Битва за Людовика

Луиза сама чувствовала, что, достигнув высшей точки своего фавора, она теперь без остановки покатится по дороге вниз. Молодая женщина опасалась, что отец не узаконит будущего ребенка как Марианну. Отсюда вполне понятен ее поступок женщины, движимой отчаянием в попытке вернуть утраченную любовь.

7 июня окружение Марии-Терезии пришло в величайшее волнение: Луиза де Лавальер осмелилась покинуть Версаль и присоединиться к свите королевы. Дамы расценили это как величайшую наглость. После окончания утренней мессы де Лавальер подошла к королеве, но та проявила по отношению к ней полное безразличие, села в карету и приказала своему метрдотелю не обслуживать фаворитку за столом (правда, умудренный опытом служака, предвидя неудовольствие короля, тайно накормил фаворитку и двух ее сопровождающих). В карете Марии-Терезии основным занятием дам стало перемывание косточек фаворитке. Тон задавала Мадам де Монтеспан:

– Меня восхищает ее дерзость: осмелиться явиться перед королевой, прибыть с такой скоростью, не зная, будет ли это сочтено ею уместным. Король наверняка не велел ей приезжать. Господь храни меня от того, чтобы стать любовницей короля! Но если бы я была ею, сгорела бы от стыда перед королевой.

На другой день, когда кортеж королевы направлялся в Авень навстречу королю, де Лавальер обогнала его, пустившись напрямую по полям. Король весьма прохладно отнесся к появлению Луизы, но понял этот отчаянный жест во спасение угасающей любви и на другой день пригласил ее сесть в карету королевы и ужинать за своим столом. Все его мысли были направлены на завоевание несравненной Атенаис. Судя по воспоминаниям современников, где-то между 9 и 14 июня в лагере под городом Авень Мадам де Монтеспан сдалась.

Придворные быстро заметили, что общение короля с Атенаис помогло Людовику сбросить с себя остатки робости, следы которой все еще проявлялись в его общении с женщинами. Ему иногда случалось неловко лепетать в обществе прелестниц, искушенных в искусстве кокетства, король предпочитал вести беседы на любовные темы, либо удалившись в проемы окон, либо прячась в тени боскетов, дабы скрыть румянец, выступавший на щеках. Общение с Монтеспан избавило его от этого недостатка. Он теперь не знал никаких стеснений в обхождении с женщинами и совершенно перестал церемониться с Луизой, которая 3 октября 1667 года родила сына Луи, впоследствии узаконенного под именем графа де Вермандуа. Как всегда, роды проходили в обстановке глубокой секретности, ребенок тотчас же был отдан под опеку преданной четы Кольбер, а в покоях фаворитки вскоре на поздний ужин собрались гости.

Тем временем города, осажденные королевской армией, сдавались без особого сопротивления. Король выступал в авангарде своих мушкетеров. Как-то при пушечном обстреле были убиты его паж и две запасные лошади; однажды шальная пуля оторвала каблук его сапога, но, по свидетельству историка Пелиссона, «монаршую особу это ничуть не взволновало, он даже не повернул головы». Людовик вел себя настолько бесшабашно, что маршал Тюренн пригрозил покинуть армию, если тот «не перестанет разъезжать на своем белом скакуне, с белым плюмажем, как будто нарочно выставляя себя напоказ». Сдавшиеся после незначительного сопротивления города встречали королевскую чету колокольным звоном и хлебом-солью. 2 мая 1668 года в Экс-ла-Шапель был подписан мир, по которому Франция получила часть земель, на которые претендовала. Кстати, за проявленную доблесть в этой войне брат Луизы получил чин бригадира.

Во время кампании маркиз де Монтеспан проявил себя храбрым воином во время незначительных стычек на южной границе под Русильоном. Он явился туда с подразделением из 80 человек, отлично обученных и экипированных. По представлению военного министра Лувуа король включил подразделение де Монтеспана в полк Генерального комиссара, расквартированный на зиму в Руссильоне, и пообещал маркизу звание полковника. В подобной обстановке Монтеспан чувствовал себя как рыба в воде, отпадала необходимость пресмыкаться на дворцовом паркете, но можно было вовсю наслаждаться обществом боевых друзей, карточной игрой и любовью крепких деревенских девок.

