Глава 11

Харлоу

ШХУНА ВЫГЛЯДИТ огромной, но Финн забирается на борт, как будто это маленькая лодчонка. Мне кажется или он действительно выглядит выше на палубе? Машинально поглаживая кончиками пальцев нижнюю губу, я смотрю, как он разговаривает с капитаном, и вспоминаю дразнящие прикосновения его зубов, когда он целовал меня у Оливера два дня назад.

Могу поспорить, мой пульс не успокоился до сих пор, потому что это был не просто поцелуй. Это было признание. Этот поцелуй сказал мне, что я единственная, кто перешел на территорию чувств. И теперь мой мозг кипит от неведомых раньше мыслей: если мы оба что-то чувствуем, то должны ли мы попытаться построить какие-то отношения? Финн отверг все мои идеи по спасению его бизнеса, но если он согласится на сотрудничество и подпишет контракт с каналом «Приключения», то мы не можем быть вместе. А если он откажется от участия в телешоу, он, скорее всего, потеряет семейный бизнес и тоже будет не в самом лучшем настроении для новых отношений.

Когда начинает работать мотор и шхуна выходит из доков в открытое море, в голове у меня полная чехарда, а тело – в огне от этой потрясающей версии Финна-рыбака… И мысль о том, что это ежедневная версия Финна, вызывает у меня головокружение…

Я понятия не имею, как обращаться с огромными удилищем и катушкой, которые он мне вручает. Но он молча протягивает их, покровительственно хлопнув меня по голове, когда мы вместе еще с дюжиной туристов, собравшихся на палубе, идем, чтобы прослушать лекцию по технике безопасности. Я ожидаю, что Финн будет скучать во время этого инструктажа или вообще пойдет осматривать лодку, но он слушает внимательно и с интересом. То ли спортивная рыбалка действительно так сильно отличается от профессиональной, то ли он просто любит рыбачить – я не знаю. Но мне нравится, что он не пытается сделать вид, будто выше всего этого. Он взволнован, несмотря на то, что это всего лишь небольшая морская прогулка на полдня.

Когда капитан Стив наконец заканчивает свою речь, мы находим местечко на корме лодки, в дальнем уголке, и Финн спокойно делает всю работу, а его флисовая толстовка раздувается от ветра. Он устанавливает наши удочки, расправляет леску и катушку, а потом уходит, пожелав мне «держаться». Через несколько минут он возвращается с парой резиновых сапог в одной руке и бейсболкой с логотипом яхты в другой.

– Будет грязно, – предупреждает он, протягивая мне сапоги. Потом надевает кепку мне на голову, бережно вытягивая мой хвостик через отверстие сзади и приговаривая шепотом: «Вот так». Его ореховые глаза опускаются на мои губы, как будто он собирается снова меня поцеловать, но потом он моргает – и отводит взгляд.

– Готова?

– Готова ли я надрать тебе задницу в соревновании по рыбалке? – спрашиваю я, надвигая козырек бейсболки пониже на глаза, а потом засовывая ноги в огромные ботинки. – Спрашиваешь!

Он смеется и качает головой:

– Ладно, ты слушала, что там капитан говорил обо всем этом. Но я уверен, что в этот момент ты думала о моем обнаженном теле или о покупке новой косметики для волос, так что я, пожалуй, повторю: эта яхта ходит на палтуса, морского окуня и сибаса. Палтус бывает довольно крупный, но не беспокойся. – Он обаятельно улыбается мне: – Я помогу тебе его вытащить.

– Да будет тебе известно, что я регулярно занимаюсь кикбоксингом, – сообщаю я, притворяясь обиженной. – А еще я плаваю на серфе.

– Верно, но ты не сможешь тащить рыбу из воды ногами. – Он берет мои тонкие руки и трясет ими, как куриными крыльями, а потом забирает мою удочку и забрасывает ее в воду, прямо в глубину. Рыбка, болтающаяся на крючке в качестве наживки, плюхается в воду с тяжелым шлепком, и Финн, улыбаясь, передает мне удочку: – Поставь ее в стойку. Иначе руки устанут, если ты будешь сопротивляться течению, пока мы плывем.

Я делаю то, что он говорит, и смотрю, как он забрасывает свою удочку.

Он выглядит таким довольным, и я разрываюсь между желанием, чтобы вся Америка могла любоваться этим его выражением лица на огромных HD-экранах, и желанием, чтобы это удовольствие было доступно только мне.

– Ты думаешь, камера будет тебя раздражать, когда ты будешь это делать? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

– Не так сильно, как мысль о том, что это шоу на самом деле вовсе не о рыбалке.

– Но если оно все-таки будет о рыбалке? – не уступаю я. – Что, если это будет твоим условием?

Он снимает кепку и чешет голову мизинцем.

– Да. Не знаю.

Я думаю, ни один из нас не хочет сейчас думать об этом, потому что мы оба замолкаем, смотрим на воду и птиц и, пожалуй, больше, чем на что-либо еще – друг на друга.

РЫБА КАК БУДТО чувствует, что Финн гораздо быстрее избавит ее от страданий, чем я, и он успевает вытащить трех рыбин – два морских окуня и огромный палтус – еще до того, как у меня клюнет впервые. Если бы я сказала, что мне их жалко и неприятно смотреть, как он с ними расправляется, я бы солгала. Нет ничего лучше, чем смотреть, как Финн затаскивает на палубу сорокафунтового палтуса.

Впрочем, это тоже не совсем правда. Секс с Финном на палубе – вот что могло бы быть лучше… но ненамного. Солнце на открытой воде пригревает не на шутку, и он снял свою толстовку: вид его загорелых рук, которыми он тянет и наматывает леску на катушку, – это… это… это может вызвать у меня спонтанный оргазм.

– Будет жалко уезжать отсюда, хоть я и провел здесь всего пару недель, – говорит он, не замечая моей улыбки, и забрасывает удочку в воду. Я моргаю, приходя в себя от созерцания Финна Великолепного, и жду, чтобы он объяснил, что имеет в виду. Мне-то лично кажется, что, судя по тому, что я вижу сегодня, он ничего не желает так страстно, как вернуться к своей жизни на воде.

– Жалко почему?

И он удивляет меня, когда произносит:

– Не думаю, что мне понравится отсутствие возможности видеть тебя всегда, когда я захочу.

Это совсем не то, чего я ожидала. Я ожидала, что он скажет, что будет скучать по погоде Северной Калифорнии, или по идеальному буррито, или по посиделкам с Оливером и Анселем…

Больше всего мне сейчас хочется броситься к нему, взять его лицо в ладони и поцеловать так, как я никогда никого не целовала раньше, чувствуя облегчение, что он почти идеален.

Вместо этого я говорю:

– Я думала о тебе, когда мастурбировала сегодня ночью.

Он сгибается пополам и разражается смехом, когда я это произношу. Потом выдавливает из себя:

– Правда?

