Глава 13

Мне не нужно открывать глаза, чтобы понять, что еще темно. Кровать представляет собой гнездо из теплых одеял, простыни мягкие и пахнут Анселем и ополаскивателем для белья. Я так устала, я плыву, дрейфую между сном и реальностью, поэтому слова, которые он шепчет в мои уши, звучат как будто сквозь толщу воды:

– Ты хмуришься во сне. – Теплые губы касаются мочки моего уха, пальцы гладят кожу около нее. Он целует одну щеку, затем другую, трется носом о мой подбородок, а затем снова возвращается к уху.

– Я видел твои туфли у двери, – шепчет он. – Ты уже, наверно, обошла весь Париж. Они, похоже, стоптаны до дыр.

На самом деле это похоже на правду. Париж бесконечен, он как будто снова и снова разворачивается передо мной. За каждым углом оказывается новая улица, новая статуя, еще одно здание, более старое и красивее тех, что я видела до этого. Я осматриваю одно место, и у меня рождается желание посмотреть, что за ним, дальше. Мне никогда раньше не хотелось так сильно заблудиться в каком-нибудь городе, потеряться в нем.

– Мне нравится, что ты изучаешь мой город. И я только могу посочувствовать тем парням, которые увидят, как ты гуляешь по нему в том маленьком сарафанчике, который висит в ванной. Ты наверняка приведешь за собой толпу восхищенных поклонников, и мне придется отгонять их.

Я чувствую, как он улыбается. Кровать как будто покачивается, его дыхание шевелит мне волосы. Я не шевелюсь и не хочу даже дышать, потому что я вообще не хочу просыпаться, никогда. Не хочу, чтобы он переставал разговаривать со мной вот так.

– Сегодня снова суббота… я постараюсь прийти домой пораньше. – Он вздыхает, и я слышу в его голосе усталость. Не уверена, что могу даже представить, как ему тяжело балансировать между ответственностью за меня и работой. Наверняка это все равно что двигаться одновременно в двух разных направлениях.

– Я сам позвал тебя сюда, и меня все время нет рядом. Я совсем не этого хотел. Просто… я не продумал все как следует. – Он смеется мне в шею. – Все, кто меня знает, на этом месте закатили бы глаза. Оливер, Финн… а особенно моя матушка, – говорит он нежно. – Они говорят, я слишком импульсивен. Но я хочу стать лучше. Я хочу быть хорошим для тебя.

Я чуть не плачу.

– Ты не проснешься, Сериз? Не поцелуешь меня на прощание своими губками? Этими вот самыми губками, от которых я схожу с ума? Я вчера был на встрече, и когда назвали мое имя, я даже не мог понять, о чем они говорили. Потому что все, о чем я мог думать, – это то, как твои вишневые губки обнимают мой член, а вечером ты… о… Сегодня я буду думать и об этом тоже. Из-за тебя меня уволят, и когда мы окажемся с тобой на улице без гроша в кармане, тебе некого будет обвинять, кроме своего собственного рта.

Я не выдерживаю и начинаю смеяться.

– Ну наконец-то. – Он утыкается лицом мне в шею. – А я уже собирался включать пожарную тревогу.

* * *

УЖЕ ПРОСНУВШИСЬ спустя пару часов, я помню, как он шептал ласковые слова мне в спину, а потом в ухо. Я перевернулась на спину, не открывая глаз, и обвилась вокруг него, обнимая руками и ногами; грубая ткань его костюма и шелк галстука возбуждающе терлись об мою обнаженную грудь. Если бы я была чуть менее сонной, я бы притянула его к себе, не отпускала и смотрела бы, как кончики его пальцев легко касаются засосов на моей коже.

Ансель оставил мне завтрак – кофе и круассан ждут на столе, а рядом с кружевной наколкой, которая была в моем наряде горничной, на тарелочке – новая записка, новый список фраз, которые мне стоит выучить.

Который сейчас час? Quelle heure est-il?

Во сколько вы закрываетесь? A quelle heure fermez-vous?

Сними свою одежду, пожалуйста. Déshabille-toi, s’il te plaÎt.

Трахай меня. Сильнее. – Baise-moi. Plus fort.

Мне нужен большой фаллоимитатор, такого же размера, как член у мужа. Je voudrais le gros gode, celui qui se rapproche le plus de mon mari.

Это был лучший оргазм в моей жизни. C’était le meilleur orgasme de ma vie.

Я собираюсь кончить тебе в рот, красавица. Je vais jouir dans ta bouche, beauté.

Продолжая смеяться, я иду в ванную и принимаю душ, перебирая мысленно воспоминания о минувшей ночи. Напор воды в квартире Анселя очень слабый, сама вода еле теплая. И я снова вдруг вспоминаю, что я не в Сан-Диего, где единственным человеком, с которым мне приходилось делить горячую воду по утрам, была моя мать, возвращающаяся с утренней йоги. Тут же семь этажей людей, которые хотят помыться, и я делаю себе пометочку – надо вставать на час раньше, чтобы горячая вода была в кране. Но тогда я рискую слишком многое пропустить. Эти утренние откровенные моменты, когда Ансель думает, что я еще сплю, – нет, горячая вода не стоит того, чтобы их лишиться. Совершенно не стоит.

Сосимон на улице курит, когда я выхожу из метро и иду к кондитерской.

– Сегодня был просто долбаный кошмар, – говорит она, выпуская облачко дыма изо рта. – У нас закончились булочки, которые все любят, и я пролила на себя долбаный кофе. ДЖ.

Сама не знаю, почему я сижу с ней, пока она курит, и слушаю ее жалобы на то, как ужасно сложно жить в двадцать с чем-то лет в Париже, как ее парень никогда не выключает кофеварку, уходя, и как она могла бы бросить курить, но если приходится выбирать между сигаретой и убийством клиента, она выбирает сигарету. Она вообще-то не слишком приятная особа. Может быть, я сижу с ней потому, что она американка и мне приятно время от времени поговорить с кем-то, кроме Анселя, на языке, который я понимаю. А может быть, я просто изголодалась по общению. Хотя оно… довольно депрессивное.

