10. Воробьи и шесть монет

1601 год, зима

Тумана над рекой давно не было, осень сменилась зимой, но они еще держались. Пока еще удавалось держаться. Сохранять позиции. Выдвинуться противник не позволял, но и сам в наступление не шел. У Мотами и Дата не хватило бы для этого войск – даже вместе. Датэ, правда, не тот, что ожидался. Будь тот – неизвестно, как повернулись бы дела. Сигезанэ достаточно сдерживать Уэсуги.

У Датэ и Уэсуги – сходные гербы, с воробьями. Оба семейства ведут свой род от Фудзивара. Малые птахи на гербах сильных и воинственных кланов. Но перепутает их лишь чужак, не знающий здешних земель. А еще радом с фамильными «воробьями» Уэсуги поднимают знамя с девизом «справедливость». И оно пока не пало.

Будь жив Иэясу – может, и склонилось бы это знамя. Тогда бы точно знали, что сопротивление бессмысленно. Кроме того, они могли бы просчитать действия старого тануки. Он не стал бы уничтожать клан, по крайней мере сейчас. Унизил бы, ограбил – но сохранил. Потому что уничтожать Уэсуги, пока сам непрочно сидишь – себе дороже.

Теперь же власть перешла к Хидэтаде, о котором известно лишь, что он проиграл клану Санада. Позорно проиграл, с десятикратно превосходящими силами. Неизвестно, удержится ли он у власти, даже с поддержкой Дата. А значит, есть смысл сражаться.

Разумеется, у советника Наоэ есть свои люди в столице, – плохим бы он был советником, если б их не было, – однако вести с юга доходили плохо. Может, Сигезанэ и не в силах захватить Айдзу, но блокировать регион он был вполне способен. Но отсутствие новостей тоже позволяет делать выводы: нет вестей от Исиды – значит, скорее всего, нет и самого Исиды. Одноглазый еще не вернулся на север – значит, там, в стане сторонников Токугавы, нет спокойствия, нет единства. И дозорные Уэсуги смотрят в сторону реки.

Пока однажды не замечают, как на той стороне на открытое пространство выдвигается небольшой отряд. Собственно, это и отрядом-то назвать трудно: пешие слуги и служанки, окружающие паланкин. Всадники охраны. Один из них кричит, что княгиня Уэсуги следует в Айдзу из столицы.

Глава дозора, тот из вассалов Кагэкацу, кто сумел прикрыть отход арьергарда и теперь охраняет границу, слушает с подозрением. И медлит с ответом. Слишком похоже на уловку. Регент, более чем благосклонный к Уэсуги, предпочитал при этом держать О-Кику-химэ в столице. С какой стати ее отпустят враги? Нет, скорее, Сигезанэ, наскучив этим стоянием, измыслил возможность проникнуть на территорию противника. Не пропускать? Но остается ничтожная вероятность, что посланник не лжет. Тогда химэ-сама будет нанесено тяжелейшее оскорбление. Таким же оскорблением будет требование выйти из паланкина, открыться чужим глазам. Чем требовать такое, лучше сразу вспороть себе живот. К переправе подъезжает женщина в мужской одежде, и ее самурай узнает сразу. Ведь это жена его ближайшего друга.

– Это не ловушка, Кейдзи-доно, – говорит она. – Химэ-сама и впрямь возвращается.

О-Сэн, супруга советника, старше своей госпожи, ей уже за сорок, но здоровье ее не в пример крепче, что и позволяет проделать путь от Киото верхом, даже по зимнему времени.

Маэда Кейдзи оборачивается, приказывает своим опустить оружие и, тоном ниже, – немедля отправить гонца к господину Наоэ.

О-Кику уехала в столицу по принуждению. О-Сэн, верная вассальному долгу, – добровольно, чтобы поддержать свою госпожу. Наоэ – наследственные советники Уэсуги, долг для них превыше всего, и О-Сэн – дочь предыдущего советника, ее кузен Хигути Канэцугу получил эту фамилию, лишь вступив с ней в брак. Ее никто не удерживал в Киото, и О-Сэн изредка удавалось навещать владения Уэсуги – когда хворали дочери. Там же она родила сына – позднего, супруги уже и не надеялись на это. А потом вновь неизменно возвращалась в Киото – служить опорой госпоже, глазами своему мужу. Но это было, когда Уэсуги владели Этиго, в Айдзу она не была ни разу.