– Абсолютная.

Когда он выпрямляется, я вижу краску смущения у него на лице чуть ниже того места, куда падает тень от козырька кепки. Это что-то новенькое.

– И я тоже, – признается он.

– Да?

– Да.

– И как я была? Хороша?

Он поворачивается и смотрит на меня:

– Ты сосала мой член как чемпион, Рыжик.

– Это я могу. – Я гордо вздергиваю подбородок.

Он разматывает свою леску на пару футов:

– Ты можешь.

Я всегда думала, что, когда влюбляешься, это означает нервничать, переживать, волноваться. Я никогда не думала, что влюбленность – это когда чувствуешь себя рядом с кем-то настолько спокойно, оставаясь самой собой. Мне хочется сказать ему: «Мне кажется, я люблю тебя» – но я не делаю этого, потому что в ответ ожидаю услышать только какое-нибудь сочувственное хмыканье, да и согласна, что момент для этого неподходящий.

Я смотрю на него, на его угловатую, покрытую щетиной челюсть, длинную загорелую шею, на руки, которые дают мне такое чувство защищенности, о котором я даже не мечтала. Или мечтала? Разве не это чувство всегда раньше давал мне папа, ведь до последнего времени именно он был не только моим внутренним голосом, но и моей скалой, моей защитой. Я точно знаю: я всегда хотела такого мужчину в своей жизни, который может оправдать эти мои ожидания.

Я чувствую острую боль в груди, которая становится все сильнее по мере того, как я понимаю: этот упрямый, страстный, верный Финн – именно тот, кого я всегда надеялась найти.

Он смотрит на воду, прищурившись, и мне интересно, о чем он думает. Его грудь поднимается, когда он делает глубокий вдох, а когда выдыхает, он закрывает глаза и, судя по выражению его лица, чувствует то же самое, что и я.

Я понимаю, что права, когда он открывает глаза и смотрит на меня. И это ужасно, потому что есть одна вещь, которую я точно знаю о своем сердце: оно не легкомысленно. Если кто-то попадает в него, этот кто-то остается в нем навсегда.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь (понятия не имею, что это будет, просто эмоции рвутся из меня наружу), но именно в этот момент удочка передо мной начинает дергаться, а вся ее верхняя часть уходит под воду.

– Ого, ничего себе, – удивляется Финн, глаза его вспыхивают от возбуждения, он делает шаг вперед и подтаскивает меня к моей удочке. – У тебя клюнуло!

Рыбалка с отцом на реке в Северной Калифорнии, когда мне было двенадцать, совершенно не подготовила меня к процессу вытаскивания рыбы из океана. Когда у тебя на крючке девятидюймовая речная форель, даже твои тощенькие двенадцатилетние ручки могут намотать удочку, чтобы вытащить ее. А здесь каждый мускул моего тела напряжен и вся моя сила направлена на борьбу с этим морским чудовищем. Я тяну удочку, наматываю леску буквально по сантиметрику, и каждый – маленькая победа. У меня за спиной Финн орет и улюлюкает, как будто я подсекаю большую белую акулу. Пара мужчин прибегают посмотреть, что у нас происходит, и тоже подбадривают меня криками.

– Ты не хочешь, чтобы я его вытащил? – перекрикивает весь этот балаган Финн.

– Мать твою, нет!

Но теперь я понимаю, почему он снял свою флиску. Я вся потная, просто вся, я проклинаю тот момент, когда я решила, что морская рыбалка – это хорошая идея. Но когда я вижу первый проблеск чешуи палтуса на своем крючке и по шипам на его спине определяю его примерные размеры, у меня начинает кружиться голова.

– Моя рыбина намного больше твоей! – ору я.

Финн встает у меня за спиной, чтобы помочь мне тащить и наматывать леску. Это продолжается уже больше десяти минут, и мои руки уже начинают дрожать и неметь. Вдвоем мы вцепляемся в удочку, тянем, тянем, тянем, и наконец палтус выпрыгивает из воды – и он великолепен. Он шлепается на палубу, и это мой самый нелюбимый момент. Но Финн берет его и делает что-то так быстро, что я почти не замечаю, и вот рыбина уже не трепыхается. Финн дает ее мне и показывает жестом, что я должна взять ее за жабры, чтобы он мог сделать фотографию.

На ощупь она очень холодная. Мне приходится держать рыбу обеими руками, настолько она большая. Это самая большая рыба из всех, что мы сегодня поймали, и гордость меня просто распирает, хотя все равно это чувство не идет ни в какое сравнение с тем, которое возникает, когда Финн смотрит на меня, поднимая телефон.

– Держи его, малыш, – просит он тихо, и глаза его сверкают от гордости за меня. – Дай-ка мне рассмотреть эту рыбку.

Руки у меня дрожат от ее тяжести, но я держу ее, чтобы он посмотрел. Он делает фото, а потом идет ко мне, забирает палтуса и несет Стиву, чтобы тот его пометил для нас.

– Мы поговорим о том, что ты только что назвал меня «малыш»? – спрашиваю я, когда он возвращается и снова ставит мою удочку в стойку.

Я скорее чувствую, чем слышу его тихий смех, когда он поднимается и целует меня в макушку:

– Нет.

Я делаю все, что могу, чтобы спрятать глупую улыбку, в которой расплывается мой рот. У меня голова идет кругом, и я так переполнена эмоциями, что готова станцевать диснеевское попурри прямо здесь, на палубе этой лодки, в которой полно просоленных старых мужиков.

КОГДА МЫ возвращаемся в доки, я извиняюсь и ускользаю в туалет. На самом деле мне нужно позвонить и узнать о маме. Мы провели все утро и полдня без сотовой связи. Это было одновременно и прекрасно, и страшно. А вдруг что-то случилось за это время?

Папа отвечает после первого гудка, голос его звучит расслабленно и легко:

– Привет, Тюльпанчик.

– Привет, папан. Как там наша королева?

– Хорошо, – успокаивает меня он. – Мы только что пообедали.

– Так все нормально? Никаких осложнений?

Папа на том конце провода вздыхает, и я вздрагиваю, понимая, что веду себя как маньяк. Нам же как минимум пять раз объясняли врачи, что первый курс химии будет относительно легким для мамы, а вот следующие будут значительно тяжелее.

– Тебе нужно взять себя в руки, – советует папа, и я слышу, что он улыбается, но в то же время знаю, что он говорит серьезно: – Это долгий путь.

Вздыхая, я соглашаюсь:

– Я знаю, знаю.

– Как порыбачили?

– Это было потрясающе. Я влюблена!

– В спорт? Или в парня?

Теперь моя очередь вздыхать:

– Может быть, в обоих.

– Отлично. Приводи Финна сегодня. Я сказал Сальваторе, что буду уже свободен, когда в апреле начнут снимать «Освобождение Горизонта».