Когда она наконец заканчивает курить, а мой кофе окончательно остывает, я прощаюсь с ней и направляюсь к метро, чтобы посвятить утро изучению квартала Марэ.

Это один из самых старых районов города, популярное место для всяких художественных галерей, крошечных кафешек и уникальных дорогих бутиков. Мне здесь больше всего нравятся узкие извилистые улочки и крошечные, как будто игрушечные дворики, которые появляются ниоткуда и словно просят, чтобы я их как следует изучила или хотя бы посидела и придумала бы о них какую-нибудь романтичную или детективную историю.

Как раз в то момент, когда мой желудок дает о себе знать и я чувствую, что готова пообедать, в сумке завибрировал телефон. Я по-прежнему удивляюсь тому, как сладко замирает в груди, когда я вижу на экране имя и фото Анселя – дурацкое селфи с розовыми щеками и сумасшедшими глазами.

Что я чувствую? Нежность? Господи, определенно нежность, и когда я рядом с ним, мне все время хочется к нему приставать. И не только потому, что он так привлекателен и обаятелен, скорее потому, что он так добр и внимателен ко мне, что я, кажется, даже представить себе не могу, что он может быть резким или грубым. Ему присуща легкость, которая обезоруживает, и я не сомневаюсь, что на его счету в прошлом немало разбитых сердец – женских и мужских. Я почти уверена, что та старушка, которая содержит магазинчик на углу рядом с нашей квартирой, немножко влюблена в него. На самом деле я считаю, что любой, кто знает Анселя, должен быть в него немного влюблен. И разве можно ее за это винить? Я видела, как она вечером говорила ему что-то на страстном французском, а потом замолчала, прижав руки к лицу, как девчонка, которая проговорилась парню, что влюблена в него. Потом, когда мы гуляли и ели мороженое, он объяснил мне, что она говорила ему, как сильно он похож на парня, в которого она была страстно влюблена в университете, и что каждое утро, когда он, Ансель, покупает у нее кофе, она думает о том парне.

– Она поблагодарила меня за то, что я заставляю ее снова чувствовать себя школьницей, – сказал он немного смущенно, а затем повернулся ко мне с кокетливой легкой улыбкой. – И кстати, еще: что она рада, что я женился на такой симпатичной девушке.

– Ну, получается, ты заставляешь пожилую женщину ревновать.

– Так я же о ней забочусь. – Он поцеловал меня в щеку. – И я вовсе не хочу заставлять ревновать тебя. Я хочу, чтобы ты разделась и кричала, кончая мне в рот.

Я никогда раньше не встречала человека, в котором так сочетались бы животная сексуальность и какая-то незащищенная невинность. И сама я испытываю странную смесь возбуждения и страха, когда читаю его сообщение прямо на оживленном тротуаре.

«Прошлая ночь была забавной», – гласит оно.

Я закусываю губу, обдумывая ответ. Нет сомнений, что он понял то, что я сделала, что он играл вместе со мной, и предполагает, что мы продолжим это делать, что ж…

Я делаю глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.

«Очень забавной», – отвечаю я.

«Было здорово на время выкинуть все из головы, да?»

Солнце у меня прямо над головой, на улице жарко, что-то около 85 градусов, но мои руки и ноги мгновенно покрываются мурашками от одного этого предложения. Говорить об этом вот так, вспоминать то, что мы делали, – это кажется таким же… непристойным, неприличным… ровно то же самое я испытывала утром, увидев свой вчерашний крошечный наряд в ванной, в баке с его повседневной одеждой.

«Да, здорово», – отвечаю я. И если бы текст мог звучать хрипло – именно так он бы и звучал.

После долгой паузы он снова начинает печатать, и я невольно думаю, возможно ли, что он сейчас так же возбужден, как я.

«Думаешь, нам стоит сделать это еще раз?»

«Мне даже думать не надо. Да».

Его ответ приходит не сразу, кажется, вечность проходит, пока он начинает печатать.

«Поезжай на станцию Мадлен, линия 14, Шатлет. Иди по Рю Бобур до Центра Жоржа Помпиду (это большой музей, ты не сможешь пройти мимо). На эскалаторе поднимись на верхний этаж. Жди в баре в ресторане «Жорж» в 19. 00 (7.00 вечера). Оттуда лучший вид».

Я нахожусь достаточно близко, чтобы дойти дотуда пешком, и от мысли об этом у меня начинает кружиться голова, по спине бегут мурашки, кожа горит, словно ее обдало волной жара. Конечности внезапно становятся слабыми, тело наливается тяжестью, и мне приходится зайти в арку перед маленьким книжным магазинчиком, чтобы немножко прийти в себя. Мне кажется, именно так чувствует себя спринтер в те последние доли секунды, которые предшествуют выстрелу стартового пистолета.

Понятия не имею, что готовит Ансель, но полна решимости это узнать.

* * *

ЦЕНТР ПОМПИДУ действительно невозможно не заметить. Благодаря Гуглу я знаю, что он находится в центре Правого Берега, в районе, который называется Бобур. После нескольких дней моих изысканий я очень хорошо понимаю, где нахожусь. Но хотя я видела фотографии Центра в Интернете, я оказываюсь совершенно не готова к тому зрелищу, которое открывается моим глазам вживую: монструозное, скелетообразное сооружение, которое, кажется, парит над городом, вырастая из него.

Как будто массивное здание очистили от внешней оболочки, обнажили все детали, на которых оно держится. Яркие цветные трубки, зеленые, голубые, желтые и красные, перекрещиваются с металлическими балками, и все это больше похоже на какой-то арт-объект, чем на здание, в котором что-то располагается внутри.

Следуя указателям, я выхожу на большую мощеную площадь, заполненную студентами, семьями, группами туристов, глазеющих по сторонам. Уличные музыканты окружены зрителями, дети носятся взад-вперед, их смех, отражающийся от гигантского здания, эхом разносится по площади.

