Глава VIII

Ну что же, на сегодня, пожалуй, можно закончить… – Светильников оторвался от набросков к своей лекции на экране мини-компьютера и в очередной раз обвел взглядом аудиторию. Девяносто два студента по-прежнему сидели тихо, не сводя с него глаз – несмотря на то, что уже две минуты, как начался перерыв! «Это первокурсники, – напомнил себе Аркадий. – Дело вовсе не в твоем ораторском таланте – у тебя его сроду не имелось, – а в том, что перед тобой первокурсники, отучившиеся в ИХИ всего неделю. Уже после первой сессии они совсем не так внимательно станут тебя слушать, а на пятом курсе от них останется половина, и они будут всю лекцию заниматься своими делами или спать». И все же он не мог не ощущать гордости, видя девяносто два прикованных к себе взгляда, и не мог не проверить, долго ли еще сможет удерживать внимание студентов после начала перерыва.

– Скажу еще кое-что. Последнее, – произнес лектор, чуть возвысив голос и почти физически почувствовав, что интерес к его словам усилился еще больше. – В вашей будущей профессии есть еще одна трудность. Я о ней сегодня не говорил… О ней обычно не упоминают на лекциях. Вы узнаете, что далеко не всем людям нравится ваша работа, что далеко не все считают ее нужной, а кое-кто вообще называет ее вредной и уверен, что без нее, без всего того, что вы делаете, было бы лучше.

Направленные на Аркадия взгляды стали удивленными, но тишину по-прежнему ничто не нарушало.

– В мире есть легенды и мифы об известных людях, в которые верят все, – продолжил хроноспасатель. – Ну, то есть почти все – все, кроме тех, кто сам, лично, заглядывал в прошлое и собственными глазами видел, как все происходило на самом деле. Остальные же имеют свое представление о прошлых эпохах и о своих кумирах и не хотят от него отказываться, не хотят знать правду. Симон де Монфор никогда не призывал своих солдат убивать всех жителей города Безье без разбора, потому что «Господь узнает своих», но большинство людей не хотят это признавать. Галилео Галилей никогда не произносил фразу: «А все-таки она вертится!», но большинство не желает соглашаться с этим. Королева Мария-Антуанетта никогда не предлагала голодным людям, у которых нет хлеба, есть пирожные, но большинство отказываются в такое поверить…

В глазах многих студентов вспыхивало удивление, но кое-кто кивал с понимающим видом – они уже сталкивались с такими людьми и таким нежеланием знать правду.

– Раньше, в мое время – я имею в виду, в двадцать третьем веке, – тех, кто закрывал глаза на правду, было больше, – продолжал Аркадий. – Чем дальше, тем их становится меньше, и я уверен, что когда-нибудь, через сто или двести лет, такая проблема вообще исчезнет или станет чем-то крайне редким, малоизвестным. Но пока мы имеем то, что имеем. Имеем слишком большой процент людей, сотворивших себе кумиров из разных исторических личностей, и они ни за что не простят тех, кто их кумиров развенчивает. И не меньший процент людей, считающих некоторых исторических личностей негодяями и тоже не желающих даже слышать о том, что на самом деле они достойны уважения. Сделать мы тут ничего не можем – но лучше, если все мы, если каждый из вас подготовится к такой проблеме.

Светильников сделал паузу, набрал в грудь побольше воздуха и еще чуть-чуть возвысил голос:

– А самое важное – нежелание открыть глаза, нежелание узнать то, что вам не нравится, может сидеть и в каждом из вас. Вы можете даже не догадываться, что оно у вас есть, но оно вылезет в самый неподходящий момент, когда вам откроется неприятная для вас правда о вашем кумире или о том, кого вы ненавидели. И тут тоже ничего нельзя сделать, потому что все мы – живые люди, и у всех нас есть слабости. Но вы должны подготовить себя и к этому – чтобы в том случае, если нежелание знать правду попытается взять над вами верх и помешать вам делать свою работу, вы могли затолкать его в самый дальний угол вашего сознания, вашей души и больше не выпускать оттуда. Полностью избавиться от такого чувства невозможно, но в наших силах не давать ему воли, запереть его в углу, чтобы оно не смогло высунуть оттуда даже кончик носа. Чтобы оно вот так просидело там, не высовываясь, всю нашу жизнь.

