Глава 22

Матч начался точно по расписанию. Отсутствие обычного мартовского снега в этом году позволило играть на школьном стадионе, представляющем собой коробку, окруженную металлическим сетчатым забором в два метра, по бокам которой под ржавыми покосившимися навесами стояли выкрашенные зеленой краской трибуны.

Обычно в часы, когда на стадионе не проводились занятия, здесь собирались компании, весьма далекие от здорового образа жизни, если не сказать больше. Порой с трибун веял характерный запах марихуаны, так что звону бутылок здесь никто не удивлялся, а на обычные сигареты и вовсе не обращали внимания. Связываться с маргинальными личностями учителя не решались, директор же закрывала глаза на безобразия: она знать не хотела, что происходит за стенами школы, считая стадион чем-то инородным, а Валерика – и вовсе самым ненужным учителем школы.

Так что редкие любители спорта выполняли ежедневный моцион, как правило, под дружный гогот, обсуждение физических качеств очередного «олимпийца»; брудершафт, братание, переходящее в очередную потасовку, заканчивалось же тем, что кто-то снова шел в магазин, и все повторялось по кругу.

Народ прибывал. До начала матча между одиннадцатыми «А» и «Б» оставалось пятнадцать минут, болельщики занимали места, обсуждая новую прическу королевы школы Вики Рузовой, спортивный БМВ папы Вадика Успенского, который привез сынка и укатил, взвизгнув шинами, кто пойдет на концерт Linkin Park в июне и почему четвертая часть «Сумерки. Сага. Рассвет», которую все так ждали этой осенью, – полный отстой.

Ларин оглядел трибуны. Пятая чашка кофе за день плюс два «ред булла» кое-как привели его в состояние, когда мозг начал соображать, а тело, в особенности сердце, тревожно гудело. Он как ипохондрик шарил внутренним взглядом по организму, в ожидании, что вот-вот где-то отключится жизненно важный орган. Тем не менее к четырем часам дня ему стало полегче, он даже ощутил прилив энергии, достаточный для того, чтобы подумать о вечерних делах. Предстояло заехать к жене, а после, к десяти вечера – на работу.

– Дмитрий Сергеевич, у вас не занято? – услышал он девичий голос.

Ларин поднял голову. Перед ним стояла Саша Савельева, высокая, худощавая, скромно одетая и при этом взволнованная, словно играть в футбольном матче предстояло ей. Он сразу подумал, что шарма ей не занимать – большие глаза смотрели открытым, но уже далеко не детским взглядом, от которого можно было умереть на месте. Он знал это чувство, таким взглядом когда-то обладала его жена – Света.

– Присаживайся. Пришла поболеть?

Она покраснела. Поспешила отвернуться, сделав вид, что оглядывает стадион в поисках знакомых.

– Вон там ваша трибуна, – сказал Ларин, показывая рукой на шумный островок старшеклассников, разместившийся на противоположной стороне поля. На зеленых скамьях, изрядно выпивши, спорили о предстоящем матче ученики одиннадцатого «А».

Среди них она заметила и Успенского, и Житко, и Плешь с Чуркой, их девиц – Машу Троцкую, всю в черном с головы до пят, Женю Ковалеву, которая называла ее сучкой и обещала выцарапать глаза за Успенского, нескольких других девочек – учениц соседних школ.

– Вот идиотки, – сказала Савельева. – Дуры.

Тут ее заметил Успенский и закричал с той стороны:

– Саша-наша, иди к нам в вигвам! – взрыв смеха.

Она смолчала, ничего не ответив на недвусмысленный призыв.

Покачиваясь, с бутылкой в руке, он вышел к кромке поля. В другой руке была зажата сигарета, дым он периодически выдыхал вверх, нарочито вызывающе, так, чтобы заметили все. И все, кому надо, конечно, замечали.

