10. Сожженные мосты

Его одежда – темные пятна в светло-сером и оранжевом интерьере Настиной квартиры-студии. Не промахнешься. Жека лежал, слушая разбудивший его шум льющейся в душе воды. Минут через пять Настя появилась из ванной, с мокрой головой и замотанная в большое полотенце. Увидела проснувшегося Жеку и улыбнулась ему:

– Доброе утро.

– Доброе, – кивнул Жека и показал на настенные часы. – Только уже не утро. Половина первого.

– Иногда утро начинается и в шесть часов вечера, – засмеялась Настя.

Похоже, что у нее хорошее настроение. Странно, если было бы иначе – после вчерашней-то постельной акробатики. Жеке хотелось в туалет, но он терпел, ждал, погонит ли Настя его под душ или скинет полотенце и будет одеваться при нем. Он бы понаблюдал… Шкаф, за дверцей которого она могла бы спрятаться, в квартире отсутствовал. Только гардероб-купе с зеркальной дверью, напротив которой они оказались вчера в один из моментов. Жека вспомнил стоны девушки и ее упругие груди с зажатыми между его пальцами твердыми сосками. Откровенный взгляд глаз Настиного отражения, мурашки, бегущие по ее бедру, когда коннектились их разъемы «папа»-«мама». Горячие губы, которые она подставляла под его поцелуй, оборачиваясь к нему…

Она достала из шкафа домашнюю одежду, безо всякого кокетства скинула полотенце и буднично натянула камуфляжные слипы, влезла в слаксы и в спортивного покроя футболку. Подошла к электроплите, включила ее, поставила на варочную поверхность сковороду. Жека смотрел на Настю сзади и пытался понять, ощущает ли она смущение, возникающее между партнерами после внезапной алкогольной страсти. Кажется, ничего похожего. Настя присела рядом с ним на кровать, прикоснулась рукой, поморщилась, когда он приподнялся и потянулся к ней губами:

– Фу, ну у тебя и пахнет изо рта. На поцелуи не рассчитывай… Иди в душ, я пока приготовлю завтрак. Можешь взять мою зубную щетку.

– Конечно, чего уж теперь.

Общей зубной щетке не сравниться с безумием ночных бесконтрацептивных проникновений, когда каждый оргазм партнерши как новый вызов.

– Как самочувствие? – спросила Настя.

«Будто этой ночью трахнул принцессу», – подумал Жека, но ответил совсем другое:

– Как после беспокойной ночи. Все обычно.

Они завтракали на большой застекленной лоджии, держали прямоугольные тарелки на коленях, ели оранжевую, одного цвета с фасадом кухонного гарнитура, яичницу с помидорами и беконом. Потом пили кофе с остатками молока и смотрели на солнце, понемногу начинавшее сваливаться за деревья.

– Хорошая квартира, – заметил Жека. – Рядом метро, зелень, залив.

– Это не моя, – ответила Настя. – Отца. Он живет за городом, а я пока здесь.

– Надеюсь, не он оставил тут эту картинку? – кивает Жека на висящую над кроватью большую, метр на метр, черно-белую фотографию, отпечатанную на холсте.

Разглядев ее еще ночью, он до сих пор не привык к ней. Неудивительно. На заднем плане фотокартины – полностью раздетая, но снятая только по пояс девушка. Лицо размыто, не в фокусе, но это не мешает опознать в ней Настю. Подтянутые груди, взъерошенная прическа вроде той, с которой Жека впервые увидел ее на дне рождения Марго, закушенная нижняя губа, взгляд куда-то за камеру. На переднем плане, уже в фокусе, по краям фотографии – по вздыбленному средних размеров члену (один – смуглый, арабского или кавказского происхождения). Их обладатели не попали в кадр. Прямо дуэль за честь прекрасной дамы.

Настя поймала очередной Жекин взгляд:

– Если хочешь спросить, это – просто модели, и ничего больше.

– А-а, – протянул Жека. – Я надеялся, это фотошоп… Только кто их приводил в фотогеничное состояние перед съемкой? Или сами себе ерошили?

