Заочная любовь

Фридрих и его старшая сестра Вильгельмина, с которой он был с детства чрезвычайно близок, к тому времени вступили в брачный возраст. Их августейшие родители уже давно задумывались о том, какие, с политической точки зрения, родственники могут быть наиболее выгодны для династии Гогенцоллернов. Мать молодых людей, София-Доротея, дочь короля Великобритании Георга I и сестра Георга II, естественно, была заинтересована в заключении двойного брака между принцем Уэльским Фредериком и Вильгельминой, а также Фридрихом и принцессой Амалией (она была на год старше нареченного жениха). Разумеется, кузены получили разрешение родителей вести переписку, что привело Фридриха в полный восторг. Когда ему сказали, что, возможно, ему больше подойдет младшая сестра Амалии, принцесса Каролина, «он выразил такой восторг, любовь и страсть по отношению к Амалии и выказал такое нетерпение относительно заключения сего брака, что сие вызвало большое удивление у короля Пруссии и столько же удовлетворения у королевы».

Перспектива женитьбы открывала перед ним возможность ослабления отцовской тирании, ибо женатому кронпринцу полагался собственный двор. Однако уже в конце 1728 года Фридрих-Вильгельм решил отказаться «от британской затеи». Он стал еще больше третировать сына, публично избивая и унижая его, а также во всеуслышание заявляя, что будет обращаться с ним еще суровее. В декабре 1729 года он повалил Фридриха на землю и заставил его целовать свои сапоги. Поводом для этого послужил следующее высказывание сына: «Я уважаю англичан, потому что знаю, что в этой стране меня любят!» Душевно истерзанный Фридрих задумал отчаянную авантюру: бежать через Францию в Англию и вступить в брак со своей кузиной.

Побег должен был состояться 5 августа 1730 года из местности вблизи Мангейма. Собственно говоря, безумная затея была с самого начала обречена на провал, ибо шпионы короля доложили ему об этом плане еще за несколько дней до приведения его в исполнение. Фридрих был арестован и под конвоем доставлен в Берлин. Одному из его друзей-сообщников, лейтенанту фон Кейту, удалось сбежать в Нидерландскую республику, а оттуда в Англию, второй же, лейтенант фон Катте, был арестован в Берлине. Досталось и принцессе Вильгельмине, посвященной в планы беглецов. Отец так ударил ее кулаком в лицо, что девушка без чувств упала на пол; к тому же король намеревался избить ее ногами, и лишь королева вместе с остальными детьми помешали ему осуществить свой ужасный замысел.

Фридрих предстал в Берлине перед штабом во главе с фельдмаршалом фон Грумбковым и был подвергнут допросу на основании перечня из 185 вопросов, подготовленных лично королем. Характер этих вопросов явственно указывал на то, что самым вероятным исходом процесса будет смертная казнь. Далее принца поместили в одиночное заключение в камере тюрьмы в Кюстрине, где единственным источником света была узкая щель под потолком.

Тем временем разъяренный Фридрих-Вильгельм вершил натуральный самосуд. По приговору трибунала было публично казнено чучело лейтенанта фон Кейта. Дочь пастора, единственным прегрешением которой являлось совместное музицирование с Фридрихом, была публично высечена в четырех кварталах города и пожизненно заключена в тюрьму Шпандау. Правда, через какое-то время ее выпустили, но после такого потрясения девушка явно тронулась умом. Тайная библиотека Фридриха была продана, а наставник Дюан сослан в Мемель (ныне Клайпеда) на границе с Польшей, что в Пруссии считалось «местами отдаленными».

Чудовищная участь постигла лейтенанта фон Катте. Трибунал приговорил его к пожизненному заключению, но Фридрих-Вильгельм оспорил это судебное решение и вынес смертный приговор. Не помогли высокие связи семьи фон Катте, прошение о помиловании его деда-фельдмаршала. Король был убежден в сексуальной связи между своим сыном и лейтенантом, так что, по его мнению, фон Катте следовало бы разорвать на клочки раскаленными щипцами, но, по его монаршей милости, это было заменено обезглавливанием. 6 ноября 1730 года фон Катте был казнен, и Фридриха заставили смотреть на это жуткое зрелище. Впечатлительный юноша упал без сознания на руки своего тюремного надзирателя. Трудно сказать, действительно ли Фридрих-Вильгельм собирался казнить сына, но, по некоторым сведениям из дипломатической среды, лишь призыв к милосердию со стороны императора Священной Римской империи германской нации Карла VI Габсбурга заставил прусского короля изменить свое решение. 9 ноября Фридриху было объявлено, что он будет помилован при условии, что даст королю клятву в безусловном повиновении «как слуга, подданный и сын». Иного выхода не было – Фридрих повиновался.

Последовало почти годичное пребывание в Кюстрине под строгим надзором, в течение которого тяжкая работа по практическому обучению управлению провинциями и ведению финансовых расчетов перемежалась с выслушиванием длинных религиозных наставлений. Надзирателям была дана строгая установка выбить из головы кронпринца всю «французскую и английскую дурь» и сделать из него истинного немецкого князя. 15 августа 1731 года Фридрих-Вильгельм с большой свитой прибыл в Кюстрин, где Фридрих упал к его ногам. Король заявил, что, если бы побег сына в Англию удался, он упрятал бы его мать и сестер в такое место, где те не увидели бы ни солнца, ни луны, а он бы со своей армией вошел в удел родственников, Ганноверское герцогство, разграбив и предав огню все, что повстречалось бы ему на пути. Фридрих выслушал эту тираду, с рыданиями упал на пол и облобызал ноги отца.