Сегодня вечеринка, которую устраивает папин коллега и хороший друг Сальваторе, чтобы отметить запуск нового проекта Сэла. «Освобождение Горизонта» – их новая надежда на «Оскар», душераздирающая драма, которая, по словам папы, разыгрывается (барабанная дробь!) на корабле. Если честно, я с трудом могу представить себе Финна на этой вечеринке, но дрожь в коленях при мысли об этом только добавляет мне решимости и сил противиться своим собственным инстинктам. Раз Финн один из Моих Людей – значит, он принадлежит и этому миру, не важно, знает он там кого-нибудь или нет.

Кроме того, папа подписывается на проект, который предполагает начало съемок уже через шесть месяцев, и от этого у меня на сердце становится тепло. Это так оптимистично по отношению к маме.

Я возвращаюсь на пристань и нахожу там Финна, который заглатывает чипсы из огромного пакета. Он предлагает и мне тоже – я набираю целую горсть. Я и не чувствовала, насколько голодна, пока не ощутила вкус сухой соленой картошки во рту.

– Хочешь пойти на вечеринку сегодня вечером? – спрашиваю я с набитым ртом.

Он интересуется с таким же полным ртом:

– Что за вечеринка?

– Киношники. Шикарно. «Мартини» и оливки.

Пожимая плечами, он говорит:

– Ты назначаешь мне свидание?

Я засовываю очередную пригоршню чипсов в рот и киваю.

Он улыбается и смахивает соль с моего подбородка:

– Конечно, Рыжик.

ФИНН УЖЕ ОДЕТ и ждет меня на улице перед домом Оливера, когда я заезжаю за ним в семь. На нем та же одежда, что и во время его встречи в Л-А, но сегодня он выглядит значительно лучше. Он более расслаблен. Заметно, что он провел весь день на воздухе. Поцелованный солнцем Финн – это наповал.

Он залезает на пассажирское сиденье, ругая мою крошечную машину, а потом смотрит на меня.

– Ого, – говорит он. – Выходи.

– Что? – пугаюсь я, оглядывая себя, чтобы удостовериться, что я не пролила на себя апельсиновый сок, когда хлебала его прямо из бутылки на пороге дома.

– Я хочу посмотреть на тебя, – объясняет он, наклоняясь и открывая мою дверь изнутри. – Выходи и дай мне тебя рассмотреть.

– О. – Я вылезаю, разглаживаю платье на бедрах и встаю перед машиной. Финн не выходит за мной – он только откидывается на спинку сиденья и смотрит на меня через лобовое стекло. Я вижу, как его губы произносят: «Боже…»

– Что? – кричу я.

Качая головой, он произносит:

– Ты выглядишь потрясающе.

Я осматриваю свое платье. Оно сапфирово-синее (мой любимый цвет), с узким лифом и расклешенной юбкой, которая заканчивается чуть выше моих колен. Я нацепила босоножки на шпильках и с ремешками, а на шею повесила простую золотую цепочку с кулоном в виде стрелы, которую папа подарил мне на восемнадцатилетие. Если честно, я не особо заботилась о своем сегодняшнем прикиде, и мне даже немножко смешно, ведь в тот вечер, когда я хотела выглядеть по-настоящему шикарно, Финн без конца надо мной подшучивал. А сейчас, когда я просто нацепила что попало, по дороге хлебая апельсиновый сок, как алкоголик с похмелья, он, кажется, лишился дара речи.

Когда я сажусь обратно в машину, он немедленно наклоняется, берет мое лицо в ладони и смотрит на меня, сердце его бьется часто и тяжело, а потом он прижимается своими губами к моим. И как только наши лица соприкасаются, его губы открываются и он выдыхает негромко «О…», а потом придвигает ближе и берет мою нижнюю губу своими. А когда я чувствую дразнящее прикосновение его языка – все, я сдаюсь.

Мои руки запутываются у него в волосах, и я хочу больше – так сильно, что почти схожу с ума. Я хочу чувствовать его всего каждой клеточкой моего тела. Он издает такие глубокие и тихие звуки, их вибрация как будто проникает внутрь меня, внутрь моих костей, обезоруживает меня, разбивает на кусочки, которые живут отдельной от меня жизнью: руки, которые дрожат, кровь, которая так быстро струится по жилам, ноги, которые поднимают меня с сиденья и запрыгивают к нему на колени. Он хватается за рычажок сбоку, откидывает сиденье без всякого труда, и я обрушиваюсь на него, обхватив ногами его колени. Он опрокидывает меня на спину, ложится сверху, и я кричу, когда чувствую, как его толстый член упирается мне между ног.

Его стон как будто нажимает какую-то кнопку внутри нас, кнопку, которая выпускает на волю безумие. Мне плевать, что мы в машине посреди улицы. Здесь тихо. И уже смеркается. Мы с тем же успехом могли бы быть сейчас на каком-нибудь необитаемом острове – мне совершенно все равно.

Почувствовать его, впустить в свое тело и ощущать его. Я слишком долго ждала.

Он одним движением оказывается сверху, просовывает руку между нами, чтобы расстегнуть молнию на брюках, и спускает их на бедра, и я чувствую его обнаженный член на моем бедре: кожа его удивительно горячая и нежная, и она обтягивает нечто такое несокрушимое и твердое. Его пальцы возятся с моими трусиками, оттягивая их в сторону – он даже не тратит время на то, чтобы их снять, кончики пальцев ищут и находят меня, мокрую и изнывающую от желания, а неразборчивые звуки, которые я издаю, подсказывают ему, где нужно быть.

– Мы делаем это? – хрипит это.

Я отчаянно киваю, и он прижимается ко мне, входя внутрь. Все это происходит так быстро, он уже глубоко внутри меня, и мы оба задыхаемся, потому что это так хорошо. Так хорошо!

Его взгляд ищет мой, и облегчение на его лице заставляет меня дрожать и чувствовать себя хрупкой, как тонкое стекло. Мне так не хватало этого, мне так это нужно.

Я думаю, мне нужен он. Он садится, целует меня влажно и беспорядочно, стонет мне в зубы, он глубоко во мне, он издает эти короткие прекрасные стоны удовольствия каждый раз, когда я двигаюсь вперед и назад, и шепчет: «Вот так… ах… как хорошо… господи, детка… я не могу…» Потом замолкает и осыпает поцелуями, слегка прикусывая, мои губы, подбородок, шею. И снова нетерпеливые стоны: «Пожалуйста… пожалуйста… я не могу…»

Его рука между нами, и два его пальца нежно ласкают меня там, где мне это так нужно. Из его горла вырывается хриплый рык, и я слышу тихие вздрагивающие стоны, которые издаю сама, умоляющие, я так близко…

– О черт, я кончаю, – задыхается он, когда я рассыпаюсь на кусочки.

