Платонические фаворитки

Тут следует упомянуть, что королева Анна все это время испытывала полное пренебрежение со стороны своего супруга. Опала этой молодой и красивой женщины была вызвана целым рядом стечения обстоятельств: тут и неудачи с рождением ребенка (в 1630 году у нее случился четвертый выкидыш), и интриги Ришелье, который якобы преследовал ее своей любовью, но был упорно отвергаем, и вечная подозрительность и ревность короля, резко обострившаяся в связи с неприкрытыми проявлениями бурной страсти к его супруге со стороны английского герцога Бекингема. К тому же было раскрыто несколько заговоров, в которых королева то ли участвовала, то ли знала об их существовании и предпочла промолчать, – точно этого доказать не удалось. Сущность всех их сводилась к тому, что Людовик либо скончается от преследовавших его болезней, либо будет умерщвлен, а на трон взойдет, женившись на Анне, его брат Гастон Орлеанский. Надо сказать, что пружиной большинства этих комплотов была все та же герцогиня де Шеврёз, люто возненавидевшая как короля, так и его первого министра. Зато было неоднократно с убедительными свидетельствами доказано, что во все эти заговоры охотно вступал Гастон, которого Людовик за время своего правления был вынужден прощать шесть раз. Положение Анны не облегчил даже полный разрыв между Марией Медичи и Людовиком, завершившийся в 1631 году отъездом королевы-матери за границу, более смахивавшим на побег (она скончалась в 1642 году в Кельне, забытая и брошенная всеми, кроме П.-П. Рубенса, предоставившего ей домик для проживания). К тому же обострились отношения с Испанией, вылившиеся в войну. Напомним, что там правил брат Анны, Филипп IV, что дало повод обвинить ее в шпионаже в ущерб Франции, опять-таки с целью завладеть французским троном. Так что король был настолько обозлен на супругу, что практически перестал общаться с ней, а с 1630 года завел себе еще и платонических женщин-фавориток.

Этого странного явления никто не ожидал, ибо известна была некая неприязнь, которую король буквально с детских лет питал к женскому полу. Буквально ни для кого не составляло никакого секрета, что он совершенно не переносил вид женской груди, а отсюда глубоких декольте. Известно несколько таких случаев, которые описали современники. Как-то король проезжал через Дижон, и горожане устроили ему торжественный обед. Некая предприимчивая молодая особа в туалете с откровенным декольте устроилась за столом напротив короля. Тот старался не смотреть в ее сторону и даже опустил поля шляпы, затем напоследок, набрав в рот вина, с силой выплюнул его на грудь женщины. Накануне там же некая бойкая дама пыталась уговорить гвардейца из королевской охраны разрешить ей приблизиться к королю. Тот вроде бы был склонен допустить ее, но, обратив внимание на нескромный вырез ее платья, настоятельно посоветовал ей:

– Либо прикройтесь, либо уходите, мадам. Королю вы не понравитесь. Вам должно быть известно, что подобное оголение ему не по вкусу.

Известно, что король не знал иных женщин, кроме своей супруги, да и то исполнял в этом смысле скорее свой государственный долг, нежели действовал по влечению страсти. Тем не менее при дворе кое-кто еще считал возможным перевесить влияние кардинала Ришелье, подсунув Людовику настоящую любовницу. Однако король расстроил все планы подобных заговорщиков, сделав своими чисто платоническими фаворитками сначала Мари д’Отфор (1616–1691), а затем Луизу-Анжелику де Лафайет (1618–1663).

Бабка Мари, мадам де Лафлотт-Отрив, воспитательница дочерей Марии Медичи, пристроила внучку ко двору, когда ей было всего 12 лет. Королева-мать зачислила ее в штат своих фрейлин. Девушка рано стала выделяться своей красотой: «огромные голубые глаза, полные огня, белые ровные зубки (напомним, что в век полного отсутствия стоматологов хорошие зубы были редкостью), а лицо кровь с молоком, подобающие красивой блондинке». Впервые эта барышня бросилась в глаза королю весной 1630 года во время пребывания двора в Труа, и король обратился к своей матери с просьбой разрешить ему служить этой даме и беседовать с ней, тут же подчеркнув, что не питает никаких дурных замыслов на ее счет. Это было настолько неожиданным для Марии Медичи, что лицо ее натуральным образом побагровело. Она довольно нескладно пробормотала, что и не подозревает сына ни в каких дурных замыслах, тем более в ее доме, а его величеству и так вольно служить дамам и беседовать с ними, как это дозволено всем прочим придворным.