По инструкции Анселя по длинному эскалатору я поднимаюсь на последний этаж. Эскалатор идет по длинному крытому туннелю из плексигласа, и через прозрачные стенки можно увидеть весь Париж в таком ракурсе, который раньше я могла наблюдать только на картинках в книжках. Я тут же нахожу Эйфелеву башню, устремившуюся в ярко-голубое небо.

Мое отражение подмигивает мне: на мне просто легкое платье из джерси, темные волосы блестят в лучах вечернего солнца. На лице румянец от предвкушения, и я с трудом сдерживаю дрожь волнения, потому что совершенно не представляю, что происходит, и полностью отдаю все на откуп Анселю. Я все еще его служанка? Остановившись между пролетами эскалатора, я задумываюсь. Наш баланс сил уже нарушился, как только мы приехали сюда. Во что я вообще играю?

Но, поразмыслив, я решаю: когда ты отдалась в его руки этой ночью, он подарил тебе самую страстную и сексуальную ночь в жизни. Так что просто доверься ему.

Набрав воздуха в легкие, я схожу с эскалатора и иду в роскошный ресторан. Красивая женщина с томатно-красными волосами и в маленьком белом платье ведет меня по залу, который больше похож на декорацию к какому-то фантастическому фильму, чем на место, где ужинают. Повсюду металл, сверкающие белые стальные балки, отполированные гладкие скульптуры. Столы тоже гладкие и лаконичные, на каждом стоят рубиново-красные розы на длинных стеблях.

Обеденная зона обнесена низким стеклом, чтобы не загораживать вид, потому что, ого… потому что вид здесь что надо.

Поблагодарив хостесс, я сажусь в баре, проверяя, нет ли в телефоне сообщений. И как раз собираюсь написать Анселю, как чувствую, что кто-то дотрагивается до моего плеча.

– Вы позволите мне присесть? – спрашивает он, нервничая. И ох. Это не та же самая игра, что вчера. Смущение, должно быть, отражается у меня на лице, потому что он продолжает: – Если, конечно, вы не ждете кого-то.

Незнакомцы. Вот оно что. Ну, это я могу. Это мы уже проходили.

– Да, конечно. Нет, я никого не жду… совсем никого. Будьте моим гостем, – отвечаю я и жестом приглашаю его сесть справа от меня.

Ансель складывает все свои шесть футов два дюйма роста, взгромождаясь на сверкающий алюминиевый стул, и играет с аккуратно сложенной тканевой салфеткой. Утром, когда он уходил, я не смогла в полной мере насладиться тем, как он выглядит, и поэтому сейчас разглядываю его во все глаза, пока он стесняется, играя свою новую роль.

На нем рубашка, которую я еще не видела, темно-зеленая, с таким тонким рисунком, что я его не сразу различаю. Черные брюки сидят на нем великолепно, на подбородке выступила легкая щетина, а волосы, кажется, слегка отросли, и челка падает ему на лоб. Я внезапно ощущаю острое желание вцепиться в эти волосы пальцами и сунуть его голову себе между ног.

Мне приходится отвернуться, чтобы восстановить дыхание. Этот парень – мой муж.

Мне хочется сказать: ты потрясающе выглядишь.

Как вообще мне удалось тебя так легко найти в Вегасе, такого совершенного? – хочется мне спросить.

Но я старательно сохраняю спокойствие и предоставляю ему возможность самому решать, как дальше будет развиваться наш вечер.

– Полагаю, меня бросили, – произносит он, и теперь должна вступить я. И я поворачиваюсь к нему лицом.

– Это ужасно. И даже не позвонили и не написали?

Он качает головой и запускает руки в волосы, снова их взлохмачивая.

– На самом деле, возможно, это к лучшему, – говорит он, решительно вздернув подбородок. – Не думаю, что мы подходили друг другу.

Я наклоняюсь к нему ближе:

– Это должно было быть первое свидание?

Он снова качает головой и открывает рот, чтобы ответить, но между нами возникает бармен.

– Un whisky-soda, s’il vous plaît, – заказывает Ансель бармену и вопросительно смотрит на меня.

– Хм… джин et тоник? – У меня получается скорее вопрос, чем утверждение, и бармен, ухмыляясь, отходит.

Ансель провожает его долгим взглядом, затем прочищает горло и продолжает:

– Мы были вместе какое-то время, но… – Он в нерешительности замолкает и качает головой. Наклонившись ко мне и понизив голос, произносит:

– Нет, забудь. Не хочу притворяться и врать.

Я с трудом удерживаюсь от улыбки. Господи, какой же милый.

– На самом деле я имею в виду, что мы разговаривали по телефону несколько раз. – Он смотрит на меня изучающе, пытаясь понять, лучше ли эта версия. – И это не было так чтобы очень, но я думал, если мы встретимся вживую…

– Жаль, что она не пришла.

Он делает глубокий вдох, потом расслабляет плечи, а губы его расплываются в очаровательной улыбке:

– А что насчет вас? Вы сказали, что никого не ждете. Вы ужинаете в одиночестве? – Подняв руки, он добавляет: – И я прошу в любом случае оставить мне пути отступления. Пожалуйста, не зовите охрану.

Я смеюсь, крутя телефон на стойке перед собой.

– Я недавно в этом городе. Сегодня был трудный день на работе, и мне нужно выпить. И один приятель посоветовал мне это место, сказал, что здесь прекрасный вид.

– Приятель.

– Просто знакомый парень, – дразню его я.

Ансель улыбается и смотрит через плечо.

– Ваш знакомый, наверное, ошибся. Не уверен, что отсюда действительно такой шикарный вид, как оттуда, – он машет рукой в сторону Эйфелевой башни.

Бармен ставит перед нами наши напитки, и я тянусь за своим бокалом.

– Но там не подают алкоголь.

– А вообще-то подают. На самом верху – шампанское. Его подают в забавных пластиковых стаканчиках. Не хотелось бы, чтобы вы это пропустили.

– Наверно, придется набраться смелости и забыть об ужасных лестницах и клаустрофобии в лифте.

Я делаю паузу, отпиваю свой коктейль, а потом признаюсь:

– На самом деле я уже была наверху. Поднималась туда в один из первых дней своего пребывания здесь. Не знала, правда, что они подают спиртное, тогда я бы задержалась там на подольше.

