II. Имел ли орден Храма секретные статуты?

Если мы обратимся к статутам ордена Храма, тем, которые к нам пришли, то, разумеется, в них не раскроется ничего того, что утверждает странные и кощунственные практики, разоблаченные в ходе расследования. Но как необходимо размышлять над вопросом, поставленным в конце предыдущей главы? Не обладал ли орден, наряду с общедоступным уставом, другим уложением, устным или письменным, разрешающим или даже предписывающим эти практики, секретным уставом, открываемым одним подчиненным, и которому подчинялось большое число членов? Мюнтер вместе со всеми писателями-апологетами ордена протестуют против этого предположения. Тем не менее, нужно признать, что тягчайшие обвинения свидетельствуют в его пользу, и оно подтверждено многочисленными показаниями и самими определениями статей, на основании которых Тамплиеры допрашивались в силу буллы Faciens misericordiam.

Вкратце мы уже сказали о природе и характере этого следствия. Оно было направлено не против отдельных поименно обозначенных обвиняемых, но против всего ордена, рассматриваемого в качестве коллективной личности. Судебное разбирательство над личностями, над индивидуальными преступлениями оставлялось для провинциальных соборов; дознание, доверенное понтификальным комиссарам, нацеливалось выше. Оно затрагивало сам дух установления, которым занималось: оно обладало признанной целью сделать орден целиком ответственным за ошибки его начальников и определенного числа его членов. На что указывает само заглавие следственных статей: Isti sunt articuli super quibus inquieretur contra ordinem militia Templi. Итак, после изложения преступных практик, о которых необходимо было проинформировать, материалы расследования добавляют, что эти практики происходят от соблюдения или статута ордена (art. 84); они оказываются в числе пунктов ордена введенными после одобрения, данного статутам апостольским престолом (art. 86). Нет ничего более определенного. Эти статьи доказывают, что по мысли Святого Престола практики, о которых идет речь, были одновременно освящены статутом и соблюдались во всем ордене. Впрочем, статья 112 разъясняет, что ассоциация возомнила себя обязанной слепо исполнять все повеления великого магистра. Согласна с обвинением и булла об упразднении ордена “Vox in excelso”, которую мы знаем в течение небольшого периода времени, определенно поставившая в обвинение ордену преступления, вменяемые великому магистру, визитаторам и командорам: «Мы узнали, – говорит суверенный понтифик, – что магистр, командоры и другие братья этого ордена и сам орден запятнали себя вышеназванными преступлениями и некоторыми другими».

Если возразить, что в план инициаторов процесса входило уничтожение всей ассоциации, но именно ассоциация была поставлена под сомнение и отнюдь не несколько из ее членов, поскольку, как стоит заметить, многочисленные признания подтверждают и легитимируют обвинение, выдвинутое против Тамплиеров в качестве коллективного сообщества.

На самом деле очень обстоятельные и очень откровенные показания свидетельствуют о том, что в церемонии принятия предавались действам с соблюдением практик, абсолютно чуждым тем, которые разрешались публичными и официальными статутами.

Эти действа и эти практики рекомендовались статутом, отличным от того, что санкционировала Римская курия. Больше того: разные допрошенные рыцари признают, что практики навязывались в качестве исполнения орденских пунктов. Неизданный Флорентийский процесс содержит по данному факту наиболее точные показания.

Первый заслушанный на процессе свидетель подтверждает, что поклонению идолу, к которому обращались с христианскими словами, – “Deus adjuva me”, – являлось обрядом, соблюдаемым во всем ордене. Он добавляет, что подобные идолы имелись во всех капитулах. Третий свидетель даже заявляет, что прецептор дома Святой Софии Пизанской располагал головой, похожей на идола из Болоньи: голова являлась его частной собственностью, и он ей поклонялся. Пятый свидетель, по крайней мере, согласен с утверждением первого о солидарности ордена в инкриминируемых обычаях.

Во Франции 104-й свидетель в расследовании от 1310 года Райналь де Бержерон выражается еще более определенно. Отречение, оскорбления креста, поцелуи, которые он должен был дать своему посвятителю и вплоть до противоестественного преступления – все это ему приказывалось или позволялось в качестве исполнения орденского пункта.