– Нет, ты что? Есть такой специальный аппарат, – с серьезным лицом ответила девушка. – Переносная высокочастотная надрачивалка с комплектом сменных хомутов разных диаметров.

От «сменных хомутов» Жека засмеялся, чуть не подавившись кофе. Настя заколотила ему ладонью по спине.

– Откуда у тебя такие предметы искусства?

– Это не искусство. Просто проиграла пари.

– Расскажешь?

– Может быть, – пожала плечами Настя.

Из-за деревьев, где работали аттракционы «Диво-Острова», доносились детские визги и голоса. Настя налила себе и Жеке еще по одной чашке кофе и погромче, чтобы было слышно в лоджии, включила музыку. «Moloko» взамен кончившегося молока, игрушечная «Fun for me».

Пританцовывая в такт музыке, Настя пила кофе и глядела в окно. А Жека смотрел, как двигаются ее бедра, как под слаксами перекатываются половинки ее… Он приподнялся, сгреб Настю за плечи, привлек к себе.

– У тебя волосы пахнут… Яблочным пирогом таким, у меня его бабушка пекла…

– Шарлоткой?.. – улыбнулась Настя. – И что?..

– Просто заводит…

Он притянул ее к себе и, глядя в танцующие глаза, поцеловал в первый раз за все утро. Настя ответила на поцелуй и прошептала:

– А я все жду, когда мы продолжим…

Тот кофе, что не расплескался, снова остался остывать. Они долго целовались стоя, постепенно приближаясь к неубранной постели. Жека бросил Настю на смятые простыни. Их торопливые пальцы стягивали одежду друг с друга. Сумасшедшая погоня за краткими мгновениями счастья окончилась раскиданными по постели потными телами.

Старый шрам на Настиной правой ладони. Рубец длиной в пять сантиметров, почти перпендикулярно пересекающий линию жизни, Жека заметил еще ночью, но тогда, честно, было не до того.

– Откуда это? – поинтересовался Жека и осторожно, словно он мог еще болеть, потрогал шрам.

– Стигмат, – Настя забрала у него свою руку.

– Ты просто какой-то ларец с секретами…

Затем они валялись на постели. Жека – в джинсах на голое тело, а Настя – в одних трусиках камуфляжной расцветки, которые он назвал «солдатджейновскими». Слушали запущенных по второму кругу «Moloko». Грызли завалявшееся в холодильнике зеленое яблоко, откусывая от него по очереди. Обсуждали, чем можно заняться незаметно подкравшимся вечером. Обоих, кажется, устраивало общество друг друга. Жеку Настино, во всяком случае, точно устраивало.

– …Это долго – разделывать мясо, потом мариновать его. Да и нечем. Я такая хозяйка, у которой ничего нет.

– Надо купить лук, гранатовый сок и специи. Я все сделаю. Замаринуется, пока едем. А по дороге заскочим по одному делу.

– Если тебе охота заморачиваться, пожалуйста. «Дикси» в квартале отсюда, мясной с фермерской свининой – возле метро. Я не против посмотреть это твое место… Как ты про него сказал?

– Все видят, но никто там не бывает.

– Не намекнешь, что это? Просто можно это сделать и без шашлыков.

Жека засмеялся, вспомнив сериал про старинную русскую жизнь с тем (опять забыл) актером, на которого был похож официант в «Олдбое».

– Тут дело не в том, что ты не отказываешься, а в твоей готовности, в радости, в удовольствии, с которым ты поедешь, – и увернулся от летящей в лицо подушки.

* * *

Имя Аббас на даргинском, аварском, осетинском (или какой там у них язык?) означало что-то вроде «лев, от которого убегают другие львы». Где они там, в своих горах, умудрились найти львов, Жека не знал.

Внешне на льва Аббас походил с натяжкой. Был он смуглый, жилистый, среднего роста, лет сорока с небольшим. С редеющими волосами и потемневшими зубами. С проворными руками, заворачивающими в лаваш начинку из порубленных мяса, лука и овощей. Похожий сразу на Шефа из «Южного Парка» и на Тони Сопрано. Всегда сделает изысканный комплимент девушке, даст скидку клиенту или подарит мальчику щенка. Да только внешность обманчива.