– Может быть, в следующий раз кто-нибудь составит вам там компанию, – Ансель говорит тихо, его лицо грустнеет: мы оба слишком много думаем, кем бы ни притворялись.

– Возможно, – улыбаюсь я. – А вы живете здесь? В Париже?

Ансель кивает и отпивает из своего бокала.

– Да. Но моя мать американка. И я после колледжа объездил все Штаты.

– Просто ездили по Америке? – поддразниваю я. – Просто вот так, с рюкзаком за спиной и автостопом?

– Почти. Летом после школы я принимал участие в программе, которая называется «Садись на велосипед и Строй». Не слышали про такую?

Я чуть качаю головой, с сомнением произношу:

– Что-то слышала…

Конечно, Ансель упоминал об этом раньше, но я вдруг чувствую себя виноватой за то, что никогда не расспрашивала его подробнее.

– В основе ее лежит такой принцип: группа людей, обычно это студенты, ездят на велосипедах по стране в течение трех месяцев и останавливаются по пути, чтобы поработать на разных стройках.

– Хм. А я, окончив колледж, поехала в Вегас. Думаю, вы выиграли.

– Что ж, это тоже неплохо, – многозначительно смотрит на меня, поднося к губам бокал. – Я слышал, в Вегасе тоже полно приключений.

– О да, – отвечаю я и улыбаюсь. – Но три месяца? На велосипеде?

Ансель смеется.

– Три месяца. Ну, одиннадцать недель точно. Мы проезжали по семьдесят миль в день.

– Я бы умерла. Вам бы пришлось звонить моей матери, чтобы она забрала мое тело, уже дня через четыре.

Он осматривает меня придирчиво с ног до головы.

– Вы выглядите выносливой.

Я отрицательно трясу головой.

– Уверяю вас, я плохо управляюсь с двумя колесами. Ну так расскажите мне. Вы ночевали в отелях или…

– Иногда, – пожимает он плечами в ответ. – Некоторые группы останавливались в церквах или других местах. Может быть, семейные группы. А моя группа, знаете… – Он делает паузу, подыскивая нужное слово, его брови сходятся на переносице. – Как это… когда спят в палатках?

– Кемпинг, – подсказываю я со смехом.

Он щелкает пальцами.

– Точно! Мы обычно проводили в одном месте несколько дней, пока работали, и вот тогда разбивали что-то вроде походного лагеря. И спали по трое или четверо в одной палатке, в таких жутких условиях, что вы себе и представить не можете.

Я смотрю на него – в этой наглаженной до хруста рубашке и брюках, и мне действительно трудно представить, как он, полуголый, примерно в том же виде, что и в Лас-Вегасе в момент нашего знакомства, обливаясь потом, работает на стойке. Но все-таки представляю и разрешаю своему взгляду пробежать по его шее и насладиться немножко картинкой, которая предстает перед моим мысленным взором.

– Это, наверно, довольно трудно.

Он кивает в знак согласия.

– Мы четверо, мы были вместе целыми днями. Иногда жара была невыносимая, а иногда влажность зашкаливала, и мы не могли дождаться ночи, чтобы хоть немного отдохнуть. Это было нелегко, но это было лучшее и самое веселое время в моей жизни. Не знаю, смогу ли я еще с кем-нибудь подружиться так близко, как с этими тремя людьми.

Восхищенная, я на мгновение выхожу из роли.

– Ты имеешь в виду Оливера, Финна и Перри.

Тень ложится на его лицо, и он медленно кивает.

Черт.

– Прости, я не…

Но он поднимает руку:

– Нет. Эти отношения – это лучшее и… самое сложное в моей жизни. Разве так бывает? – Я киваю. – Я ехал с ними бок о бок иногда восемь или даже десять часов в день. Мы спали втроем в палатке, которая по размерам не больше стандартной ванной. Мы вместе скучали по своим оставленным дома семьям, мы поддерживали друг друга, вместе отмечали какие-то значимые события. Мы практически жили друг другом тогда, эти три месяца были как маленькая жизнь, и… Наверно, трудно, когда жизнь меняется и становится совсем не такой, какую ты себе воображал или надеялся.

Что бы там ни происходило с Перри, видно было, что это очень беспокоит Анселя. Он затихает на некоторое время, сосредоточившись на своем бокале. Я никогда не видела его таким, и мне тяжело, сочувствие камнем ложится на сердце. Я ведь даже не представляла, как мне нужны все эти детали его жизни до нашей встречи, пока мы не начали играть в незнакомцев, которые делятся друг с другом наболевшим.

– Тебе необязательно говорить об этом, – произношу я тихо.

– Я просто ничего не могу сделать, чтобы изменить то, что переживает Перри, и… не знаю, может быть, это прозвучит высокомерно, но просто эта не та ситуация, с которыми я знаком.

– Что бы с ним ни происходило, – говорю я, – ты можешь быть рядом, но это ЕГО жизнь. И ты не можешь прожить ее за него.

Он молча смотрит на меня испытующе, открывая и снова закрывая рот.

– Нет… Просто… – Он делает паузу, а потом тяжело вздыхает. – Я понимаю. Ты права.

Мне хочется сказать ему, что я понимаю, что я знаю, каково это, когда кто-то, когда-то тебе очень близкий, как будто уплывает от тебя и ты не можешь никак вернуть его обратно. Но я не могу это сказать. Самыми близкими людьми в моей жизни всегда были Харлоу и Лорелей. Они константа, мы вместе с детского сада. К тому времени, как мы с Люком расстались после аварии, я уже была готова отпустить его. И несмотря на то, что я ощутила вдруг некую пустоту в своей жизни там, где был он, мне кажется, я всегда, с самого начала знала, что мы вместе не навсегда.

Чтобы сменить тему, я шепчу:

– Что ж, насколько я могу судить, та, что бросила вас сегодня, просто полная идиотка.

Его лицо разглаживается, на нем появляется понимающее выражение, и он поворачивается на своем вертящемся стуле ко мне лицом, один локоть поставив на стойку бара.

