Глава 7

Я ПРОСЫПАЮСЬ от того, что чьи-то губы осторожно касаются моего лба, и заставляю себя открыть глаза.

Небо прямо у меня над головой, оказывается, не галлюцинация и не имитация, как я думала всю неделю. Квартира Анселя находится на самом верхнем этаже здания, и солнечные лучи утром заливают постель через слуховое окно в потолке. Яркое, но еще не теплое солнце скользит по кровати. Дальняя стена находится примерно в пятнадцати футах от скошенного потолка, а в другой, более низкой, стене две французские двери, ведущие на маленький балкон, которые Ансель оставил открытыми. Теплый ветерок проникает в комнату, принося с собой звуки уличного шума.

Я поворачиваю голову, хотя моя затекшая шея протестует.

– Эй. – Мой голос звучит так, словно кто-то провел по металлу наждачной бумагой.

От его улыбки у меня в животе начинают порхать бабочки.

– Я так рад, что твоя лихорадка наконец отступила.

Я постанываю, прикрываю глаза дрожащей рукой, потому что ко мне возвращается память о прошедших нескольких днях. Меня тошнило на все, включая саму себя. Ансель ухаживал за мной, он таскал меня в душ, чтобы помыть, а потом – чтобы сбить температуру.

– О господи, – бормочу я. – Лучше убей меня.

Он смеется и снова целует меня, на этот раз в висок:

– Я беспокоился. Ты была очень больна.

– А в твоей квартире осталось хоть одно местечко, куда меня не стошнило?

Он подбородком указывает в дальний угол комнаты, глаза его лучатся весельем:

– Вот там, в дальнем углу спальни чисто.

Я снова закрываю лицо рукой и бормочу извинения в свою ладонь.

– Сериз, – говорит он, протягивая руку к моему лицу. Я инстинктивно отшатываюсь, чувствуя себя мерзкой. И в ту же секунду хочу все исправить, видя отблеск боли в его глазах, но она исчезает раньше, чем я успеваю понять, не показалось ли мне это.

– Я должен идти на работу. Просто хотел предупредить перед уходом.

– Хорошо.

Это звучит зловеще, и я отрываю взгляд от его лица и перевожу его ниже: на нем рубашка. И через секунду напряженной мыслительной работы я вдруг понимаю, почему он счел нужным меня предупредить: сегодня же суббота!

– Когда я пришел во вторник в офис, чтобы забрать кое-какие бумаги для работы из дома, моя начальница, с которой я непосредственно связан по работе, увидела обручальное кольцо. И она была… недовольна.

Мой желудок камнем падает вниз. Осознание того, что мы наделали, обрушивается на меня со страшной силой. Да, он сам меня пригласил сюда, но я ведь взяла и ворвалась в его жизнь. И теперь снова понимаю, как мало на самом деле знаю о нем.

– Вы… вы двое… вместе?

Он застывает и выглядит при этом слегка испуганным.

– О, нет. Господи, нет же!

Его зеленые глаза сужаются, когда он пристально смотрит на меня.

– Ты думаешь, я мог бы спать с тобой, жениться на тебе и пригласить тебя сюда, если бы у меня была девушка?

Мой ответный смех больше похож на кашель, по совести говоря:

– Конечно, нет. Прости.

– Последние месяцы я был у нее мальчиком на побегушках, – объясняет он. – А теперь я женился, и она справедливо предполагает, что больше этого не будет, потому что у меня сменятся приоритеты.

Я вздрагиваю. То, что мы сделали, так опрометчиво. Так глупо. Он не только женат сейчас, он в скором времени будет разведен. Почему он не сохранил нашу дурацкую свадьбу в Лас-Вегасе в тайне на работе? Он хоть иногда бывает осторожен?

– Я не хочу, чтобы из-за меня ты менял свой рабочий график.

Он качает головой.

– Мне нужно отработать только эти выходные. Все будет хорошо. Она справится со своей паникой. Я думаю, она просто привыкла, что я всегда в офисе, когда ей хочется.

Не сомневаюсь, что так и есть. Я чувствую, как мой взгляд становится глубже, когда я смотрю на него, и не настолько я уже больна, чтобы горячая волна ревности не разлилась по моим жилам. В сияющих лучах солнечного света, льющихся с потолка и подчеркивающих четкие очертания его скул и подбородка, я заново открываю, насколько прекрасно его лицо.

Он же продолжает:

– Я почти закончил одно крупное дело, а следующие у меня не такие сложные. Прости, что меня не будет рядом с тобой в твои первые выходные здесь.