Однажды Жеке довелось увидеть Аббаса, превратившегося в жесткого и беспринципного криминального авторитета. В тот раз трое черкесов из «отстойника» в гаражном массиве в Купчино вдруг заявили, что Жека не пригонял «мерс», который давно ждал покупатель.

– Он тебя обманывает. Разберись сначала с вором, – сказал Аббасу их старший. – Потом и нам предъявы кидай, – и повесил трубку.

Разговор шел по громкой связи. Жека почувствовал, как у него вспотели внутренности, и пошутил, будто не из своей головы. Никто не засмеялся. Жеке осталось только таращиться на кавказца, не спускавшего с него темных глаз. Что-то происходило там, в его мозгах. Какая-то ментальная трансформация. Несколько долгих секунд Аббас (лев, от которого убегают другие львы) хмуро смотрел на Жеку, потом неожиданно произнес с выражением:

– Тут свет решил, что он умен и очень мил…

Удивленный Жека и не подозревал, что Аббас знает его фамилию и читал Пушкина. Следующей фразой кавказец отдал приказ своему помощнику по имени Гази, молчаливому, не прятавшему свою суровость под напускным дружелюбием чеченцу, решить вопрос с черкесами. В его коротком кивке Жеке послышались звуки выстрелов. И только когда Гази вышел из кафе, Жека расслабился.

В следующий раз Аббас дал ему телефон Темира и объяснил, как найти их бокс на «Красном треугольнике». Черкесов Жека больше никогда не видел.

– Здравствуй, Женя, – через весь зал поприветствовал Аббас вошедшего Жеку.

Тот приблизился к замусоленной стойке и пожал протянутую руку. Огляделся. Обшарпанные столики с рекламой пива. Две студентки, все на бусах, фенечках и вплетенных в волосы цветных нитках, едят шаверму с тарелок, запивая ее колой. Одна, цепляя еду вилкой, притопывает ногой в такт музыке из космического дизайна колонок под потолком над стойкой. «Радио „Максимум“». В углу, у окна, из которого просматривается Кронверкский до пересечения со Съезжинской, под старым, выцветшим на солнце постером к «Брату» Такеши Китано, сидит Гази в накинутом на плечи длинном сером пальто вроде той шинельки, в которой когда-то выступал Олег Газманов.

Жека махнул Гази рукой, тот никак не отреагировал.

– Добрый вечер, Аббас.

– За деньгами приехал?

– Да. Ничего, что без предупреждения нагрянул? Вчера весь день не мог тебе дозвониться.

– Извини, Женя. У сына товарища вчера была свадьба, гуляли-отмечали. Выключил телефон, чтоб не мешали. Про тебя вылетело из головы. Извини, дорогой. Стыдно. Чувствую себя прямо как школяр.

Аббас выглядел уставшим, словно с похмелья или после длительного перелета. А может, от того и другого сразу. Свадьбу могли играть и в Дагестане.

– Ладно, все в порядке.

– В порядке было, если б ты вчера деньги получил, как договаривались… Да что говорить…

Аббас махнул рукой, нагнулся под стойку и достал скатанные в трубочку и перетянутые резинкой деньги. Отчего-то Жеку бесили эти трубочки. Почему нельзя отдать деньги просто, чтобы их можно было при желании пересчитать? Хотя Аббас ни разу не обманывал. Поэтому Жека никогда не поднимал вопроса по поводу денежных трубочек. Начнешь копать, чтобы выяснить, как глубоко прячется второе «я» Аббаса под маской развеселого хозяина шавермы – того и гляди, выроешь себе могилу.

– Спасибо за работу, Женя, – поблагодарил Аббас. – Хорошая машина, заказчик будет доволен.

– По поводу машины, Аббас, – убирая деньги в карман, произнес Жека. – Ты знаешь, что с ней были проблемы?

– Проблемы? – Аббас сделал удивленное лицо. – Какие?

– Труп в багажнике. Как в кино прямо… Кто-то из ваших.

– Из каких таких «наших»?

– Из чебуреков.