В качестве наказания король задумал заставить сына и дочь вступить в брак, но с отпрысками семей намного более низкого ранга. Вместо перспективы стать королевой Англии принцесса Вильгельмина была выдана замуж за маркграфа Байрейтского (кстати, впоследствии и сам Фридрих не упускал случая поиздеваться над незначительным графским титулом супруга сестры, хотя Вильгельмина и была очень близка брату).

Для Фридриха отец выбрал родственницу королевы Софии-Доротеи, Элизабет-Кристину Бефернскую, дочь герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского, намного более низкого ранга, чем Ганноверская династия королей и курфюрстов. 10 марта 1732 года состоялась помолвка, причем присутствовавшие заметили в глазах кронпринца невольно навернувшиеся слезы. После помолвки он писал сестре, что его невеста не лишена кое-каких положительных качеств: красивое лицо, белокурые волосы, нежный цвет лица и стройная фигура. В то же время ему не понравились ее глубоко посаженные глаза, безобразный рот, плохие зубы, неприятный смех, походка как у утки. Она была плохо образована, поэтому в разговоре либо проявляла нервозность, либо предпочитала хранить молчание. Фридрих выбрал бы других кандидаток, принцессу Заксен-Айзенахскую или Мекленбургскую, но его мнение отец в расчет принимать не собирался.

10 июня 1733 года был совершен обряд венчания. Как бы ни была неприятна Фридриху новобрачная, женитьба означала важный шаг к частичной свободе: он получал собственный штат, дворец для проживания и деньги на их содержание. Правда, совместная жизнь молодой пары наладилась не сразу: еще в апреле 1732 года Фридриху было присвоено звание полковника пехотного полка, и он отправился к месту расквартирования первого батальона в Руппин, небольшой городок к северо-западу от Берлина, второй батальон дислоцировался в Науэне, в 35 км к югу. Здесь он с таким рвением взялся за муштровку солдат, что через два года отец при ежегодной инспекции вооруженных сил особо похвалил его полк, а годом позже даже обнял сына, после чего произвел его в генерал-майоры.

Уже тогда Фридрих начал постепенно воссоздавать свое культурное окружение. Он принялся возрождать свою библиотеку, проданную отцом; поскольку Фридрих не был обучен ни древнегреческому, ни латыни, а по-немецки мог общаться с окружающими только на весьма простом наречии, он читал всю античную литературу и даже английских и немецких философов в переводе на французский язык. Принц также создал в Руппене капеллу из семнадцати музыкантов и певцов. Иногда Фридриха навещал выдающийся флейтист Иохан Иоахим Кванц, которого он с удовольствием взял бы на службу, но того не пожелал отпустить король Август Сильный. После женитьбы Фридрих продолжал проживать в Кюстрине, а его супруга обосновалась в Берлине. Постепенно отношения между отцом и сыном улучшились, и в 1734 году он попросил отца купить ему замок Райнсберг, расположенный в окружении березового и дубового леса на живописном озере Гринерик. Строение находилось в весьма запущенном состоянии, денег Фридриху отпускалось немного, так что на ремонт ушло два года. В августе 1736 года Фридрих с женой въехали в свое семейное гнездо на постоянное проживание. У читателя уже давно должен был бы встать вопрос: какова же была интимная жизнь Фридриха?

Эта тема до сей поры является предметом некоторых разногласий среди историков. Гомосексуальные наклонности Фридриха впервые предал гласности не кто иной, как его большой друг Вольтер; однако же история с графиней Оржельской и приписываемые принцу в период 1731-32 года шашни в Кюстрине с замужней чрезвычайно милой дамой Элеонорой-Луизой фон Вреех дают некоторым биографам короля основание с пеной у рта утверждать, что Фридрих был гетеросексуален. Другие же считают, что имела место некоторая привязанность, но не серьезный роман. Сохранившиеся семь писем к этой даме хотя и довольно эмоциональны, но в них также проскальзывает легкость, ирония, а стихи весьма неуклюжи и сильно подражают салонным виршам той эпохи:

 

Мадам, примите сердца нежного томленье,

Его давно иссякло робкое терпенье,

Оно смиренно просит позволенья

Пасть к обожаемым стопам.

 

 

Минуты и часы я с трепетом считаю,

Волнение в груди в смятеньи подавляю

И сердцем на ответ ваш уповаю,

Что образ действий мой определит.

 

Окружение Фридриха кишело шпионами, известно, что даже министр фон Грумбков являлся платным агентом венского двора. Однако же, невзирая на его доносы, что принц сгорает от любви к этой даме и даже обрюхатил ее, в 1732 году австрийский посол в Пруссии фон Зекендорф писал принцу Евгению Савойскому: «Принца Фридриха считают неспособным, даже в эротически приподнятом настроении, осуществить свои притязания, поэтому все его любовные поползновения являются скорее притворством, нежели проявлением страстного желания».