– Эй, – крикнул он, – Димон! Нравится Саша? Сто тридцать первая, часть третья, не забывай! Но мы можем и закрыть глаза, правда, народ?

Ларин посмотрел на Сашу. Она не знала, куда себя деть.

– Не обращай на них внимания, – посоветовал Ларин. – Вреда они принести не могут, хотя, конечно, приятного мало. – Жизнь отыграется.

– Да? – спросила она. – Когда, интересно? Наверняка его папаша был таким же мудаком. И что? У него все отлично, король жизни, что хочет, то и делает… Вы же знаете, наверное, Дмитрий Сергеевич, зимой к нам новая девочка пришла, ей буквально полгода доучиться осталось, Лена Калитина. Я слышала… – Она прервалась, повернув голову направо, в сторону ворот 11 «Б».

На поле вышли команды. В трусах, майках, как положено: Валерик выдал новую футбольную форму, которая хоть и не отличалась особой красотой, зато на майках были написаны крупным шрифтом номера, точно давая понять, где какая команда.

Ларин видел, что она кого-то ищет в поле, а когда проследил за взглядом девочки, увидел Скокова – он как раз разминался возле правых ворот – худощавый, жилистый, выше среднего роста и довольно симпатичный. Что именно притягивало к нему взгляд, сказать было трудно, какая-то внутренняя сила, стержень, что-то сильно отличало его от одноклассников.

Заметив, как Ларин смотрит в ту же сторону, она поспешила отвести взгляд.

– И что, – сказал Ларин. – Что с Калитиной? Он отлично помнил ее, не слишком красивая, но симпатичная, твердая хорошистка, в последнее время была сама не своя. Ларин старался не вмешиваться во внутренние дела старшеклассников.

– Ну, – ответила Саша… Ей явно не хотелось продолжать беседу, но Ларин настаивал. – Ходят слухи, что у них в январе была «вписка», куда ее пригласили. Конечно, называлось это просто вечеринкой, повод познакомиться, сами понимаете… Никто ничего не говорит, попробуй скажи против Успенского. Мне повезло, я с первого класса учусь, и отчим в уголовном розыске работает, вот он меня и не трогает.

– Чмо, – выдавил из себя Ларин.

– Что вы сказали?

– Я сказал, что мне тоже пришлось ему поставить оценки.

– У вас, кажется, жена беременная… я вас понимаю.

– Откуда знаешь про жену?

– Так все знают… школа.

– Это точно, – ответил Ларин. – Большая семья.

На поле выскочил Валерик, он где-то раздобыл форму арбитра – черные трусы и полосатую майку: при его двухметровом росте эти судейские атрибуты казались смешными. «Почему именно футбол? Он же баскетболист», – подумал Ларин.

Скоков напялил на себя желтую повязку капитана, хотя, по идее, это должен был сделать Андрей Хворост, сын футболиста команды «Пламя», которую иногда даже показывали по местному телевидению. «Гелендваген» Хвороста-старшего Ларин увидел на школьной стоянке, а сам он переминался с ноги на ногу возле ворот команды 11 «Б», выкрикивая краткие наставления, при этом эмоционально размахивая руками, как обычно делают тренеры всех футбольных клубов.

«Хорошо, что он за тренера, – решил Ларин. – Значит, шанс есть. Все же, как ни крути, если команды не слишком опытные, рука профи может сделать игру».

Команда 11 «Б», облаченная в синие майки, не вызывала прилива гордости – щуплые, нескладные, они пинали мяч у своих ворот, вполуха слушая Хвороста и поглядывая на соперника. Вот тут, пожалуй, любая букмекерская контора оформила бы победный коэффициент в пользу белых, то есть 11 «А» класса.

– Погоди секунду, – сказал Ларин Саше, вставая с места. Он увидел, что там, где сидит большая часть болельщиков «А» класса, что-то происходило. Подходили и отходили люди, Плешь что-то записывал в тетрадь. Ларин направился к ним.