О-Сэн обгоняет процессию, выезжает вперед, вместе с людьми, что дал ей Маэда. Кто бы возразил – ей хочется поскорее обнять детей, с которыми она была разлучена.

Но прежде она должна рассказать мужу – а он, несомненно, выедет ей навстречу – о том, что произошло в Осакском замке. И о том, кто сопровождает княгиню в Айдзу.

О признании тайко Уэсуги известно – уж этому посланию Сигезанэ не просто позволил просочиться, он его переправил через кордоны. Но произвело оно меньшее впечатление, чем рассчитывали в ставке. Мало ли какую подделку могли они там состряпать. А даже если это и правда, что с того? Тайко признал Хидэёри своим наследником, и справедливость Уэсуги требует сражаться за его права. Но то, что Наоэ слышит сейчас…

– Значит, дома Тоётоми больше не существует…

Они могли бы сражаться и за тень Тоётоми. Мстить за него. Но после предательства Ёдо – это уже не справедливость. Наоэ никогда не обольщался насчет умственных способностей О-Тяти, но не предполагал, что она способна на такую вселенскую глупость.

Насчет мотивов противника он тоже не обманывался. Они сделали благородный жест, зная, что Уэсуги оценят его по достоинству. И не захотят оставаться в долгу. Да, там, в ставке, очень хорошо знают, что такое клан Уэсуги. И долг, который им придется выплачивать, будет велик.

Путь до замка они проделывают в молчании. Когда перед взором О-Сэн предстает громада Айдзу-Вакамацу, она щурится и произносит слова, которые Наоэ уже слышал от своего господина:

– Мне не нравится этот замок.

– Это хорошо, – откликается он, – потому что скоро нам придется его покинуть.

Хонда Масадзуми, возглавляющий отряд сопровождения, не торопится. Он спешил, когда по осени дважды пересек эти земли в одежде гонца. Теперь он должен был внимательно рассмотреть то, что не было времени разглядывать прежде. И видит он достаточно, чтобы понять: несмотря ни на что, клан Уэсуги еще способен доставить изрядные неприятности господину Хидэтаде. Если Кагэкацу не проявит должного благоразумия.

Принимают его без пышности – ясно, что Уэсуги сейчас не до роскошеств, – но со всей возможной, несколько старомодной учтивостью. И приватная беседа с князем и его советником состоялась, как только эта учтивость позволила.

Хонда Масадзуми не сразу переходит к сути дела, он вкратце излагает общую ситуацию. Кагэкацу слушает его, по обыкновению молча, и Наоэ кажется, что нечто подобное с ними уже было – и он был уверен, что князь чувствует то же.

Ода Нобунага, уничтожив клан Такеда, вознамерился сделать то же и с Уэсуги. В Этиго только что пережили междоусобную войну, силы были, и все же они противостояли генералам Оды – и храбростью самураев Уэсуги, и стратегиями советника, которому тогда было лишь двадцать три года. Вряд ли ум и отвага помогли бы одержать окончательную победу, но они позволили продержаться, пока Ода не погиб, и его генералы не отступили.

А потом в Этиго приехал Хидэёси, еще не тайко, а кампаку.

Не привел войска, а прибыл с малой свитой – уговаривать Уэсуги перейти под его руку. Тогда немало горячих голов лелеяли мысль убить самонадеянного выскочку, и многие вассалы Уэсуги порывались сделать это немедленно, но Наоэ не позволил. Не только потому, что без Хидэёси страна вновь рухнула бы в пропасть всеобщих войн, но и потому, что тот пришел не побеждать, а убеждать. Да, за аргументами стояла сила, но он проявил должное уважение. А Уэсуги умели это ценить. И они склонились перед силой слова, не оружия.

Неужели теперь происходит то же самое?