Что же касается его супружеской жизни, то Фридрих не испытывал к будущей жене никаких чувств, а даже некоторое предубеждение, ибо она была выбрана его отцом. После первой ночи Фридрих написал сестре: «Хвала Господу, что я ее перенес!» Тем не менее сохранилось довольно много свидетельств современников, близких к Фридриху, сообщавших, что тот «трахает жену после обеда и говорит, что у нее красивое тело и хорошенький задик». Но брак оставался бездетным. Летом 1736 года Фридрих пожаловался графу Мантёффелю на стесненность в средствах, а тот посоветовал ему для улучшения своего финансового положения зачать ребенка. Кстати, отец обещал ему устроить путешествие за границу, если сын подарит ему внука. Фридрих ответил Мантёффелю:

– Я не могу спать со своей женой по страстному влечению, и когда мне приходится спать с ней, тогда я делаю это скорее по долгу, а не по сердечной склонности.

Во всяком случае, Фридрих до смерти своего отца в 1740 году прилагал все усилия к тому, чтобы брак его внешне выглядел если не счастливым, то вполне благопристойным. Однако в 1738 году он послал князя Леопольда фон Ангальт-Дессау с тайным поручением к вице-канцлеру Священной Римской империи, дабы обеспечить поддержку императора для аннулирования своего брака. В то же время сохранились письма того же Мантёффеля и самого Фридриха к некому лейтенанту фон дер Грёбену, из которых можно сделать вывод, что он поддерживал интимные связи с офицерами своего полка.

Как только скончался Фридрих-Вильгельм и принц превратился в короля, его отношение к супруге резко изменилось. Как известно, Фридрих чрезвычайно почитал свою мать, он даже настоял на том, чтобы ее именовали не «вдовствующая королева», а «мать короля». Он указал на то, что именно ее следует считать первой дамой королевства, а ее двор в замке Монбижу есть именно то место, которое надлежит первым посещать с визитом всем приезжающим сановникам. Именно там Фридрих имел обыкновение ужинать, когда пребывал в Берлине, производя на присутствовавших глубочайшее впечатление той «великой и уважительной нежностью», которую он выказывал своей родительнице. Королева же Элизабет-Кристина была отодвинута на задний план. Супруг определил ей для проживания весьма скромный замок – скорее особняк, – на окраине Берлина, где она и влачила до самой смерти одинокое и безрадостное существование со своим небольшим штатом. Ее даже редко приглашали в Берлинский замок по случаю торжественных событий. Надо признать, что отринутая королева переносила свое незавидное положение с большим достоинством.

Почему же все-таки, несмотря на явное наличие интимной связи между супругами, брак остался бездетным? Тут на свет божий извлекается свидетельство швейцарского доктора Йоханна-Георга фон Циммерманна, лечившего короля Фридриха в течение его последней болезни. Якобы сам Фридрих был убежден в том, что стал импотентом из-за венерического заболевания, которое подцепил у проститутки незадолго до своей женитьбы. Он обратился по совету отца к лекарю, который будто бы вылечил его, и после свадьбы он успешно делил ложе со своей супругой. Однако через полгода возник рецидив заболевания, причем такой сильный, что его жизнь оказалась в опасности. Единственным спасением была операция, которая повлекла за собой небольшую деформацию его детородных органов. Чисто психологическим последствием этой операции является то, что далее мужчина, несмотря на сохранение влечения, чувствует себя «ничтожным, боязливым, обманутым в своих надеждах и обозленным». Якобы Фридрих после этого отдалился от своей супруги и прикрыл это склонностью к особам мужского пола. Свидетельству доктора Циммерманна относительно «легкой деформации» полностью противоречит протокол посмертного осмотра тела короля хирургом Готтлибом Энгелем при подготовке похорон. Там черным по белому удостоверено, что детородные органы Фридриха являются «настолько совершенными и неповрежденными, как у любого другого здорового человека». Этот факт был подтвержден свидетельством трех санитарных офицеров, обмывавших труп короля. К тому же свидетельства Циммерманна полны неточностей, и он сам подтверждает, что все, хорошо знавшие Фридриха, придерживались мнения, что Фридрих имел склонность к так называемой «сократовой любви».

Быстрота, с которой Фридрих после кончины отца отринул супругу, лишь укрепляет сомнение в достоверности их супружеского счастья. Смерть Фридриха-Вильгельма 31 мая 1740 года положила конец 28 годам «египетского рабства», пришла пора самоутверждения молодого монарха, в котором центральную роль играла его сексуальность. Сразу же после обретения полной свободы он купил для своего камердинера Михеля-Габриэля Фредерсдорфа поместье Церников неподалеку от замка Райнсберг. Фаворит нового короля родился в 1708 году в маленьком городишке на Одере в семье городского музыканта. Судьба свела его с Фридрихом в 1730 году, когда он служил гобоистом в мушкетерском полку, дислоцированном в Кюстрине. Его командир граф Шверин представил молодого человека Фридриху во время заточения принца, дабы облегчить безрадостное существование узника тайным совместным музицированием. По окончании заключения Фридрих позаботился о том, чтобы освободить Фредерсдорфа от военной службы, и обеспечил ему сначала место лакея, а затем камердинера. Один из современников, посетивший замок Райнсберг, отметил: «Первый камердинер кронпринца, Фредерсдорф, рослый мужчина приятной наружности, умный и пронырливый, учтивый, тактичный, ловкий и легко приноравливающийся человек, который не упустит своей выгоды, но обладает широкой натурой. Полагаю, что в один прекрасный день он будет играть главенствующую роль».