После этого король часто удостаивал девицу беседами, наносил ей визиты, стал проявлять более внимания к своей одежде и выбирать для нее те же цвета, которые носила она, – старинный рыцарский обычай. Разговаривал он с ней об охоте, собаках и птицах, причем после каждого разговора подробно записывал сказанное им и ответы девушки. Таких записей набрался целый ящик, который и был обнаружен после его кончины. Можно представить себе, как это смешило столь молоденькую барышню, почти подростка, о чем она со смехом рассказывала горничной Анны Австрийской; ее также потешало то, что король не осмеливался приблизиться к ней. Об отношениях короля со своими платоническими возлюбленными красноречиво свидетельствует «сцена с пинцетом».

Как-то осенью 1631 года король появился в дамском обществе в тот момент, когда Мари д’Отфор читала поданную ей записку (красивая девушка не испытывала недостатка в поклонниках). Людовик нахмурился и потребовал, чтобы она показала письмецо ему. Мари отказалась и спрятала бумажку в корсаже. Присутствовавшая там Анна Австрийская схватила девушку за руки, чтобы та не могла защищаться, и со смехом предложила супругу поискать письмо. Тот не без некоторого колебания взял серебряный пинцет и погрузил его между грудями Мари, надеясь ухватить бумагу. Затем, осознав, что выглядит настоящим посмешищем, убрал пинцет, так и не обнаружив записку.

Весьма показательна и другая история. Король попросил придворного аббата Буа-Робера (имевшего такую репутацию гомосексуалиста, что получил прозвище «Бургомистр Содома») написать текст на сочиненную лично им музыку. Будучи типичным подхалимом, аббат взял в качестве темы симпатию короля к Мари д’Отфор. Прочитав стихотворение, король заявил:

– Надо убрать слово «желание», потому что я не испытываю никакого желания.

Буа-Робер посоветовался с кардиналом Ришелье и заменил нежелательные существительные «мушкетерами» и «солдатами». Это полностью изменило смысл песни, но, по отзывам современников, «король нашел ее восхитительной».

Ум у Мари был посредственный, а гордость велика, иногда она досаждала королю своими насмешками. Он 18 февраля 1635 года заметил в ходе представления балета прелестную брюнетку Луизу-Анжелику де Лафайет, фрейлину Анны Австрийской. Это была чрезвычайно серьезная девушка со склонностью к религиозной жизни. Короля привлекла не только свежесть и искренность молодой девушки, но и зрелость и мудрость ее ума. Луиза была враждебно настроена по отношению к кардиналу, заступалась за Анну Австрийскую (оставаясь в совершенном неведении относительно ее предательства), говорила о бедности населения, в то время как кардинал жил в королевской роскоши. Все это не понравилось Ришелье, тем более что Мари согласилась перейти на его сторону, тогда как гордая и равнодушная к мирским благам Анжелика отказалась. Тогда он решил избавиться от нее другим способом. Наслышанный об ее желании удалиться от света, он через духовника девушки ускорил ее пострижение в монахини, хотя против этого выступили родственники девушки – надо полагать, возлагали большие надежды на ее фавор. Против был и Людовик. По свидетельству современников, «все последние дни, когда она пребывала при дворе, прежде чем она решилась посвятить себя религии, сей великий король, столь мудрый и столь постоянный в своей добродетели, испытал, тем не менее, моменты слабости, в которые он уговаривал ее согласиться поселиться в Версале (тогда его небольшом, но любимом охотничьем домике), чтобы жить там под его покровительством, и это предложение, столь противоречившее его обычным чувствам, настолько испугало ее, что она еще быстрее решила удалиться от двора».