– Не знаю, – произносит он наконец, закусив нижнюю губу. – Я начинаю думать, что на самом деле она оказала мне услугу…

Он оставляет этот намек висеть многозначительно в воздухе между нами, и мы сидим молча, а над головами у нас пульсируют басы гремящей музыки.

– У тебя есть парень? – спрашивает он вдруг.

– Парень? – Я качаю головой, скрывая улыбку. – Нет. – И ведь технически это даже не ложь. – А у тебя есть девушка? – спрашиваю я в ответ.

Он тоже качает головой, и взгляд его скользит по моим губам, а потом он снова смотрит мне в глаза.

Как только закончился разговор о «Садись на велосипед и Строй», все следы грусти и озабоченности исчезли с лица Анселя, и он сейчас такой же, как в вечер нашего знакомства, когда мы проболтали несколько часов. Это помогает мне запомнить каждую деталь, то, что я не запомнила тогда. То, как он жестикулирует при разговоре, как останавливается, когда подыскивает слово, как его брови сходятся на переносице в момент задумчивости, как будто он играет в шарады, и как искренне радуется, когда я помогаю ему найти правильный ответ. Или как он слушает – внимательно, чуть склонив голову набок, не сводя с меня испытующего взгляда. Он заставляет меня чувствовать себя так, словно я единственный человек на всем свете. Он смотрит на меня так, будто вот-вот меня проглотит.

Не важно, что я говорю.

Он расспрашивает меня о моей жизни в Сан-Диего, слушает с таким искренним вниманием, как будто ночи в Вегасе никогда не было и он не слышал все это в деталях.

– И ты любила танцевать, – говорит он, улыбаясь, ставя перед собой пустой бокал. Это звучит, скорее, как утверждение, а не как вопрос.

– Да.

– И выступать.

Я вздыхаю.

– Да, я любила выступать.

Глаза Анселя суживаются, он делает многозначительную паузу, а потом произносит:

– Не сомневаюсь.

И совершенно бесстыдно осматривает мое тело, задержавшись взглядом на груди. Я чувствую, как мурашки бегут по моей коже, соски напрягаются от его соблазнительного голоса и от желания, которое я вижу в его глазах.

– А вот бизнес-школа… – Он снова возвращается взглядом к моему лицу. – Это как-то не укладывается в общую картинку.

Я смеюсь.

– О да.

– Тогда зачем ты это делаешь? Потратить такой кусок жизни на то, что явно сделает тебя несчастной?!!

Я чувствую в груди спазм, как будто начинается приступ паники, но мне удается погасить ее в зародыше. Сейчас я в безопасности, здесь, в этой странной реальности, которую мы с Анселем создали, и я могу говорить и делать все, что захочу.

Поэтому я решаю вообще не отвечать на этот вопрос и перевести стрелки разговора обратно на него:

– Большинство людей не любят свою работу. Вот ты, например, любишь?

– Конкретно эту – нет, – отвечает он. – Эту нет.

– Но ты же продолжаешь на нее ходить.

– Да… – задумчиво произносит он. – Но моя работа – это временный этап. Я знаю, чем хочу заниматься в этой жизни, и эта работа просто дверь, которая ведет к другой двери. Эта работа позволит мне в будущем найти место в любой точке мира. А два года бизнес-школы – это очень долго. И я же видел, как ты отреагировала, когда я заговорил об этом. – Он мягко смеется. – У тебя как будто вся жизнь пронеслась перед глазами. Если перспектива учебы в этой школе делает тебя такой несчастной… – Его голос прерывается, и он смотрит на меня, ожидая, что я закончу его мысль сама.

– Я больше не могу танцевать, – напоминаю я ему. – У меня в ноге железная пластина и три металлических винта, которые заменяют кость, так что тут не идет речь о чем-то, что можно преодолеть только усилием воли. Это не победа разума над материей.

Он вертит бокал, вытирает мокрое пятно, образовавшееся от конденсата под ним. Кубики льда звякают о стеклянные стенки пустого стакана, и Ансель, кажется, тщательно обдумывает свои слова, прежде чем сказать их.

– Не профессионально, – говорит он, пожимая плечами. Я только качаю головой в ответ, но ничего не отвечаю. Он не понимает. – Твоя карьера стриптизерши закончилась, даже не начавшись.

У меня из горла вырывается смешок.

– И что самое обидное, я ведь уже и имя себе придумала, и трусики с монограммой заказала, и все такое.

Ансель опирается о стойку и разворачивается ко мне лицом. Его глаза сканируют мое лицо, потом ныряют к губам и ниже… еще ниже. Это так откровенно, такая открытая попытка соблазнения, что я еле сдерживаю смех. Вот это – тот самый парень, от которого я не могла оторвать глаз в Вегасе, тот, который привлек мое внимание, несмотря на то, что был в дальнем углу помещения. Тот, которому я рассказала всю свою жизнь за несколько часов, за которого я вышла замуж, с которым много раз занималась сексом.

– Я на самом деле очень рада, что тебя бросили, – говорю я, надеясь, что то, как я смотрю на него, заставляет его чувствовать то же самое, что чувствую я, когда он смотрит на меня.

Он проводит пальцем по моему колену.

– И я тоже.

Я не знаю, куда мы двинемся дальше, поэтому решаю быть смелой.

– Может быть, давай уйдем отсюда? – спрашиваю я. – Пойдем прогуляемся?

Он не раздумывает, просто встает и машет бармену, чтобы тот принес счет.

– Мне только надо сходить в туалет.

Он смотрит на меня голодными глазами.

– Я тебя подожду.

Но как только я выхожу из большой, отделанной в стиле ар-деко туалетной комнаты, он оказывается уже там, поджидает меня, пряча лицо в тени. Опасный. Он поднимает голову на скрип двери, и в резком свете неоновых ламп черты его лица становятся резче, острее. Скулы кажутся каменными, глаза подернуты дымкой, а губы как будто припухли.

Он не дает мне возможности опомниться, одним прыжком преодолевая пространство между нами и прижимая меня к стене.