Этот человек не ошибся, хотя Фредерсдорф и остается темной лошадкой. В 1740 году Фридрих назначил его тайным камергером и личным казначеем, и бывший музыкант занимал эту должность до своей отставки в 1757 году. Хотя на этой службе Фредерсдорф должен был заниматься личными денежными делами короля, но на самом деле, как отметил Вольтер, он стал чем-то вроде правой руки Фридриха. Пользовавшаяся столь высоким доверием персона занималась приобретением табакерок для нюхательного табака, предметов искусства и музыкальных инструментов, обеспечением личного провианта для короля во время походов; руководила украшением замков и садов, организацией праздников. Француз, посетивший двор Фридриха, весьма красноречиво заметил, что «там был канцлер, который никогда не раскрывал рот, егерь, у которого духу не хватало стрелять в перепелов, управляющий, который не знал, каков запас вина в погребе, шталмейстер, который не умел взнуздать лошадь, камердинер, который ни разу не выкладывал рубашку к надеванию, гардеробмейстер, не знавший имени придворного портного», – поскольку все эти обязанности взял на себя Фредерсдорф. Он всегда был окружен толпой пресмыкавшихся перед ним просителей: если человек хотел добиться чего-то при дворе короля, ему было не миновать Фредерсдорфа.

Граф Лендорф, камергер отринутой супругом королевы Элизабет-Кристины, в своем дневнике задавал себе риторический вопрос – чему был обязан своим возвышением человек столь низкого звания с задворок королевства, и сам же дал на него ответ: «Своему красивому лику». Фредерсдорф был одним из тех шести человек, которых Фридрих в 1741 году назвал как тех, кого он в своей жизни «любил больше всего». Фаворит пользовался не только любовью, но и полным доверием короля. Мало сказать, что он был в курсе дел секретной службы, но еще и координировал ее работу. Во дворце Сансусси его комната располагалась рядом с опочивальней короля.

Фредерсдорфу лишь однажды угрожала потеря фавора, когда во время одного из походов Фридрих выгнал его из своей палатки ради некоего привлекательного гусара. Однако фортуна вновь повернулась к нему лицом после загадочного самоубийства соперника. Примечательно, что поместье, подаренное Фридрихом, было дворянским леном, и Фридрих вообще-то считал, что такое поместье не должно быть отдано недворянину. Но Фредерсдорф проявил себя толковым и предприимчивым хозяином, скупил земли вокруг имения и занялся разведением шелковичных червей. Он также приобрел плантацию в Нидерландской Гайане и торговое судно, регулярно курсировавшее по Балтийскому морю. Пиво из его пивоварен в Шпандау и Копёнике пользовалось в Берлине хорошей репутацией. Он также заинтересовался алхимией, оборудовал лабораторию и убедил весьма скептически настроенного Фридриха заключить договор с некой мадам Нотнагель, ибо та утверждала, что может превращать «поганые материи» в золото.

Переписка Фридриха с Фредерсдорфом носит весьма интимный характер, как по содержанию, так и по тону, будто послания написаны нежно любящими супругами. Фридрих обращается к адресату на «ты», хотя в обращении с челядью было принято употреблять безличное третье лицо единственного числа. В основном речь идет о здоровье, ибо оба регулярно страдали от проблем с анусом.

В 1753 году Фредерсдорф женился на дочери владельца оружейной фабрики и берлинского банкира Даума, который тайно ссужал Фридриха деньгами еще в бытность его кронпринцем (и за это впоследствии получал выгодные подряды на поставку ружей во время прусских войн). Супружеская пара вела весьма широкий образ жизни во дворце возле Бранденбургских ворот. В 1757 году Фредерсдорф попросил разрешения уйти в отставку под предлогом плохого здоровья и стремления вести спокойный образ жизни. Ходили также слухи о некотором количестве казенных денег, незаконно прилипшем к его рукам. Современники же считали основной причиной ревность к новому предмету привязанности Фридриха – молоденькому вестовому Кристиану-Фридриху Глазову. Некоторые воздавали Фредерсдорфу должное за его способность вовремя уйти со сцены – «подобно хорошенькой женщине, своевременно заметившей, что ее краса увядает».

Пехотинец Глазов привлек внимание короля в 1755 году, когда служил в одном из полков, дислоцированных в завоеванной Силезии. Фридрих приблизил молодого солдата к себе, сделав его вестовым. По отзыву одного из современников, Глазов был «камердинером, пользовавшимся у короля таким большим фавором, что получил право спать в его опочивальне». 20-летний вестовой якобы был подкуплен с целью отравить Фридриха, но в последний момент готовившееся злодеяние чисто случайно было раскрыто, несостоявшийся убийца арестован и заключен в Шпандау, где вскоре скончался. Существует и иная версия, согласно которой Глазов весьма вольно пользовался королевской печатью. В архиве сохранилось прошение о помиловании от 22 июня 1757 года, поданное отцом заключенного, лейтенантом артиллерии, прослужившим в армии 46 лет. В этой челобитной главным основанием для помилования указана молодость осужденного. В нижней части прошения стоит резолюция Фридриха: «Преступление его сына чрезвычайно тяжкое, но будет некоторое смягчение наказания».