Боже, ну как же это все странно.

Я машу рукой, не в силах выговорить ничего, кроме:

– Пожалуйста, не беспокойся.

Он не отходил от меня с тех пор, как мы прилетели, практически обслуживал меня, и в моей душе нарастает чувство вины, смешанное со жгучим стыдом. Он видел меня с неприглядной стороны более чем достаточно, чтобы это перекрыло его впечатления от игры, в которую мы играли раньше. Я вообще не удивлюсь, если он, дождавшись моего выздоровления, предложит мне несколько отелей на выбор до конца моего пребывания здесь. Какое ужасное начало для нашей… нашего… чего бы то ни было.

Пока у меня есть такая возможность, я не свожу с него глаз, наблюдая, как он пересекает комнату. Он такой высокий, такой стройный, подтянутый. Костюм на нем сидит как влитой, его тело создано для костюмов. Светло-каштановые волосы зачесаны от лица, а загорелая шея спрятана под воротником рубашки. Сейчас он выглядит не как легкомысленный и расслабленный парень, которого я встретила в Вегасе, сейчас он молодой крутой юрист. И даже еще более сексуальный. Как это вообще возможно?

Я приподнимаюсь на локте, страстно желая немедленно вспомнить, каково это – провести языком по его подбородку и вниз, по шее, по кадыку. Я хочу сейчас вспомнить, как он задыхается, стонет от страсти, потеет, напрягается, – и торжествовать, представляя, что другие женщины, с которыми он встретится сегодня, вынуждены будут довольствоваться его видом в одежде.

Брюки темно-синие, рубашка ослепительно белая, и он стоит перед зеркалом, повязывая красивый шелковый галстук в сине-зеленых тонах.

– Сегодня ты что-нибудь уже сможешь поесть, а? – спрашивает он, разглаживая галстук, и тянется за синим пиджаком, висящим на небольшой вешалке в углу.

Больше всего мне сейчас хочется подползти к нему на коленях, утянуть его в постель и сделать вид, что собираюсь придушить его этим галстуком, а потом им же привязать его руки к изголовью. К сожалению, для этого великолепного плана я не гожусь: я и раньше не отличалась физической силой, а сейчас и вовсе превратилась в скелет. Ноги у меня слабые и дрожат, когда я встаю с постели. Это не сексуально. Вообще ни капельки. И прежде чем я приму душ, прежде чем осмелюсь взглянуть на себя в зеркало, и уж точно прежде чем я снова соберусь с духом и попытаюсь соблазнить этого моего горячего парня/мужа/непонятно кого, которого я так хочу раздеть, мне нужно что-нибудь съесть. Я чувствую запах хлеба, фруктов и аромат кофе, напитка богов. Я не пила кофе целую вечность!

Ансель поворачивается, и его глаза скользят по моему лицу вниз, на тело, останавливаясь на торчащих из-под короткой футболки бедрах. Пижаму я взять с собой, конечно, забыла. Он подтверждает мои опасения, что я выгляжу как смерть, когда говорит:

– Завтрак на кухне.

Я киваю и вцепляюсь в лацканы его пиджака, чтобы удержать его еще хоть на секунду. Кроме Анселя, я здесь никого не знаю, и, честно говоря, четыре дня назад, принимая решение лететь сюда, я была не в том состоянии, чтобы об этом подумать. И сейчас испытываю смешанные чувства, в основном панику и восторг.

– Это самая странная ситуация в моей жизни.

Он смеется, наклонившись к самому моему уху, и целует меня в шею.

– Я понимаю. Легко сказать, тяжело сделать. Но все будет хорошо, Миа, слышишь?

Ну, это звучит довольно туманно.

Когда я отпускаю его, он идет за ноутбуком и кладет его в кожаную сумку-чехол, а я следую за ним, выхожу из спальни и замираю, видя, как он берет мотоциклетный шлем со столика около двери.

– Ты ездишь на мотоцикле? – спрашиваю я.

Лицо его расплывается в широкой улыбке, и он медленно кивает. Я уже знаю, как в этом городе ездят машины. И я совсем не уверена, что он вернется домой целым и невредимым.

– Не делай такое лицо, – говорит он и передразнивает меня, капризно выпятив губы, а потом одаряет меня сногсшибательной улыбкой. – Один раз проедешься со мной и уже никогда больше не захочешь ездить на машине.

