Глава 24

Савельева бросила телефон на замызганную тахту, накрытую грязным, некогда розовым пледом. Возле стены валялся помятый порножурнал с названием Lolitas, его первая страница была разодрана пополам, с той части, что уцелела, вожделенно смотрела рыжеволосая дива, надпись возле ее рта гласила: «Call me! Hot luck knock twice!».

Саша скривилась.

– У тебя есть еще лед? – бросила она в сторону кухни.

Оттуда послышался стон.

– Боже, зачем я так напился…

– Эй, – сказала она. – У тебя…

Ее мутило, ей срочно требовалась доза.

– Чего пристала? Ты сделала, что я тебе говорил? Узнала?

– Да. Дай мне немного, и я все расскажу.

– Начинай!

Она скрючилась на драном кресле с облезлым лаком на деревянных ручках, обхватила голову. Слова с большим трудом слетали с ее сухих потрескавшихся губ.

– После матча я, как ты и сказал, подошла к нему, поздравила, поцеловала. – Она вспомнила этот миг и его глаза в ту самую секунду. Скоков, весь грязный, потный, но довольный голевым пасом, тряс в объятиях обезумевшего от радости Хвороста, сверху навалились еще ребята, все они шумели, что-то кричали, прозвучал финальный свисток, а она так и стояла рядом с этой искрящейся кучей-малой одиннадцатиклассников. Когда они расступились, он увидел ее. В простой сиреневой куртке, с прямыми, ниже плеч волосами, огромными глазами, она чуть улыбалась, и, разумеется, большего от нее не требовалось, он готов был на всё.

– У него, небось, сразу встал?

– Дурак.

– Лан, что было дальше.

– Ты обещал…

– Продолжай, сказал.

Она снова погрузилась во вчерашний день.

– Я немного поговорила с математиком, он особо не был настроен на разговор, даже после того, как…

– Он что, повелся?

– Понятия не имею. История про Калитину ему не слишком понравилась… А если он в ментовку заявит? Или Эльвире?

– И что будет? Кто ему поверит? Следов нет, а оговорить отличника всякий может. К тому же всем известно, он ко мне неровно дышит. Давай дальше. – Из кухни раздался стрекот зажигалки газа, в комнату потянуло куревом, отчего ей сделалось еще хуже.

Она боялась и ненавидела Успенского. Черт, он показывал ей на своем новейшем айфоне отрывки, ролики из какого-то секретного реалити-шоу, где он принимал участие. Это выглядело настолько опасно и страшно, что она закрывала ладонью глаза, чтобы не видеть, как он на скорости 200 км/ч уходит от полицейской погони, таранит преследователей, стреляет, а потом еще и дерется с самыми опасными на вид чуваками, которых она только видела в своей жизни.

– Глянь-ка, зайка, это новое секретное супершоу, которое ты скоро увидишь по телику. Я в нем участвую. Ха! Ты думала, я только бухать умею? Смотри, дурочка, внимательно, открой глаза! Смотри, как я их сейчас!

Он сжимал кулаки, выбрасывал их вперед, и из его тонких губ вылетали капли слюны. Прямо ей на лицо. Он и правда был похож на какого-то киноактера, плохой, опасный, с виду не слишком-то и сильный, но на деле – совершенно безбашенный. Глядя на экран мобильника, она шепотом повторяла «без-ба-шен-ный, без-ба-шен-ный».

Еще она думала, что любила его. Но когда на тусовочной квартире, снятой специально для попоек и развлечений, у всех на виду он изнасиловал пьяную Лену Калитину, чувство было сметено, она стала ненавидеть это место и все, с ним связанное, и лишь зависимость от метамфетамина, на который Успенский ее подсадил, удерживала Сашу рядом.

Ощущала ли она себя дрянью в тот момент, когда поцеловала Скокова? Ей хотелось провалиться сквозь землю, это точно… Скоков и Успенский. Такие разные, но пропасть между ними даже глубже, чем дыра в ее сердце. Она ощущала себя мерзкой тварью, предавшей любимого человека ради дозы. Все как в кино. Только это было не кино. Или, если кому угодно – очень, очень хреновое кино. От которого сводит скулы.

– Дальше давай! – послышался властный голос из кухни. – Пока ничего интересного я не услышал. Заработай на лед, и он твой. Все по-честному. – Успенский выдохнул дым и засмеялся мерзким кудахчущим смехом. – Что у них с Лариным? Я видел их, как они шушукаются, и Чурка видел, и Косой – что у них общего? Как вы трахались, можешь опустить. Переходи сразу к делу.

– Мы не… – начала она, но осеклась. – Мы пошли в кино, он купил мне мороженое, там шла «Любовь-морковь», и мы…

– Дальше давай, – потребовал Успенский. – Я же сказал, это можешь пропустить!