Герард де ла Рош, 106-й свидетель, говорит то же самое об отречении и плевании на крест. Он добавляет, что те, кто отказывались от этих кощунств, или кто их разоблачали, заточались в тюрьму и жестоко подавлялись.

Великий приор Раймонд де Вассиньяк, заслушанный 6 мая 1310 года, после рассказа об обстоятельствах своего приема, после того как был принужден отречься от креста, пойти и плюнуть сверху, добавляет, что этот способ принятия соблюдался во всем ордене, что в нем заключаются пункты и обычаи ордена. То же он говорит о поцелуях: “Fuit ei dictum, quod, secundum puncta ordinis, debebat eum osculari in ore et umbilico”. Он признает, что других братьев принимали подобным же образом; ни он, ни они не протестовали. Выражение «это пункт ордена» отвечало за все, заставляя молчать наиболее щепетильных лиц.

Одинаково, на основании секретного правила, священники ордена должны были опускать сакраментальные слова мессы: «Мне объявлялось как орденское предписание, – говорит один из свидетелей из Витербо, – что священники Тамплиеры, празднуя мессу, были обязаны опускать слова освящения; но я их никогда не опускал».

Кощунственное разрешение, нашептываемое посвятителем в ухо профессу, разве не являлось равно уставной статьей? Об этом можно подумать, если сопоставить определенные показания, например, Вильгельма де Варнажа и Рауля де Тавернэ (Tavernay). И все же представляется, что это постыдное позволение давалось не безразлично всем неофитам, но только самым юным – “ne ordo diffamaretur pro mulieribus”. Тем самым, вероятно, желали отдалиться от всякого отношения с женщинами, благодаря чему предохранить орден от болтливости, способной быстро скомпрометировать секрет орденских мистерий. Храм прославился ненавистью к женщинам: хорошо видно почему.

Именно с тем же самым мотивом и в целях покрыть секрет ордена непроницаемой завесой великий магистр присвоил себе право отпускать грехи братьев, даже грехи, скрываемые «либо из-за стыда, либо из-за боязни епитимий». Это злоупотребление, которое акт обвинения ставит в вину одного великого магистра, казалось бы, было понятным всем, кто руководил капитулами, и даже мирским начальникам. По нашей мысли, оно обладало более общим характером, нежели отвратительная распущенность, о чем встает вопрос. Не представляется ли, что таинственная доктрина, сформулированная в секретных статьях, должна состоять, по крайней мере, на практике больше чем из трех статей: другие пункты учения, несомненно, являлись следствиями этих главных статей. На что ясно и указывал один из рыцарей, когда говорил одному мирянину из своих друзей: «Когда даже ты был бы моим отцом, и если бы ты смог стать великим магистром ордена, я не хотел бы, чтобы ты оказался посреди нас, поскольку мы имеем три статьи, которые никто никогда не узнает, за исключением Бога и дьявола и нас самих, братьев ордена».

По правде сказать, некоторые обвиняемые отрицали, что преступные приказания ими исполнялись, исходя из орденских пунктов; но, рассмотрев подробнее, становится заметным, что среди них одни обвиняемые (и это наибольшее число) имели целью оправдать орден, взяв на себя самих ответственность за вменяемые деяния; другие без сопротивления были подготовлены к безобразным и им навязываемым практикам: следовательно, не стало необходимым напоминать, чтобы их склонить к тому, ни об уставе, ни об обычае.

Хотя многие из этих отважных рыцарей возмущались самой идеи данных кощунств и чудовищностей; хотя они энергично отказывались от осквернения: это слишком естественный факт, чтобы его обходить молчанием. Хотя в присутствии их благородного сопротивления посвятители отступали перед нечестивой работой и искали даже способа успокоить негодующие души, выставляя отвратительные требования в качестве шутки – una truffa; это факт, который, поистине, должен учитываться, но который, наравне с предыдущим, не доказывает ничего против существования секретного и гетеродоксального устава.

Итак, по мнению Святого Престола и самой Церкви, выраженному в статьях расследования и в недавно опубликованной булле об упразднении ордена, благодаря соблюдаемым церемониям приема, признаниям большого числа обвиняемых, насилиям и пыткам, коим подвергались непокорные, становится очевидной вероятность того, что отдельные начальники Храма, держа в неведении Римскую курию, пытались придать ордену таинственное уложение, отличное от публичного статута. Было ли это уложение устным или составленным письменно? Об этом последнем пункте существует настолько четкое и точное показание, что диву даешься, как можно было поддерживать противоположное утверждаемому ей. Оно принадлежит юристконсульту Раулю де Преслю, заслушанному понтификальной комиссией 11 апреля 1310 года.