Я никогда в жизни не ездила на мотоцикле и никогда не хотела. Я вообще не доверяю двухколесным средствам передвижения. Но что-то в том, как он это говорит, в том, каким привычным и уверенным движением он берет этот шлем и перебрасывает его через плечо, дает мне понять, что он, возможно, и не ошибается. Подмигнув, он поворачивается и выходит. Дверь закрывается с тихим, деликатным щелчком.

Итак, что мы имеем. Я несколько дней провалялась тут с желудочным гриппом, теперь мне лучше, Ансель ушел, а на часах еще нет и восьми утра.

За пределами спальни я обнаруживаю в квартире большую кухню, гостиную и столовую. Все выглядит так по-европейски. Мебель лаконичная – диван черной кожи, два красных современных кресла без подлокотников, низкий кофейный столик. В другой стороне комнаты – обеденный стол и четыре одинаковых стула. Стены завешаны фотографиями в рамках и яркими картинами. Учитывая, что хозяин квартиры холостяк, интерьер очень впечатляет.

Комната просторная, но не слишком большая, и потолок здесь скошенный, как и в спальне. Но вместо французских дверей на дальней стене – окна. Я подхожу к ближайшему из них и смотрю вниз. Вижу, как Ансель садится на сверкающий черный мотоцикл, надевает шлем, заводит мотоцикл и с ревом отъезжает. Даже отсюда, издалека, он невероятно сексуален. Я смотрю ему вслед, пока он окончательно не исчезает в потоке машин. У меня перехватывает дыхание, я прикрываю глаза и еле заметно машу рукой. У меня немного кружится голова, и это не от голода и не от того, что я не выздоровела еще окончательно. Суть в том, что я нахожусь здесь, я не могу просто выйти, пройти несколько кварталов и оказаться дома. Не могу просто взять телефон и решить все свои проблемы одним коротким звонком домой. Не могу найти квартиру или работу в Бостоне, пока живу в Париже.

Я даже не могу поговорить со своими лучшими подругами.

Я хватаю свою сумку, которая лежит в дальнем углу комнаты, и лихорадочно роюсь в ней в поисках телефона. К экрану прилеплена бумажка – это записка от Анселя: он сообщает, что подключил меня к своему международному тарифу. Это вызывает у меня смех – может быть, слегка безумный от облегчения, потому что я ведь уже представляла себе, как с бьющимся сердцем и дрожащими пальцами вбиваю запрос: как позвонить моим девочкам из Франции? На самом деле это ведь еще один показатель того, насколько абсурдны мои приоритеты. Кто виноват, что я не говорю по-французски, что я замужем, что мне придется залезть в свои сбережения и что мой иностранец-муж, кажется, постоянно пропадает на работе? Кому до этого есть дело?

Что ж, по крайней мере, мне не придется продавать своего первенца, чтобы оплатить сотовую связь.

Я меряю шагами квартиру, а телефон Харлоу за тысячи километров от меня разрывается от звонков. На кухне я вижу, что Ансель оставил мне завтрак: свежий багет, масло, джем и фрукты. А на плите стоит кофейник. Он просто святой и заслуживает какой-то исключительной награды за последние несколько дней. Может быть, безлимитное количество минетов и пива. Он извиняется передо мной за то, что работает, а ведь на самом деле это я должна была бы извиняться за то, что ему пришлось убирать за мной рвоту и покупать мне тампоны!

Воспоминания об этом так мучительны, что я абсолютно уверена: никогда больше он не сможет смотреть на меня, обнаженную, без тошноты.

Телефон звонит и звонит. Я мысленно пытаюсь подсчитать, сколько сейчас времени в Америке – получается, что поздняя ночь. Наконец Харлоу берет трубку и зевает в нее.

– У меня самая нелепая и постыдная история среди всех самых нелепых и постыдных историй, – сообщаю я ей.

– Миа, сейчас полпервого ночи.

– Ты хочешь или не хочешь услышать о самом кошмарном позоре в моей жизни?

Я слышу, как она садится и прочищает горло:

– До тебя наконец дошло, что ты замужем?

Я делаю паузу, потому что меня на секунду охватывает неконтролируемая паника.

– На самом деле все еще хуже.

– Ты о том, что ты улетела в Париж, чтобы стать сексуальной игрушкой для этого парня на все лето?

Я смеюсь. Если бы только это.

– Что ж, о том, насколько это безумно, мы еще поговорим, но я должна сейчас рассказать тебе о самой поездке сюда. Это было так ужасно, что я хотела бы, чтобы мне в кофе подсыпали наркотик и я смогла обо всем забыть.

