Парижская свадьба

11 мая 1625 года в обстановке небывалых торжеств состоялось венчание принцессы Генриэтты-Марии с английским королем Карлом I. Поскольку сам король не мог прибыть по причине траура по усопшему отцу, оно совершалось по доверенности, в роли жениха выступал герцог де Шеврёз, который приходился троюродным братом королю Иакову I (его бабка была сестрой Мари де Гиз, королевы Шотландии и матери Марии Стюарт). Богослужение на паперти Нотр-Дам провел сам кардинал Ришелье. Невеста представляла собой ослепительное зрелище в платье из серебряной и золотой парчи, усыпанном лилиями, для большей рельефности вышитыми жемчугом. Шлейф из голубого бархата и золотой парчи был настолько тяжел, что три знатные дамы оказались не в состоянии нести его, а потому в помощь им под этой частью туалета упрятали согнувшегося в три погибели крепкого мужичка. Тщеславная королева-мать не поскупилась на ювелирные украшения дочери, особое впечатление на присутствующих произвела диадема, инкрустированная бриллиантами, с огромной жемчужиной в центре. Герцог де Шеврёз облачился в черный костюм с перевязью, усыпанной бриллиантами, и шляпу из черного бархата с алмазным украшением.

Через пару недель в Париж прибыл папский легат, племянник папы кардинал Барберини, которого приняли с большими почестями, но не выказали никакого намерения беспрекословно подчиниться воле папы. После первоначального невиданно резкого обмена мнениями начались неторопливые, нудные переговоры. Бекингем, убоявшись, что французы сдадут свои позиции, решил противопоставить требованиям Святого престола свои замыслы, которые прославят его не только в отечестве, но и в Европе. Отъезд герцога из Лондона был отмечен такой спешкой, что он оставил там часть своих украшений и экипажей. Бекингем был уверен в успехе, ибо полагал, что трехлетнее пребывание в молодости в Париже дает ему право считать себя знатоком французской нации.

Не считая нужным дотошно изучать своих врагов и союзников – что, собственно, и предопределило провал испанской авантюры, – Бекингем имел лишь поверхностные представления о людях, с которыми ему предстоит иметь дело в Париже. Людовик ХIII из недалекого, малообразованного юнца, интересовавшегося исключительно охотой, музыкой и садоводством, превратился в самодержавного монарха, подозрительного, одержимого манией величия. Ришелье вовсе не был беззастенчивым фаворитом, думавшим только о своих собственных интересах, а человеком, твердо вознамерившимся укрепить положение Франции и изменить расстановку сил в Европе. Феодальная знать уже не диктовала свою волю королевской власти.

Королева, молодая и красивая женщина, находилась в сложном и безрадостном положении. Людовик не мог простить ей две беременности, закончившиеся выкидышами по ее легкомысленной неосторожности. Кардинал Ришелье подогревал это недовольство, ибо считал, что королева ведет себя слишком кокетливо и невоздержанно. Некоторые современники и историки придерживались мнения, что сам Ришелье подпал под обаяние молодой женщины, возможно, он мечтал завоевать ее и, таким образом, еще более укрепить свою власть. Однако Анна Австрийская устояла, чем вызвала раздражение кардинала, установившего за ней самую настоящую слежку. Такой поворот дела еще более раззадорил герцогиню де Шеврёз, затеявшую одну из своих первых интриг, где любовь тесно переплеталась с политикой.

Бекингем прибыл в Париж и остановился в особняке герцога де Шеврёз, как считалось в ту пору, самого богато меблированного во Франции. Жена герцога унаследовала его после смерти своего первого мужа, коннетабля де Люиня, вместе с чудесными бриллиантами, некогда отобранными у супругов Кончини, фаворитов Марии Медичи.

Как и ожидалось, любимец английского короля произвел в Париже фурор своей репутацией, могуществом, красотой, туалетами и драгоценностями. 24 мая он явился на прием в Лувре в костюме из красного атласа, расшитом ста тысячами жемчужин. Поскольку жемчуг, в сущности, по своему минералогическому составу является мелом и оттого весьма тяжел, передвигался герцог с некоторым трудом. На его шее красовалось ожерелье из шести ниток жемчуга, а в ушах – бесценные, как утверждали современники, жемчужные серьги. По-видимому, именно спешкой, с которой готовился визит герцога во Францию, можно объяснить тот факт, что либо вышивальщицы весьма нерадиво выполнили свою работу, либо шелковые нитки были выбраны слишком тонкие. Во всяком случае, на приеме в королевском дворце жемчужины так и сыпались на пол, а придворные не гнушались подбирать их. Впоследствии французы утверждали, что эту историю придумали англичане, стремившиеся выставить двор Людовика ХIII в невыгодном свете. Во всяком случае, потерянный герцогом позднее в Лувре крупный бриллиант с его камзола ему благополучно вернули.

Бекингем потряс всех. Дамы были поголовно покорены им. Мужчины, забыв свою склонность высмеивать все и вся, восторгались его изяществом, благородством и блеском. Уже упоминавшийся выше писатель Оноре д’Юрфе ввел в моду героические и галантные персонажи, так что англичанин будто бы сошел со страниц его романа. Единственным человеком, скорчившим кислую мину при появлении герцога, был Людовик ХIII, но вполне возможно, что Бекингем счел это лишним доказательством своего неоспоримого превосходства.