Хонда рассказывает о грядущем походе Симадзу на Рюкю, и Наоэ вновь согласно кивает – это тоже было. Тогда регент отправил их, новоиспеченных вассалов и союзников, завоевывать остров Садо с его золотыми рудниками. Садо еще со времен Кэнсина был для Уэсуги тем же, что Рюкю для Симадзу. И в конечном итоге от этого выиграли все: и Хидэёси, и Уэсуги, и островитяне, получившие более справедливого правителя, чем Хонма. Хидэтада усвоил чужой урок. Это не так уж плохо… И едва старший советник приходит к такому выводу, как Масадзуми излагает условия своего господина. Они более жестки, чем те, что предлагал регент, но и ситуация сейчас иная. И главное – цена. Этиго, их родина, которую они неохотно покидали ради обильного и обширного, но чужого Айдзу. Советник уверен, что князь согласится, но прежде…

– Это все? – опередив Наоэ, спрашивает Кагэкацу.

– Нет.

Так и есть. Самое неприятное оставляют напоследок.

– Есть еще одно препятствие установлению мира и спокойствия в Присолнечной. Клан Санада.

– Токугава хочет, чтобы Уэсуги выступили усмирять Санада? – Наоэ, быть может, слишком резок.

– Разумеется нет. – Как же, усмирять. Объединять силы, вот как это называется. – Хидэтада-сама желает, чтоб вы, господин советник, отправились в Уэду и передали его приказ сдаться. Ведь вы друзья с младшим Санада? Вы сумеете их убедить.

– Какая судьба им предназначена? Казнь? – Наоэ почти не сомневается в ответе: злопамятность у Токугава в крови.

– Не стану скрывать – Хидэтада-сама склонялся именно к такому решению. Но господин Санада Нобуюки нижайше молил его смягчить участь отца и брата. А он один из самых верных вассалов Токугава и прекрасно показал себя в этой кампании.

– Отчего же господин Хидэтада не послал его с приказом?

– Иэясу-доно так бы и сделал. – Хонда не может сказать больше, однако Наоэ и так его понимает. Именно стараниями Иэясу старший сын старого Санады перешел на сторону Токугава, и Иэясу же он был верен. Останется ли он верен Хидэтаде, последний не знает. Возможно, кровные узы окажутся крепче вассальных. Особенно, если речь идет о Санада.

– Если на то будет воля моего господина, я исполню приказ Хидэтады-доно.

Ясно, что это не стремление потянуть время. Кагэкацу почти не вмешивался в беседу, но окончательное решение – за ним.

– Я подожду решения его светлости. – Хонда кланяется.

– Ты пойдешь на это? – спрашивает князь, когда остается с советником наедине. Он не договаривает. К чему лишние слова? Последовав приказу, Наоэ потеряет лицо в глазах многих – независимо от того, чем закончатся переговоры. Это всегда унизительно, а для столь уважаемого человека – унизительно вдвойне.

– Да. Они ясно дали понять: «Ты начал эту войну, тебе ее и заканчивать».

– Мы ее начали.

– Неважно. Тот, кто проиграл, может убить себя, чтобы не запятнать чести и сохранить гордость. А может начать новую игру на новой доске. Сейчас мы потеряем многое…

– Проклятие Кагэторы…

– Я не верю в него. А если оно и было, моя гордость – небольшая цена за выживание клана. Уверен, господин Масаюки меня поймет.

Узнав, что советник готов выехать, Хонда вручает ему письма из ставки и спрашивает:

– Вы сумеете уговорить их сдаться?

– Надеюсь. Одного друга из-за этой войны я уже потерял, не хотелось бы лишиться другого.

Хонда Масадзуми пристально смотрит на человека, который не боится называть Исиду Мицунари другом, и тот не отводит взгляд.

– Ваш младший брат был вассалом господина Укиты? – внезапно спрашивает Наоэ.

Не слишком тактичный вопрос, но ясно же – так просто советник бы его не задал.

– После гибели Укиты он сложил оружие. Отец и Хидэтада-сама решат его судьбу.

– Надеюсь, решение не будет слишком суровым. Верность господину – доблесть, не преступление. И я слышал, ваш брат – юноша больших талантов. А жизнь, вопреки мнению бывшего хозяина этого замка, продолжается и вдали от столицы.

– Я приму во внимание ваше мнение, господин старший советник.