– Я – повар. На слово «чебурек» не обижаюсь. Ты только Гази так не говори, он не любит нетолерантных. Сразу за ствол хватается. Или в лицо бьет. А что, хозяин «лексика» вместо запаски возил труп, мне Темир звонил, – Аббас помотал головой. – Даже не знаю, что сказать… Правильно мы его наказали. Плохой он человек, как думаешь?

Жеке на плечо легла ладонь.

– Кто там в твоей тачке? – спросил оказавшийся рядом с ним Гази, запахивая на груди свое пальто-шинель.

Внимательный взгляд сторожевого пса. Голос без эмоций, каким, наверное, разговаривали бы змеи. Указательный палец левой руки привычным жестом амфетаминщика трет зубы и десны.

Углядел.

– Девушка, – ответил Жека. – Собрались на шашлыки.

– Шашлыки? – переспросил Аббас. – Почему меня не предупредил? Приготовил бы тебе шашлык-машлык, ты пожарил, девушка бы кусочек откусила и сразу в тебя влюбилась. Как Татьяна Ларина в Онегина.

Твою ж мать.

Аббас кивнул Жеке:

– Скоро опять позвоню насчет работы, пока отдыхай, – и стал срезать с вращающегося на вертикальном вертеле мяса тонкие куски.

Жека вышел на улицу, глянул по сторонам и направился к своему «опелю». Ему вспомнился мир, выпрыгнувший из зрачков хирурга, который прямо с неба свалился на клочок необитаемой суши. После того жесткого наебалова, когда хитростью и обманом его заставляли шесть лет подряд смотреть долбаный «Lost», у Жеки выработался нюх на серьезную ложь. Вбанчить паленый айфон ему, конечно, можно, а вот сделать вид, что ты не в курсе про труп в багажнике угнанного «лексуса», – нельзя.

«Остановившись в пустыне, складывай из камней стрелу, чтобы, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней, в каком направлении двигаться. Демоны по ночам в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам может легко заблудиться: шаг в сторону – и кранты…»

С «лексусом» мутный и опасный замес, раз возле кафе стоит «фольксваген» с двумя боевиками из команды Гази. Да и самого Гази Жека раньше почти никогда не видел в шаверме – тот предпочитал под «круглыми» отмокать в аквапарке. Говорили, что у чеченца даже есть абонемент в «Вотервиль».

Когда Жека сел в «астру», Настя спросила:

– Все в порядке?

– В полном, – кивнул Жека и улыбнулся, больше не пытаясь разобраться с бардаком в голове.

* * *

Заходящие на посадку самолеты едва не цепляли Настю и Жеку выпущенными шасси. За золотом деревьев виднелись здания и радары Пулковской обсерватории. Выглядевшие заброшенными конструкции, политые светом закатного солнца, дымящая трубами ТЭЦ, новостройки юга города и бегущее к ним шоссе с похожими на игрушечные автомобилями – все было как на ладони.

«Опель» они оставили на парковке строительного гипермаркета в километре отсюда. Пешком, через воинское захоронение, поднялись в гору. Тропинка петляла между деревьями и заросшими окопами времен обороны Ленинграда. На просторном, но ветреном месте Жека разжег угли в сборном мангале, за которым пришлось заехать к нему домой на Ленинский. Настя всю дорогу посмеивалась над увиденным в Жекиной квартире бардаком.

– Понимаю, что ты живешь один. Я и сама в этом деле не без греха – бывает, некогда за порядком следить. Но зубная щетка в чашке с остатками чая на подоконнике в комнате? Книжка в обувнице? И еще такая бредовая. Про каких-то пороховых магов…

– В обувнице? Надо же, нашлась! Отдать надо… А по поводу бардака – сама говоришь, некогда убирать. Паутину я вообще специально на лето оставлял, чтобы комары в нее ловились. Фумигатор покупать не нужно. И экология!

Жека снова попытался выкинуть из головы тяжелые мысли, возникшие после встречи с Аббасом, и сосредоточенно занимался шашлыком. Подготавливал мясо, нанизывал его на блестящие, как инструменты хирурга, шампуры, ворошил угли.

