Козни недоброжелателей

Тем временем над головой Кэтрин начали сгущаться тучи. С одной стороны, она стала жертвой придворных интриг, которые враги плели против все возраставшего могущества ее дяди, герцога Норфолка. К тому же эти происки имели сильную религиозную подоплеку: Говарды были известны как приверженцы католического вероисповедания, тогда как сторонники брака с Анной Клевской и последователи казненного Кромвеля горой стояли за англиканскую церковь. К несчастью для Кэтрин, слишком многим было известно небезупречное поведение королевы в девицах, и наиболее набожные и добродетельные подданные считали, что такой супруге не место на английском троне.

В один прекрасный день к Томасу Крэнмеру, архиепископу Кентерберийскому, припожаловал некто Джон Лассел и с негодованием заявил, что женщина с таким греховным прошлым недостойна носить корону. О непристойном поведении Кэтрин Говард ему рассказала сестра, Мэри Холл, в девичестве Лассел, в свое время находившаяся в услужении у вдовствующей герцогини Агнес Норфолк и недурно осведомленная о похождениях Кэтрин с обоими поклонниками в замке Ламбет. Архиепископ Крэнмер, который также ратовал за брак с Анной Клевской и становление англиканской церкви, собрал письменные показания Мэри Лассел и еще нескольких человек, данные под клятвой, и представил их королю. Дело происходило в день праздника всех святых, 1 ноября 1541 года, как раз после окончания благодарственного молебна в королевской часовне дворца Хэмптон-корт за благополучное возвращение из поездки по северу королевства и образцовое супружество с молодой женой, которое Господь даровал ему после стольких невзгод. Генрих не сразу поверил в то, что его любимая хохотунья в прошлом «жила самым развратным и чувственным образом» и счел это наветами. Однако архиепископ предложил ему учредить комиссию по расследованию, которая доподлинно точно выяснила бы, действительно ли у его прекрасной розы нет шипов.

Король согласился на это и привлек к проведению тайного розыска одного из самых толковых, но циничных и беспринципных деятелей своего правления, Томаса Райотсли (1505–1550), пэра, государственного секретаря, дослужившегося до лорда-канцлера. Этот человек не гнушался прибегать ни к каким самым крайним средствам, известно, что он даже принимал участие в пытках некоторых врагов короны. Одновременно Генрих отдал приказ поставить у покоев королевы стражу, дабы ни она, ни ее штат (полтора десятка дам) не могли покинуть помещение. Естественным порывом Кэтрин было выяснить причину такого внезапного изменения в ее положении. Ей удалось выбежать из покоев, и она что было сил пустилась в отчаянный бег по галерее дворца Хэмптон-корт в направлении королевской часовни, где Генрих в эту пору дня обычно присутствовал на церковной службе. Конечно, рослым солдатам ничего не стоило догнать, скрутить невысокую женщину и водворить обратно в помещение. С тех пор одной из легенд дворца является бег призрака Кэтрин Говард по галерее, которая получила название «Галерея привидений».

И потянулись казавшиеся бесконечными дни этого странного заключения, безо всякой связи с внешним миром, в полной неизвестности относительно его причины и того, что ожидает узниц в будущем. Разумеется, дамы не испытывали недостатка в еде и питье, но быстро ощутили все неудобство ограничений. Для круглосуточного пребывания такого количества женщин три просторные комнаты оказались тесноваты, королеве пришлось делить ложе с четырьмя фрейлинами и разрешить всем пользоваться королевским стульчаком. Все ее дальнейшие попытки прорваться к супругу для выяснения причин подобного обращения пресекались на корню.