Я закидываю голову назад и кричу, и он кричит вместе со мной, выгибаясь на сиденье и сладострастно вкручиваясь в меня как можно глубже. Мое тело напрягается, и как будто все сосредоточивается вокруг него. Кажется, что это длится вечность – мой оргазм, и то, как я целую его, и его руки на моем лице, и те звуки, которые он издает, прижавшись ко мне в моей крошечной машинке с открытыми окнами, на закате дня в разгар бабьего лета.

Я люблю его.

Я его люблю.

Я прижимаюсь к его груди – на грани слез. Это такое наслаждение, которое я едва могу вынести – быть с ним вот так, как сейчас, даже если это происходит на переднем сиденье моей машины, а юбка моего платья задрана и закручена вокруг меня. Он кажется таким мощным, а стук его сердца отдается эхом у меня в ушах.

Финн двигается внутри меня, его прерывистое дыхание касается моих волос.

– Харлоу… – говорит он тихо с долгим выдохом.

– Я знаю, – соглашаюсь я. – Черт возьми, это было потрясающе.

– Нет… – Он берет меня за плечи, поэтому я сажусь прямо и чувствую его внутри, он все еще твердый. – Детка, мы… ничего не использовали. – Его лицо так близко к моему, взгляд ищущий и встревоженный: – Я не надел презерватив.

Я издаю стон и начинаю слезать с него, но потом замираю, вспомнив, что мы в одежде. Мне совсем не хочется изображать Монику Левински в своем синем платье на вечеринке:

– Можешь подать мне салфетку из бардачка?

Он кивает, тянется мне за спину и каким-то образом умудряется достать салфетку. Это очень яркий момент, и он являет собой такой разительный контраст с дикой страстью буквально минуту назад, что я чувствую головокружение. Как только я пытаюсь отстраниться, он берет двумя пальцами мой подбородок и шепчет:

– Ш-ш-ш, подожди, подожди, иди сюда.

Я снова подаюсь вперед, закрыв глаза и отдавшись ощущению, как будто я растворяюсь в нем, а он тихо стонет, запуская руку мне в волосы и притягивая меня к себе. Его язык скользит по моему, на этот раз нежно. Сердце у меня вырывается из груди от волнения и от огромного количества адреналина из-за начинающейся паники.

– Ты в порядке? – спрашивает он меня в губы.

Я киваю:

– Не верится, что мы это сделали.

– Мне тоже.

– Думаю, нам стоит помыться перед вечеринкой.

Поправляя одежду, мы выбираемся из машины. Около входной двери он достает ключи из кармана и, не глядя мне в глаза, тихо спрашивает:

– Ты принимаешь таблетки?

– Нет.

Я пытаюсь высчитать, в какой фазе цикла нахожусь, но мне не хочется сейчас думать о нежелательных последствиях незащищенного секса, который у нас произошел. Мне хочется оставаться в состоянии счастья, в расслабленном, благостном настроении и наслаждаться своим открытием, что я по уши влюблена в Финна Робертса.

– Все будет хорошо, – говорю я ему безо всяких на то оснований. Это так здорово звучит! И как только я произношу это, я тут же начинаю верить в это сама. Все будет хорошо! Все будет очень хорошо!

Он кивает и проходит внутрь, ведя меня по коридору к маленькой ванной рядом с его комнатой. Я поворачиваюсь и смотрю через открытую дверь спальни, как он останавливается и вынимает мочалку из шкафчика в коридоре. Его чемодан стоит открытый, на постели, и он заполнен аккуратно сложенными вещами.

– Ты уезжаешь завтра?

– Может быть, – пожимает он плечами и добавляет: – Ну, наверное, нет. Не знаю.

Кивнув в сторону ванной, он пропускает меня вперед. Включив кран с горячей водой, он подставляет под струи руку, а потом смачивает мочалку:

– Иди сюда.

Я смотрю, как он, опустившись на колени, ведет ею по моему платью, и закрываю глаза, когда его рука скользит вверх по моему бедру, вокруг бедра, и вот он спускает мне трусики до колен. И я ахаю, когда он ласково проводит теплой мочалкой мне между ног.

– Хорошо? – спрашивает он.

– Да.

Вообще-то больше чем хорошо. Я на небесах:

– Это очень приятно.

Он забирается мне под платье второй рукой, обхватывает пальцами мое бедро и сжимает:

– Я имею в виду, ты в порядке?

– А ты в порядке? – отвечаю я вопросом на вопрос.

Он смотрит на меня, искренне улыбаясь, в уголках глаз у него собираются морщинки:

– Да, я в порядке.

– Даже если я залетела?

– Да. Мы что-нибудь придумаем.

Я сглатываю и киваю.

– Тогда я тоже в порядке.

Выражение лица у него становится решительным, и он выпаливает:

– Скажи мне, что для тебя это был не просто секс.

Развернувшись, я запускаю руки ему в волосы и привлекаю его к себе:

– Просто секс давно остался в прошлом. Мне кажется, именно поэтому я и хотела остановиться. Слишком много всего происходит. У нас обоих, – добавляю я.

Он задирает подбородок, чтобы взглянуть на меня, и утыкается им мне в пупок.

– Мы ведь все равно будем пробовать сделать это, да? То есть… – Он нервно сглатывает. – Я действительно очень хочу тебя, но теперь все не так, как было до этого.

Я закусываю губу, мне так хочется забыть обо всех тревогах последних двух недель – о страхе за маму, о том, что я использовала Финна, чтобы отвлечься, но в результате так растворилась в нем, что теперь мне страшно, потому что я хочу гораздо больше, чем мы оба можем себе позволить. И вот он говорит, что хочет того же самого.

Закрыв глаза, я думаю о телешоу, об условии, что у него не должно быть постоянных отношений, о том, что на самом деле скрытой целью этого шоу является показать его романтические отношения на экране. Самый простой выход для него – подписать контракт, а это значит, что наши отношения с ним станут невозможны. И даже если он откажется от шоу и уедет домой, чтобы попытаться спасти свой бизнес, то мы не сможем видеться, потому что ему придется работать еще больше, чем сейчас.

– Я так сильно этого хочу, что, кажется, даже дышать не могу. – Он сжимает рукой заднюю поверхность моего бедра, чтобы я взглянула на него сверху вниз. – Я пытаюсь сосредоточиться на том, что происходит дома, но не могу думать ни о чем, кроме этого.

– Я тоже этого хочу. Только я не знаю, как это все устроить.

Он встает, целует меня в подбородок и специально приводит меня в замешательство, предлагая:

– Мы можем пропустить вечеринку, и тогда я могу тебе показать.

Не успела я ответить «Конечно!», как вдруг замолкаю. Что-то щелкает у меня в мозгу, будто тумблер включается. Существует способ спасти его бизнес без участия в шоу, и этот выход был у меня перед глазами все это время.