У Насти зазвонил телефон. Она взглянула на экран, отошла шагов на десять в сторону, но порывы ветра доносили до Жеки обрывки ее агрессивных фраз:

– Да?.. Если ничего срочного… Высотах – смотрим на город и самолеты… рим мясо… Нет, не на… Тебя видеть… Я вешаю трубку…

– Кто это? – спросил Жека, когда Настя вернулась.

– Отец, – ответила девушка.

– Ты с ним не ладишь?

Настя пожала плечами, призналась:

– Не очень… Не хочу об этом, ладно?

– Тогда давай выпьем.

– Ты все еще с финскими номерами?

– Ну а как по-другому?

– Ты не налегай, пожалуйста. Хорошо?

Жека достал из прихваченного из дома рюкзака «Jan Sport» сильно початую бутылку двенадцатилетнего «джеймсона», плеснул на пару пальцев в прозрачные пластиковые стаканы. Сладкий вкус, ореховое послевкусие. Будто виски разбавили шампунем.

– Приятный, – прокомментировала Настя.

– В самый раз для девочек, – кивнул Жека. – А для меня сладковато.

Они пожарили шашлык, съели его, капая на сочные, покрытые сверху корочкой куски соусом «табаско». Запивали виски, заедали зеленью. Налили еще, сели на сухую пожелтевшую траву. Настя впереди, Жека – сзади, обхватив ее за плечи, так обоим было теплее. Маленькими глотками приговаривали «джеймсон» и смотрели на город.

– Я видел прогноз: на следующей неделе похолодает почти до нуля, – заметил Жека, подливая себе.

– Лето красное пропели, – кивнула Настя. – У меня мечта идиота – перезимовать в Европе. Пусть даже не на югах, но только чтобы не было каши под ногами и морозов за двадцать, – она поежилась. – Жить в большом городе, не работать, читать книжки, слушать музыку, есть, пить и шляться по концертам и клубам…

– Поехали, – предложил Жека, лихорадочно прикидывая, сколько и у кого сможет занять.

– Сейчас не могу…

Жека помолчал и стал рассказывать про Пулковское дело, когда в тридцатых половину астрономов пересажали, объявив их шпионами иностранных разведок и вредителями. Произошло все из-за солнечного затмения, которое в 1936 году можно было наблюдать только на территории СССР. Пулковские астрономы охотно принимали иностранных коллег, даже не подозревая, насколько плачевно закончится все для большинства из них.

– Вот времена были, – покачала головой Настя.

Сзади послышались шаги, Жека обернулся. На открытое пространство из рощи, через которую была протоптана тропинка к обсерватории, выбрались двое. Один – в костюме (это вечером-то в субботу, подумал Жека), лет тридцати пяти или около того. Выходя из рощи, он держался впереди. На открытом пространстве немного отступил, пропуская вперед второго. Тому было чуть за пятьдесят, курчавый и почти черноволосый, с мертвенно-бледной кожей; он казался сильно навеселе.

– Антон? Филипп Юрьевич? – увидев их, девушка резко поднялась на ноги.

– Привет, Настя, – сказал Антон из-за спины Филиппа Юрьевича.

– Долго искали? – поинтересовалась она.

– Не очень, – ответил Антон. – Ты же сама сказала, что с Пулковских высот обозреваешь город. Проехались по поселку, пригляделись, спросили местных, где тут обзорная площадка.

– Зачем приехали?

– Это ты к Филиппу Юрьевичу.

Филипп Юрьевич все это время с застывшей улыбкой молча смотрел на Настю. Улыбка эта не понравилась Жеке настолько, что он весь подобрался и приготовился в случае чего выдать хук правой, от которого бы обосрался сам Мохаммед Али. Но это на крайний случай. Жека поднял с травы бутылку с остатками «джеймсона», взвесил в руке, спросил:

– Выпить никто не хочет?

– Антону нельзя, он за рулем, – ответила Настя. – Он водитель моего отца. А Филиппу Юрьевичу, наверное, хватит… Да он и не пьет с такими, как ты.

– Кто это? – спросил Филипп Юрьевич.

– Мой друг, – сказала Настя. – Ты зачем приехал?