В первую очередь назначенные Райотсли люди доставили в застенки предметы увлечений юности Кэтрин. Сначала нашли Мэнокса, по-прежнему зарабатывавшего себе на хлеб преподаванием музыки в провинции. Тот не отрицал некоторых вольностей, которые позволяла ему Кэтрин, но клялся, что «плотски не познал ее». Естественно, музыкант указал на Фрэнсиса Дерема, который ничего не стал скрывать и с гордостью поведал об обоюдном обете вступить в брак, закрепленном половой связью. Далее он с нескрываемой злостью заявил, что теперь благосклонностью королевы пользуется Томас Калпипер. Был арестован и постельничий короля. Тот поначалу отрицал все.

Через несколько дней состоялось секретное заседание Королевского совета, который начался с заявления короля, высказавшего надежду, что стены наветов и лжи, воздвигнутые недоброжелателями вокруг королевы, рухнут под тяжестью неопровержимых доказательств и ее безупречная репутация будет восстановлена. Однако искушенный в дворцовых интригах герцог Норфолк, не исключавший любого поворота событий, даже самого неблагоприятного, поспешил заранее снять с себя ответственность за поведение племянницы:

– Ваше величество, я был бы безутешен, ежели бы сии наветы подтвердились, но, случись такое, сия дурная ветвь рода Говардов подлежит отсечению и уничтожению.

– Вы бы лучше помолчали, Норфолк, – раздраженно отрезал король. – У вас уже была одна племянница со склонностями к государственной измене.

И члены Совета были вынуждены выслушать всю историю добрачных похождений королевы. По всем церковным канонам выходило, что она вступила в брак уже давно, и, таким образом, ее супружество с Генрихом VIII было недействительным. Все это, вроде бы, не особенно убедило короля, но, когда речь зашла о подозрениях в неверности королевы во время супружества с ним, самодовольный и неустрашимый Генрих отреагировал самым неожиданным образом. Король расплакался и промолвил:

– Что я такого совершил, чтобы Господь наказал меня столь скверными супругами? – Румяное ядреное яблочко оказалось не только надкусанным, но еще и с гнилой сердцевиной. Король распорядился продолжать расследование и 5 ноября после ужина внезапно покинул Хэмптон-корт, переехав во дворец Уайтхолл. Он приказал герцогу Норфолку отправиться к Кэтрин и отобрать у нее все подаренные им драгоценности, учинив им подробный перечень.

Имея на руках показания всех любовников королевы, архиепископ Крэнмер приступился к Кэтрин. Сначала она все отрицала, но затем сломалась. Она признала, что позволяла Мэноксу «трогать секретные части своего тела, что ни мне не пристало, честно говоря, позволять, ни ему требовать». Что же касается Дерема, тот «часто лежал с ней в постели, обычно в камзоле и портах, но иногда был нагим». Правда, она категорически отрицала данное Дерему обещание вступить с ним в брак, с гордостью указывая на свое знатное происхождение. В конце этого допроса молодая женщина выглядела столь жалкой, что сердце Крэнмера преисполнилось состраданием: «она была так убита печалью и так роптала, как мне никогда не доводилось видеть в жизни, каковые сетования могли бы смягчить сердце любого человека на свете». Он приказал привезенному с собой писарю составить прошение о помиловании от имени королевы, ибо у Кэтрин явно не хватило бы познаний грамотно оформить этот документ. Тот привычно взялся за перо и застрочил им по пергаменту:

«Я, подданная Вашей милости, сокрушенная великой кручиной, и ничтожнейшее создание, недостойное обращаться к Вашему величеству, нижайше подчиняю себя Вашей воле и сим признаю свои проступки».

Далее на трех страницах Кэтрин описывала, какое горе испытывает королева по поводу того, что допустила совершать с собой те действия, которые не должна была позволять ни Мэноксу, ни Дерему.

«После того, как я раскрыла Вашему высочеству всю правду, умоляю вас принять во внимание изощренное искусство лукавых уговоров молодых людей и неведение молодых девиц. Во мне было столь сильно желание добиться милости Вашего высочества, и я была столь ослеплена стремлением к мирской славе, что непозволительно умолчала о своих прежних проступках… Я заслужила наказание, но могу быть спасена милосердием и добротой моего супруга».