МЫ ПОЯВЛЯЕМСЯ НА ВЕЧЕРИНКЕ, держась за руки. Что-то случилось между нами, какая-то преграда рухнула, и это такая болезненная нежность, что мне хочется кидаться на него всякий раз, когда он смотрит на меня, или заговаривает со мной, или кладет руку мне на бедро и пробегает пальцами по нему, как будто это нечто, созданное специально для него.

Папа, который сегодня пришел один, без мамы, видит, как мы входим в кухню, и, извинившись, отделяется от группки болтающих, чтобы подойти и поздороваться с нами.

– Ты, должно быть Финн, – улыбается он, подавая ему руку. – Я отец Харлоу, Александр Вега.

Из парней, с которыми я встречалась, только двоих я познакомила с отцом. И во время этого знакомства они все время заикались, мямлили и нервничали. И на самом деле это можно понять: все-таки мой отец дважды получил «Оскара», и его имя хорошо известно в кинематографических кругах. К тому же он высокий, мускулистый и умеет казаться грозным, когда этого хочет.

Но в данный момент (и я могу сказать это точно) он не хочет. Да и в любом случае это не имеет значения, потому что Финн, который, по общему убеждению, очень неловок в общении, приветствует его крепким рукопожатием и уверенной улыбкой, произнося:

– Большое спасибо за то, что пригласили меня.

Мой отец обнимает Финна за плечи и ведет его в глубь комнаты, чтобы представить присутствующим. Он кивает мне, чтобы я шла за ними, но мне больше нравится смотреть, как эти двое разговаривают с коллегами отца и как между ними возникает мужская дружба: я никогда раньше не видела, чтобы мой отец так общался с парнем, с которым я целовалась.

Я иду на кухню, чтобы налить себе выпить, и здороваюсь с дочерями Сальваторе. Они на шесть и восемь лет старше меня и все еще живут с родителями: Валентина и Екатерина – самые избалованные дети в киношном мире, которых я знаю. Но мне проще быть с ними дружелюбной, чем избегать их, потому что у папы с Сэлом больше половины проектов – общие.

Я целую обеих в щечки и улыбаюсь, потому что на этот раз Валентина пахнет «Шанелью», а Екатерина – чем-то новым, Prada Infusion d’Iris, возможно. Их самая страшная ссора, после которой они не разговаривали три месяца, произошла два года назад и была вызвана именно тем, что они не могли решить, какая из сестер будет использовать «Шанель № 5» в качестве своего аромата.

Именно такой когда-то представлял меня Финн.

– Твой парень – это, конечно, нечто, – говорит Валентина, указывая подбородком на Финна.

Я наливаю себе стакан газированной воды:

– Это да.

– Такой крепкий, – мурлычет она.

– Мне нравятся «белые воротнички», – подхватывает Екатерина.

О, ну вот и оно. Я смотрю в комнату на Финна и понимаю, что они имеют в виду, хотя он и одет в классические брюки и классическую рубашку: он выглядит здесь неуместно. Он слишком мускулист, что противоречит общей голливудской тенденции субтильности, волосы у него коротко пострижены, и стоит он, широко расставив ноги, как будто постоянно на палубе корабля при качке.

– У него рыболовный бизнес, – сообщаю я.

– Оу, – восклицает Екатерина. – Ниша!

Я выдавливаю улыбку, которая становится искренней, когда в кухню входит их отец, и я поднимаю к нему голову, а он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку. Дочери у него, возможно, и невыносимые, но сам Сальваторе для нас с Беллами стал как будто вторым отцом.

– Как поживает моя дорогая девочка? – спрашивает он.

– Я поживаю фантастически. Поздравляю тебя с новым делом, Красавчик. Ты, наверное, взволнован.

– Очень. И очень хочу, чтобы твой отец тоже взошел на борт этого корабля, чтобы он тоже работал над «Освобождением Горизонта».

– Так вроде бы он уже там, – недоумеваю я.

– И теперь мне нужно, чтобы ты тоже начала на меня работать, и тогда мир станет совсем идеальным.

Я делаю глубокий вдох и произношу:

– На самом деле, Сэл, я как раз об этом хотела с тобой поговорить.

ФИНН ПРИЖИМАЕТ МЕНЯ к стене около моей квартиры, рыча мне в шею что-то насчет того, что я слишком долго ищу ключи.

Мы чуть не съехали с дороги на обочину четыре раза по пути к моему дому, потому что его руки были у меня под платьем, его губы – у меня на шее, а его пальцы тащили мои к его коленям, когда он выпустил на свободу свой член и шепотом уговаривал меня его потрогать: «Ты сводишь меня с ума, Харлоу. Ты ведь вылижешь его дочиста, когда мы доедем?»

Он был скользким и набухшим, когда я гладила его по всей длине. Я ласкала до тех пор, пока он не приподнял бедра на своем сиденье и не начал тихо рычать в ответ на каждое легкое касание головки его члена моей рукой, в то время как другая моя рука направляла его. Я подвела его к самому краю – такого возбужденного и тяжело дышащего – и припарковалась у дома.

Он простонал, останавливая мою руку: «Только не в машине».

Эхо от звона металлического колечка моих ключей разносится по коридору, когда я вытаскиваю их из сумочки, и Финн, по-прежнему возбужденный, выхватывает их у меня из рук, открывает дверь и буквально вталкивает меня внутрь. Я оказываюсь на спине на полу в мгновение ока, еще до того, как раздается звук захлопывающейся двери квартиры.

Финн нависает надо мной, словно хищник, которому наконец удалось догнать добычу. Я провожу рукой по его телу и нащупываю толстую, твердую опухоль у него в штанах спереди, намереваясь завершить то, что начала в машине. Но он, кажется, уже сумел овладеть собой: он останавливает мою руку и убирает ее.

– Когда я встретил тебя там, в баре, в июне, – начинает он, пробегая взглядом по моим губам, волосам, шее, – ты подошла ко мне, оглядела с ног до головы, как будто оценивая, а потом уселась рядом со мной и заявила: «Я люблю текилу со льдом». Это было так… как будто жидкость медленно растеклась по стулу. Ты была такая чертовски красивая.

– Как нефтяное пятно?

Он проводит рукой по лицу, глаза его искрятся моей любимой, фирменной улыбкой Финна:

– Точно. И я сразу понял, что никогда не смогу от тебя отмыться.

Мы оба начинаем смеяться, а потом его лицо становится серьезным.

– Я никогда ни с кем не мог быть самим собой, только с тобой. – Он наклоняется и целует меня. – Просто тогда я думал, что ты хочешь только трахаться, поэтому мысли у меня были только в этом направлении. Я не думал, что мы так подходим друг другу.

– Я тоже, – тихо признаюсь я. – Я думала, что ты такой же, как все остальные парни, и что я очень скоро в тебе разочаруюсь.

