные слои общества в городах Ажан (Agen), Суассон (Soisson) и Периньё (Perignueux). Манихейская ересь явилась как бы интеллектуальной заразой высокого полета.

«Павликиане, – говорит Мосгейм, – особенно пустили глубокие корни на территории Альби и в южных провинциях Франции». И обнаружилось во время Крестового похода, поднятого против них папой Иннокентием III, проявление тех же самых симптомов, что и в период преследования этих сектантов Феодорой, императрицей Востока. Казалось бы еретики рассеялись: на самом деле они пошли извилистыми и подземными путями, скрываясь при свете дня в монастырях и продолжая в основном внутри Церкви разворачивать преследование против нее самой. У тайной силы, направлявшей устремления секты, хватало возможностей, чтобы оставаться невидимой: ее единоначалие осуществлялось главой или примасом, пребывавшим в самом сердце манихейской веры – в Болгарии. Именно оттуда он руководил при помощи своих викариев многочисленными конгрегациями, приобретенными манихейством в Италии, Франции и Германии.

Теперь о доктринальной основе этих манихеев или катаров-альбигойцев. Она любопытна в том, что полностью подводит итог дуализма Манеса. Чтобы придать своему тезису больший вес, я позаимствую высказывание у господина Маттера: «Катары-альбигойцы признают двух творцов: одного – доброго, создателя невидимых вещей; другого – злого, создателя видимых вещей; два противоположных кодекса: Ветхий Завет и Новый Завет; двух Христов: одного – злого, земного и видимого, бывшего другом Магдалины, родившегося в Вифлееме и умершего на кресте в Иерусалиме; другого – доброго, который ни облачался материальной плотью, ни ел и ни пил, являясь видимым в нашем мире лишь духовно в образе Святого Павла. Он родился и был одинаково распят, но это происходило в другом невидимом для нас мире».

Нет никакого сомнения, что катары являлись павликианами, равно как и древними гностиками, ибо многие катары, сожженные в Кёльне, исповедовали, что их доктрина восходила к первым мученикам, утвердившись изначально в Греции.

Что касается богомилов или манихеев-павликиан Востока, то можно точно проследить периоды их существования: в 1118 году их глава Василий предан смерти повелением Алексея Комнина; в 1140 году имевший место в Константинополе синод осудил к сожжению книги Константина Хрисомала, которые преследовались и жадно перечитывались в еретических сообществах, поскольку содержали доктрины секты. К 1180 году для богомилов устанавливается период наибольшей терпимости: их оставляют в покое в столице и других областях империи, и они смело поднимают голову во многих провинциях Азии. Когда в 1226 году Константинопольский патриарх Герман переносит свою резиденцию в Никею, то встречает там многочисленную и решительную партию богомилов, против которых по недостатку сил произносит лишь пылкие проповеди.

Сравнив между собой доктрины богомилов и катаров, приходишь к выводу об их совершенной идентичности: итак, то же самое различие доброго начала от злого; то же самое осуждение Ветхого Завета как произведения Сатаны; то же самое воззрение, что Иисус Христос облачался лишь видимым телом; то же самое отвержение водного крещения для крещения духом; то же самое презрение к браку; то же самое отвращение к животной пище; тот самый же отказ верить в реальное присутствие в Евхаристии Тела Крови Христовых; наконец, то же самое презрение к иконам и кресту.

Мне остается теперь изучить последний вопрос: узнать, что произошло с манихейскими доктринами Востока и Запада по истечению времени, в которое мы их оставляем.

Преследования манихейства во Франции имели самый ожесточенный характер, нежели повсюду в иных местах: мы являемся учтивой нацией, у которой добро и зло всегда выражалось слишком экспансивно! Костры, куда бросали катаров, пылали еще в XIV столетии; но сострадание и цивилизованность уже начинали играть свою роль в общественных настроениях: Климент V ознаменовал свое восшествие на престол понтифика приведением инквизиции в умеренные рамки. Однако ошибка была совершена, сделавшись присущей эпохе: она заключалась в унижении всех возвращавшихся в лоно Церкви либо поражением в общественных правах, либо клеймлением желтыми крестами на одеждах. Что означало держать их вне закона, оставляя мишенью для народной глупости; но манихейское население было скорее подавлено, чем покорено, и этим объясняется рвение, с которым оно приняло реформу, предоставившую ему определенные точки взаимного соприкосновения: подобным образом же предлагается маленькая ветка несчастному в опасности – он хватает ее и сжимает с жаром упования и спасения. Никогда больше, начиная с Симона Мага, враждебное единство так не ополчалось против апостольского единства: все было сосредоточено, чтобы навредить последнему. Этот новый огонь разгорелся из долгих искр манихейских костров – и расплескалась ненависть против Церкви, по словам Боссюэ, и Сатана больше уже не нуждался в манихействе.