– О, Димон пожаловал, – сказал Успенский.

Плешь спрятал тетрадку за спину.

Ларин подошел к Успенскому и сказал ему что-то на ухо.

– Еще одно слово, и на стол твоему папочке попадет шикарная свиная отбивная. Я буду пинать тебя до тех пор, пока ты не превратишься в мокрый вонючий кусок мяса. Понял меня?

Он понятия не имел, откуда у него взялась смелость это сказать. Еще пару дней назад он предпочел бы промолчать, как делал всегда.

– Кивни, что понял, мразь.

Мерзкая улыбочка сползла с лица Успенского.

– Ты что?.. – Но тут за рукав его схватил Глеб Житко – огромный, мощный и такой же наглый. – Эй, Вадик, оставь его. Нам еще играть. Потом разберешься.

Ларин смотрел прямо сквозь влажные, усеянные красными прожилками глаза подростка. Вряд ли бы тот кинулся на учителя, но в таком состоянии он плохо себя контролировал.

– Я хочу сделать ставку, – сказал Ларин, обращаясь сразу ко всем. – Не зассыте принять?

Житко ухмыльнулся и посмотрел на Успенского. Тот кивнул.

– Сколько, папаша?

– Десятку, – ответил Ларин.

Все вокруг засмеялись. Даже незнакомые девочки захихикали, словно он был одним из старшеклассников, а не школьным учителем математики. Знакомое, но давно забытое ощущение азарта, смешанного с подозрительным вниманием, окутало его.

– Десятку? Иди пивка лучше купи на десятку! Здесь играют взрослые парни. Вали давай.

Ларин в упор смотрел на Успенского.

– Десять тысяч, я сказал.

Житко закашлялся.

– Ставки семь к одному, ты на кого ставишь?

– Разумеется, на «Б». Здесь больше не на кого ставить. Ты выдохнешься через двадцать минут, – Ларин кивком головы адресовал последнее предложение Житко. – А твои дружки слишком самоуверенны. Без тебя они ничего не представляют. К тому же у вас нет тренера, который мог бы дать хорошего пинка.

– Че ты несешь, папаша? – сказал Успенский внезапно охрипшим голосом. – Считай, что ты проиграл.

– Ты принял ставку? – спросил Ларин так, чтобы все слышали.

– Принял, – сказал Успенский.

– Запиши, – Ларин посмотрел на Плешь. – А то потом скажет, что забыл. Как обычно на уроке говоришь. Когда у человека что-то с памятью, лучше все записывать. Кстати. – Он посмотрел на Успенского. – А ты сделай МРТ головного мозга, мало ли что.

– Вали давай, – прохрипел Успенский. Бутылка в его руке дрожала.

Ларин вернулся к трибуне, где его ожидала обеспокоенная Саша Савельева.

– Ничего страшного, спросил, сколько минут длится тайм.

– А мне показалось, вы давали какие-то деньги.

– Это было домашнее задание, – сказал Ларин. – Для отстающих.

Раздался свисток, болельщики замахали шарфами, кто-то горланил в футбольную дудку, Валерик отскочил от мяча. Право первого розыгрыша получили белые, Житко отдал пас, который тут же в длинном выпаде перехватил Илья Теплухин, неплохой парень из 11 «Б», хорошист. Он понесся к воротам противника по левому флангу, смешно размахивая руками. Где-то по центру у ворот белых кричал Скоков. Позади игрок белых схватил его за майку, не давая дернуться.

У Теплухина быстро отобрали мяч, игра потекла с темпом, который присущ дворовым матчам непрофессиональных команд, – рваным, грязным, жестким, со множеством нарушений, потоком нецензурной брани, ударами по ногам, нелепыми и болезненными подкатами.