Филипп Юрьевич ответил, но его слова заглушил заходящий на посадку самолет. Медленно, словно собираясь с последними силами перед приземлением, он пролетел почти над их головами.

– Не расслышала, что ты сказал, – произнесла Настя, обращаясь к отцу.

– Говорю, у нас с тобой отношения не очень. Может, пришло время наладить их?

– Опять… Именно сегодня снова заклинило у тебя в голове? И ты за этим меня здесь нашел?

– За этим? – повторил Филипп Юрьевич и полез в карман расстегнутой куртки классического покроя.

Чуть пошатнувшись, он шагнул к Насте. От него пахнуло водкой.

– Возьми, – сказал он дочери, протягивая к ней руку.

– Что это? – спросила та, принимая из его руки несколько разноцветных бумажек. – Деньги?

– Считай, твоя премия, – ответил Филипп Юрьевич. – За наше вчерашнее дело. Ты не хотела им заниматься… Здесь полторы тысячи евро.

Помолчав пару мгновений, Настя спросила:

– Почти сто тысяч за банковскую операцию? Даже если я была не согласна с тобой, что за детский сад? – прищурившись, она посмотрела на отца. – Я за это получаю оклад. Если ОБЭП начнет шить уклонение от налогов, фигурантом все равно пойдешь ты, – Настя махнула рукой. – Да с твоими связями никто к тебе и близко не подойдет. Так что, спасибо, конечно, но премия – это лишнее… Или это добрый по пьяной лавочке папка хочет подкупить гордую дочь?

На лице Настиного отца отпечаталась боль. Он отступил на шаг.

– Забери свои деньги, – попросила Настя. – Я бы взяла, когда о них просила. А сейчас мне они не нужны.

– Мне тоже. Они твои. Можешь раздать их на улице. Или выбросить. Делай, что хочешь.

Выглядевшая совершенно спокойной Настя вдруг разозлилась. Ее ноздри задрожали, губы искривила язвительная усмешка. Глаза сверкнули как искры от костра.

– У нас тут прямо театр! И ничего не делаем. Мои деньги? – Настя сделала шаг в сторону, к еще дымящемуся мангалу, и кинула разноцветные бумажки, которые держала в руке, на угли. – Иногда веселее импровизировать.

Разлетевшиеся по мангалу стоевровые купюры легли вниз, их накрыло сиреневой банкнотой достоинством в пятьсот евро.

Филипп Юрьевич сделал еще шаг назад, наткнувшись спиной на водителя.

– Колоритная девушка, – пробормотал Антон, поддерживая босса за локоть.

Жека смотрел, как сильней задымились тлеющие угли, по углам мангала покрывшиеся белым пеплом. Дунул ветер, и одна из купюр отлетела в сторону. Вдруг появилось маленькое синее пламя, зацепилось за головешку и через секунду лизнуло крайние сто евро. Огонь побежал по краю зеленой бумажки, она почернела посередине и вспыхнула. Пламя перекинулось на остальные деньги. Длинный язычок огня лизнул сиреневую банкноту, огонь прицепился и охватил бумажку со всех сторон. Антон и Жека стояли как вкопанные и смотрели, как сгорают изображение вантового моста на пятисотевровой купюре и моста в стиле барокко – на стоевровых. Жеке неожиданно захотелось подойти к мангалу и опустить руки к пламени, чтобы прогнать охвативший его озноб. Отец Насти обратился в один неподвижный взгляд, который не мог оторваться от девушки. На его лице блуждала счастливая улыбка.

– Вот это так по-нашему! – поминутно повторял он. – Я всегда думал, что от матери у тебя только фамилия! Ты моя дочь!

Банкноты сгорели наполовину, когда он повернулся к Антону и сказал:

– Пойдем, хватит глазеть.

Глаза водителя были прикованы к догорающим деньгам, как металл к магниту. Он с трудом оторвал взгляд от мангала, покачал головой и сипло сказал:

– Это же с ума сойти… Шашлыки-то хоть удались?..

И пошел впереди Филиппа Юрьевича, который обернулся к Насте и произнес:

– В понедельник с утра надо будет ехать обсуждать новый договор. Подготовься.