Все-таки Наоэ был прав, что не оскорбил посланца Токугавы – а ведь оскорбить мог, при всей своей доброжелательности. Ради благополучия клана надо начинать новую игру, заводить новые связи. Хидэтада еще долго будет враждебен по отношению к Уэсуги, но если посредниками станут Хонда… При том, что талантливому молодому человеку, сражавшемуся на той же стороне, что Уэсуги, и впрямь надо бы помочь… А у Наоэ растут дочери…

Но это дело будущего. Если они все до этого будущего доживут. Сейчас главное – Санада.

Владения Санада невелики в сравнении с Этиго и Айдзу, а замок их Уэда на фоне Айдзу-Вакамацу и вовсе кажется игрушечным. И все же есть у этих кланов нечто общее. Оба стремятся не водрузить свое знамя над столицей, а стоять прочно и добиваться благополучия в своих пределах. Да и ради этого приходилось немало воевать. Цель одна – методы разные. Определялись эти методы тем, что Санада – клан небольшой. Однажды он уже был практически уничтожен, но восстал из праха. Тогда и появились на его гербе шесть монет – приношение, которое кладут мертвецу в гроб. Ибо чего бояться тем, кто уже умирал?

Судьба предназначила Санада быть союзниками больших и мощных кланов, иначе не выстоять. Они долгое время были вассалами Такеда, а после того, как клана Такеда не стало, господин Масаюки, нынешний князь, двинул свой клан в свободное плавание. Он искал союза с разными домами, отдавал сыновей в заложники к Уэсуги, Ходзё и Токугаве и примкнул, наконец, к Тоётоми. Его считают исключительно хитрым и коварным человеком. Вряд ли это верное мнение. Просто так получилось. Он всегда – особенно после гибели сражавшихся за Такеду против Оды старших братьев, – делал все, чтоб жил его клан, жила его семья. А большого количества воинов выставить клан не может. И вот тут приходится прибегать к методам, из-за которых Маса-юки и стяжал свою славу. К ловушкам и диверсиям. Вооружать крестьян и содержать отряды синоби. Можно сколь угодно считать эти методы недостойными, но после того, как Санада подняли сихан с шестью монетами, игрушечный замок Уэда никому не удавалось взять штурмом, как бы ни был силен противник. А уж с тех пор, как стало ясно, что младший сын Масаюки, Нобусигэ, превзошел талантами отца… Покойный тайко так ценил Нобусигэ, служившего Тоётоми, что позволил тому взять его фамилию. И в последние годы к Уэде никто не совался – до злосчастного похода Хидэтады.

Разгромив Хидэтаду, Масаюки и Нобусигэ двинулись на соединение с основными силами Западной коалиции, но были вынуждены повернуть назад. По пути в Синано Наоэ услышал, будто их остановила Комацу, супруга старшего сына – Нобуюки. Она унаследовала воинский дух от отца – Хонды Тадакацу, а Масаюки, чтя святость семейных уз, не стал сражаться с невесткой. Наоэ сильно сомневался в правдивости этой истории. Скорее всего, Санада вернулись, узнав, что им уже не с кем соединяться. Но людям больше нравятся красивые объяснения.

В чем он не сомневался, так это в том, что с тех пор, как он ступил на землю Синано, за ним следит множество глаз. С Масаюки Наоэ знаком около двадцати лет, а Нобусигэ в юности жил в Этиго – сперва как заложник, потом просто как гость. Тогда они с Наоэ и сдружились, несмотря на разницу в возрасте – Нобусигэ на семь лет младше. И будь на месте Наоэ кто-то другой, он бы, вероятно, до Уэды не доехал. Но старшего советника Уэсуги пропускают беспрепятственно.

Принимают Наоэ неофициально. Аки-химэ, жена Нобусигэ, в трауре по отцу, погибшему при Сэкигахаре. Это просто дружеский визит, все скромно, хотя учтивость здесь не показная, а истинная.

За плечом серьезной и печальной Аки-химэ, – еще одна женская фигура. Даже детская. Тихая, как тень, не поднимающая глаз, – то ли соблюдая этикет, то ли из осторожности. Наоэ не знает, как ее нынче здесь называют, а прежде не видел никогда. Она была еще совсем мала, когда – сколько же лет прошло, семь, восемь? – ее отдали в наложницы младшему Санаде. По этой причине союз был чисто номинальным, но насколько же он был почетным для Санада! Ведь девочка была дочерью самого господина Хидэцугу, а тот в ту пору являлся единственным и несомненным наследником тайко.