У нее едва хватило сил на то, чтобы криво нацарапать в конце свою подпись «Кэтрин».

14 ноября Кэтрин сообщили о том, что ей надлежит поселиться в пустовавшем аббатстве Сион. Ей разрешалось взять с собой четырех придворных дам по ее выбору и двенадцать человек прислуги, шесть черных платьев из бархата, дамаста или шелка, с соответствующими нижними юбками и чепцами, но только теми, которые не украшены драгоценными камнями. Кэтрин восприняла это как смягчение гнева своего царственного супруга и несколько воспрянула духом. Ее вместе с отобранными пожитками и сокращенным штатом на лодках перевезли по Темзе на новое место, а нескольких дам, включая леди Рочфорд, отправили в Тауэр.

Тем временем Дерему и Калпиперу пригрозили пытками, и они выложили все как на духу. Калпипер заявил, что имел в мыслях вступить в связь с королевой, настаивавшей на этом, а потому охотно повиновался ей. Однако прелюбодейная связь с королевой подразумевала нанесение ущерба королю, что расценивалось по английским законам как государственная измена, караемая смертной казнью, да не простой, а мучительной: они подлежали повешению, вырыванию внутренностей, четвертованию и отсечению головы. Поскольку вина обоих была бесспорной, она не подлежала никакому рассмотрению в суде, а меру наказания достаточно было установить указом парламента. Парламенту же не потребовалось долго заседать, дабы оный быстрехонько появился на свет.

Когда члены комиссии по расследованию прибыли в аббатство Сион и ознакомили разжалованную королеву с результатами своих изысканий, она была окончательно повержена. Особенно потрясли ее подробные показания леди Рочфорд, которая тайком приводила Калпипера в покои королевы. Кэтрин разрыдалась и пыталась уверить суровых лордов, что именно эта дама в преклонном возрасте склоняла ее на нарушение супружеского долга, а она, по наивности, попалась на ее удочку.

– Наверняка сам дьявол принял ее облик, дабы ввести меня в искушение! У меня и в мыслях не было отдаться Калпиперу, самое большее, на что он мог рассчитывать, так это дружеский поцелуй. Именно она побуждала меня решиться на большее!

Если бы Кэтрин признала существование брачного обета между ней и Деремом, она бы еще могла рассчитывать, что ей сохранят жизнь. В таком случае ее брак с королем был бы признан недействительным, и дело могло бы окончиться всего-навсего разводом и церковным покаянием. Но она сама подписала себе смертный приговор.

24 ноября парламент лишил Кэтрин королевского титула «ее величество», отныне к ней надлежало обращаться с обычным «миледи». Ее официально обвинили в том, что она до брака вела «гнусный, низменный, похотливый, сладострастный и лицемерный образ жизни с несколькими лицами, как обычная шлюха». Почти все камеры лондонской крепости заполнились многочисленными представителями семейства Говардов, даже тех, кто Кэтрин никогда в глаза не видел. Не пощадили ни маленьких детишек, ни вельможную и немолодую герцогиню Агнес Норфолк. Им предъявили обвинение в недоносительстве о факте государственной измены. Там же, еще с 14 ноября, томились несколько дам из окружения королевы, включая леди Рочфорд. Настрадавшись в промозглом воздухе сырых и холодных камер, где их держали на заплесневелом хлебе и протухшей воде, все они дали свидетельства против своей повелительницы. Напротив, Мэнокса выпустили из заключения, взяв с него обещание, что он под страхом смертной казни никогда ни единым словом не обмолвится по поводу истории, в которой был замешан.

Тем временем родные Дерема и Калпипера подали королю прошения о помиловании. Король сделал единственное послабление, отменил изощренную казнь бывшему любимцу Калпиперу и приказал просто обезглавить его, Дерема же повелел еще и оскопить. 10 декабря 1541 года приговор был приведен в исполнение. Герцог Норфолк, до смерти перепуганный гневом короля, удалился в свои владения и 14 декабря направил Генриху письмо с извинениями, свалив всю вину на свою мачеху Агнес Норфолк и племянницу Кэтрин.