Рауль де Пресль сохранил в памяти услышанное из уст Гервасия де Бовэ, ректора дома Храма в Лаоне, что на генеральном капитуле ордена присутствовала вещь настолько секретная (quidam punctus adeo secretus), что если бы на свою беду кто-то ее увидел, будь то король Франции, то никакая боязнь мучений не помешала бы членам капитула его мгновенно убить. Гервасий де Бовэ говорил ему еще несколько раз, «что обладал маленькой книгой, которую охотно показывал, и которая содержала статуты его ордена, но имел он еще и другую более секретную, и никому в мире не пожелал бы ее показывать».

Но каким образом фундаментальный статут, заключавший в себе столь ужасный и тяжкий для постижения секрет, мог существовать не замеченным в течение такого количества лет? Среди обвиняемых находились те, чей прием в орден осуществлялся более сорока лет назад, и на протяжении этого долгого периода определенное число профессов, принятых в орден, стали хранителями фатального секрета. Как же не нашлось ни одного из них, способного разоблачить его королевской или церковной власти? Как же столько священников ордена, которым исповедовались обвиняемые, не сокрушались о преступлениях, угрожающих Церкви, и, рискуя, разделили ответственность за это? Апологеты ордена Храма много раз настаивали на невероятности подобного длительного молчания.

Возражение стоит ему соответствующей кары. Скажем сначала, что для этого стало необходимым, чтобы секрет сохранялся настолько хорошо, насколько можно в это поверить. Задолго до того как церковное руководство решилось действовать по требованию короля, оно уже было осведомлено об общественных скандалах и самих признаниях нескольких Тамплиеров. Мнение не ждало ареста рыцарей для смятения и восстания против ордена. Оно шло дальше, нежели предварительное расследование, почти не приемлющее обвинений, выдвигаемых общественным гласом. Что же касается определенных разоблачений, не говоря уже о показаниях, данных приором Монфокона и флорентийцем Ноффодеи, заточенных в тюрьму за преступления, высказывания которых по праву подпадают под подозрения, другие более достойные изобличения совершались достаточным количеством дворян и простолюдинов; отдельные из них принадлежали к ордену: эти данные собирает Ногаре, тайно приказывая их хранить у Корбея (Corbeil), дабы они служили свидетельствами. Итак, несмотря на все предпринятые предосторожности, глаз правосудия следил за всеми таинственными практиками задолго до ареста виновных. И все же, террор бдел при вратах капитулярных залов, гарантируя орден от опасности и разоблачений. Посвящаемые предупреждались, что разглашение тайны оплачивалось свободой или даже жизнью: здесь, поистине, заключалась одна из глав обвинения (art. 69), удостоверенная многочисленными показаниями и воспроизведенная в булле об упразднении. Теперь понятно, почему среди стольких посвященных в секрет братьев было так мало тех, кто ему изменяли.

Молчание, соблюдаемое исповедовавшимися братьями, объясняется равно полностью естественным образом. Орден располагал собственными Тамплиерами-священниками, облеченными всяким наставлением в культе; одна из статей публичного статута позволяла рыцарям исповедоваться только у священнослужителей ордена. Это было лишь дополнительным допущением, обратившимся в обязательное правило, на что указывает статья 73 обвинительного акта. Значит, не стоило опасаться того, что исповедующийся брат мог раскрыть заблуждения, в которых сам являлся сообщником. Впрочем, такой брат мог целиком рассчитывать на папское отпущение, ему обеспеченное в отношении исповеди рыцарей, в полномочиях равных епископам. Если некоторые обвиняемые утверждали, что исповедовались у других пастырей, минуя священников своего ордена, то можно справедливо предположить, что эти несчастные ссылались на свои так называемые исповеди лишь с целью смягчить ответственность за заблуждения, в которых должны были признаться.

Мы полагаем, этого достаточно, чтобы установить, что большое число членов ордена в последние годы его существования подчинялись определенным уставным статьям, держащимся в секрете и не утвержденным Святым Престолом; и именно в силу этой таинственной конституции осуществлялись приемы в орден.