Настя впилась в него огненным, как сгоревшие деньги, взглядом и ничего не ответила. Жека видел румянец, проступивший на ее щеках, будто у Насти поднялась температура. Когда ее отец с водителем исчезли в деревьях, Жека обнял девушку сзади за плечи. Она прислонилась к нему с убитым видом и попросила:

– Налей, пожалуйста.

– Я тоже любил прикуривать от зажженной сторублевки, – сказал Жека, – поэтому и бросил курить.

Они захохотали как сумасшедшие, громко и безудержно. Жека почувствовал, что смех дается девушке через силу. Наверное, ее скорее тянуло заплакать.

– Глупо это все выглядело, да?

– На ползимы в Европе тебе этого бы хватило. Зато ты была похожа на королеву, – ответил Жека.

– Такая же старая и страшная, как английская Елизавета? – спросила Настя.

Она в два глотка выпила «джеймсон» и произнесла:

– Поехали отсюда.

– Поехали. Ко мне или к тебе?

– Давай лучше куда-нибудь, где люди и музыка. Потанцуем. В «Мод», что ли.

– Точно, замиксуем Федора Михалыча с «Kasabian». Если не танцевать, так и жить-то незачем.

В быстро темнеющем небе над ними с гулом пролетел еще один самолет.

* * *

С «Kasabian» получилась не сразу. В «Mod Club» молодые музыканты играли небрежные кавер-версии английских рокеров. Жека с Настей пропустили по «егермайстеру» со льдом, послушали четыре песни и, заскучав, ушли в бар. Между П-образно расположенной стойкой и кирпичной стеной с постерами, рекламирующими будущие вечеринки, стоял пульт. Диджей в футболке с надписью «ABCDEFUCK» играл с компакт-дисков. Народ только подтягивался. Разогреваясь, все сидели за столиками и у стойки. В углу тусовалось четверо аккуратных геев в коротких узеньких брючках.

По крутой лестнице Настя с Жекой поднялись на крышу клуба и за стойкой на террасе взяли по второму «егермайстеру». Сели на потертый кожаный диван недалеко от инфракрасного газового нагревателя, разглядывали силуэты вымирающих на ночь домов-уродов вокруг, наблюдали за посетителями и слушали льющийся из колонок сонный «Hammock». Уехав с Пулковских высот, они обменялись буквально десятком фраз. Настя выглядела как в день их знакомства – морозной и неразговорчивой. Стоило ему подумать об этом, как девушка махнула в себя рюмку и прижалась спиной к его плечу.

– Холодно? – осторожно приобнял ее Жека.

– Есть немного. Нос так вообще отмерзнет сейчас.

– Попляшем внизу? Согреемся…

– Подожди. Я хочу рассказать… – Настя повернула голову и посмотрела на него. – Если тебе интересно. Про этот «стигмат», – показала она раскрытую ладонь, а потом вложила ее в руку Жеки.

Он пальцами тронул шрам.

– Интересно, конечно. Рассказывай.

Она помолчала, собираясь с мыслями.

– Мама умерла, когда мне было десять лет. Мы остались жить с отцом. После ее смерти он с головой ушел в строительный бизнес, организовал фирму. Может, чтобы не хватало времени на женщин. Очень любил маму. Я стала редко его видеть, но особо от этого не страдала, у самой времени оставалось мало. Помимо школы ходила еще в кружок, велосекцию и в музыкалку.

– На чем играла?

– На скрипочке пиликала гаммы, как тот пионер на балконе в «Покровских воротах». В общем, я больше скучала по маме, а не оттого, что редко вижу отца. Но ближе от этого мы с ним, конечно, не становились. «Ode to My Family» «Крэнберрис» – не про нашу семью. Когда я после школы поступила в институт, то переехала к подруге. Отцу объяснила, что хочу пожить самостоятельно. Он пожал плечами, сказал: «Твое дело». Помогал деньгами, предлагал купить мне квартиру – дела со стройкой у него шли хорошо. Я отказывалась, может быть, из упрямства, может, из чувства вины, что на третьем курсе я поменяла фамилию на мамину. Стала Анастасией Соломон. Отцу об этом ничего не сказала. После учебы он предложил мне место в бухгалтерии своей фирмы, я опять отказалась. Устроилась на работу к его конкурентам. Он все очень удивлялся, что меня взяли, не побоялись, мол, засланного казачка. А потом их служба безопасности очнулась, получилось как у «Кровостока»: «Вспомнили поменянный паспорт, достали старые папки, поняли – пассажир опасный». Работодатель уволил в один день. Отец обиделся, прекратил общаться. На рынке труда был кризис, а у меня – ни опыта толком, ни связей, ни сбережений особых. Так что смогла найти работу только в бухгалтерии Музея Арктики и Антарктики…