Манихейство растворилось в XV столетии в Европе в Реформации. Посмотрим его фазы на Востоке. В XII веке манихеи-богомилы должны были существовать там преследуемыми, как и катары на Западе. В действительности, что мы видим и как им противостоит патриарх? Только проповедью, и это все. Но больше того, если какие-нибудь обольщенные этой ересью епископы и лишались своих кафедр, то к чему был приговорен упорствующий в ереси монах? К сбриванию бороды. И еще: один более милосердный патриарх дал свободу этому монаху и позволил ему проповедовать свою доктрину. Все это доказывает одно или другое из двух вещей: либо крайнее безразличие в религиозных вопросах, либо чуть ли не всеобщую тенденцию к манихейству в этих краях. Я весьма охотно останавливаюсь на последней гипотезе, ибо секта тогда сильно распространилась как в Вифинии, так и в Каппадокии и, придя оттуда в Сирию, обрела благосклонность мусульман, которые в принципе терпимо относятся ко всяким манихейским сектам; впрочем, арабы в лице манихеев имели союзников против греческих императоров. Между доктринами Манеса и ислама существует как бы чувство общего происхождения, пусть отдаленного и скрытого. Магомет, который с тринадцатилетнего возраста сделался заметным благодаря своему наблюдательному рассудку, бывал с караванами в Сирии, Египте и Палестине: повсюду он изучал нравы и религию, вел беседы с несторианским монахом Сергием, а по другим данным, и с сиро-яковитом Батиром (Batyras). Возвратившись из своих долгих странствий, во время досуга от мистической и созерцательной жизни, Магомет предавался размышлениям в пещере горы Хира (Hera), находящейся в одном лье от Мекки; он вызывал в своей памяти то, что наблюдал в бесконечном количестве сект, в которых сирийский гностицизм играл главную роль; горя желанием привести арабов к изначальной религии, он встречался с самими гностиками в своих собственных концепциях. Так, господин де Сегюр говорит: «В Алькоране находишь странное смешение еврейских и христианских доктрин. Следуя этой книге, существовало только шесть великих пророков: Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус и Магомет; последний самый выдающийся из всех. Сверх того, эта книга утверждает, что евреи, думая, что убивали Иисуса Христа, поражали только призрак, тогда как Его тело вознеслось в небеса». По одним цитатам можно судить, что я сделал и в примечаниях, об определенном виде гностического синкретизма, на котором замешан ислам.

Любопытно, что с начала развития и распространения этой религии наблюдается ослабление богомильской секты в восточных странах, но если немного присмотреться к сути вещей, то встречаешь то же самое богомильское манихейство, пусть не господствующее, но побежденное, или скорее слившееся с исламом, и даже видно, что две доктрины поглотили одна другую, подобно тому, как и Реформа поглотила манихеев-катаров; однако старый гностицизм, сменив личину, не оставлял своих посягательств как на само магометанство, так и на христианство там, где его встречал. Изучим немного данную проблему – она стоит того труда, ведь Маттер ее предполагает, не приступая к ней, а Вильке, один из самых просвещенных историков Германии, написавший сочинение о рыцарях Храма, осторожно внушает, что тайной доктриной ордена являлся магометанский гностицизм. Это слово пока не более, чем остроумное: надеюсь, придать ему позитивную значимость.

Магометанский гностицизм (какое хорошее слово!) может делиться на три большие секты: друзы, гашишины или ассассины, и тамплиеры.

В XI веке друзы или дерузы проживали в горах Ливана между Триполи и Птолемаидой: эти важные места занимал позднее знаменитый орден тамплиеров. К 1040 году глава племени, называемый Хакемом, отделился от ислама и увлек в свое верование друзов. Вот несколько слов о том, что из себя представляло новое исповедание.