Тем не менее как Фредерсдорф, так и Глазов являли собой, так сказать, блюда простецкой немецкой кухни, а Фридриху было свойственно стремление к утонченности и духовному обогащению. Для возвышенной сферы требовались и другие партнеры. В 1739 году кронпринца Фридриха в его замке Райнсберг посетил английский пэр лорд Балтимор в сопровождении итальянского литератора, человека энциклопедических знаний Франческо Альгаротти (1712–1764). Альгаротти, сыну состоятельного венецианского купца, в отличие от нищих литераторов, вынужденных зарабатывать на жизнь жалкие гроши поденной работой, не было нужды продавать свое перо. Юноша обучался в университетах Болоньи, Рима и Падуи, совершил длительное путешествие по Европе. В 1736 году он стяжал себе широкую известность, написав научно-популярный труд «Учение Ньютона для дам». Объемистое творение содержало базовые сведения по различным наукам, было переведено на несколько языков и даже привлекло внимание Вольтера. Это дало повод Альгаротти посетить мыслителя в его замке в Сире; затем, вооружившись рекомендательным письмом этой авторитетной личности, он отправился в Лондон. Там ему удалось буквальным образом пленить сразу две видные персоны из высшего света, окруженные ореолом некоторой скандальности: леди Мэри Уортли Монтегю (1689–1772), дочь герцога Кингстона, и лорда Джона Харви (1696–1743). Оба они являли собой колоритнейшие образцы лондонского общества, где, невзирая на проповедуемое англиканской церковью благочестие, бок о бок мирно процветали все виды любви.

Леди Мэри начала проявлять непокорность и нежелание мириться с общепринятыми нормами с младых ногтей. Тогда как ненавистная гувернантка старалась вбить в ее детскую головку скучнейшие азы воспитания благонравной и богобоязненной великосветской барышни, она тайком проникала в богатейшую библиотеку отца, поглощая том за томом и самостоятельно изучая латынь, что в ту пору считалось прерогативой исключительно мальчиков. Девица настолько набралась книжного ума-разума, что ею заинтересовался брат подруги, с которой она состояла в переписке – уж больно не по-женски умны были ее длинные послания. Эпистолярная любовь переросла в натуральные чувства, но избранник не понравился родителям Мэри. Молодые люди не сочли это непреодолимым препятствием, и девушка незамедлительно сбежала из отчего дома, обвенчавшись с любимым человеком. Затем она появилась в высшем свете Лондона, где стала заметной фигурой, привлекая людей своей красотой и остроумием. Правда, красота продержалась недолго: когда ей было уже под тридцать, Мэри переболела оспой, и это сильно подпортило белоснежную кожу ее лица.

Через несколько лет ее мужа назначили послом в Константинополь. Проживание в столице Оттоманской империи снабдило Мэри богатейшим материалом для написания труда «Письма турецкого посольства», очень важного исторического свидетельства. Дело в том, что путевые заметки мужчин, посетивших Восток, не были редкостью, но еще ни одному из них не удавалось проникнуть и близко познакомиться с закрытым мирком восточных женщин. В этих письмах весьма отчетливо звучали гомоэротические мотивы, так что впоследствии, когда Мэри возвратилась в Европу, ходили упорные слухи, что она содержала целый женский сераль.

Не менее оригинальной фигурой был и лорд Джон Харви, сын эрла Бристля. Он начал свою жизнь типичным для аристократа образом: Вестминстерская школа, Кембриджский университет, частое пребывание при дворе принца и принцессы Уэльских, наследников короны. Харви был хорош как Адонис, пользовался большим успехом, женился на одной из красивейших фрейлин принцессы Уэльской и одарял своей привязанностью не только женщин, но и мужчин. Если у историков еще и существуют сомнения в любовной связи Харви с принцессой Каролиной и принцем Уэльским Фредериком (с ним он впоследствии рассорился, ибо оба добивались благосклонности фрейлины Анны Вейн – та предпочла Фредерика), то совершенно точно подтверждено сожительство Харви со Стивеном Фоксом (1704–1776), пэром и политиком, в период с 1726 по 1736 год, когда Харви последовал за ним в Италию. Харви сначала добивался благосклонности брата Фокса, однако тот мягко, но решительно отказал ему.

Такие две незаурядные личности, как он и леди Мэри, не могли не сойтись, ибо, как выразился биограф Харви, «они принимали друг друга как несовершенных, но привлекательных человеческих существ, которых и являли собой, соответственно, леди Мэри как женщина, временами желавшая быть мужчиной, и лорд Харви как ее противоположность». Уильям Палтни, в ту пору лидер оппозиции в парламенте, описывал его как «Господин „Всегда готов“… столь восхитительная смесь из обоих полов, что трудно решить, который перевешивает». Совместно с Альгаротти они образовали то, что французы называют ménage á trois, любовный треугольник, который в данном случае был совершенно равносторонним, ибо бисексуальными были все участники. Оригинальная троица изливала свои чувства друг к другу в пламенной переписке. Вот что писал Харви Альгаротти:

«Я люблю вас всем сердцем и прошу вас никогда не забывать ни ту склонность, которую я питаю в отношении вас, ни ослаблять ту привязанность, которую вы проявили по отношению ко мне».