– Я не могу ждать, – говорит, хватая меня за шею. Пальцы у него прохладные и сильные, большим пальцем он слегка прижимает пульсирующую у меня на горле жилку. Это довольно грубо и очень отличается от обычного поведения Анселя, которого я знаю, поэтому у меня по спине бежит холодок. В этой игре, в которую мы играем, он снова незнакомец. Он не знает меня, и я не знаю о нем ничего, кроме того, что он рассказал за ужином. Умная девушка в такой ситуации ушла бы, говорю я сама себе. Умная, трезвая девушка притворилась бы, что ее кто-нибудь ждет, и убежала бы. Она не стала бы стоять тут, в темном коридоре, с мужчиной, которого не знает и который обращается с ней так, что не дает ей шанса уйти.

– Я слышу, как ты думаешь, – шепчет Ансель, ослабляя хватку. – Не надо. Поиграй со мной.

И это именно то, что мне надо. Я расслабляю плечи, а голова становится пустой. Напряжение уходит из моего тела, когда я прижимаюсь к Анселю. Хотя я на шпильках, он все равно выше меня на несколько дюймов, и я поднимаю лицо вверх, а он трется кончиком носа о мой нос.

– Обычно я так не делаю, – говорю я, имея в виду, что не практикую отношений на одну ночь. И не позволяю всяким сексуальным незнакомцам делать с собой что им угодно. – Я редко целуюсь на первом свидании и никогда… – Я закрываю глаза и сглатываю, а открыв их, вижу его улыбку.

– Я знаю, – произносит он, а его ухмылка означает: кроме того раза, когда ты вышла замуж за меня в Лас-Вегасе.

Да, кроме того раза.

Он прижимается ко мне, и я чувствую, что он уже твердый. Мне нравятся легкие движения его бедер, когда он трется об меня.

– Я хочу тебя, – бормочет он, целуя меня, нежно и осторожно. Он отстраняется, облизывает губы и снова подается вперед, слегка постанывая мне в рот. – Можно?

– Сейчас? – Сердце выпрыгивает из груди, оно так сильно стучит, что клянусь, я вижу, как подпрыгивает моя грудь.

Он кивает, продолжая меня целовать.

– Здесь. Здесь становится многолюдно, – говорит он, указывая рукой в сторону ресторана, – нам нужно поторопиться.

В моей груди вспыхивает огонь, как будто кто-то зажег спичку, я вцепляюсь пальцами в его рубашку и затаскиваю его в пустой туалет. Он без слов подчиняется, продолжая меня целовать, пока дверь не захлопывается за нами с легким щелчком.

Я вдруг вся горю, пылаю от страсти. Я чувствую каждый сантиметр одежды, который нас разделяет. Он берет мое лицо в руки, языком раздвигает мне губы, и он такой приятный на вкус, я почти теряю сознание.

В туалете темно, только розовая полоска на потолке дает призрачный свет, в котором легко потеряться, он делает все вокруг нереальным, ненастоящим, включая доносящиеся из-за двери звуки. Я чувствую, как дрожит пол от битов музыки у меня под ногами, и только это напоминает мне о том, что там, снаружи, существуют другие люди, пока мы сгораем в страсти своих поцелуев и лихорадочных рук, пытаясь избавиться от одежды и ощутить друг друга как можно ближе.

Мое платье задрано, его рубашка выпущена из брюк, поэтому я могу вцепиться ногтями ему в живот. Я охаю, когда прохладный воздух касается моей кожи под намокшими трусиками. Ансель проводит ладонью вниз от пупка, его пальцы ныряют за кружевной пояс моих трусиков, он обхватывает меня, и его пальцы везде и всюду, но только не там, где я хочу.

– Хочу попробовать, – говорит он.

Я подаюсь навстречу его руке и вскрикиваю, когда кончик его пальца дразнит меня, двигаясь в меня и обратно, набирая влагу, а потом ложится на мой клитор.

Он поднимает меня и сажает на столешницу раковины, а сам опускается на колени у меня между ног. Я вижу, как он подается вперед, глядя на меня через упавшие на лоб волосы, отодвигает трусики в сторону и касается меня кончиком языка.

– Ооооо! – кричу я слишком громко и так тяжело дышу, что опасаюсь потерять сознание. Инстинктивно моя рука вцепляется ему в затылок, придвигая его к себе, и, о господи, как же это возбуждает, видеть его вот так, с опущенной головой, в неоновом свете, как он вылизывает меня и стонет надо мной.

Я стараюсь сохранять неподвижность, не поднимать бедра, не выгибаться, но каждый нерв моего тела напряжен и полностью сосредоточен сейчас на кончике его языка, который мечется вокруг моего клитора.

– Пальцы, – произношу я хрипло.

Он чертыхается, два пальца проскальзывают в меня, язык совершает отработанные движения, легкие прикосновения чередуются с длинными, медленными и сильными нажатиями.

– О господи… – Я чувствую, что нахожусь на грани, наслаждение уже разливается у меня в животе, пробегает мурашками по спине. Я хватаю его за волосы, выгибаю бедра навстречу, уже не в силах сдерживаться. Смотрю вниз и вижу, что он спустил штаны и рука его совершает определенные движения.

– Иди ко мне, – задыхаясь, шепчу я. – Пожалуйста.

Я близко, очень близко, но я хочу кончить с ним одновременно.

– Боже, да, да… – произносит он и встает, позволяя брюкам сползти вниз, к щиколоткам.

Волосы у него взъерошены, и цветные пятна от лампы лежат на скулах и щеках. Я чувствую головку его члена, когда он вставляет его в меня, я такая мокрая, что ему не нужно прилагать никаких усилий, одно движение – и он уже внутри меня.

С хриплым стоном он утыкается головой мне в шею, глубоко и прерывисто дыша.

– Мне нужна секунда, – говорит он и крепко берет меня за бедра. – S’il te plaît.

Снова выпрямившись, он заводит руку мне за спину, упираясь в зеркало.

– Какая же ты нежная, – произносит он, чуть отклоняясь назад и потом снова подаваясь вперед. – Такая чертовски нежная.