Лектор замолчал, и в аудитории еще несколько секунд стояла все та же полная, ничем не нарушаемая тишина.

– На сегодня все! – объявил Аркадий. – У кого есть вопросы – подходите.

Студенты зашевелились, и по залу пробежал торопливый шепот, постепенно становящийся все громче. Первокурсники так спешили поделиться впечатлениями от первой лекции, посвященной их будущей работе, что в первый момент никто не подумал о вопросах преподавателю. Светильников выключил мини-компьютер и уже собрался выйти из аудитории, но тут к кафедре подбежали сразу несколько парней и девушек, вспомнивших о вопросах и явно собиравшихся что-то уточнить. И Аркадий уже догадывался, о чем именно сейчас пойдет речь.

– Уважаемый Арк! – заговорила слегка обогнавшая остальных студентка, по-видимому, лидер маленькой группки. – Простите, если вопрос личный, но скажите, пожалуйста, когда вы говорили, что протест против правды живет в каждом человеке, – это ведь вам тоже знакомо? Вы ведь говорили и о себе тоже?

– Ну а как же иначе? – улыбнулся Светильников. – Откуда же еще я знаю, что такое может случиться абсолютно с каждым?

Обступившие его студенты понимающе закивали, а потом вдруг загалдели все разом, одновременно спрашивая лектора и о его работе в ХС, и о жизни в XXIII веке, и ему стало ясно, что быстро он из аудитории не выйдет. Впрочем, любознательность учащихся его только радовала…

Отвечать на вопросы и правда пришлось почти весь перерыв, но у Аркадия, к счастью, еще хватало свободного времени до вечернего совещания на основной работе. У студентов же в конце концов началась следующая лекция, и они снова расселись за парты, а хроноспасатель заспешил в соседний корпус, где его ждал компьютер – и все то, что он мог увидеть на его мониторе.

Светильников уже просмотрел почти все значимые моменты из жизни своих друзей. Видел все попытки Любима помириться с Эммой, включая последнюю, увенчавшуюся успехом, хотя сам Маевский уже почти не верил, что его простят. Видел первое путешествие в прошлое их сына Винсента и премьеру фильма «Испанская баллада» с их дочерью Сильвией в одной из главных ролей. Видел все нырки, сделанные ими вместе и в отдельности, все их совещания с коллегами и встречи с журналистами, все разговоры с начальством и вечеринки с другими хроноспасателями, и те, что произошли после их ссоры, и те, что имели место до нее… Но ни разу ему не удалось услышать от них то, что он пытался узнать. Ни разу ни Любим, ни Эмма не произнесли вслух имя человека, которого они хотели, но почему-то так и не смогли спасти из прошлого. Иногда эта тема всплывала в их разговорах, но о ком шла речь, Маевские не говорили – сами они знали его имя, но называли просто ленинградцем. Конечно, время от времени они наверняка упоминали и его имя, и дату смерти, но Светильникову пока не удавалось поймать такой момент, подглядывая за их жизнью. И он прекрасно понимал, что на то, чтобы услышать нужную ему информацию, он может потратить долгие годы, если не всю свою жизнь, даже если у него когда-нибудь появится больше времени на просмотр прошлого. А может случиться и так, что он вообще так и не попадет в нужный ему момент, и желание Любима так и останется тайной. Но такие мысли Аркадий старательно отгонял – ведь тогда все его попытки узнать, о чем же мечтал его лучший друг, не имели бы смысла.