Позже, когда Хидэцугу лишился и титула, и жизни, тайко принялся искоренять его чад и домочадцев. Исключения были сделаны разве что для младенцев. От Санада потребовали выдать приговоренную, которая младенцем уже всяко не была. Санада сделали большие глаза: какая девочка? И так и не выдали, несмотря на угрозы и уговоры. Верные люди Тоётоми пошли против него – и по какой причине? От девочки не было никакой политической выгоды. Но Санада не выдают своих – и тех, кого считают своими, а что в Уэду попало, то пропало.

Посмеяться впору, если бы тогда не лилось столько крови. Тайко уничтожал целые семьи и за меньшее. Однако и Масаюки, и Нобусигэ по-прежнему остались в милости. Это неправда, что тайко не терпел, когда ему противоречат: Наоэ знал это по себе. Но лишь в том случае, если у Обезьяны имелся какой-то тайный план, замысел внутри замысла. Какие замыслы у Хидэёси были тогда, особенно в свете открывшихся нынче неприглядных истин, уже не узнать. И не для того, чтобы разгадывать загадки, Наоэ сюда приехал.

После ужина Масаюки приглашает Наоэ сыграть в го. Он предпочитает эту игру сёги, является признанным мастером и даже создал собственный стиль. Наоэ соглашается и приглашает Нобусигэ быть судьей.

Так, за доской для го, Наоэ доводит до сведения отца и сына требования Хидэтады и передает письмо Нобуюки, подтверждающее, что все сказанное – не обман. Масаюки и без того верит, что Наоэ ему не лжет, но письмо читает.

Этого человека давно уже кличут старым Санадой. А ведь он отнюдь не стар – за пятьдесят, и возраст сказывается лишь в том, что он несколько погрузнел. Во всем прочем между отцом и сыном несомненное сходство – оба высокие, крепкие, оба носят лихо закрученные усы.

– Если я откажусь, Нобуюки придется совершить сэппуку, – говорит он.

– Если вы откажетесь, Хидэтада пришлет сюда новую армию.

– Он уже приходил сюда с армией. Напомнить, чем это закончилось?

– Согласен, Хидэтада не явил блестящих полководческих талантов. Но сейчас полководцы у него есть. Като Киёмаса, например, или… – Наоэ неприятно произносить это имя, но приходится: – Датэ.

– Это было бы забавно, – спокойно говорит Нобусигэ. – Никогда не приходилось сражаться с Одноглазым. А хотелось бы.

Он вообще очень спокойный человек, Санада Нобусигэ, прозванный Алым Демоном Войны. По виду ни за что не скажешь, на какие отчаянные действия он способен. И чувство юмора у него своеобразное.

– В любом случае, имея за плечами всю страну, он в силах взять вас измором. – Наоэ знает, что это забавным не покажется. Когда-то дед Нобусигэ, которого вот так же обложили со всех сторон, скрылся, прихватив семью. А вассалам и подданным приказал сдаться, чтоб не лить попусту кровь и не разорять землю. Именно он потом поместил шесть монет на знамя. Но ему было куда уходить. Тогда страна не была единой. Теперь все иначе.

– Значит, сдаться? – спрашивает Масаюки. Он не попрекает Наоэ – мол, ты сам втравил нас в войну с Токугава, а теперь склонился перед врагом и от нас требуешь того же, – он и впрямь желает совета.

И совет не заставляет себя ждать.

– Я не стану говорить вам, что ссылка на гору Ку-до – не позор, а монашеский сан не мешал одерживать победы ни Сингэну, ни Кэнсину. Вы знаете это лучше меня. Я прошу вас выждать, и некоторое время не предпринимать… решительных действий.

– Вы хотите сказать, что правлению Хидэтады не продержаться долго?

– Я в этом вовсе не уверен.

– Тогда чего же нам ждать? И до каких пор?

– До тех, пока новая власть не завершит то, чего не сумел сделать тайко. Строительство флота по образцу варварского. Я сам еще в Этиго придерживался мнения, что новые корабли нам необходимы, война в Корее превратила это мнение в уверенность. Однако, как дал понять молодой Хонда, нынешние советники Хидэтады собираются взяться за дело… более широко.