На что Альгаротти отвечал из Санкт-Петербурга, куда отправился летом 1739 года со своим платоническим другом лордом Балтимором в качестве почетных гостей для участия в праздновании свадьбы племянницы императрицы Анны Иоанновны, принцессы Анны Леопольдовны, с принцем Антоном-Ульрихом Брауншвейг-Вольфенбюттельским:

«Прощайте, милорд, продолжайте любить меня и думайте иногда обо мне».

Но и леди Мэри, и лорд Харви были преданы забвению, когда Альгаротти познакомился с Фридрихом. Это была моментальная вспышка чувств с обеих сторон. Вот как сообщал об этом Альгаротти Вольтеру:

«О я, благословенный, познакомился с сим восхитительным принцем. Не могу выразить в словах, сколько радости я испытал!»

Фридрих со своей стороны был еще более переполнен восторгом. Едва дорожный экипаж унес Альгаротти после восьмидневного пребывания, как он засел за письма своему «Падуанскому лебедю», спешно строча и отправляя их одно за другим.

«Счастлив тот, кто радуется обществу умных людей! Еще счастливее те принцы, которые могут обладать ими! Сколь счастлив я, что у вас сохранились прекрасные воспоминания о Райнсберге, где увековечена память о вас. У нас вы бессмертны!»

Вольтеру Фридрих восхвалял Альгаротти как «пылкого, воодушевленного, чувствительного» и с восторгом сообщал, что гость обещал вернуться как можно скорее.

31 мая 1740 года скончался король Фридрих-Вильгельм, и уже 2 июня Фридрих написал Альгаротти:

«Судьба моя изменилась. Ожидаю вас с нетерпением; прошу, не томите меня. Фридрих».

Приезд друга в Берлин 28 июня был ускорен пятнадцатью гинеями, выданными ему по указанию Фридриха евреем Мендезом, и аккредитивом на амстердамский банк. 7 июля Альгаротти и Фридрих вместе отправились в Кёнигсберг на коронацию. В 1701 году его деду, Фридриху I, потребовалось 30 000 лошадей и 1800 карет, чтобы перевезти свое семейство, двор и челядь, все празднества обошлись в 6 миллионов талеров, или двойная сумма годового дохода государства. Фридриху же понадобилось всего три экипажа, а расходы оказались ничтожными. В королевской карете рядом с Фридрихом, «подобно королевской любовнице», восседал Альгаротти. Нет необходимости упоминать, что королева в этом событии участия не принимала. Месяцем позже Альгаротти сообщал брату, что король «выказал мне бесчисленные ласки и оказал мне тысячи почестей». Почести излились обильным благодатным дождем: посвящение в рыцари только что основанного ордена «За заслуги», звание камергера и графский титул, честь, которой новоиспеченный король удостоил также своего брата. Все это подкреплялось еще ценными подарками: дорогим фарфором, часами и табакерками, инкрустированными бриллиантами. Как писал баловню судьбы лорд Балтимор, «поскольку вы сейчас находитесь в земле Ханаанской, нет недостатка ни в чем, чтобы сделать вас счастливейшим из всех людей». Альгаротти же со своей стороны развлекал Фридриха сонетами двусмысленного содержания и песнями венецианского патриция Джорджо Баффо, причем любимое стихотворение называлось «Похвала заднице». Лондонские обожатели Альгаротти погрузились в глубокое отчаяние, что явственно видно из письма лорда Харви:

«В мире так мало людей, которых Господь всемогущий сотворил достойными привязанности или которые сами сумели завоевать любовь, что вы не будете удивлены, если я скажу вам, как я ежечасно скорблю по одному из тех немногих, кто для меня заслуживает и того, и другого. Прощайте».

Фридрих в конце июля сообщил Вольтеру о своем возвращении с коронации и приложил стихотворение с названием «Наслаждение». Поводом для его создания явилось утверждение Альгаротти, что жители Северной Европы менее способны на сильные чувства. Правда, в стихотворении упоминается, что оно посвящено нимфе Хлорис, тело которой было более совершенно, чем статуя Афродиты, изваянная Праксителем для храма этой богини на острове Книдос. К тому же в одном из писем Фридрих довольно отчетливо указал, что связь с Альгаротти была чисто духовной. Возможное объяснение этому историки находят в другом письме от 24 сентября, где Фридрих называет Альгаротти «славным калекой на поприще любви», желая ему быстрого выздоровления от «ран Цитеры», и выражает надежду, что, по крайней мере, может извлечь удовольствие из духовного общения, когда они встретятся в Берлине. Связь эта продолжалась с перерывами, поскольку Фридрих занялся своими военными походами; например, в 1742 году он писал из полевого лагеря в Богемии, что вынужден следовать за Беллоной (богиней войны) и страшится гнева Эпикура (бога наслаждения) и Цитеры. Он просил Альгаротти как наивысшего представителя двух последних божеств замолвить перед ними словечко за него, дабы отвратить молнии от того, «кто рожден для них». Альгаротти ответил с явно чрезмерным изъявлением благодарности Фридриху за оказанные ему милости. Они обеспечат ему бессмертие, ибо, добавил он, хотя всегда говорят о героических деяниях Ахилла, потомки помнят также и его ближайшего друга Патрокла. Это явно указывает на характер связи между обоими.