Волна гнева наполнила ее. Она обвела мутным взглядом комнату с желтыми выцветшими обоями, коричневым сервантом семидесятых годов прошлого века, на полках которого вместо книг стояли рюмки и стаканы. Она готова была убить всех. Ей срочно нужна доза.

– Я спросила, может быть, он записался на курсы математики… Он посмотрел на меня так странно и спросил, с чего я взяла, когда у него никогда не было выше трояка и зачем ему это нужно, он терпеть не может математику.

– Черт. Но не любовники же они, мать его!

– Нет. Он провожал меня к дому, когда… – она вспомнила, как он решил поцеловать ее, потянулся, а она слегка отстранилась, но потом, не в силах себя сдерживать, бросилась к нему на шею, и они целовались как исступленные полтора или два часа кряду, не обращая внимания ни на что вокруг, – … когда он сказал, что скоро заработает кучу денег и мы поедем, куда я захочу. Окончим школу и полетим на Кубу, в Гавану, а потом в Калифорнию, в Лос-Анджелес, в Голливуд…

– А вот это уже теплее, – произнес Успенский. – Продолжай.

– Я спросила, как он заработает, он засмеялся и сказал, что все равно не пойму, даже если он и скажет.

– Что, так и сказал?

– Да.

– Вот сука. Ну и?..

– Он сказал, – она начала было говорить, потом отрезала: – Лед.

– Совсем оборзела?

Она молчала.

Он зашуршал на кухне пакетом, хлопнула дверца шкафчика.

– Ладно. Иди сюда.

На деревянном кухонном столе она увидела дорожку синеватого порошка. Ни секунды не мешкая (пока Успенский не передумал), Саша втянула его в ноздри.

– О-ох! – вырвалось у нее.

– Да-а, детка, это лед, – протянул Вадик, сидя на стуле возле окна. На подоконнике стояла пепельница, забитая окурками, из нее шел дым от тлеющего бычка.

Дождавшись, пока она придет в себя, он сделал глоток пива из банки, потом сказал:

– Давай уже.

Она отдышалась. В голове кружились звезды, тяжесть, наполнявшая ее с утра, отступила, тело наливалось энергией, захотелось петь и плясать, что-то делать.

– Говори давай и выметывайся, я жду гостей, – повторил он.

– Он сказал, что я не пойму, это очень сложно. Потому что там какая-то прогрессия и много-много вычислений. Через какое-то время он спросил, помню ли я, как Ларин рассказывал про византийских генералов.

– А-а! – громко воскликнул Успенский, тот самый урок, где мы с ним схлестнулись. – Я помню про генералов, такое не забывается, особенно про евнуха – на всю жизнь зарубка на психике. И что? Что дальше?

– Дальше он сказал, что решает эту задачу, а ему платят за решение деньги.

– Деньги? За решение задачи? Ты смеешься? Типа что, репетиторство для недоумков? – Успенский повернул к ней красное, бугрящееся от прыщей лицо, от которого ее чуть не стошнило.

– Нет, не смеюсь, – он так и сказал. Я несколько раз переспросила.

– Получается, они на пару с Лариным занялись репетиторством, – протянул он, раздумывая. – Что-то тут не сходится. Репетиторство не тот бизнес, который приносит деньги. Тем более на двоих. Это всё? Больше ничего интересного не сказал?

Савельева покачала головой. Она вполне овладела собой, и теперь единственным ее желанием было поскорее отсюда выйти. Если сейчас заявятся дружки Успенского или, не дай бог, папаша, который, она точно знала, был падок на малолеток, придется несладко.

– Ты же сегодня с ним встречаешься наверняка. Узнай точно, что он мутит с Лариным, ясно тебе? Иначе сама знаешь, что будет.

Саша отвела взгляд. Она не могла дождаться, когда же, наконец, увидит Дениса, с которым они договорились встретиться в пять.

– Дай мне льда еще, если хочешь, чтобы я это узнала. Если вдруг меня начнет колбасить, он обо всем догадается.

Успенский хмыкнул. Савельева права, по крайней мере на встречах со Скоковым она должна владеть собой.

Он открыл холодильник, выудил маленький пакетик, в такие обычно кладут ювелирные изделия типа колец или брошек, с самозатягивающейся полоской на конце. Внутри блестели мелкие кристаллы, похожие на соль.

– Если проболтаешься, ребята Рафика сбросят тебя в Шатурские болота, где ты будешь разлагаться следующие пару тысяч лет в компании себе подобных.

Один раз она видела этого Рафика, телохранителя отца Успенского, плотного, коренастого калмыка со шрамом поперек лба и без одного уха. Она верила, Рафик глазом не моргнет, даже если топить придется собственную мать.