Бог един, и он единственное существо, которому должно поклоняться. Он несколько раз проявлялся в людях в подобном им образе. Последняя его персонификация есть Хакем. Его главные посланники суть: премудрость (Хамза), душа (Исмаил), слово (Мохаммад), предыдущий (Селама) и последующий (Али).

Взгляните на оригинальную реминисценцию из валентинианского гностицизма: последние четыре силы именуются также четырьмя женами, поскольку Хамза по отношению к ним занимает место мужа из-за их более низкого положения и подчиненности. Мы не ожидали такого андрогинизма, и потому необходимо, чтобы Хамза был великой эманацией, весьма привилегированным эоном, поскольку его скромные посланники определены солнцами и лунами религии. В действительности, Хамза сам назывался последним пределом чисел, что является другой оригинальной реминисценцией из гностицизма Маркуса. Премудрость, как добавляет книга друзов, представляется первым произведением Творца и даже единственным непосредственным произведением его всемогущества. Творец ее образовал из собственного света, отчего все другие творения получили существование; и гораздо больше того: истинным мессией есть тот, который Хамза или Премудрость; ложным мессией был тот, который рожден от Марии и Иосифа; Евангелие верно, ибо содержит слово истинного мессии.

По существу магизм является первоначальным источником религии друзов, ведь как говорится о премудрости или Хамзе, «не было никогда эпохи, в которую я не смог бы призвать творения к исповеданию единства Нашего Господа». На самом деле, несмотря на ореол, которым секта друзов пытается окружить истинного Мессию, в их глазах он не кто иной, как пророк: верные в этом пункте исламу друзы признают тех же самых великих пророков – Адама, Ноя, Авраама, друга Божия, Моисея, Иисуса и т. д..

По словам Сильвестра де Саси, система двух начал отнюдь не чужда религии друзов, поскольку в ней повсюду присутствует враждебная сильная противоположность вселенской премудрости.

В мистериях этой секты присутствуют девять степеней посвящения, и даисы, являющиеся распространителями хакемитской доктрины, заботятся о незаметном приведении своих неофитов к отказу от всякой религии, основанной на божественном откровении или на так называемой пророческой миссии, и это содержит в себе то, чему учат философы; таким образом, как излагает де Саси, «после девяти испытаний адепт разделяет либо мнения Манеса, либо мнения Вардессана; иногда принимает систему магов, иногда систему Аристотеля или Платона; чаще всего он заимствует из этих систем определенные идеи, которые вместе смешивает и т. д.» Секта друзов разделилась на несколько ветвей с тех пор, как распространилась в Сирии, Египте и других сопредельных странах.

К одной из вышеупомянутых ветвей принадлежат нозаири. Они признают переселение душ и уверяют, что, вне всякого сомнения, духовные сущности могут появляться в материальном теле. Секта нозаири существует вместе с сектой друзов в Ливане, но отличается от последней тем, что не признает ни Хакема, ни Хамзу; кроме того, нозаири почитают наиболее постыдные позывы естества, что навлекло на них со стороны друзов проклятие, предназначенное для свиней. Нозаири, наконец, являются истинными офитами или каинитами магометанского гностицизма, и этим все сказано. Скорее всего эти мнимые секты представляли собой ответвления тайных обществ, где только внешне соблюдались обязанности материнской религии. Посвященные высшей категории от них полностью освобождались. Политика, честолюбие и пылкость в удовольствиях являлись сущностью большей части восточных сект.