– Можешь просто выпить джина, – шутит она, и я смеюсь, хотя мой желудок отвечает на это предложение легкой тошнотой.

– У меня в самолете начались месячные, – шепчу я.

– О нет, – саркастически говорит она. – Только не это.

– Но у меня с собой ничего не было, Харлоу. А я была в белых джинсах. В любой другой ситуации я бы только сказала: «Ну да, у меня менструация», но тут? Мы только познакомились, и я могу представить себе пятнадцать тысяч различных тем для разговора с полузнакомым иностранцем, но только не это: «У меня только что начались месячные, а я такая идиотка, так что давай я просто повяжу вот так толстовку на талию, и типа никто не заметит, что происходит, и я понимаю, конечно, что ты парень и это маловероятно, но все-таки нет ли у тебя, часом, запасного тампона?»

Кажется, до нее доходит, потому что она молчит какое-то время, а потом тихо произносит:

– Ой.

Я киваю, и желудок у меня сжимается при воспоминании о том, как это было.

– И все это время меня вдобавок еще и тошнило – желудочный грипп.

– У Лолы тоже, кстати, – говорит она, зевая.

– Это многое объясняет, – отвечаю я. – Я начала блевать в самолете. Блевала весь полет. Потом в терминале…

– Ты в порядке? – В голосе ее звучит неподдельная тревога, и я могу поспорить, что она готова в ближайшие пять минут купить билет на самолет и лететь ко мне.

– Уже все хорошо, – успокаиваю я ее. – Но мы приехали в квартиру, а вез нас таксист, который был… – Я прикрываю глаза, потому что пол качается у меня перед глазами от воспоминаний. – Клянусь, Безумный Брок в детстве водил машину лучше. И как только мы вошли в квартиру… я наблевала в подставку для зонтов Анселя.

Она, кажется, не очень понимает, что в этой моей фразе главное, потому что спрашивает:

– У него есть подставка для зонтов? Мужчины пользуются подставками для зонтов?!

– Ну, может быть, она у него для гостей стоит, – предполагаю я. – И вот я болела с вечера вторника и абсолютно точно знаю, что он видел, как я блюю, раз семьсот. Он мыл меня под душем. И не в сексуальном смысле.

– Фу.

– Да.

– А кстати, могла бы поблагодарить меня за то, как я прикрывала тебя от твоего отца, – говорит она, и я слышу, как в ее голосе сочится яд. – Он звонил, и я передала ему все, что ты мне велела, выдирая волоски по одному из моей куклы вуду по имени Дэйв Холланд. Сказала, что ты в Париже по работе, работаешь стажером у одного из финансовых партнеров моего отца. Но ты уж, пожалуйста, не забудь сделать лицо потупее, когда вернешься домой и увидишь, что твой папаша лыс, как бильярдный шар.

– Уф, прости меня за это. – Мысль о том, чтобы разговаривать с отцом прямо сейчас, снова вызывает у меня тошноту. – Он и Анселю звонил, говорил с ним. Точнее сказать – орал. Но Анселя это, похоже, вообще никак не задело.

Она смеется, и от этого знакомого смеха я так начинаю скучать по ней, что у меня схватывает сердце.

– Миа, тебе нужно подняться на новый уровень игры, если ты хочешь вернуть секс в ваши отношения.

– Я понимаю. Не могу себе даже представить, что ему захочется снова до меня дотрагиваться. Даже тот ненормальный сексуальный кролик на батарейках, которого ты подарила мне на двадцать один год, наверно, не стал бы меня трогать.

Но смех смехом, а мой страх снова возвращается, он заполняет мои вены, сердце начинает громко стучать, а конечности дрожать. Да уж, мой мир перевернулся с ног на голову.

– Харлоу? Что я здесь делаю? Неужели это все ужасная ошибка?

Проходит целая вечность, пока она отвечает, и я только молю небеса, чтобы она не уснула там, на другом конце провода. Однако когда она начинает говорить, голос ее звучит бодро, сильно и уверенно, как раз так, как мне было нужно:

– Забавно, что ты спрашиваешь меня об этом сейчас, Миа. А еще забавнее, что ты сомневаешься, не ошибка ли это, в то время как я мысленно все время восхищенно даю тебе пять.

– Что? – Я вытягиваюсь на диване.