– Ну это еще вполне может оказаться правдой. – говорит он, целуя мой подбородок. – Просто мне может понадобиться больше времени, чем другим, чтобы разочаровать тебя.

То, что он делает, так приятно… Просто его губы у меня на горле, его пальцы, легко поглаживающие мои бедра, – под платьем…

– Бери столько времени, сколько тебе нужно, – бормочу я.

Раздевая меня, он приговаривает: «Тебе нравилось смотреть на меня на сегодняшней вечеринке?»

Одна из моих туфель, а потом и другая летят на пол: «Да».

Мне действительно это нравилось. Нельзя сказать, что он был в своей стихии, но он старался ради меня, и довольно успешно, на мой взгляд. Это то, что мы будем делать друг для друга. Я считаю, мы будем искать точки соприкосновения и жить так.

– Ты представила меня как своего парня этим двум сестричкам Кардашьян на кухне?

Его руки проникают мне под платье и скользят по бедрам, потому что он снимает с меня трусики. Медленно, слишком медленно для моего состояния.

Я прижимаюсь к нему, помогая:

– Я не говорила о тебе в этом смысле, но твои фанатки, кажется, были разочарованы, что это может быть правдой.

Он легко поворачивает меня, чтобы дотянуться до спины и расстегнуть мне платье:

– Ты дала понять, что я занят?

– Они это поняли сами, – усмехаюсь я, выгибаясь, чтобы он мог стянуть с меня платье. Когда я оказываюсь совершенно голой, он смотрит на меня так, словно обед на День благодарения, королевская корона и разворот «Плейбоя» сосредоточились в одном обнаженном теле.

Я добавляю:

– Они могли понять это по одному тому, как ты смотрел на меня.

Он хмыкает, расстегивая рубашку:

– По тому, как я на тебя смотрел?

– Да.

Он сбрасывает рубашку и ложится рядом со мной – такой огромный.

– И как я на тебя смотрел?

Мускулы напрягаются у него под майкой, и кажется, что она еле сдерживает напор его бицепсов, его грудной клетки. То, как майка небрежно заправлена спереди в его черные классические брюки… О боже!

Он проводит теплой ладонью по моему животу, задерживая огромную руку на моих ребрах:

– Рыжик?

– Тс-с-с, Пуделек. У меня тут ответственный момент с Джонни Кастлом из «Грязных танцев».

– Это хорошо или плохо? – спрашивает Финн, наклонившись, чтобы лизнуть мою шею.

– Я несла арбуз.

Он подается назад и смотрит на меня, а потом принюхивается:

– Насколько ты пьяна?

– Да ради всего святого, парень, я вообще не пьяна. Давай раздевайся или сунь эти губы мне между ног!

Я жду, что он будет хорошим мальчиком и подчинится, он ведь был весь вечер таким хорошим! Но меня ждет разочарование. Поднявшись, он тянет меня за руку и поднимает тоже, обнимая обеими руками за талию:

– Я не собираюсь трахать тебя на полу.

– Тогда зачем ты меня туда положил?!

– От нетерпения или, может быть, от неуклюжести.

Я смеюсь: в теле Финна нет ни одной неуклюжей косточки, зато в нем совершенно точно 206 косточек нетерпения.

Он ведет меня по коридору в спальню, даже не взглянув в сторону шкафа.

– Ты меня не свяжешь сегодня? – Он качает головой. – Но мне это нравится.

Я слышу, как он тихонько смеется:

– Мне тоже это нравится. Просто я не хочу делать это каждый раз, когда мы вместе.

– Тогда я буду хватать тебя руками везде, – говорю я, словно угрожая.

– В том и суть. – Он поворачивается, склоняется с поцелуем к моей шее и медленно вдыхает мой запах.

Опустив руку, я высвобождаю футболку из брюк:

– Значит, веревка на самом деле не для рабства. Это…

– Иногда да, – соглашается он тихо, присасываясь к жилке у меня на шее. – Мне нравится свобода, которую это дает мне, – касаться тебя так, как я хочу. Мне кажется, мы оба понимаем, что я люблю контролировать.

Я смеюсь, и мой смех тут же превращается в стон, когда его рука пробегает по моему плечу и опускается мне на грудь.

– Но мне нравятся еще и свидетельства.

Я закусываю губу, хмурясь, пока пытаюсь расстегнуть его ремень, брюки и стянуть их ему на бедра.

– Свидетельства?

Он не сводит глаз с моих губ, освобождаясь от одежды.

– Мне нравится оставлять следы. Нравится видеть, как ты возбуждена, смотреть, как ты утром ходишь по-другому, потому что я трахал тебя ночью так хорошо, что у тебя ноги подкашиваются, – Финн проводит языком по моему горлу, заставляя меня дрожать. – Помнишь, как ты выглядела в то утро, когда я увидел тебя в «Старбаксе»? Ты никогда не будешь выглядеть так после ночи со мной!

У меня перехватывает дыхание, когда он сильно присасывается к моему плечу, оставляя на коже засос.

– Мне нравится видеть, что я делаю с тобой, – продолжает он, – и особенно смотреть на тебя, потому что я понимаю, как сильно ты мне доверяешь. И то, что я могу доставить тебе такое удовольствие, сводит меня с ума. Веревка – это всего лишь очень удобное…

Он отрывается от моей шеи и целует мои губы, подбородок, щеку, а потом приникает к моему уху и шепчет:

– Очень удобное средство управления.

– О! О господи. – Я выгибаюсь, кожа у меня горит. Клянусь, если он коснется меня сейчас между ног, я просто взорвусь, как бомба. – Ты такой властный, – бормочу я, изгибая шею, чтобы ему было удобнее.

– Да, – соглашается он. – Именно так.

Не сводя с меня глаз, он осторожно укладывает меня на постель и нависает надо мной. Он кажется таким огромным в этой темной комнате, будто целая планета зависла над моей кроватью.

Медленно опустив голову к моей груди, он лижет мой сосок, посасывает и играет с моими грудями, пока верхушки их не набухают и не начинают ныть и гореть огнем.

– Например, вот так, – шепчет он, наклоняясь, чтобы лизать, и сосать, и зажимает сосок между губ, и моя кожа начинает поблескивать в сумраке комнаты. – Мне нравится, когда они твердые и мокрые…

Он снова наклоняется и кусает меня чуть ниже соска. Его зубы сжимаются все сильнее и сильнее, пока я не перестаю чувствовать что-либо еще, кроме этого давления, и острого наслаждения, и боли, боли, боли…

– Ай! – вскрикиваю я, и в ту секунду, когда мне кажется, что он сейчас прокусит меня до крови, он выпускает сосок изо рта и обводит языком место укуса, нежно целуя его.

– Приятно? – спрашивает он.