Он ускоряется, его бедра бьются о мои, пояс его брюк звякает о столешницу в такт его движениям. Я обхватываю ногами его талию, и он тянется вверх, одной рукой проводит по моему лицу и засовывает свой большой палец мне в рот. Я могу почувствовать свой собственный сок на его пальцах, на его губах, а он слишком занят сейчас и не может меня целовать.

– Я хочу видеть, как ты кончаешь, – шепчет он, не сводя глаз с моего лица. Вынув свой палец из моего рта, он рисует влажную линию на моей нижней губе. – Хочу, чтобы ты визжала и извивалась подо мной, хочу впитывать твои сладострастные крики и стоны.

Я задыхаюсь, хватаю рукой край его рубашки и тяну его к себе, чтобы он проник как можно глубже в меня.

– Скажи, чего ты хочешь! – рычит он.

– Я хочу грубо.

– Что ж, пусть будет грубо, – отвечает он, облизывая мой рот. – Ты можешь сделать вид, что никогда больше в жизни меня не увидишь. Какая твоя самая стыдная фантазия?

Когда я говорю, мои легкие стоны попадают ему прямо в рот:

– Я хочу, чтобы кто-нибудь услышал, как мы трахаемся.

Его зрачки расширяются, в них дрожит отражение неоновой лампы, он вцепляется в мои бедра мертвой хваткой и начинает неистово трахать меня, громко рыча каждый раз, когда его бедра хлопают по моим.

Кто-то стучит в дверь, и очень вовремя.

Дверь заперта, но если бы тот, кто за ней, смог все-таки войти, его взору предстала бы такая картина: мои ноги раздвинуты широко в стороны, платье задрано, у Анселя спущены штаны и он яростно трахает меня.

– Быстрее! – кричу я, наверно, громче, чем следовало бы, откидываюсь назад и хватаюсь за кран. Пальцы соскальзывают с холодного металла, кожа моя пылает и влажная от пота.

Я чувствую себя такой наполненной, такой растянутой, мои руки и ноги тяжелеют. Его тело двигается внутрь меня и снова наружу в идеальном ритме, лобок трется о мой клитор с каждым его движением. Напряжение у меня в животе становится все сильнее, горячее, я откидываю голову назад и громко кричу, кончая, растворяясь в этом ощущении и не думая ни о чем, пытаясь поглотить его, втянуть в себя и распадаясь под ним на маленькие кусочки.

Он кончает в ту же секунду, его движения становятся еще более резкими и отчаянными, а потом он обваливается на меня с приглушенным стоном.

* * *

ВЕЧЕРНИЙ ВЕТЕРОК развевает мои волосы, и их кончики щекочут мне подбородок, легкий аромат свежего хлеба и сигаретного дыма плывет из кафе, мимо которого мы проходим по дороге к метро.

Я оглядываюсь через плечо на ряды мотоциклов, припаркованных у обочины, и спрашиваю:

– А где твой мотоцикл?

– Дома, – отвечает Ансель просто. – Я завез его туда раньше, чтобы прогуляться с тобой.

Он говорит это не для того, чтобы увидеть мою реакцию, поэтому не видит, как я смотрю на него. Мы не говорили сегодня отдельно об аварии, хотя эта тема, разумеется, всегда всплывает, когда речь заходит о моих школьных годах и прежней жизни. Но он лишний раз продемонстрировал мне сейчас, что всегда помнит о том, что случилось со мной, и не будет давить на меня, как мой отец, который купил мне велосипед на первый мой день рождения после больницы и постоянно намекал, что я должна вернуться к верховой езде.

Откровенность Анселя меня по-прежнему удивляет. В то время как я мучительно размышляю всякий раз и сомневаюсь, стоит ли говорить это или лучше промолчать, Ансель, похоже, вообще не фильтрует то, что говорит. Слова льются из его похожего на леденец рта без тени сомнения. И я невольно задумываюсь, всегда ли он был такой открытый и со всеми ли он так себя ведет.

Час пик уже наступил и прошел, и нам удается найти два соседних места в вагоне. Мы садимся плечом к плечу, и я смотрю на наше отражение в окне напротив. Даже в этом грязном и кривом зеркале, в свете мигающих флуоресцентных ламп невозможно не увидеть, насколько Ансель красив. Вообще-то это не то прилагательное, которое я обычно употребляю, описывая молодых людей, но в данном случае, глядя на его точеные скулы и мягкий, почти женский рот, оно единственное приходит мне на ум.

Он ослабил галстук, расстегнул верхние пуговки на воротничке рубашки, открыв мягкую, гладкую кожу. Воротник рубашки распахнут настолько, что видны его длинная шея и верхняя часть ключиц, и, глядя на него, я невольно недоумеваю – почему раньше ключицы не казались мне такой сексуальной частью тела.

Словно почувствовав мой взгляд, Ансель тоже поднимает глаза и смотрит на наше отражение в стекле напротив, встречаясь со мной глазами. Наши отражения покачиваются в такт движению поезда, и Ансель смотрит на меня с едва заметной, понимающей улыбкой, чуть приподнимающей уголки его губ. Это так странно – сидеть сейчас здесь вот так, молча и спокойно, после того как всего час назад он был внутри меня, а мои пальцы судорожно цеплялись за кран и соскальзывали с него, потому что были влажными от пота.

На следующей остановке входит много народу, и Ансель уступает место пожилому джентльмену с тяжелой сумкой в руках. Они обмениваются парой фраз на французском, я, конечно, не понимаю.

Ансель встает передо мной и держится рукой за верхний поручень – благодаря этому я получаю великолепную возможность лицезреть его торс и перед брюк. Мммм.

Мое внимание привлекает чей-то смех, и я замечаю стайку девушек, сидящих неподалеку. Это, наверно, студентки, думаю я, всего на пару лет младше меня. Слишком взрослые для старшей школы, но точно еще студентки. Они сидят, прислонившись головами друг к другу, и их приглушенное кокетливое хихиканье и широко распахнутые глаза лучше слов говорят мне о том, куда они смотрят. А точнее, на кого они смотрят.