19 мая 1637 года мадмуазель де Лафайет покинула двор. Король не мог сдержать своих чувств и заплакал, а Луиза призвала его принять ее жертву и исполнять свой долг короля. Он еще долго навещал девушку в монастыре и беседовал с ней через забранное решеткой окно. По словам короля, «я обещал мадмуазель Лафайет, перед которой я всегда держал мое слово, так же, как и она передо мной, что я до смерти буду упорствовать в моем замысле не связывать себя обязательством ни с кем, как я говорил ранее, и попытаюсь жить наилучшим образом, как могу на этом свете, дабы в конце смочь попасть в рай, что должно быть единственной целью, которую должно иметь в сем мире».

Мари д’Отфор вроде бы заняла свое прежнее место. Но ее общество уже не было столь притягательным для короля, как ранее. Девушка и не знала, что Ришелье уже готовит ей замену, да такую, которая стала самым сильным увлечением жизни короля. Мари имела неосторожность дурно отзываться о новом фаворите, и в 1639 году ей было приказано покинуть двор. Венецианский посол не преминул восхититься могуществом его преосвященства, которому «удалось за несколько месяцев заставить короля забыть десятилетнюю привязанность». Ничто не должно было помешать воцарению нового фаворита, выбранного самим первым министром. После смерти короля Анна Австрийская вернула девушку ко двору. Но Мари не смогла отказаться от своего высокомерия бывшей фаворитки и была вынуждена вновь покинуть место фрейлины, выйдя замуж за маршала Шомберга, с которым была вполне счастлива.

Последним увлечением короля стал Анри д’Эффиа, маркиз де Сен-Мар (1611–1642). Баррадá и Сен-Симон выполняли обязанности первого шталмейстера, отсюда их официальный титул «Месье Ле Премьер». Но Сен-Мар, будучи сыном маршала Франции, счел эту должность ниже своего достоинства. Он также полагал, что его молодость и красота дают ему право требовать более, чем было бы разумно. Людовик ХIII согласился и договорился с герцогом Беллегардом, что тот уйдет в отставку с должности главного шталмейстера за финансовую компенсацию. 15 ноября 1639 года Сен-Мар принес присягу и с тех пор его звали не иначе как «Месье Ле Гран». Это прозвище сохранилось за ним до его казни в сентябре 1642 года в Лионе.

Как уже было сказано выше, возвышение нового фаворита было делом рук Ришелье. Баррадá и Сен-Симон состояли в штате короля, подобно многим другим, и именно король отличил и облагодетельствовал их, кардинал не имел к этому никакого отношения. Он безучастно отнесся к возвышению этих незначительных персон, ибо считал их безвредными, но навлек на них опалу, когда, по его мнению, того потребовала необходимость. Кардинал хорошо знал отца Сен-Мара, который довольно рано скончался, и дал ему обещание поддерживать его семью. Ришелье рано распознал потенциал этого юноши, прекрасного как греческий герой, жадного до жизни во всех ее проявлениях. Его преосвященство не совершал никаких действий из чистого альтруизма, но всегда основывал их на точно выверенном расчете. В данном случае он также полагал, что пристроенный им при дворе и привлекший к себе внимание короля Сен-Мар будет беспрекословно подчиняться ему. В 1635 году Ришелье назначил его командиром одного из новых подразделений, которые король добавил к своему гвардейскому полку. В 1635 году Сен-Мар был направлен на участие в снятии осады с городка Кателе. В 1638 году маркиз де Лафорс ушел в отставку с должности одного из двух гардеробмейстеров короля, и стараниями кардинала это место получил юный Сен-Мар.

Молодой человек не был взращен при дворе, он отличался гордостью, независимостью и не был искушен в искусстве лести. Злословие придворных по поводу роли Баррадá и Сен-Симона скорее отталкивало его от перспективы стать любимчиком короля. Как и его отец, он мечтал о карьере военного, битвах и победах, и ему совершенно не улыбалось разделять интересы короля, не выходившие за рамки охоты, лошадей, обучения ловчих птиц и натаскивания охотничьих псов. К тому же с возрастом набожный король пристрастился к дурному обычаю выступать в роли ментора, наставляя молодого человека нуднейшими нотациями на путь истинный. Сен-Мар попытался сопротивляться, но не мог устоять перед давлением матери, амбициозной и хваткой дамы, а также всесильного министра. Так ему пришлось приступить к исполнению своих обязанностей.