– Когда ты не захотела аннулировать брак, я была чертовки зла, я была в ярости. Когда ты разводила все эти сопли по Анселю, я думала, что ты спятила и что ладно уж, пару ночей можно позволить тебе полюбоваться на его ямочки. А потом ты взяла и улетела в Париж на все лето. Ты обычно не совершаешь безумных поступков, Миа, поэтому мне просто пришлось признать, что ты действительно нашла что-то стоящее и куешь железо, пока горячо. – Она помолчала и добавила: – Я полагаю, тебе с ним весело.

– О да, – признаю я. – Очень весело. Было. Пока я не начала истекать кровью в самолете и блевать в подставки для зонтов.

– Ты устроила себе приключение и не собираешься останавливаться, – говорит она, и я слышу, как шуршит простыня под Харлоу, когда она ложится на бок и сворачивается калачиком. – И почему бы и нет? Я очень горжусь тобой и надеюсь, что ты с толком проведешь время.

– Мне страшно, – признаюсь я слабым голосом.

Она напоминает мне, что у меня есть сбережения, что мне двадцать три года. Что я не обязана делать ничего, что мне не нравится, впервые за… всю мою жизнь.

– Речь ведь не идет о том, чтобы трахаться с Анселем все лето напропалую, – говорит она. – То есть я имею в виду, можно ведь заняться и другими делами, а не только беспокоиться о том, что он там себе подумает. Выйди из дома. Иди и съешь макарун. Или несколько макарунов. Выпей вина, только не сейчас, потому что я официально запрещаю тебе блевать до сентября. Иди и набирайся опыта.

– Я не знаю, с чего начать, – признаюсь я, глядя в окно.

Мир, который открывается за нашей узкой улочкой, кажется огромным, зеленым и голубым. Я могу видеть на мили вперед: собор, холм, крыши домов, которые, я точно знаю, я видела на картинках. Крыши черепичные и медные, отливающие золотом, и каменные. Даже из окна маленькой квартирки Анселя я вижу, что нахожусь в самом прекрасном городе на свете.

– Сегодня? – Она задумывается. – Сегодня суббота, июнь, так что везде будут ужасные толпы. Так что Лувр и Эйфелеву башню оставь на потом. А сейчас отправляйся в Люксембургский сад. – Она громко зевает. – Завтра все мне расскажешь. А я пошла спать.

И она отключается.

* * *

ТРУДНО ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ что-то более сюрреалистичное, чем все это, клянусь. Я ем около окна, любуюсь видом, а затем иду в маленькую, отделанную кафелем душевую, где моюсь, тру себя мочалкой, намыливаюсь и смываю и снова намыливаюсь, пока каждый сантиметр моего тела не начинает скрипеть от чистоты. Когда я выхожу из душа и пар начинает оседать, до меня доходит, что я не могу сейчас пойти домой и взять там вещи, которые я забыла. У меня нет фена, нет утюга. И я не могу встретиться вечером с девочками и поболтать с ними обо всем. Ансель ушел на весь день, и я понятия не имею, когда он вернется. Я одна, и впервые за пять лет мне придется влезть в свои сбережения, а ведь я с гордостью все это время наблюдала, как растет мой счет: вся зарплата за работу в кофейне, где я подрабатывала во время учебы в колледже, шла на этот счет, на этом настояла мама. А теперь это даст мне возможность провести лето во Франции.

Лето. Во Франции.

Отражение в зеркале шепчет: «Что, черт возьми, ты делаешь?» Я прикрываю глаза, включаю внутренний автопилот.

Нахожу свою одежду, Ансель освободил место для моих вещей в шкафу и ящиках.

Ты замужем.

Расчесываю волосы. Моя косметичка лежит неразобранная в одном из ящиков в ванной.

Ты живешь со своим мужем в Париже.

Я начинаю открывать замок входной двери запасными ключами, которые Ансель положил для меня прямо рядом с небольшой стопкой евро.

И долго пялюсь на незнакомые купюры, силясь преодолеть беспокойство от того, что он оставил мне деньги. Это очень сильная реакция, мой желудок реагирует спазмом на мысль о том, чтобы жить за счет кого-то другого, кроме моих родителей, и я откладываю это в сторону до того момента, пока Ансель не вернется домой и мы наконец не сможем поговорить нормально, без необходимости держать мою голову над унитазом.