Я перевожу взгляд на Анселя и вижу, что он смотрит на пожилого мужчину и слушает его, не обращая ни малейшего внимания на соблазнительные взгляды, направленные на него.

Я не могу их винить, на самом деле, этих девочек. Если бы я увидела Анселя в поезде метро, я бы точно свернула себе шею, пытаясь рассмотреть его получше. Тот вечер в Вегасе, когда я увидела его впервые, кажется сейчас таким далеким, как будто целая вечность прошла с тех пор. В такие моменты мне хочется наградить саму себя за то, что я делала и говорила в тот вечер, поблагодарить Господа, хотя скорее алкоголь, за то, что мне удалось заинтересовать его. Иногда я думаю, что та я – просто гений.

Ансель смеется глубоким, очень мужским смехом на какой-то шуткой пожилого мужчины, и, о небеса, помогите мне, ямочка! Она снова на месте! Я немедленно оглядываюсь по сторонам, как ревнивая жена, чтобы убедиться, что смеющиеся девицы уставились на него, раскрыв рты, и поедают его глазами.

И хотя я не произношу ни слова, у меня возникает подозрение, что все мои мысли каким-то загадочным образом проецируются на экран прямо у меня на лбу, потому что именно в этот момент Ансель смотрит на меня, взгляд его смягчается и теплеет, и он вдруг касается одним пальцем моей нижней губы. У меня в груди вспыхивает огонь удовольствия, и я прижимаюсь ртом к его ладони.

Ансель сияет, когда поезд останавливается на нашей станции. Он берет меня за руку, я встаю, и он выводит меня из вагона, обняв за талию.

– Ты сегодня рано освободился, – говорю я ему на платформе.

Он смеется.

– И ты только сейчас это поняла?

– Нет. Ну… да. Я просто об этом раньше не думала. – То, что он рассказывал о своей начальнице и работе, эхом проносится в моей голове. – У тебя же не будет из-за этого проблем, правда?

Он пожимает плечами так, как только он умеет, легко и непринужденно.

– Я могу и из дома поработать, – отвечает он. – Я все время прихожу раньше всех и, даже уйдя сегодня пораньше, отработал полный день. Просто не четырнадцать часов, как обычно. Им придется к этому привыкнуть.

Но очевидно, что пока они к этому еще не привыкли. Когда мы входим в квартиру, Ансель ласково целует меня, идет прямо к столу и включает ноутбук. Словно по сигналу, начинает звонить его телефон, и Ансель пожимает плечами, виновато глядя на меня, прежде чем ответить:

– Алло?

Я слышу низкий мужской голос в трубке, а затем на лице моего мужа появляется широкая радостная улыбка вместо озабоченного «рабочего» выражения.

– Привет, Олли! – говорит он. – Да, мы дома.

Я машу рукой, чтобы он передал Олли от меня привет, и иду в спальню, захватив с дивана книжку и закрыв за собой плотно дверь, чтобы дать им возможность поболтать без свидетелей.

Кровать широкая и удобная, и я ложусь поперек нее, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Я слышу звуки, доносящиеся с улицы, чувствую легкий аромат свежего хлеба и жареного чеснока, и мысль о том, что у нас будет на ужин, мешает мне сосредоточиться на том, что я читаю. И конечно, я читаю и перечитываю одну и ту же строчку и не улавливаю ее смысл.

Возможно, это не только из-за запахов. Возможно, у меня перед глазами стоит улыбка Анселя, которая появилась на его лице, когда он взял трубку, или это его голос виноват, он звучит так низко, так тепло и расслабленно, совсем не так, как я привыкла слышать за последние пару недель. Несмотря на то что он в общем не испытывает неловкости и мы проводим вместе чудесные вечера, только сейчас я понимаю, что все-таки он держится со мной немного скованно и формально на контрасте с тем, насколько близок и расслаблен он в разговоре с лучшим другом. Это то же самое, что у меня с Лолой и Харлоу – не надо думать, что говоришь, не надо фильтровать.

Я слушаю его голос через дверь, стараясь впитать эту бархатную мягкость, его глубокий, низкий смех. Но потом я слышу, как он прочищает горло и понижает голос:

– Она очень хороша. То есть я имею в виду – она потрясающая. – Он замолкает, затем негромко смеется. – Да-да, я знаю, что ты так считаешь. Ты будешь так думать и через тридцать лет после нашей женитьбы.

Мой желудок совершает головокружительный кульбит, но потом неприятно сжимается, когда Ансель продолжает:

– Нет, я ей об этом не говорил.

Снова пауза, и потом тише:

– Конечно, Перри тут не было. Я не хочу, чтобы вся эта хрень напугала или расстроила Мию.

Я застываю и прислушиваюсь как можно внимательнее. Почему он не говорит Оливеру, что Перри ломился к нам в дверь прошлой ночью?

В голосе Анселя слышится незнакомое мне разочарование, когда он произносит:

– Да, я так и сделаю. Я сделаю так, Оливер, заткнись уже, к чертям собачьим!

Но потом я слышу через дверь, как он снова смеется и меняет тему разговора. Я недоуменно моргаю, совершенно сбитая с толку. Что там за история с этим Перри? Что за «хрень» с ним творится, почему он не поехал в Штаты и как это все должно расстроить и напугать меня?

Я трясу головой, как будто это поможет мне понять. И мне приходит в голову, что я могу сейчас выйти из комнаты и либо дать Анселю понять, что я его слышу, либо просто уйти прогуляться. Либо и то, и другое. У нас и так предостаточно секретов друг от друга… по крайней мере у него.

Я открываю дверь спальни, выхожу в гостиную и кладу руку Анселю на плечо. Он слегка подпрыгивает от неожиданности, поворачивается ко мне, а затем берет мою руку и целует ее.

– Я тебя слышу, – говорю я ему слегка виновато, как будто это моя вина. – Пойду пройдусь до угла и куплю что-нибудь на ужин.

Он кивает с благодарностью, а затем показывает на свой кошелек, лежащий на столике у входа. Я игнорирую этот его жест и проскальзываю в дверь, причем обнаруживаю, что способность дышать возвращается ко мне только тогда, когда за мной закрываются двери лифта.