Я собираюсь ответить: «Черт, нет!» – но боль уходит, а на ее место приходит ощущение, которое нельзя сравнить ни с чем, что я испытывала до этого: ощущение горения и острейшего наслаждения одновременно. От укуса остается крошечный след, и у меня в груди рождается неутолимый голод. Я хочу, чтобы его рот вернулся туда, чтобы он сосал, и ласкал, и кусал меня снова.

– Еще, – выдавливаю я из себя.

Глаза Финна победно вспыхивают при виде моей реакции: руками я притягиваю его голову к своей груди, выгнувшись на постели дугой. И очень бережно он оставляет следы глубоких укусов по всей моей груди – вокруг сосков и сразу под ними, по бокам и на нежной поверхности ареол прямо под торчащими вверх сосками.

Он целует места укусов, облизывает и посасывает, пока моя кожа не становится влажной и не начинает поблескивать, и я еле сдерживаюсь, чтобы не кричать. Он поднимает мою руку и подводит ее к этим крошечным отметинам.

– Потрогай их, – предлагает он, проводя зубами от моего плеча к предплечью. – И скажи мне, что ты чувствуешь, когда я облизываю тебя.

Маленькие отметинки напоминают мне о следах от веревки, но они почему-то еще более интимны. Эти красные следы говорят о том, что и комната, и небо, и разбухшая луна за окном – всего лишь декорации для главного. Я принадлежу ему. Мое тело принадлежит ему.

Я не хочу, чтобы они исчезали, и он тоже этого не хочет, я уверена, потому что он возвращается к первому, снова устанавливая свою власть над моей кожей.

Мне нужно, чтобы его тело прижималось к моему, чтобы он продолжал, чтобы его дыхание касалось моих сосков, пока я не закричу, я хочу этого влажного, мягкого скольжения его языка по чувствительным местам от укусов. Я чувствую себя так, словно меня раскусили, пожевали и выплюнули, оставив сгорать от желания, такого сильного и глубокого, что я могу ощутить, как плавлюсь и растекаюсь под ним, готовая втянуть его в себя. Внутрь.

Он продолжает сосать, а руки его заняты другим, и вскоре я слышу, как шуршит обертка презерватива, слышу влажный звук, с которым смазанный лубрикантом презерватив растягивается по всей длине члена.

– Скажи мне, если будет слишком, – шепчет он, забираясь на меня и прижимаясь ко мне грудью, и входит в меня одним длинным, сильным движением.

Я кричу… или ругаюсь… или молюсь – не знаю. Моя плоть жаждет этого соприкосновения и в то же время боится его. Это восхитительная пытка. Места укусов пульсируют и горят, а моя грудь такая влажная, что Финн скользит по ней, со стонами двигаясь вперед-назад. О господи! От прикосновения волос на его груди моя грудь пылает и ноет, но одновременно это успокаивает и доставляет наслаждение, и, когда он поднимается, мне сразу нужно, чтобы он вернулся. Прижимая его к себе, я умоляю его: «быстрее… пожалуйста…»

– Скажи мне, что ты чувствуешь.

– Это… это… – Моя грудь пульсирует с каждым ударом сердца, и она так чувствительна, что, я уверена, он может просто провести языком по ее верхушке и…

Финн наклоняется и прижимает плоский язык прямо мне под соском и теребит его, а потом всасывает и начинает гонять во рту в том же ритме, в котором трахает меня. Я кричу, вцепившись в него.

Я чувствую, что я твоя.

Его язык охлаждает жжение, но заставляет меня выгибаться, заставляет меня умолять снова и снова, чтобы он двигался быстрее, чтобы его язык делал мою грудь еще более влажной, чтобы он…

Пожалуйста…

Пожалуйста…

Пожалуйста… заставил меня кончить.

Он стонет в меня, а я кричу под ним, задыхаясь. Звуки, которые он издает, похожи на смех и на мучительные стоны. В порыве он закидывает мои руки за голову, прижимая меня к постели, и трудится надо мной бедрами и губами, пока я мечусь под ним.

Я чувствую, как переполняюсь, взлетаю, кожа моя пылает и становится влажной, и потом я начинаю выкрикивать его имя, погружаясь все глубже в пучину невероятного, пульсирующего наслаждения, пока наконец не перестаю различать отдельные прикосновения. Есть только Финн на мне – и наслаждение, которое разливается внутри меня, и его хриплый довольный голос: «Да, вот оно. Вот оно. О черт, ты кончаешь. О черт».

Наверное, странно терять сознание, но это именно то, что он делает со мной: в такие моменты невероятного блаженства, когда я только-только кончила и он полностью растворяется во мне, все остальное в мире как будто перестает существовать. Звезды могут падать с небес, океан может выйти из берегов и затопить землю – я этого даже не замечу до тех пор, пока Финн двигает бедрами и гладит рукой мою ногу и туловище, а потом он тянется к моему подбородку, берет его в свою ладонь и говорит, что никогда ничего не хотел так, как меня.

НА САМОМ ДЕЛЕ даже если сегодня вечером случился бы конец света, я думаю, мы с Финном узнали бы об этом только утром. Финн вылезает из постели ровно на то время, которое требуется, чтобы снять презерватив и вернуться с влажной тряпкой, чтобы вытереть лубрикант с моей кожи, а потом проделать самые грязные штучки своим ртом у меня между ног.

Его язык ласкает меня, он вгрызается в меня зубами и рычит, как дикий зверь, разводит мне ноги в сторону, одной рукой удерживая мои бедра, и используя пальцы другой. Теперь я понимаю истинный смысл выражения «он ее съел». Он действительно пожирает меня.

А потом, не сводя глаз с моего тела, он вдруг скользит пальцем вниз и делает нечто настолько неожиданное, что только по тому, как я кричу и кончаю ему в рот с такой силой, с какой никогда не делала этого раньше, он может понять, что мне это нравится.

Финн целует внутреннюю поверхность моего бедра, ягодицы, пупок, хрипя: «Черт возьми».

Потом он переворачивает меня на кровати, спускает мои ноги на пол, чтобы я могла опираться о постель.

– Тебе все еще больно, развратная ты потаскушка? – спрашивает он тихонько, разрывая новую упаковку презервативов зубами.

Я поворачиваюсь и смотрю на него через плечо, с вызовом задрав подбородок:

– Нет.

– Хорошо.

Потому что, когда он располагается сзади и входит в меня так глубоко, что я падаю на кровать, я понимаю, что он собирается оттрахать меня очень жестко и очень грязно.

Это снова наш «Вегас»: дикий, одна его рука у меня на заднице, а другой он вцепился в мое бедро с такой силой, что я знаю – завтра я найду там крошечные синячки. Но только сейчас я понимаю, что такое «Вегас», чем он был для нас. Это не был его привычный «случайный секс», в котором Финн бывал властным и грубым. Это был Финн «несвязанный», Финн, который лежал рядом со мной – его прекрасной, идеально подходящей ему незнакомкой. Это теперь я понимаю, что с кем-то другим он был бы в ту первую ночь очень осторожным – неторопливые, мягкие слова, легкие движения бедер… но со мной он не мог быть таким.