Тогда нельзя относить эти странные практики на счет частных заблуждений или увлечений юности: для них необходимо искать более обоснованную причину; должно видеть, что они подлинно разоблачают скрытую доктрину, ересь. Следовательно, с того времени как орден или, по крайней мере, большая часть его членов стали использовать при принятии или на заседаниях генеральных капитулов религиозные обряды, практики и церемонии, отличные от ритуалов, признанных и разрешенных Церковью, то эти обряды, практики и церемонии очевидно заключали в себе ересь, что хорошо поняли отцы Вьеннского собора и суверенный понтифик в булле “Vox in excelso”.

Добавим, что по всей вероятности секретное учение не передавалось целиком и с первого раза новым адептам. Согласно мнению, опровергаемому Мюнтером, но защищаемому Грувеллем, в ордене существовало несколько последовательных степеней посвящения, второй или третий обет. Это предположение недостаточно обосновано документами, но зато оно разрешает несколько трудностей, в том числе неведение, в котором, кажется, пребывали определенные рыцари и братья-сержанты относительно секрета ордена и степени его тяжести, что отмечается в признательных показаниях: одни ими даны по всем обвинительным основаниям; другие – только по определенному их числу.

Впрочем, те же самые из них, кто, несмотря на столько доказательств и признаний, упорствовали в отрицании солидарности всего ордена в ересях, вменяемых многим из его членов, кто отклонял столько свидетельств, объявляющих, что гетеродоксальные практики предписывались в порядке орденского пункта, уставной обязанности, должны были, по крайней мере, признать бесспорный факт: большое развитие и подобие данных практик. Каким образом в столь различных местах и разных эпохах, друг друга не знавшие люди могли подчиняться тем же самым заблуждениям, и как последние смогли неявно объединить стольких высокопоставленных лиц в общей идее их навязывания? Это подобие, это единство, по меньшей мере, доказывали предварительное согласие, образованные связи, верование, изначально установленное между определенным числом сторонников. Итак, даже в этой ограниченной гипотезе всегда существовала заинтересованность поиска того, чем являлось данное верование, в том числе и для противников предположения о наличии секретного статута, предмета нашего исследования, который будет достаточно подтвержден. Столь сжатое предшествующее рассуждение приходило на ум всем, даже тем из историков, кто противоречат принятию ереси, перешедшей в состояние статута. И нет почти никого среди них, кто, пораженный ее всеобщностью, не пытался бы объяснить ее на свой лад, проникнув в ее смысл и раскрыв ее источники.

Естество этого верования, связи, связывавшие его с другими ересями, способ, при помощи которого оно было введено в орден – все эти вопросы крайней тонкости, получавшие весьма различные ответы. Сделанные во Франции, Италии и в Германии открытия символических скульптур, барельефов и фигур, существующих на различных приписываемых Тамплиерам артефактах, поставили бы, конечно, науку на путь разрешения проблемы, если бы данная принадлежность являлась установленной неоспоримым способом; но необходимо еще многое, как станет ясно, чтобы критика смогла объявить себя удовлетворенной на сей счет.

Мы отсылаем в конец труда изложение и дискуссию об этих открытиях, принимая здесь стезю, отличную от наших предшественников. По нашему мнению, неправильно рассуждать, стараясь сосредоточить в порочном круге все, что противится сведению артефактов к доктринам. Чтобы определить каковыми были секретные религиозные воззрения ордена Храма, на наш взгляд, достаточно только одного верного и разумного метода: он заключен в приближении к тому, что собранные во время следствия признания нам сообщают об этом таинственном веровании, принципах, исповедуемых великими сектами, еще процветавшими в XIII-м столетии. Разоблачения, обеспеченные скульптурами и артефактами, несомненно, способны придать драгоценную норму этому дознанию, но его истинная и прочная основа покоится единственно на указанном нами приближении. Происхождение артефактов проблематично, а их приписывание Тамплиерам весьма спорно, и только связав их с тем, что известно определенного о религиозной системе ордена или, по крайней мере, большого числа его членов, можно говорить с некоторым основанием о законности или несостоятельности их отнесения к ордену. Одним словом, в противовес тому, что до сих пор делалось, вместо выведения доктрин из артефактов, мы постараемся сверить артефакты, опираясь на доктрины.