– Согласен, наш флот являет собой жалкое зрелище. Но какое отношение это имеет к Санада?

– Самое прямое. Сейчас Хидэтада обойдется с вами хуже, чем с Уэсуги. Но, если нынешняя власть удержится, мир начнет меняться быстрее, чем мы думали. Уже начал. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, но нам в этом мире предстоит жить. Токугава провозгласили, что установят мир в Присолнечной, но это не значит, что война прекратится. Просто она выйдет за пределы наших островов. А в новом мире, на новых территориях и война будет другой. И тогда Хидэтаде понадобятся Санада… и их… особые таланты. Он поймет это… Или ему помогут понять. И тогда вы сможете сами устанавливать правила.

– Я обдумаю ваши слова, Канэцугу-доно, – говорит Масаюки.

Советник оставляет старого Санаду за доской – тот передвигает камешки, составляя новую задачу, – и выходит на террасу. Младший Санада сопровождает гостя.

– Все, что вы сказали, может быть правдой, но этого недостаточно, чтобы принять решение, – говорит он.

– Что же необходимо для этого?

– Убедиться в верности одной моей догадки.

– То есть?

– Хидэтада, решившись штурмовать Уэду, совершил величайшую глупость в своей жизни, верно?

– За всю его жизнь отвечать не стану, но…

– А если у его поступка были причины кроме той, что он решил превзойти отца?

Наоэ озадачен и не улавливает ход мыслей собеседника. Но не перебивает.

– Победа при Сэкигахаре одержана благодаря предательству.

– Даже двум – Мори и Кобаякавы.

Ни Наоэ, ни Санады там не было, но по прошествии времени это не тайна. Тем более для Санада, с их разведкой.

– С Мори – это, скорее, случайность, Тэрумунэ ждал, на чьей стороне окажется удача. А вот Кобаякава… наверняка Иэясу давно его обхаживал… старый негодяй знал, где в Западной армии самое слабое звено. И вряд ли он скрыл это от сына. – Демон Войны смотрит туда, где за бегущими облаками, черными на черном, прячется луна. – Что, если Хидэтаде нужен был предлог, чтоб не участвовать во всем этом? Потому он и двинулся на нас. Он сильно рисковал, но в конечном счете выиграл… в отличие от Кобаякавы, от которого, как я слышал, все отвернулись.

Подобная мысль не приходила в голову Наоэ. Но если Хидэтада – не самонадеянный глупец, не марионетка в руках Одноглазого и других опытных интриганов, не жалкая тень отца, тогда… что?

Тот человек, которым Наоэ был до сражения при Ямагате, сказал бы: «Тогда все гораздо хуже».

Теперь, обдумав все перспективы, он приходит к выводу, что все не так плохо. Может быть.

– Еще рано говорить определенно, – продолжает Нобусигэ. – И, возможно, это лишь мои домыслы. Я принес присягу Тоётоми, и, если бы дом продолжал существовать, я бы служил ему, независимо от того, каков Хидэтада. Но Тоётоми больше нет. Теперь я понимаю, что испытывал отец, когда пал дом Такеда. – Нобусигэ родился и первые годы провел в Каи, владениях Такеды, ему даже имя дали в честь младшего брата великого Сингэна. – Тогда он готов был пойти на союз с Одой. Я по малолетству недоумевал: как так? Ведь Ода враг, он уничтожил клан Такеда! Но Оду Нобунагу можно было счесть кем угодно, только не ничтожеством. Поэтому я должен собрать как можно больше сведений. Хидэтада, вероятно, полагает, что в ссылке я буду у него под надзором. Что ж, у меня тоже найдется, кому за ним проследить. А пока… Что ж, возможно, гора Кудо и впрямь не такое плохое место. Можно на время сменить доспех на монашескую одежду, а шесть монет – на малого гуся. – Пискулька, малый гусь, была изначальным гербом Санада, им они нынче пользовались лишь в мирное время. – И сменить имя. В монашестве мы обязаны его менять. Но, когда я покину монастырь, а я так или иначе его покину, буду ли я прежним Нобусигэ? Что ж, подумаю…