К концу первого тайма, который продолжался полчаса, Житко еле ходил. Его мускулы висели на нем бесполезным грузом, а прокуренные легкие не давали организму насытиться кислородом. Хворост успел провести парочку неплохих атак, наверняка папаша был рад, но забить не смог, первый раз Житко просто снес его с ног, перепутав футбол с регби (и получив желтую карточку). Второй раз, дойдя до ворот, Хворост ударил, но попал голкиперу белых прямо в лицо, отчего штанга окрасилась в кровавый цвет, а травмированного игрока пришлось заменить.

Белые заметно сникли. Темп упал, показушные рывки и пробежки, рассчитанные на восхищение девушек, иссякли, стало ясно – взять противника нахрапом не выйдет и второй тайм будет еще труднее.

Во время тайм-аута на весь стадион раздавался мощный голос Житко:

– Эй, ну что за херня! Если вы будете ходить как мухи, мы сольем этот матч! Ну-ка начали шевелиться, бараны!

– На себя посмотри, – ответил ему кто-то.

– Что?! Кто это сказал?

Никто не рискнул выйти.

Команды поменялись воротами, и теперь Хворост-старший размахивал руками возле левых ворот, он что-то чертил на большом листе невесть откуда взявшегося ватмана, делая длинные пассы карандашом.

– А ты сюда! – доносился его голос, – слышишь, Андрей? Когда этот, как тебя? Сева? Вот когда Сева закрывает собой жирного, Стас помогает ему второй линией, держите его, как сможете, потому что вся команда ему в рот смотрит. Выведите его в центр и держите, а полузащитники по флангам; Денис, у тебя ускорение отличное, видишь, что жирный в капкане, лети к воротам, а вы, – он ткнул пальцем на двух центральных, – перебрасывайте ему мяч, без дриблинга, не нужны эти ваши финты, потому что они вам ноги переломают, понятно?

Удивленные лица закивали: что и говорить, совет профессионала, который ложился «в масть», воспринимался как откровение, удесятеряя силы команды.

Ларин заметил, что Савельева пытается уловить каждое слово Хвороста-старшего, долетающее до трибун, как будто она сама сейчас бросится помогать команде и от ее действий зависит исход игры. Она буквально подпрыгивала на скамейке и, когда прозвучал свисток, вся сжалась, полностью включившись в игру.

Ларин тоже отдался действу. Стоило признать – тренер из Хвороста-старшего выходил отличный: он видел – команда почти ничего не умеет, и все же двумя-тремя словами смог направить их так, что даже те слабые задатки, которыми они обладали, вдруг раскрылись как по мановению волшебной палочки. В детстве и юношестве Ларин играл в волейбол и прекрасно знал: только любящий свое дело тренер умеет мотивировать команду на невозможное.

Теперь полем владели синие. Игра шла в основном на половине белых: настроение в стане 11 «А» катилось под откос.

Стоя у кромки поля с неизменной бутылкой, Успенский орал на Житко, позабыв, что тот гораздо сильнее.

– Беги быстрее, жирный! Чего встал, подымай жопу, осталось десять минут! А вы че застряли, мудаки! Господи! Как так можно играть! – он почти охрип, но продолжал разбрызгивать со слюной ценные наставления. Игроки с ненавистью поглядывали на край поля, их белые футболки стали серо-коричневыми от грязи, колени и локти сбились до крови, ребята играли самоотверженно, но отсутствие руководства командой сделало свое дело – игроки не могли договориться между собой. Они, как те византийские воины, стали играть сами по себе, надеясь, что личный опыт и мастерство смогут решить исход, и совершенно позабыв, что футбол – командная игра, где действовать нужно сообща.

У Житко был такой вид, будто его вот-вот хватит инфаркт. Красные, налитые кровью глаза под широкими бровями, вздувшаяся шея, обмякшая гора мышц, больше не такая привлекательная, как на фото в Инстаграме. То ли он разочаровался в товарищах, то ли силы покинули качка, но он уже не выглядел как Игнашевич из ЦСКА, оформивший дубль в ворота «Амкара» несколькими днями ранее.