Среди 72 сект ислама одна произошла от слияния честолюбия и фанатизма: это секта исмаилитов Востока, чаще называемых ассассинами. Учрежденная Хакемом, главой религии друзов, Каирская ложа наводнила Азию своими даисами или миссионерами: один из них стал основателем этого слишком печально знаменитого ордена, имя которого ассассины достаточно раскрывает свой смысл. Он звался Хассаном-Бен-Сабахом-Хомаири: его имя в дальнейшем я охотно сокращаю до его первой части. Хассан спекулировал на преданности, в чем убеждаются, вселяя в слабые и малограмотные души суеверные страхи; его девизом было, что все позволено для достижения поставленной перед людьми цели или будущего счастья. Умело использовались различные степени посвящения для подавления сознания и получения клятвы слепого послушания и нерушимого молчания. Вменялось в обязанность сообщать только своему вышестоящему брату сомнения, которые могли возникнуть относительно мистерий. Если степень подготовки професса представлялась допустимой это позволить, его посвящали во внутренний культ, и он становился Батени. С тех пор он стремился рассматривать в качестве существенного только практику, но никак не вероисповедание внутреннего культа, безразлично относясь к соблюдению и нарушению законов религии и морали. После этого посвящения он должен был браться только за кинжал для устранения препятствий в политике или в честолюбивых замыслах. Таковым был принцип организации, и этого хватало, чтобы масса профанов, посвященных в первые степени, находилась под его игом посредством своей клятвы. В конце XI столетия Хассан устанавливает центр своего ужасного господства в крепости Аламут. Отсюда как гриф в своем неприступном гнезде он обозначал киванием головы свои многочисленные жертвы, над которыми непрестанно парил.

В его планы входило овладеть крепостями и замками соседних стран, чтобы держать в устрашении народы. Сирия являлась главным театром господства и влияния секты ассассинов. Они окружили своими многочисленными крепостями сирийское население со всех сторон.

Между ассассинами и тамплиерами, двумя могущественными орденами, владения которых в Сирии соседствовали друг с другом, безусловно, имелись определенные точки соприкосновения; к тому же, ассассины платили тамплиерам дань в две тысячи дукатов. Это была исмаилитская политика: остерегаться сильных, чтобы с полной свободой поражать слабых.

В части, касающейся догмы пассивного послушания и принятия оккультных статутов, тамплиеры не имели никаких заимствований у секты ассассинов, за исключением своего иерархического устройства и облачения.

И в самом деле, тамплиеры подразделялись на рыцарей, оруженосцев и братьев – степени, соответствующие иерархии ассассинов: рефик (товарищи), федави (помощники) и лассик (миряне); великий магистр соответствует шейху горы, великие приоры даилькебирам, а приоры даисам. Рыцари Храма носили белые плащи, на которых были нашиты кресты из красной материи; рефики носили белые облачения с красными поясами.

И пускай даже принципы тамплиеров были далеки от исмаилитских принципов, у обоих сторон преобладала опасная тенденция пренебрежения к общественному культу.

В период своего пребывания в Сирии тамплиеры по своему честолюбию не раз натыкались на подводные камни: этот бедный и смиренный по своему происхождению орден быстро обогащается. Когда торжественно доверялась благородная и суровая миссия покровительствовать народам своей отвагой, редко кто не хотел бы потом господствовать над этими народами своим влиянием. Для достижения этой цели потребовалось создать сильную и единую корпорацию, обладающую собственными статутами, посвящениями и даже мистериями и повинующуюся единой воле. В таком положении тамплиерам было сложно избежать дерзких сектантов, орудовавших тогда в Сирии: значит, храмовники представляли собой добычу для ухищрений этого сектантского сообщества, ставшую предметом его алчности. Напомним, что в 1118 году, а это год основания ордена Храма в Иерусалиме, в Константинополе на костре сгорел глава манихеев-богомилов: преследование секты в центре греческой империи отбросили ее в Каппадокию и Сирию, где, как мы уже видели, она весьма хорошо сохранилась, поскольку мусульмане были благосклонно настроены к манихейским идеям.

Богомилы в целом описаны как изворотливые и коварные. Они внедрялись повсюду даже в одеянии монахов. И разве могли оказаться бесплодными их притязания на военный и монашеский орден, организованный по образцу сектантов Хассана и желающий иметь собственный свод посвящений и мистерий? И разве не у манихейской по происхождению секты наши рыцари обрели эту формулу духа, мудрости и премудрости, которая заставляет прорастать и цвести?..

Необходимо напомнить, что, подвергнув подробному рассмотрению весь восточный эклектизм, эту странную формулу мы обнаружили только в манихействе. Более того, богомилы, которых мы видели, являлись манихеями, скрывавшимися под иным именем и представлявшими Бога Отца в образе старца с длинной бородой. Не естественно ли тогда предположить, что это и был таинственный идол, внушавший столько ужаса отдельным посвященным из рыцарей Храма. Посредством этой головы представлялся и почитался в великой мистерии Высший Бог, признававшийся сектой монотеистов за единого Бога. Это могло происходить независимо от эона-андрогина, олицетворявшего мысль, дух, мудрость и премудрость, важнейшего эона, почитавшегося всеми гностическими сектами под различными именами. И здесь нет никакой сложности.