Он добрался до своего кабинета, убедился, что никаких срочных дел у него на сегодня нет, и запустил программу просмотра прошлого. Догадаться, когда именно Любим и Эмма разговаривали на нужную ему тему, он не мог, так что обычно выбирал для «подглядывания» произвольные моменты. Теперь он поначалу тоже собрался ткнуть курсором наугад во временную шкалу, но в последний момент внезапно передумал и повел стрелкой вправо, к более поздним годам жизни Маевского. Туда Светильников не заглядывал – ему не хотелось смотреть, как его лучший друг работает, общается с семьей и друзьями, гуляет по городу и занимается другими делами, не подозревая, что доживает последние дни своей жизни. Но теперь Аркадию вдруг пришло в голову, что Любим мог чаще обсуждать свою несбывшуюся мечту именно в конце жизни, когда уже понял, что ему не позволят осуществить ее. Он мог рассказать о ней выросшим детям или кому-нибудь из молодых коллег, а мог попытаться еще раз настоять на своем на совещаниях с начальством – не обязательно, но, во всяком случае, такое предположение стоило проверить.

Преодолевая сильнейшее внутреннее сопротивление, Светильников выбрал время за год до смерти Любима, навел на эту точку курсор – и внезапно в коридоре за дверью послышались чьи-то торопливые шаги, заставившие Аркадия вздрогнуть. Он почувствовал, что его палец непроизвольно нажал на кнопку мыши – и похолодел, увидев, что курсор сдвинулся немного правее, указав на еще более позднее время.

– Тьфу ты! – мужчина дернулся, чтобы вернуть стрелку на место, но экран перед ним уже засветился знакомым пасмурным петербургским светом, показывая ранее утро 13 июля 2280 года. Эту дату Аркадий помнил очень хорошо и обещал себе никогда не следить за событиями, произошедшими в тот день в российской хроноспасательной службе.

Программа, настроенная на то место, которое Светильников просматривал в прошлый раз, показала ему хорошо знакомую дверь, ведущую в подъезд, где жили Маевские. Вчера Аркадий видел, как она блестела от свежей коричневой краски, теперь же эта краска потускнела и отваливалась крупными кусками…

Эмма и Любим вышли из подъезда и молча зашагали через двор к остановке. Аркадий не отрывал глаз от их лиц – последние минуты, проведенные ими вместе. И в эти драгоценные минуты ничего не происходило: супруги молчали и почти не смотрели друг на друга, напряженные и погрузившиеся в свои мысли. У Светиль-никова даже мелькнула мысль, что они опять в ссоре или как минимум оба чем-то недовольны. Правда, тогда Эмма вряд ли смогла бы долго молчать, шагая рядом с мужем, и продолжила бы выяснять с ним отношения по дороге, а она молчала и всю дорогу до маршрутки шла, опустив глаза и глядя себе под ноги.

Аркадий проследил почти весь путь своих друзей на работу и только в самом конце, когда они вылезли из маршрутки и двинулись к главному корпусу ХС, позволил себе «перескочить» немного вперед в будущее и внутрь здания – он не думал, что они начнут серьезный разговор теперь, когда до начала рабочего дня оставалось несколько минут.

К удивлению Светильникова, в зале переброски Любим направился в мужскую раздевалку, а Эмма – в диспетчерскую. Уже взявшись за дверные ручки, они оглянулись друг на друга, обменялись каким-то особенно выразительным взглядом и чуть заметно кивнули. Двое дежуривших в зале медбратьев и технический координатор, в тот момент тоже собравшийся зайти в свой кабинет, ничего не заметили – на взгляды Маевских обратил внимание только наблюдающий за ними из XXV века друг.

На мгновение Аркадий заколебался, не зная, что ему делать дальше – посмотреть, куда именно отправится Любим, и заглянуть в тот же момент времени или остановить просмотр, закрыть программу и заняться своими делами? Но еще до того, как он понял, что все равно не сможет теперь перестать следить за прошлым, его рука вновь потянулась к настройкам, и на экране показался кабинет диспетчера. Эмма села за компьютер и прижала палец к левому виску, активируя рацию.

– Любим, меня слышно? – уточнила она тихо, почти шепотом, хотя в звукоизолированной комнате ее мог услышать только тот, к кому она обращалась через передатчик. Словно предчувствовала, что ее может подслушивать кое-кто из будущего.

Затем она машинально кивнула – видимо, Маевский отозвался по рации – и добавила еще тише:

– Ты не передумал?