До Кэтрин не доходило никаких вестей об окружающем мире, ровно так же, как этому миру ничего не сообщалось об ее теперешнем образе жизни. Поскольку она не была любительницей чтения, то проводила время за рукоделием, которое ранее вызывало у нее неприкрытое отвращение. Пребывавшим вместе с ней в аббатстве дамам и прислуге даже разрешили играть в карты и прочие настольные игры. Так, в тишине и мире, миновали рождественские и новогодние праздники. Кэтрин, уповавшая на милосердие своего супруга, даже несколько успокоилась, и ее надежда на скорое освобождение с каждым днем все больше крепла.

Она не знала, что в середине января 1542 года было созвано заседание парламента, которому надлежало решить судьбу бывшей королевы и леди Рочфорд – им было предъявлено обвинение в государственной измене. Обе женщины подлежали либо изгнанию навечно, либо смертной казни. Король отговорился недомоганием и возложил на лорда-канцлера полномочия использовать от своего имени большую печать. Таким образом он уклонился от необходимости подписывать решение парламента собственноручно, это должен был сделать по его распоряжению лорд-канцлер. В ходе обсуждения был принят закон, что отныне женщина, вышедшая замуж за короля и выдавшая себя за непорочную девственницу, считается совершившей государственное преступление. Английская аристократия пришла в ужас: кто после этого согласится отдать в жены королю сестру, дочь или племянницу? Обсуждение затянулось, ибо наиболее здравомыслящие члены парламента призывали коллег не спешить и как следует обдумывать принятие окончательного решения.

25 января в аббатство прибыла делегация парламента с целью еще раз допросить бывшую королеву. Ее умышленно не стали привозить на слушания, опасаясь, что ее молодость и простодушие вызовут неуместные сострадание и жалость у парламентариев. Однако, Кэтрин продолжала твердить, что не может сказать ничего более того, что было записано в протоколе ее признания: да, она спала с Деремом, но потому, что он принуждал ее к этому; нет, Томас Калпипер никогда не приближался к ней недолжным образом, хотя леди Рочфорд побуждала его.

Депутация предложила ей выступить перед парламентом и защищать себя там. Но у нее хватило ума отказаться, бедная женщина осознавала, как мало она может противопоставить многочисленным показаниям свидетелей. Кэтрин еще раз повторила, что полагается на милость короля и, несколько потеряв самообладание, пролепетала, что заслуживает смерть за свое неблагодарное поведение по отношению к нему.

Слушания в парламенте продолжались еще две недели, причем большинство было склонно видеть в Кэтрин в первую очередь представительницу ненавистного католичества. Наконец, 6 февраля 1542 года был принят в третьем чтении указ, содержащий приговор: Кэтрин Говард, бывшая королева, и Джейн Болейн, леди Рочфорд, подлежали смертной казни, а их имущество переходило короне.

10 февраля за Кэтрин приехал в аббатство герцог Суффолк с солдатами. Он сообщил ей о приговоре и о переводе в Тауэр. С Кэтрин случилась истерика, но солдаты скрутили ее и отнесли в лодку с черными занавесями. Гребцы дружно налегли на весла, и лодка заскользила в направлении Тауэра, через какое-то время проплыв под Лондонским мостом, на воротах которого были выставлены на пиках головы Дерема и Калпипера – им было суждено провисеть там до 1546 года.

12 февраля, накануне казни, Кэтрин навестил Джон Леланд, епископ Линкольнский, которому она исповедалась и выразила пожелание, чтобы ей в камеру принесли плаху, на которую ей предстояло положить голову, дабы иметь возможность примериться. Это пожелание было исполнено: два солдата приволокли в ее камеру тяжеленную деревянную колоду с полукруглым углублением посередине.