Фридрих усиленно приглашал «Падуанского лебедя» на службу при своем дворе, но Альгаротти, не привыкший выкладываться на рабочем посту подобно пруссакам, – у него никогда не было нужды зарабатывать себе на хлеб, – под всяческими предлогами уклонялся. Его больше привлекала перспектива получить место при более роскошном дворе саксонского курфюрста и короля Польши Августа III, не требующее особых усилий и связанное с его собственным увлечением искусством. Подобное пренебрежение несколько обидело Фридриха, стремившегося заманить Альгаротти в Берлин. В 1742 году этот опытный знаток искусства составил Августу III записку об улучшении королевской картинной галереи в Дрездене, которая заинтересовала монарха. Автору записки и была поручена закупка картин классических и современных художников в Италии. За 4 поездки он приобрел 34 полотна, многие из которых до сих пор входят в число наиболее привлекательных экспонатов Дрезденской галереи (в частности, «Шоколадница» Лиотара и написанная по его заказу картина Тьеполо «Пир Антония и Клеопатры»). Король был настолько доволен трудами Альгаротти, что назначил его военным советником. Однако Альгаротти невзлюбил всесильный премьер-министр граф фон Брюль, фактически управлявший Саксонией (напоминаем, что Август в основном пребывал в Польше) и являвшийся страстным коллекционером, и знатоку искусств пришлось в полном разочаровании покинуть Дрезден.

В 1747 году он возвратился в Берлин. Несмотря на обиду, привязанность Фридриха не ослабела; свидетельством тому является письмо служившего в Берлине британского дипломата Томаса Вильерса, адресованное Альгаротти:

«Король просит довести до вашего сведения, что он был бы чрезвычайно счастлив видеть вас – он сравнивает ваш разлад, – ибо я не могу назвать ее ссорой, – с размолвкой любящих, чья страсть не угасает. Amoris redintegratio суть осуществленное счастье».

По возвращении в Берлин Альгаротти стал влиятельной фигурой в мире культуры, Фридрих положил ему солидную пенсию, но прежняя близость с королем не была восстановлена. Фридрих оставался привержен своему замыслу превратить Берлин в новые Афины, и обладавший тонким вкусом и обширными познаниями итальянец консультировал его по вопросам искусства, литературы, превращению Берлина в культурный центр, а Потсдама – в представительскую резиденцию короля. Он был избран иностранным членом Прусской академии наук и являлся видным участником знаменитых застолий Фридриха. Страдающий от хронических хворей Альгаротти в 1753 году возвратился в Италию, откуда переписывался со своим другом, присылал ему итальянские книги, семена брокколи и арбузов для его теплиц и переработанную особым образом икру лобана. В 1764 году он скончался от туберкулеза в Пизе. Скуповатый Фридрих, тем не менее, заказал перевод полного собрания его сочинений и выделил значительную сумму на сооружение роскошного мраморного памятника на пизанском мемориальном кладбище. Надпись на нем гласит: «Альгаротти, последователю Овидия, ученику Ньютона – Фридрих Великий».

Фридрих не переносил торжественные дворцовые церемонии и возложил их проведение на мать, жену и прочих близких родственников – наследным принцем был назначен племянник Фридрих-Вильгельм (1744–1797), сын брата Августа. Сам же он находил отдохновение лишь в кругу близких единомышленников, подобных тому обществу в сельском доме, который восхвалял его любимый поэт Гораций. Из этого сиятельнейшего круга был исключен любой, кто имел в Берлине доступ к иным кругам, обладавшим влиянием или информацией. Фридрих окружил себя людьми, которые зависели от него и были либо гомосексуалами, либо бисексуалами, причем он активно содействовал их карьере. Он приглашал сих избранных на свои знаменитые обеды, увековеченные художником Адольфом фон Менцелем на картине «Застольное общество короля Фридриха II в Сансуси». Гости должны были быть неглупы, всесторонне образованы и остроумны, дабы иметь возможность вволю поупражняться в язвительных шутках над глупостью. Подавались блюда французской кухни и французское же вино, которое предпочитал хозяин, слегка разбавляя его водой (дань привычкам Людовика XIV?). Обязательным условием было свободное владение французским языком. Когда к Фридриху прибыл новый секретарь Дьедонне Тибо, монарх поинтересовался, изъясняется ли тот на немецком. Секретарь рассыпался в извинениях и пообещал, что исправит этот недостаток как можно быстрее.

– Нет, нет, – поспешил успокоить его Фридрих, – я настаиваю на том, чтобы вы не учили немецкий, если вы решитесь на сие, чистота вашего языка будет быстро обезображена германизмами.