Людовик вначале был холоден с ним, разговаривал сухо и неприветливо. Ему не нравились роскошные остромодные костюмы Сен-Мара, а также его склонность к мотовству. Король же предпочитал неброскую недорогую одежду, всегда выступал против откровенных женских декольте и испанской манеры дам наносить на лицо белила и румяна. Почти год ушел у Сен-Мара на то, чтобы завоевать доверие короля, причем его тщательно наставлял сам Ришелье, с пониманием заявивший ему, что «невозможно быть молодым и мудрым». Помимо этого, Ришелье искусно побуждал обслугу короля говорить Людовику о Сен-Маре только хорошее. Фавор молодого человека начался лишь летом 1639 года во время пребывания короля в Аббевилле.

Далее король совершил довольно длительную поездку в Лион, Дофине и в Гренобль, где обсуждал со своей сестрой Кристиной, регентшей герцогства Савойского, проблемы этого суверенного государства. Сен-Мар буквально не отходил от короля и, следуя инструкциям Ришелье, погубил репутацию Мари д’Отфор в глазах Людовика настолько, что тот согласился не поддерживать тесных отношений с девушкой. Надо сказать, что заодно попала в немилость и ее подруга, мадмуазель де Шемеро, в которую гардеробмейстер был по уши влюблен. Зато осталась довольна мать Сен-Мара, мечтавшая о том, что ее сын заключит брак с девушкой более высокого положения. По-видимому, любовь молодого человека не была такой уж страстной, ибо он быстро забыл придворную прелестницу в объятиях знаменитой куртизанки Марион Делорм.

Сен-Мар жаждал блеска, роскоши, поклонения друзей и обожания прекрасных дам. Будучи гардеробмейстером короля, он имел возможность недорого, но шикарно одеваться, ибо его со всех сторон осаждали торговцы, желавшие стать поставщиками одежды и предметов туалета для его величества. Вырвавшись из-под опеки скаредной матери, юноша теперь иногда переодевался до четырех раз за день. После него осталось 52 костюма стоимостью по 100 ливров каждый, а также плащи, шляпы и прочие предметы экипировки придворного.

Расхождения между Ришелье и его молодым протеже начались тогда, когда король возвысил его до главного шталмейстера. Кардинал совершенно ясно дал ему понять, что если его приставили к королю, так это для получения самых подробных сведений о поступках и высказываниях Людовика. Но Сен-Мар, как истинный дворянин, из преданности королю и гордости отказывался выполнять роль соглядатая. Кардинал же считал, что молодому человеку достаточно звания первого шталмейстера, но был вынужден принять решение короля, который ни в чем не мог отказать тому, кого он теперь называл не иначе как «дорогой друг», что из уст монарха для того времени звучало весьма рискованно. Как писал один из современников в письме к Мазарини, «никогда король не испытывал ни к кому более неистовой страсти».