Лицо у нее в тот момент приобрело заговорщицкое выражение – точно такое же, какое Аркадий однажды уже видел. Бесконечно давно – после их первого самостоятельного задания на тонущем лайнере. Именно так в тот день юные Эмма и Любим посматривали друг на друга.

– Как я-то могу передумать, если почти тридцать лет помогала тебе осуществить наш план? – усмехнулась Маевская и подмигнула, словно супруг мог видеть ее в тот момент.

Рука Светильникова снова дернулась – он мог узнать, о чем Эмма говорила сейчас с мужем, если бы заглянул в соседнее помещение, где Любим в тот момент переодевался. Мог прервать просмотр, вернуться немного назад во времени и прослушать его реплики. Но Аркадий вдруг словно оцепенел. Что-то не давало ему оторваться от монитора, от лица любимой женщины, в последний раз разговаривавшей с тем, кого любила она.

– Ладно, – улыбнулась тем временем Маевская, а потом стала серьезной и отстраненной, как и положено диспетчеру на работе. – Готов, Любим? – произнесла она уже громким голосом с таким же отстраненным выражением и еще раз слегка кивнула, услышав стандартный для хроноспасателей отзыв: «Готов!»

Монитор перед ней тоже засветился – таким же сумрачным, сероватым утренним светом, какой недавно заливал экран Аркадия. На нем появилась безлюдная улица, заваленная сугробами снега, и Светильников не сразу узнал ее, но по освещению мгновенно понял, что снова видит свой родной Санкт-Петербург. Вернее, как стало ясно спустя несколько секунд, когда Эмма уменьшила план и на экране поместилось сразу несколько домов, не Санкт-Петербург, а Ленинград.

Улицу давно не расчищали от снега, и сугробы, наваленные вдоль домов, порой доходили до середины окон первого этажа. В одном из сугробов темнело что-то напоминающее очертаниями полузасыпанное снегом мертвое тело. А вот живых людей Аркадий нигде не видел…

Возникший возле одного из сугробов Любим Маевский в тонком, но теплом сером комбинезоне заставил Аркадия в очередной раз вздрогнуть от неожиданности – он казался единственным живым человеком на улице.

– Дмитрий, готов? – обратилась Эмма к кому-то еще и щелкнула мышью, после чего рядом с Любимом возник его напарник в такой же серой одежде. На вид Светильников дал бы ему лет тридцать – скорее всего, когда сам он покинул свое «родное» время, этот мужчина еще не родился. «Странно, – удивился про себя Аркадий, – Любим же почти всегда нырял либо вместе с Эммой, либо вместе с их сыном! Куда же теперь делся Винсент?» Возможно, Маевский-младший в тот день болел или уехал в отпуск, но хитрые выражения лиц и перемигивания его родителей говорили о том, что, скорее всего, он отсутствовал не случайно. Аркадий уже почти не сомневался, что Эмма и Любим что-то задумали – что-то опасное и нарушающее правила, во что не хотели вмешивать своего ребенка. А спустя еще пару секунд его друг полностью подтвердил подозрения Светильникова.

– Дима, – взял он за руку своего напарника. – Шесть лет назад ты говорил, что готов сделать ради меня все что угодно…

Его молодой коллега решительно вскинул голову:

– Да! Все так и есть. Я… скажите, что мне нужно сделать? Только… почему именно сейчас, может быть, сначала задание?..

– Именно сейчас, потому что это и есть часть нашего задания, – объяснил Любим. – Ты заберешь всю семью один.

Дмитрий удивленно поднял брови, но промолчал – его готовность выполнить просьбу Маевского ничуть не уменьшилась. Чем бы ни был он обязан старшему товарищу, речь явно шла о чем-то очень серьезном.

– Это трудно, но возможно, – начал быстро инструктировать его Любим. – Ты можешь сесть на пол или встать на колени, детей прижмешь к себе каждого одной рукой, а взрослые пусть садятся вокруг тебя и крепко за тебя держатся. Главное, объяснить им все, заставить их к тебе прицепиться. Сможешь их уболтать?