На казни присутствовали все члены Государственного совета, за исключением герцога Норфолка, который уехал в свои владения, но прислал сына-наследника Генри посмотреть, достойно ли встретит смерть его двоюродная сестра. За вельможами теснились бесчисленные зеваки. По свидетельству современников, приговоренная к смерти была настолько слаба, что едва могла говорить. Коменданту Тауэра пришлось помочь ей взойти на эшафот. Утром она дала указание своей прислуге облачить ее в летнее платье с широким вырезом у горловины, теплую накидку и чепец, чтобы не замерзнуть. Она знала, что, согласно обычаю, эту одежду получит в качестве вознаграждения палач.

Приписываемые ей слова: «Я умираю королевой, но лучше бы умерла женой Калпипера», – в действительности не были произнесены. Кэтрин прилюдно призналась, что с юных лет вела греховную жизнь и смерть является заслуженным и справедливым наказанием. Она также попросила молиться за своих родных и за спасение ее души. Затем Кэтрин опустилась на колени, положила голову на плаху, мгновение – и меч палача рассек нежную шейку, которую с такой страстью некогда ласкали любившие ее мужчины. Голова бывшей королевы покатилась к краю эшафота. Вслед за ней казнили леди Рочфорд. В заключении та временами вела себя подобно буйно помешанной, но на эшафот взошла в полном спокойствии.

Тела обеих женщин были похоронены в часовне Тауэра, носящей название Св. Петра в оковах – в память о мучениях апостола в римской Мамертинской тюрьме. Их погребли рядом с могилами Анны и Джорджа Болейн.

В Европе очередное безумное деяние Генриха VIII вызвало много толков. В соответствии с нравственными понятиями того времени, еще не в полной мере распростившегося со средневековьем, Кэтрин понесла заслуженное наказание за свою греховную жизнь. Французский король Франциск I написал Генриху утешительное письмо, в котором ободрял его, порицая «порочное и преступное поведение королевы» и уверяя, что «легкомысленность женщин не унизит честь мужчин». В душе он, вероятно, посмеивался над слепым увлечением пожилого монарха юной вертихвосткой, ибо сам в отношениях с женщинами руководствовался несложной философской мудростью. Ее квинтэссенция нашла выражение в двустишии, которое Франциск I вырезал алмазом своего перстня на стекле одного из окон королевского замка Шамбор:

 

Нередко дама ветрена бывает,

Безумен тот, кто сердце ей вверяет.

 

Кэтрин Говард пробыла на троне всего пятнадцать месяцев. Сколько бы ни спорили историки о ее точном возрасте, все сходятся в одном: на день казни ей вряд ли исполнилось двадцать лет. Таким образом, она оказалась самой юной и самой ветреной из шести жен короля Генриха VIII.

После казни королевы всех остальных, привлеченных по ее делу, судили и приговорили к тюремному заключению и конфискации имущества, но впоследствии стали потихоньку освобождать из заточения и возвращать отобранное добро. Вдовствующую герцогиню Агнес Норфолк отправили в изгнание в ее замок Ламбет. Однако король сохранил затаенную злобу в отношении герцога Норфолка. Невзирая на то, что тот всячески доказывал свою преданность короне, оказал Англии важные услуги по подавлению восстаний на севере страны и во время военных действий во Франции, в 1546 году король упек его в тюрьму, обвинив в государственной измене, со всеми вытекающими последствиями в виде конфискации земель и смертной казни. 27 января герцогу сообщили, что завтра приговор будет приведен в исполнение. Однако 28 января 1547 года скончался Генрих VIII, и было сочтено дурной приметой начинать новое царствие с казни. Тем не менее из заключения Норфолка не выпустили, он отсидел все шесть лет правления малолетнего Эдуарда VI и только с воцарением на троне дочери Генриха, Марии I, вышел на свободу. Новая королева вернула ему все земли и былой фавор. Скончался герцог Норфолк уже на девятом десятке лет.