Когда военные действия стихли, Монтеспан завел интрижку с некой легкомысленной девицей, подговорил ее сбежать из дому и спрятал в своем подразделении, переодев юношей. Тем не менее в Перпиньяне один из родственников узнал пропавшую, когда та в новом обличье передвигалась в сопровождении лакея маркиза. Родственник немедленно подал жалобу помощнику бальи города, который постановил упечь девицу в тюрьму и известить ее мать, дабы она возвратила дочь в отчий дом. Взбешенный Монтеспан устроил скандал у магистрата, осыпая его ругательствами и призывая на его голову самые страшные кары. Однако помощник бальи не уступал и согласился освободить девицу только под опеку матери. Получив свободу, ветреница немедленно сбежала к своему капитану, но тот быстро пресытился этой красоткой и пристроил ее в услужение к какой-то даме в Перпиньяне, щедро отвалив ей смехотворное приданое в двадцать пистолей.

По наущению маркиза его подчиненные отомстили помощнику бальи, ворвавшись в его дом со шпагами и пистолетами, вышвырнули его на улицу, избили и принялись оскорблять тех, кто осмелился прийти ему на помощь. Пострадавший подал жалобу в высший совет Русильона, но дело замяли. В самом начале 1668 года военные действия на южной границе были окончательно прекращены, и маркиз возвратился в Париж.

В Париже его не ждало ничего хорошего, поскольку в попытке умиротворить кредиторов ему пришлось обратиться к ростовщикам, заламывавшим совершенно безбожные проценты. Мадам де Монтеспан еще раз осознала, что за будущее сулит ей жизнь с таким человеком, и если ее еще и терзали какие-то угрызения совести по поводу совершаемого ею греха, от них вскоре не осталось и следа. Она поняла все выгоды открывавшегося перед ней положения фаворитки и решила как можно скорее занять его и как можно дольше удерживать за собой. Считают, что именно с этого времени она стала постоянной клиенткой ворожей, гадалок, колдуний и торговцев зельями. Как и большинство знатных и состоятельных дам того времени, уже осенью 1667 года или зимой 1668-го она тайно навещала знаменитую колдунью Катрин Вуазен. Однако вскоре магическая сила этой женщины показалась Атенаис недостаточной. Более убедительное впечатление произвела на нее деятельность Адама Куре дю Дюбюиссона, бывшего торговца шерстью из Нормандии, который счел более доходным занятием надувательство в области магии и колдовства, а также Франсуа Мариэтта, священника из прихода Св. Северина, служившего кощунственные «черные» мессы. Мадам де Монтеспан прибегла к услугам этих двух лиц весьма сомнительного толка, которые неоднократно совершали свои святотатственные действия с начала 1668 года во дворце Сен-Жермен в покоях сестры Атенаис, графини де Тианж. Сестры не были единственными знатными дамами, которые верили в силу заклинаний Дюбюиссона и Мариэтта, многие другие также мечтали приворожить короля; слава этих мошенников колдовских дел столь быстро распространилась в высших кругах Парижа, что Катрин Вуазен, убоявшись конкуренции со стороны этих пройдох, донесла на них.

29 июня 1668 года обоих засадили в каталажку и завели на них дело о кощунстве и святотатстве. Оба обвиняемых не стали запираться. Дюбюиссон признал, что «были знатные дамы, доводившее дело до того, чтобы заключить договор с дьяволом, подписанный собственной кровью, дабы устранить мадемуазель Лавальер от короля, чтобы занять ее место, поговаривали даже о том, чтобы дать оной Лавальер яд». Мариэтт также признал, что служил черные мессы, возлагая Евангелие на голову маркизы де Монтеспан и некоторых других знатных особ.

Дело по завершении расследования передали в суд, где судьями служили родственник Мариэтта и отец жены брата Атенаис де Монтеспан. Дюбюиссона приговорили к каторге на галерах, Мариэтта – к заключению в тюрьме Сен-Лазар. Однако вопрос об участии вельможных дам в кощунственных ритуалах втихомолку замяли.

18 июля 1668 года по случаю победы в войне в Версале был устроен грандиозный праздник, посвященный Мадам де Монтеспан. В нем приняли участие три тысячи человек, и роскошь этих увеселений превзошла все, виденное ранее.

4 августа королева родила пятого ребенка, сына Филиппа, получившего титул герцога Анжуйского (мальчику было суждено скончаться в возрасте трех лет), а вскоре признаки беременности почувствовала Мадам де Монтеспан и впала в такое отчаяние, что это даже оказало пагубное воздействие на ее красоту. Она похудела и настолько изменилась, что кое-кто даже перестал ее узнавать. Нечего было и помышлять о том, чтобы признаться мужу в этой беременности, так что Атенаис приняла все меры по сокрытию своего положения, запустив новую моду, скрывавшую увеличенный живот. Роды прошли в такой тайне, что до сих пор историкам неизвестно, какого пола было это дитя, появившееся на свет в марте 1669 года и скончавшееся в 1672 году.