В Лас-Вегасе и потом в Сан-Диего мы были на равных. По крайней мере, в гораздо большей степени, чем сейчас. Мы оба были в отпуске, оба свободны и беззаботны. Потом я должна была отправиться в институт, он вернуться на работу и к своей жизни в красиво обставленной квартире. А сейчас я – только что окончившая колледж девица без четких планов на будущее, девица, которой нужно показывать дорогу к метро и оставлять мелочь около двери.

Я кладу деньги на место и иду по узкому коридорчику к лифту. Он крошечный, когда я захожу, в нем остается едва ли по два фута свободного пространства по сторонам от меня, и я нажимаю кнопку со звездочкой и цифрой «один». Лифт рычит и трясется, идет вниз, его шестеренки и подшипники скрипят и гремят у меня над головой, пока наконец он не касается земли и не останавливается со страшным скрежетом.

На улице шумно и ветрено, жарко и суетно. Улицы узкие, тротуары вымощены булыжником и брусчаткой. Я останавливаюсь на углу, где узкая дорога превращается в широкую полноводную реку из машин. Тут есть пешеходные переходы, но, судя по всему, не действуют никакие правила дорожного движения. Люди идут через дорогу, не глядя по сторонам. Машины гудят так истошно, что у меня перехватывает дыхание, но никого, кроме меня, похоже, ничего не беспокоит. Они просто гудят и едут дальше. Никаких строгих рядов машин, просто поток автомобилей, которые останавливаются и снова мчатся вперед, оглушительно сигналя, по одним им понятным правилам. Уличные торговцы предлагают выпечку и яркие бутылки газировки; люди, одетые в костюмы и платья, джинсы и спортивные штаны, текут мимо меня, как будто я камень, торчащий посреди реки. Язык этой толпы напевный и быстрый… И совершенно непонятный для меня.

Город как будто открывается передо мной, готовый впустить меня в себя, в самое свое сердце. Я по уши влюблена в него. Разве можно в него не влюбиться? За каждым поворотом, за каждым углом я вижу улицу еще более прекрасную, чем предыдущая, чем я могла себе вообразить, как будто весь мир вокруг – это огромная сцена с самыми великолепными декорациями, которая ожидает моего выхода. Я не чувствовала такого приятного волнения с тех пор, как танцевала, когда растворялась в танце, жила им.

С помощью телефона нахожу станцию метро «Абессэ», она находится всего в нескольких кварталах от квартиры Анселя, там пересаживаюсь на линию, которая мне нужна, и пока жду поезда, во все глаза смотрю по сторонам. Я посылаю Харлоу и Лоле фотографии всего, что меня окружает: французские рекламные плакаты, женщину на шестидюймовых шпильках, которая и без этих самых шпилек выше всех мужчин на платформе минимум на голову, прибывающий на станцию поезд, несущий горячий летний воздух и запах креозота.

Короткая пересадка на шестую линию, где находится Люксембургский сад, – и я иду за группой болтающих туристов, которые, кажется, пребывают в том же восторженном состоянии, что и я. Я была готова увидеть парк, траву, цветочки, лавочки, но оказалась совсем не готова к тому, что здесь, в самом центре многолюдного, суетливого города, будет столько свободного пространства. Я не ожидала увидеть эти широкие аллеи с ухоженными деревьями. И здесь повсюду цветочные клумбы: ряды за рядами сезонных цветов, садовые и полевые цветы, живые изгороди и композиции из цветов всех возможных расцветок и форм. Фонтаны и статуи французских королей составляют приятный контраст с зеленой листвой и отлично смотрятся на фоне стоящих в отдалении зданий, которые раньше я видела только в кино или на картинках. Любители позагорать растянулись на металлических стульях и лавочках под солнцем; дети пускают маленькие кораблики в фонтане, а величественный Люксембургский дворец с высоты молчаливо и покровительственно наблюдает за всем этим.

Я сажусь на пустую скамейку и глубоко вдыхаю свежий воздух и аромат лета. Мой желудок оживляется, чувствуя запах свежеиспеченного хлеба из ближайшей булочной, но я игнорирую его призывы, сначала нужно посмотреть, как он поведет себя после завтрака.

И тут до меня снова доходит, что я в Париже. В пяти тысячах километров от всего, что я знаю. Что это последний шанс для меня расслабиться, вздохнуть, испытать свое собственное приключение, пока я не начала учиться в институте и преодолевать ступеньки лестницы от студентки к профессионалу.

Я обхожу каждый уголок парка, бросаю монетки в фонтан и выбрасываю книгу, которую нашла на дне сумки. И в этом долгом парижском дне в моей жизни не существуют Бостон, отец и институт.