К числу близких друзей и участников этих застолий в разное время относились француз маркиз Жан-Батист де Бойэ д’Аржан (1704–1771), философ, литератор и критик католической церкви, швейцарец Анри де Катт (1725–1795), секретарь короля, и Клод-Этьен Дарже (1712–1778), также секретарь, которого Фридрих имел обыкновение называть «mon conseiller intime», а также женским именем Люсина, что наводит историков на некоторые размышления. В свое время он служил секретарем Валори, французского посланника в Берлине, король заприметил его еще давно и уговаривал перейти на прусскую дипломатическую службу, на что тот тогда не согласился. Все эти друзья имели высокие придворные звания, обычно камергера, а также являлись членами Академии наук.

Появление женщин в Сансуси было исключено. Если кого-то из прислуги заставали с женщиной, на него изливался весь поток королевского гнева. Женитьба близкого друга вызывала высочайшее неудовольствие. Ярким примером того была женитьба в 1749 году маркиза д’Аржана на французской танцовщице Бабетте Кошуа (1725–1780). Бабетта отличалась красотой, местные поэты воспевали ее в стихах, а придворный художник Пенье написал с нее не один портрет. Она также мастерски владела своей профессией и была настолько популярна, что ей даровали право проживать во дворце Шарлоттенбург. Брак с д’Аржаном оказался счастливым, но стоил ее супругу фавора короля, хотя ему еще удалось довольно долго продержаться в Берлине. Бабетта, естественно, оставила сцену, взялась за перо и серьезно занялась сочинительством. Маркиз же стал чувствовать себя чужеродной личностью в этом привилегированном мирке не только без женщин, но и против женщин. Как отметил один из первых биографов Фридриха Йоганн Давид Эрдманн Пройсс, «Сансуси являл собой монастырь с Фридрихом в роли аббата во главе оного».

Вольтер, которым король восхищался с юности, больше двух лет провел при дворе Фридриха, занимаясь редактированием и улучшением его стихов и прозы, причем некоторое время проживал в Сансуси. Обычно приводят следующий отрывок из его мемуаров:

«После того, как его высочество облачен в одежду и сапоги, стоик находит несколько моментов для приверженцев Эпикура: он призывает к себе двух-трех фаворитов, будь то лейтенанты из его полка, пажи или юные кадеты. Подается кофе, тот, кому будет брошен носовой платок, проводит четверть часа с глазу на глаз с королем. Дело не доходит до крайностей, ибо он, будучи принцем, был настолько жестоко наказан отцом за свои любовные дела, что понес неизлечимый ущерб. Так что он не в состоянии играть более активную роль и должен, как подсобным средством, удовлетворяться пассивной». Можно возразить, что эти мемуары были написаны в 1757-59 году, когда между Фридрихом и Вольтером в результате скандальной размолвки (почетный гость принял в Пруссии участие в финансовых спекуляциях) наступило отчуждение, философ во гневе покинул Потсдам и начал мстить.

Некоторые указания на определенные наклонности короля характеризует и выбор произведений искусства для его дворцов, отмеченный явно гомоэротическими мотивами. Здесь обычно упоминается бюст шведского короля Карла XII, самодержавного правителя, военачальника и гомосексуала, которым восторгался Фридрих. Из своей библиотеки взгляд монарха падал прямо на античную статую Антиноя, установленную в специальном павильоне из кованого железа. Статую относят к 300 году до н. э., она была найдена на Родосе в 1503 году и сменила нескольких владельцев, прежде чем попала к известному гомосексуалу, полководцу принцу Евгению Савойскому. Фридрих купил ее за огромные деньги – 5000 талеров – и установил поблизости от склепа, в котором завещал похоронить свои бренные останки. Некоторые историки усматривают в этом дань памяти лейтенанту Германну фон Катте, пожертвовавшему своей жизнью ради друга. После смерти Фридриха статую поспешно убрали в музей, переименовав ее в «Молящегося юношу». Любопытно также, что Храм дружбы, воздвигнутый в парке Сансуси в память любимой сестры Вильгельмины, украшен четырьмя медальонами на колоннах с изображением четырех мужских любовных пар античности: Ореста и Пилада, Нисуса и Эвриалуса, Геракла и Филоктета, Тезея и Пиритуса. Знаменателен также выбор сюжетов для картины П. Баттониса «Семья Дария», на которой Александр Великий изображен вместе со своим военачальником Гефестионом, и фреска Шарля ван Лоо «Введение Ганимеда на Олимп» в Мраморном зале. Тут следует упомянуть, что фреска на этот мотив была написана еще раньше Антуаном Пенье в Башенной комнате дворца Фридриха в Райнсберге.

Поскольку неоспоримых свидетельств все-таки не существует, историкам трудно утверждать, был ли Фридрих активным или пассивным гомосексуалистом. Вышеприведенные факты указывают лишь на своеобразие характера короля и окружавшего его общества. Однако было необходимо довести их до сведения читателя, дабы тот понял, в какую среду попала женщина, которую при всех двусмысленных наклонностях короля считали его фавориткой.

При восшествии на престол, в отличие от многих наследников короны, таких как императрица австрийская Мария-Терезия, французский король Людовик XV или дальняя родственница Фридриха, императрица всея Руси Екатерина II, прусский монарх оказался очень богатым человеком. Скаредность отца пришлась сыну на руку: в подвалах королевских замков хранились сундуки со звонкой монетой и слитками серебра на общую сумму 8 700 000 талеров. Теперь Фридрих мог беспрепятственно удовлетворять свою страсть к музыке и прочим искусствам.