Что же касается Анны Австрийской, по словам Ларошфуко, «она показалась ему еще более прелестной, чем могло представить его воображение, а королеве он показался самым достойным ее любви человеком в мире». Между ними возникла некоторая фамильярность в общении, немедленно замеченная всеми.

Ослепленный своим успехом герцог на следующий день испытал жестокое разочарование, обсуждая с Ришелье судьбы Европы. Оба они были фаворитами, но являли собой совершенный контраст. Бекингем отличался импульсивностью, безрассудством, дерзостью. Француз проявлял разумность, гибкость, твердость. Энтузиазм герцога, предлагавшего совместный крестовый поход против могущества австрийской династии, разбился о ледяную сдержанность Ришелье. Тот прекрасно понимал, что ему сначала необходимо уничтожить все поползновения французов к гражданской войне, принудить к повиновению мощных феодалов и восстановить военную мощь, потерянную после смерти Генриха IV. Привыкший полагаться исключительно на силу своего обаяния, Бекингем был обезоружен железной логикой французского министра. Ришелье всего-навсего весьма туманно пообещал ему заключить соглашение с протестантами Ла-Рошели и выделить в помощь две тысячи кавалеристов. Однако Бекингем был настолько упоен своим успехом при французском дворе, что даже не осознал своего поражения.

Всю последующую неделю французские вельможи соревновались в роскоши праздников, задаваемых в честь высокого гостя. Герцогини де Гиз и де Шеврёз, герцоги де Монморанси, де Шольне, де Люксембург и де Ледигьер закатывали неимоверной роскоши приемы и увеселения в честь гостя. Прозванный на французский манер «Букинкан» вошел в такую моду, что знать переняла его головной убор из бархата для охоты, в свою очередь скопированный им у Филиппа IV. Этот творение шляпников под названием «букинкан» продержалось среди аристократических охотников до начала ХХ века.

С 27 мая увлечение заезжим красавцем, граничившее с безумием, стало настолько очевидным, что вызвало неудовольствие короля, который воздержался от появления на празднике, устроенном Марией Медичи в Люксембургском дворце. Королева же и Бекингем не скрывали одолевавших их чувств. Как писала в своих мемуарах придворная дама Анны Австрийской, королева призналась, что, «если порядочная женщина могла бы полюбить кого-то другого кроме мужа, то именно сей был бы единственным, который мог бы ей понравиться». Хотя визит Бекингема в Париж длился менее трех недель и оба действующих лица практически все время находились на виду, этого времени хватило для того, чтобы в их сердцах разгорелся огонь страсти. Поддерживать этот огонь и даже раздувать его взялась герцогиня де Шеврёз, изо всех сил способствовавшая сближению Анны Австрийской и английского гостя. Она устроила великолепный бал в своем особняке. Король принял ее приглашение и даже подарил своей супруге бант с двенадцатью алмазными подвесками.

Бекингем всячески старался доказать, сколь нежны его чувства: во время бала у герцогини де Шеврёз он, при содействии хозяйки, несколько раз пытался приблизиться к объекту своей страсти, меняя свое обличье. То он подходил к прогуливавшимся по саду королеве и хозяйке дома в одежде садовника, поднося одной рукой корзинку с цветами, а другой – букет, ухитрившись при этом коснуться руки Анны и прошептать ей несколько нежных слов. Затем Бекингем явился на костюмированном балу сначала в одеянии предсказателя, вновь завладевшего рукой королевы и говорившего ей чрезвычайно странные вещи. Далее он приблизился к Анне Австрийской в роскошном восточном убранстве Великого Могола, в сопровождении целой свиты, причем гости были убеждены, что в этой роли выступает кавалер де Гиз. На самом деле, пользуясь отчаянным безденежьем де Гиза, герцог просто-напросто купил у него этот маскарадный костюм. Пользуясь цветистыми оборотами восточного языка, он сумел украдкой выразить королеве свои страстные чувства. Позднее Анна Австрийская даже оказала ему честь, выбрав для танца, в течение которого герцог мог без помехи изливать ей свои сердечные переживания.

Апогеем стал отъезд королевской четы с бала в четыре часа утра. Король отбыл в одной карете с кардиналом Ришелье. Анна Австрийская же приблизилась к своей карете, у дверей которой уже стоял лакей в ливрее дома де Шеврёз. Слуга преклонил одно колено, но вместо того, чтобы откинуть подножку, протянул свою руку. Его рука столь нежно и осторожно сжала ступню любимой женщины, что она опустила глаза и тихо вскрикнула и залилась румянцем, узнав в лакее Бекингема. Это не укрылось от глаз ни окружавших ее, ни от шпионов кардинала, которые описали все уловки герцога в донесении его преосвященству. Ходили также слухи о том, что герцогиня де Шеврёз пыталась по просьбе Бекингема устроить ему свидание с королевой с глазу на глаз в Лувре, причем на сей раз он появился в обличье «Белой дамы», привидения, которое, согласно поверью, с давних времен бродило по королевскому замку. Свиданию помешал король, который в неурочный час вышел из своего кабинета, так что герцогу, уже упавшему перед Анной Австрийской на колени, пришлось срочно ретироваться через потайной ход.