– Беги, скотина! – орал Успенский, гарцуя на белой линии и обращаясь сразу ко всем игрокам, но обидчивый Житко воспринял реплику слишком болезненно. Вращая мутными глазами, как раненный матадором бык, он подошел к однокласснику, замер на мгновение, дрожа крупным, измазанным грязью телом, и коротким мощным ударом в подбородок снизу вверх отправил того на беговую дорожку. Бутылка пива, выскользнув из рук Успенского, повисла в воздухе, мгновение спустя она отлетела в сторону, закатившись под дощатый настил для ног, пузырящиеся капельки, оторвавшись от горлышка, оросили лицо Глеба Житко, Успенский же, взмахнув руками, рухнул, словно сила тяжести на Земле вдруг выросла как минимум втрое.

Стадион замер. На той стороне присвистнули. Все знали, кто такой Житко и кто такой Успенский. Вернее, папа «мальчика» и его молчаливые телохранители.

Валерик, до сего времени вообще не обращавший внимания на Успенского (себе дороже), был вынужден остановить матч, раздув щеки, он засвистел, потом трусцой подбежал к сраженному болельщику.

– Ты что, – прокричал он, обращаясь к Житко. – Совсем страх потерял? Что ты наделал, остолоп? Жить надоело?

Житко по-прежнему вращал глазами, до него, похоже, не доходил масштаб и ужас содеянного: одно дело уложить любого школьника или даже учителя – и совсем другое… Успенского.

Валерик присел возле бездыханного тела, протянул руку к шее, нащупал пульс.

– Фу-ух… – сказал он. – Вроде дышит. Отнесите его на скамейку, пусть полежит. А тебе, – он ткнул пальцем в раздувшуюся грудь Житко, – красная карточка! – Он достал из кармана какую-то бумажку бордового цвета и с высоты своего роста потряс ею над головой Житко. – На твоем месте я бы начал подыскивать другую школу, – сказал он и пошел в центр поля.

– Иди на хер, – сказал Житко, потом подошел к лежащему Успенскому, пнул того грязной кроссовкой и при полном молчании стадиона направился на выход.

Валерик дернулся, но остановился. «Это не мое дело, – подумал он. – Хотя ведь спросят, почему я не защитил ребенка. Кто бы меня защитил от этих детей. Черт! Осталось десять минут, нужно заканчивать этот гребаный матч». Он отрывисто свистнул. К Успенскому подбежала группа поддержки из числа одноклассников и прихлебателей, они взяли обмякшее тело под мышки и понесли его на скамью.

Стоящий за воротами синих Хворост-старший улыбался. Он отлично понимал, что исход матча предрешен, но еще больше его радовало, когда кто-то получал в бубен. Что греха таить, случившемуся втайне радовались все присутствующие, даже Надежда Петровна Комарова, которая в этот момент вышла посмотреть на окончание матча. Увидев, что Успенский повалился от мощного удара Житко, она всплеснула руками, но так как ее саму никто не заметил, она вновь скрылась за углом школы.

«Добро всегда побеждает зло, – подумала она, – пусть и руками самого зла». Кажется, ее никто не заметил, кроме, возможно, Ларина. Тот почувствовал на спине взгляд и обернулся. От мысли, что математик стал свидетелем ее малодушия, лицо Комаровой покраснело, к нему прилила кровь.

«Старуха не так проста, – подумал Ларин. – Она, конечно, борец за справедливость, но… в жизни ведь всякое случается. В том числе и такое, когда нужно просто отвернуться и не мешать твориться правосудию. Это непедагогично? Не смешите мои копыта, как сказал бы говорящий конь из мультфильма».