Богомилы, проповедуя внутренний культ в ущерб внешнему культу и отказываясь почитать крест под предлогом, что он служил орудием смерти для Иисуса Христа, прямо вели храмовников к монотеизму под обманчивой наружностью. Кроме того, есть многие основания верить, что и само мусульманство не обошло влиянием чёткий деизм тамплиеров, поскольку большое число свидетельских показаний признает, что братья отрекались от Иисуса Христа как от лжепророка. Значит, они почерпнули эту формулу никак не в чисто манихейской секте, и мы находим здесь бросающийся в глаза вид магометанского гностицизма, который только сумели предположить Вильке и Маттер.

Вот некоторые свидетельства сношений тамплиеров с мусульманами. Так, брат де Палюд (de Palud) говорит о магистре ордена, находившемся в плену у султана и отпущенном на свободу за обещание ввести в статуты ордена все заблуждения или их часть, в чем сейчас орден обвиняют. Он добавляет, что благодаря этому соглашению, султан и его преемники были неоднократно полезны для Ордена Храма. Брат Гуго де Нарсак (Hugues de Narsac) считает, что эти заблуждения существовали в ордене в течение долгого времени и появились в заморских странах, где установились тесные отношения с арабами и где великий магистр Вильгельм де Боже (Guillaume de Beaujeu) и рыцарь Матьё ле Соваж (Mathieu le Sauvage) заключили договор о широком взаимодействии с султаном и саррацинами. Брат Матьё часто отправлялся к ним на переговоры, а великий магистр Вильгельм, когда это ему казалось необходимым, брал к себе саррацинов на службу за денежное содержание. Оба признавали, что действовали так для большей безопасности братьев; но говоря это, их никто не одобрял.

Оруженосец Пьер де Нобильяк (Pierre de Nobiliac) рассказывает, что великий магистр Вильгельм де Боже многократно изъявлял свидетельства своей дружбы с султаном и саррацинами, чтобы орден мог удержаться в своих заморских владениях.

Когда у брата Готтфрида Гонавиллы спросили, откуда произошел обычай отречения от Иисуса Христа и плевков на крест, он ответил, что он был введен великим магистром, находившимся в пленниках у султана: одни обвиняли в этом великого магистра Ронселена (Roncelin); другие – великого магистра Берара (Berard) и т. д.

Королевский канцлер Вильгельм де Ножан (Guillaume de Nogent) рассказал Ж. де Молэ, что во времена вавилонского султана Саладина великий магистр, тогда служивший, и другие военачальники ордена оказывали почтение султану; последний публично огласил, что тамплиеры заслужили свое поражение (они только что проиграли сражение) по причине своего разложения и испорченности. Ж. де Молэ, пребывая в оцепенении, ответил, что не знает об этом и ему известно только, как во времена Вильгельма де Боже юные тамплиеры роптали против великого магистра, поскольку во время перемирия он подписал договор о тайном взаимодействии с султаном.

«Аутентичные хроники, – говорит Н. де Бонневиль, – подтверждают тесные связи крестоносцев и саррацин. Легкая милиция тюркополис у саррацин состояла из мусульман и христиан; крестоносцы имели милицию, называвшуюся пулланы и одинаково формировавшуюся из магометан и христиан. Во время перемирий саррацины и крестоносцы устраивали турниры и воинские игры, чтобы по-братски соревноваться в воинском ремесле. Христиане в Малой Азии чеканили монету во имя и с изображением Магомета, и общеизвестная история Крестовых Походов нам сообщает, что тамплиеры позволяли на своих землях религиозный культ, установленный Магометом. Император Фридрих II, король Англии Ричард Львиное Сердце и тамплиеры образовывали множественные союзы с саррацинами. Последнее перемирие между Саладином и Ричардом, подписанное на три года, три месяца, три дня и три часа (оно считается кабалистическим, поскольку дает в итоге число двенадцать) значительно повысило степень близости тамплиеров и саррацин. Хорошо обращались с пленниками с той и другой стороны. Вся армия замечала, что саррацины, которых пытались выдавать за чудовища, были по отношению к своему культу людьми просвещенными и добродетельными. Жизнь без родины, тяготы и лишения войны охладили рыцарей к державным понтификам. Саладином восхищались, его чтили и ценили даже христиане. Его завещание является большим уроком терпимости и человечности: он завещает милостыни бедным – евреям, христианам и мусульманам без различия – с мыслью, что все люди братья и чтобы им помочь необходимо знать не то, во что они веруют, но то, от чего они страдают. Отметим, что у тамплиеров существовало тайное предание, будто Саладин был принят в их орден рыцарем Гуго де Тибериасом (Hugues de Tiberias), удовлетворив все орденские церемонии, за исключением публичного принятия».