Далее Ришелье получил еще одно доказательство того, что молодой человек перестал быть его молчаливым и послушным инструментом, действующим исключительно в его, кардинала, интересах. Во время распределения церковных приходов кардинал выделил аббату д’Эффиа, младшему брату фаворита, какое-то незначительное аббатство. Подстрекаемый гардеробмейстером, Людовик разгневался и приказал Ришелье определить того, кого он назвал «маленьким кардиналом», в наилучшее из аббатств. Только тогда первый министр понял, что все его труды пошли прахом – он потерял агента влияния, которого так тщательно пестовал и на которого возлагал такие надежды. Но у него хватило хитрости и терпения выжидать два года, когда он смог полностью погубить Сен-Мара, предъявив королю неопровержимые доказательства его предательства. Тем временем Ришелье пытался играть роль посредника между королем и Сен-Маром, которые жаловались ему друг на друга. Король требовал, чтобы Сен-Мар «удовольствовался его ласками и не отягощал его кошелек…» Скаредность Людовика временами переходила все границы. В частности, под его руководством садовники выучились выращивать ранний зеленый горошек, который стоил очень дорого, и король приказывал продавать его на рынке. Однажды некий придворный, желая сделать приятное монарху и не зная, что горошек на рынке происходит из сада короля, купил несколько фунтов и преподнес его Людовику. Тот был на седьмом небе от счастья, заполучив и горошек, и деньги. Еще более показателен другой случай: король отказался принять посвящение ему трагедии «Полиевкт» выдающимся драматургом П. Корнелем, чтобы не платить автору, как того требовал обычай. Например, за посвящение ему пьесы «Цинна» придворный Монторон заплатил сочинителю двести пистолей. Кстати, поскольку все время заниматься охотой было невозможно, а Ришелье взял на себя все заботы по управлению государством, король пристрастился ко всякого рода ручному труду. Кажется, царь Петр Великий овладел 14 ремеслами; биографы Людовика даже затрудняются перечислить все те промыслы, в которых пробовал себя французский монарх. Он сучил нитки, обучался чугунному литью, токарному делу, ковке, чеканке монеты, изготавливал оконные рамы и т. п. Как-то Людовику взбрело на ум освоить ремесло цирюльника, на сей раз каприз монарха испытали в полной мере на собственной шкуре его офицеры. Он сбрил им бороды, оставив на подбородке только маленький клочок волос, который вошел в историю под названием «королевского». Говорили, Людовик затеял эту историю, чтобы позабавить свою платоническую возлюбленную, Мари д’Отфор.

Сохранилось два свидетельства о характере отношений между Людовиком и Сен-Маром. Первое исходит от Фонтрайя, одной из основных действующих пружин заговора Сен-Мара. Как-то он без предупреждения зашел в Сен-Жерменском дворце в комнату Сен-Мара и застал его за тем, что тот с ног до головы растирался жасминовым маслом. Закончив, он растянулся на ложе и сказал: «Вот так будет лучше». У Фонтрайя создалось такое впечатление, будто он готовился к битве. Тут же в дверь постучали, и вошел король.

Второй случай описывает, как во время одной из своих поездок король лег в постель в семь часов. Он был одет весьма легко. Тут же на кровать вскочили два огромных пса, все испачкали и принялись ластиться к его величеству. Он отправил месье Ле Грана раздеваться, и тот появился, «убранный как новобрачная».

– Ложись, ложись, – с нетерпением промолвил король.

Он удовольствовался тем, что прогнал собак и не приказал перестелить постель. Его любимчик еще не улегся, когда он принялся целовать ему руки. В пылу страсти, чувствуя, что компаньон не отвечает ему тем же, а витает где-то в других местах, он допытывался:

– Но, друг мой, что с тобой? Чего ты хочешь? Ты совсем печален. Де Ньер, спроси его, что его сердит? Скажи мне, ты видел ли когда-нибудь такую милость?

Отношения, существовавшие между королем и Сен-Маром в течение этих двух лет, резко отличались от тех, которые можно было ожидать от короля и фаворита. Как писал один из современников, «было замечено, что король любил все то, что ненавидел месье Ле Гран, а месье Ле Гран ненавидел все то, что любил король». Людовику шел сороковой год, он преждевременно состарился из-за болезней, трудов и забот, ему были противны общество и Париж, единственное удовольствие для него составляла охота, чуть-чуть отвлекала музыка. Сен-Мар же был молод и элегантен, излучал неотразимое обаяние, несмотря на свою несколько кукольную красоту. Он любил поэзию Ариосто и Тассо, блистал в парижских салонах, был баловнем женщин. Король был прижимист во всех расходах королевского дома, стол его был скромен, по мнению современников, даже скверен, одежда, темная и непритязательная, нагоняла уныние. Сен-Мар же любил роскошь, великолепное жилье, шикарные кареты, модную одежду, он, в некоторой степени, даже успел стать законодателем моды. Перечень его имущества, найденный в архивах парижского нотариуса, дает представление о роскоши его жилья и гардероба. Сен-Мар вел образ жизни принца, в то время как король дрожал над каждым денье.