Он смотрел на Скокова, который как будто даже не устал, а уверенно рвался к воротам противника, полностью ушедшего на свое поле. Игроки в белом теперь вовсе не стеснялись в приемах. Даже повидавший всякого в первой лиге Хворост-старший, то и дело хватался за голову и кричал что-то типа: «Й!!! Да вы совсем охренели! Эй, судью на мыло! Свисти давай, пенальти же!», сдабривая тирады многоэтажным матом. Но тут, пожалуй, был как раз тот случай, когда за нарушение общественного порядка путем сквернословия и оскорбления общественных нравов не наказывают, а, наоборот, дают премии – вся школа, все, кто пришел на матч, шепотом, а некоторые и вслух повторяли его нецензурные заклинания.

Валерику будто уши ватой заложило, он не видел ни перебитых ног, ни опрокинутых тел, ни офсайдов – ничего, даже откровенная игра рукой Кирилла Серебрякова, отбившего кистью мяч, летевший прямо в сетку белых, его не заинтересовала.

«Возможно, он просто в сговоре с ними», – решил Скоков, потирая разбитую в кровь голень. Потратив на ставку последние деньги, которые дал Ларин, он теперь думал, что, если не удастся забить в оставшиеся три минуты, он лично даст в морду учителю физкультуры.

Болельщики притихли, все понимали, что на поле решается судьба противостояния самых крутых пацанов в школе, кто из них победит, тот и будет королем, даже если некоторые думают иначе. Это противостояние до сих пор принимало самые разные формы, от мордобития до обладания новейшими телефонами, самыми красивыми девочками, самыми раскрученными аккаунтами в социальных сетях.

Саша Савельева замерла. Она следила за каждым движением Дениса, не сводя с него глаз.

Все в ней было идеально. Ларин даже подумал, будь он школьником, не упустил свой шанс, если бы хватило смелости. В школьные годы ему никогда не хватало ни храбрости, ни оригинальности, ни той разнузданной бравады, которую так любят девочки: его называли ботаном. Даже своим семейным положением он был обязан исключительно… Марго, будучи студенткой-первокурсницей, позвонила по объявлению, которые он развешивал вокруг вузов, предлагая услуги решения задач по высшей математике.

Когда он за сутки решил гигантскую контрольную, Марго представила его подруге как некую заморскую диковину. Так все и началось. Тогда он грезил только математикой и информатикой, считая, что на девочек его обаяние не действует, а посему не стоит даже тратить на них время, хотя глубоко внутри, куда не проникали ни тихие речи психотерапевтов, ни громкие советы однокурсников, он, конечно же, мечтал о красивой девушке. И она явилась таким необычным путем.

Теперь, когда Ларин стал учителем, ему словно приходилось смотреть на себя со стороны; глядя в класс с учительского места, он как на ладони видел, кто молча страдает, загоняя внутрь переживания, как поступал и он всю жизнь, а кто получает сразу все, стоит лишь поманить одним пальчиком.

Житко и Успенский, конечно, получают всё, но разными способами. Первый – кулаками и наглостью, второй – деньгами папаши. Как теперь они решат конфликт, который непременно вскроется, словно гнойная язва, Ларин понятия не имел, но предполагал, что это будет не слишком красиво.

– Дмитрий Сергеевич, – прошептала Саша, хватая его за локоть. Ларин очнулся от размышлений, глянул на нее, потом перевел взгляд в поле. Хворост-младший несся по левому флангу, приближаясь к воротам Щеглова, который, кажется, вообще забыл, что закрывать нужно створ, а не свои яйца, пять или шесть белых столпились перед воротами, к ним спешили остальные. «Там и теннисный мяч не пролетит», – подумал Ларин. Скоков тем временем, увернувшись от полузащитника, прошел по центру, миновал Финогенова, схватившего его за майку. Послышался треск разрываемой ткани, Скоков подыграл на правую, размахнулся, игроки в штрафной площадке сжались, скукожились и совершенно потеряли из виду Хвороста, который с горящими глазами влетел с левого фланга в штрафную, получил обманный пас от Скокова и что было мочи отправил мяч в ближний пустой угол ворот.