– Попытаюсь… – не очень уверенно проговорил его напарник, но затем, резко помотав головой, добавил так же решительно, как раньше: – Все сделаю, обещаю! А вы… что вы собираетесь?..

– В этом доме есть еще кое-кто, кого надо спасти, – кивнул Маевский, на ближайшее здание. – Все, пора!

Он указал на одну из парадных, и Дмитрий метнулся туда, в то время как сам Любим побежал к соседней двери. Эмма максимально приблизила его изображение на своем мониторе, так что макушка Маевского заполнила почти все пространство. Аркадий сделал то же самое – теперь он смотрел на своего друга сквозь пять веков и сквозь два монитора, работающих в разных эпохах, и тот находился словно бы совсем рядом. Протяни руку – и дотронешься до его плеча…

Светильников отогнал все посторонние мысли – нельзя ни на что отвлекаться, надо понять, что Любим задумал. А на экране тем временем Маевский вошел в подъезд, и Эмма принялась менять настройки просмотра прошлого, чтобы заглянуть внутрь дома. Аркадий же вперился в свой монитор еще более пристальным взглядом.

Любим поднимался по лестнице – явно в спешке, спотыкаясь и хватаясь за перила. Он явно знал, куда идти, – но знал только теоретически, по записям, а физически попал сюда в первый раз. Тем не менее он довольно быстро взбежал на предпоследний этаж, в очередной раз споткнулся и упал в самом конце лестницы, но тут же, чертыхаясь, вскочил и бросился к одной из выходивших на площадку дверей. Он толкнул ее плечом, и она открылась – со скрипом, но довольно легко. Стало ясно, что Маевский знал: дверь не заперта.

– Эй, Любим, скорее! – крикнула вдруг Эмма, глядя, как муж входит в темный коридор какой-то квартиры, и на экране Аркадия мелькнула ее рука с электронными часами. – У тебя сорок две секунды!

– Да! – коротко отозвался Маевский и снова зацепился за что-то на полу. – Да что ж такое-то! – он попытался ухватиться за стену, но не смог удержать равновесие и растянулся во весь рост. – Черт!

Он опять вскочил на ноги, но теперь уже не так проворно, как раньше. Сделав шаг, хроноспасатель покачнулся, оперся рукой о стену и двинулся дальше по коридору, заметно прихрамывая.

– Любим!.. – испуганно ахнула диспетчер, но в следующую секунду повернулась к главному монитору и произнесла почти спокойным голосом. – Дмитрий, готов?

– Готов! – отозвался молодой напарник ее мужа, и рука Маевской опустилась на клавиатуру. Где бы ни находился в тот момент младший хроноспасатель, он отправился в свою родную эпоху вместе с теми, кого ему полагалось забрать из прошлого. А Эмма уже снова полностью сосредоточилась на своем муже. Он добрался до одной из выходивших в коридор дверей и теперь пытался открыть ее, дергая за ручку.

– Любим, все! – крикнула Маевская. – Приготовься!

В следующий миг из стоящего перед ней компьютера послышался вой сирены.

– Нет, стой!!! – рявкнул Любим и еще сильнее дернул дверь на себя. – Ее заело просто!..

– Приготовься! – жестким тоном повторила Эмма, и ее рука застыла над клавиатурой.

– Не смей!!! – Маевский с заметным усилием заставил себя успокоиться и еще раз медленно нажал на дверную ручку. Дверь открылась, и хроноспасатель бросился в комнату, такую же темную, как и коридор, и в первый момент показавшуюся Аркадию пустой. Однако в следующую секунду в луче налобного фонаря Любима Светильников разглядел в одном из ее углов кровать, а рядом с ней – маленькую печку-буржуйку.

– Леонид! – позвал Любим, делая шаг к кровати, и на ней зашевелилась, пытаясь приподняться, страшно исхудавшая человеческая фигура.

– Любим, все! – взвизгнула Эмма, опуская руки на клавиатуру, но за мгновение до этого вой сирены, доносившийся из ее компьютера, заглушил пронзительный свист, а потом еще более громкий грохот.

На экране перед ней все мгновенно заволокло пылью и дымом.