«Все возвращавшиеся из Сирии крестоносцы, – говорит Мишле, – твердили только об измене тамплиеров и их связях с неверными. Они явно поддерживали отношение с сирийскими ассассинами, и народ с ужасом отмечал подобие их одеяния с облачением сектантов Старца горы; в своих домах тамплиеры собирали мавров и позволяли отправление магометанского культа и пр.»

Естественно также предположить, что перед необходимостью удалиться на остров Кипр в 1291 году тамплиеры, осторожно сообщаясь с саррацинами, искали пути спасения своих владений в Палестине. Исходя из вышеизложенного, не возникает никаких сомнений в существовании отношений между тамплиерами и мусульманами, но тогда появляется одна презумпция влияния мусульманских доктрин на тамплиеров. Гностическая школа, признавая Иисуса Христа, считала, что Он страдал и претерпел смерть только внешне: гностицизм, в целом, не отрицал Иисуса Христа; тамплиеры же от Него категорически и безоговорочно отрекаются. Итак, верование в одного Бога, как известно, являлось фундаментальной доктриной мусульман. «В то мгновение, – говорит Николаи, – когда тамплиер отвергал божество Иисуса Христа, попирая ногами крест, он был обязан торжественно исповедать одного всемогущего Бога, творца неба и земли». Следовательно, истинной целью этой церемонии было исповедание единого Бога.

Вот, в действительности, сущность мистерии чистого деизма; и если большинство тамплиеров не желало ее ни понимать, ни принимать; деизм не становился от этого меньшим в глубине их тайной доктрины, скрываемой под палладиумом ордена. Что касается арабских надписей на шкатулке из Эссаруа, в них, с одной стороны, усматриваются те же самые принципы и определения манихейства; с другой, – мы видим выражение абсолютного деизма; и когда бы мне было позволено что-то поменять в формулировке Вильке, то, думаю, дал бы секте или тайному посвящению тамплиеров наименование магометанского манихейства.

Тягостной вещью, не оставляющей никакого сомнения в реальном значении отречения, является указание со стороны посвятителей пропускать священные слова (евхаристической молитвы – В. Т. – Г.) бескровного жертвоприношения. Свидетельств тому предостаточно: так, брат Жерар де Созель (Gerard de Sauzel), посвящая в мистерии ордена Бертрана де Виллера (Bertrand de Villers), желавшего стать капелланом ордена, и давая ему дозволение на это, рекомендует неофиту воздерживаться во время совершения им мессы от слов: «Hoc est enim corpus meum». Брат Стефан из Дижона, священник диоцеза Лангра, посвящавшийся в праздник Вознесения Господня Пьером де Сивреем в часовне Храма в Фовернее, заявил, что его посвятитель предписал ему пропускать четыре слова канона всякий раз, когда бы он служил мессу. Брат Вильгельм добавил, что эти слова начинаются: «hoc est…» Стефан пообещал, что будет их пропускать, но никогда этого не делал. Одно подобное указание было сделано Эудесу де Дампьеру (Eudes de Dampierre), но он вовсе не ответил посвятителю, поскольку категорически намеревался не подписываться под тем, что от него требовалось. Такие же признания и чувство отвращения со стороны брата Симона и пр.

Мне не составило бы труда продолжить этот перечень; но полагаю, что достаточно документально осветил различные пункты таинственной ереси тамплиеров, которые, на мой взгляд, особенно подкрепляет запрет на произнесение священных слов в Евхаристии, слишком согласующийся с отречением, требовавшимся от посвященных, хотя и встречавший справедливое отвращение со стороны капелланов ордена.