Он мог быть только диким, потому что он чувствовал то же самое, что и я: это внезапное падение всех оков, когда встречаешь того, кто тебя освобождает.

Финн стягивает нас на пол, обняв рукой мою вспотевшую спину, и я чувствую, как его потная грудь прижимается к моей спине, когда он обвивается вокруг меня, входит в меня снова и немедленно начинает опять двигаться, плавно и быстро, своими огромными руками обхватив мои груди.

Он совершенно ненасытен на полу, у стены, снова на кровати – с моими ногами у него на плечах. Здесь, под его уверенными пальцами, я распадаюсь на части с криком, и его зубы впиваются мне в лодыжку. Я вижу, что он тоже близок к оргазму, но он замедляется, вцепившись в мою ногу.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спрашиваю я, поглаживая ладонями его вспотевшую грудь и опуская ноги по бокам от него.

– Это так чертовски великолепно, – отвечает он, тяжело дыша и наклоняясь, чтобы поцеловать меня. – Я хочу кончить, но в то же время не хочу.

– Нам некуда торопиться, – мурлычу я, притягивая его к себе, чтобы вся его грудь прижималась к моей.

– Я уже почувствовал тебя без защиты, раньше… – признается он тихо. – Ты хоть понимаешь, насколько ты хороша без этого долбаного презерватива? Я не могу перестать думать о том, какой теплой и сладкой ты была…

Как же я могла забыть о том, что мы сделали в машине? Смесь тоски и тревоги омрачает на мгновение мои мысли.

– Как будто я пытаюсь трахать не тебя, а эту штуку, – смеется он мне в плечо и снова начинает двигаться. Я вспоминаю, каким он был теплым, каким нежным…

Я тоже хочу ощутить это снова. Я толкаю его в грудь так, что он отстраняется от меня, и тянусь, чтобы снять с него презерватив.

– Нет, Харлоу, я не имел в виду…

– Ш-ш-ш, я знаю, – говорю я, беря влажную салфетку с постели и используя ее для того, чтобы на этот раз вытереть его. – Иди сюда.

Я ложусь на спину, подтягиваю повыше его бедра, к самому своему лицу. При всем том, что он делал для меня, он ни разу не кончал вот так.

Расставив колени по бокам от меня, он осторожно проскальзывает между моих губ мне в рот.

– Мать твою… – стонет он, зажмуриваясь. – Ты меня просто убиваешь.

Сначала его движения осторожные, короткие, но потом он становится влажным и голодным и так плотно прижимается к моему языку, что мне ничего не остается, как только издавать отчаянные тихие постанывания, когда он продвигается все дальше. Ничего в мире я не хочу сейчас больше, чем смотреть, как он медленно начинает выгибаться, приподнимаясь, как его руки распластываются по стене над изголовьем кровати, а грудь ходит ходуном от прерывистого дыхания. Он выдыхает короткое: «Сейчас…»

Я приподнимаю руками его ягодицы, скольжу в середину, массируя обеими руками их и яички.

– Если будешь так делать, я кончу тебе в рот, – предупреждает он.

Я только сжимаю сильнее руки и еще сильнее начинаю сосать, а он выгибает спину, содрогается у меня на языке и кончает с самым сексуальным стоном, который мне не приходилось слышать в жизни. Он наваливается на меня, пот капает у него со лба на подушку у меня за головой, он смотрит на меня, ноздри у него раздуваются, а глаза горят, пока я вылизываю и целую его.

Медленно отстранившись, он садится на пятки надо мной, восстанавливая дыхание: «О боже…»

Его член тяжело покоится на моей груди, и я в лучшем случае чувствую себя так, словно меня переехали. Я обессиленная, потная, не способная пошевелиться и, вероятно, самая удовлетворенная женщина в истории сексуальных отношений.

Соскользнув с моего тела, Финн становится серьезным. Он внимательно осматривает мою грудь в тусклом свете уличного фонаря, льющемся из окна. Его пальцы пробегают по уже почти исчезнувшим следам укусов.

– Ты в порядке?

– Да.

Он опускается ниже, покрывая мою грудь частыми поцелуями.

– Мне было нужно это сегодня.

– Мне тоже это было нужно, – говорю я порывисто, делая очень глубокий выдох. – Страшно сказать, насколько.

– Тебе хорошо? – спрашивает он, поднимаясь надо мной в темноте. – Тебе нужно еще?

– Я прекрасно.

Он может опять? Черт побери.

Он наклоняется и целует кончик моего носа, как будто видит выражение моего лица в этой темноте:

– Да.

При всей своей внешней угрюмости и односложных ответах Финн удивительно щедрый любовник. Я в некотором роде потрясена открытием, что мое удовольствие значит для него больше, чем то, что он испытывает, когда я касаюсь его.

– Кто-нибудь говорил тебе, что ты чудо?

Я считаю, что это мои мультиоргазмы виноваты в том, что мой голос слегка дрожит, когда я говорю это.

Но, как и следовало ожидать, он целует меня между грудей: «Нет».

Он идет через комнату в ванную, чтобы попить воды.

– Что ж, тогда на заметку: ты чудо, Солнышко.

Когда он возвращается, матрас прогибается под его тяжестью и я чувствую, как его невероятно теплое тело проскальзывает сзади меня под одеяло. Он старается не толкнуть меня, но вытягивается вдоль моей спины, обвивает мощной рукой мою талию. Свою руку он кладет мне на живот с какой-то новой, захватывающей властностью. Мое дыхание выравнивается, и я наслаждаюсь этим ощущением, находясь на грани сна, где целый окружающий мир совершенен.

– Это ты… – шепчет он, а потом наклоняется и целует мои волосы.

Это ты.

И меня вдруг охватывает какое-то непостижимое шестое чувство. Я понимаю все то, что он имел в виду, когда произносил это. Хотя у него это заняло не так много времени.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо. – Он поворачивает меня лицом к себе и целует меня, а потом признается: – Я просто слишком дикий для тебя.

– Думаю, я это только что заметила, – шепчу я.

– Я имею в виду, – уточняет он, – что слишком сильно тебя люблю.

Я чувствую, как вся кровь в моем организме, вся, до последней капельки, собирается у меня в груди, давление и напряжение нарастают, а потом прорываются в мои конечности диким потоком адреналина и облегчения. И любви – такой огромной, что у меня кружится голова.

– Да? – спрашиваю я с улыбкой настолько глупой, что невольно чувствую облегчение при мысли, что он не может рассмотреть в темной комнате мое лицо.

Но его смех говорит мне, что я ошиблась и что он очень даже хорошо меня видит.

– Да.

Я умудряюсь сказать ему то же самое в ответ, смеясь под его властными, крепкими губами поверх моих.