Родственники по-разному восприняли фавор, выпавший на долю Атенаис. Престарелый герцог де Мортемар (ему стукнуло 69 лет), всю жизнь изменявший своей добродетельной супруге, недовольно брюзжал. Брат Атенаис, пользовавшийся редкой благосклонностью короля, тем не менее сохранил остатки дворянской чести и 1 сентября 1668 года отказался от наследственного права на обязанности первого камергера, которые исполнял его отец. Людовик постарался ублажить Мортемаров. Уже 12 января 1669 года он сделал герцога губернатором Парижа и Иль-де-Франса, каковая должность освободилась после смерти герцога д’Омаля, и позволил ему уйти в отставку от исполнения всех прочих обязанностей, для которых тот считал себя слишком старым. В марте граф Вивонн получил пост генерала галер, что делало его практически командующим всеми военно-морскими силами Франции в Средиземном море. Король подарил ему полмиллиона ливров, чтобы он смог откупиться от своего предшественника на этом посту, маркиза де Креки, и прибавил к этому еще 300 тысяч ливров для хотя бы частичного покрытия долгов семьи, достигавших в ту пору поистине астрономической суммы 170 000 ливров. Естественно, после такой щедрости, проявленной королем, ни отец, ни брат Атенаис и пискнуть не смели.

Вскоре молва о существовании новой любовницы пошла и в народ. Примечателен случай, имевший место с фавориткой у одного торговца. Сделав покупки, Мадам де Монтеспан не пожелала загромождать ими свою карету и попросила лавочника доставить их ей на дом. Для верности маркиза спросила у купца, знает ли тот ее, на что он с готовностью выпалил:

– Да, Мадам, я имею честь знать вас, разве не вы купили должность мадемуазель де Лавальер?

У Атенаис не было никаких сомнений относительно отношения плебеев к занимаемому ею положению. Однажды она присутствовала на военном смотре, и когда мимо шествовал полк немецких наемников, те во всю глотку завопили:

– Königs Hure, Hure!

Когда вечером король спросил ее о впечатлении от смотра, она ответила:

– Просто прекрасное, только вот немцы по простодушию называют все своими именами, а потому мне потребовалось объяснение того, что они там кричали.

Наконец, слухи об истинном положении жены дошли и до маркиза де Монтеспана. Как это ни покажется странным, этот дворянин, скопище всех человеческих пороков, придавал огромное значение сохранности своей супружеской чести и вовсе не придерживался того мнения, что делить свою супругу с Юпитером есть величайшая и почетнейшая привилегия. Он носился по Парижу, призывая громы и молнии на голову венценосного соблазнителя, запятнавшего верность жены, и осыпая его самыми отборными проклятиями. Как-то он даже заявился к великой мадемуазель, которой приходился дальним родственником, и разразился гневной речью, которую собирался произнести на аудиенции у короля, с требованием возвратить жену в домашний очаг. Эта филиппика была построена на многочисленных примерах из Библии, включая царя Давида и царицу Савскую. Великая мадемуазель попыталась довести до сознания оскорбленного супруга все безумие этой затеи, но безуспешно, маркиз продолжал изливать свою ярость на всех углах.

В конце концов, король приказал арестовать ревнивого мужа и заключить в тюрьму, куда тот вытребовал двух нотариусов и отозвал генеральную доверенность, выданную Атенаис на управление делами семьи перед его отъездом на военные действия. Через пару недель, видя, что заключенный не одумался, Людовик приказал ему удалиться в изгнание на земли его отца в Гаскони.

Маркиз повиновался королевской воле и по прибытии в замок Бонфон приказал открыть дверь главного входа, ибо, как заявил он, трясясь от распиравшего его гнева, «мои рога слишком высоки, чтобы проходить через малую дверь». Затем он созвал весь штат замка во главе с управляющим, друзей, соседей, объявил им со слезами на глазах о кончине его дорогой возлюбленной супруги и приказал отслужить поминальную мессу по ней в деревенской церкви. Он также обтянул карету траурным крепом, установил на ней оленьи рога и разъезжал по всей округе, приводя в восторг местное население.