– Который на Марата?

– Да, в Никольской церкви… Зарабатывать стала совсем какие-то копейки, поддержки отца лишилась. Зато могла бесплатно смотреть экспозиции музея. Чучело белого медведя, палатка экспедиции Папанина, перчатки полярника с подогревом… Познакомилась с моего возраста девочкой-экскурсоводом. Она ездила на работу на велосипеде. Я подумала, что это круто и экономично, и тоже купила себе дешевый «ашан-байк». На нем вспомнила свои занятия в велосекции. Почти через год накопила денег на более серьезный велик – «Scott Aspect», такой угольно-красный. Веришь – нет, он был мне вместо мальчика.

– В прямом смысле? – засмеялся Жека.

– Ага, мусор выносил и будил по утрам… Стала участвовать в групповых выездах, общалась с другими байкерами, от одного подцепила болезнь вейтвиннера…

– Ой, – сказал Жека. – Ой-ой. А что это такое? Ничего, что у нас с тобой был незащищенный секс?

Настя захихикала.

– Ночью ты был на все готов. Сам виноват… Расслабься. Вейтвиннерство – это такие тараканы в голове велосипедиста, когда он хочет по максимуму облегчить свой байк. Уменьшает его вес, снимая ненужные детали. Меняет обычные болты на титановые. Предел мечтаний – рама из картона.

– В смысле «из картона»?

– Карбон. Углепластик.

– Что такое карбон, я знаю.

– Эй, сдачу заберите! – крикнул бармен с растатуированным лицом двум девушкам, которые заказали по пятьдесят водки и с рюмками отошли от стойки. – Многовато для чаевых!

«Hammock» был бесконечным. Наливая, бармен шутил с посетителями. Приходили еще люди, оставались.

– А потом случилось… То, что случилось… Я на своем апгрейженном байке выбралась немного постритовать по городу. Ну, накаталась, решила отдохнуть. Выпить воды или кофе в какой-нибудь открытой кафешке. Приглядела террасу бара у Марсова поля, села, заказала латте. Железный конь стоит у входа, в пяти метрах от меня, но между им и мной – столик с двумя курицами в таких розовых и с золотыми блестками кофточках. Светские львицы недоделанные… Курольвицы так неодобрительно поглядывают на меня – мол, какого фига я зашла сюда потная, в спортивной одежде, еще своим велом перегородила им панораму. Ну, имела я их в виду. Сижу, пью свой латте. И тут мимо проходит парень. Стройный, загорелый, светловолосый, европейского вида. Задница что надо. Увидел меня, улыбнулся в тридцать два зуба. Я ответила на улыбку и залипаю дальше. А парень хватает мой байк – я его даже замком не пристегнула, овца! – прыгает в седло и – по педалям. Ору ему вслед: «Стой, сука!» Опрокидываю свой столик вместе с кофе, чуть не сбиваю одну из курольвиц, выскакиваю на тротуар и пытаюсь догнать. Ага, догнала. Тот уже учесал на квартал от меня. И тут просто повезло. Он обернулся и повторил свою тридцатидвузубую улыбочку. В насмешку надо мной, что ли. И пока скалился, на полном ходу влетел в столб. «Scott» в одну сторону, угонщик в другую. Сидит на жопе, хлопает глазами. Подбежала к нему, со всего размаха дала по яйцам. Он аж взвыл. Я – к велику. Хвала углепластику, у того все цело. Даже колесо без «восьмерки». У меня двойной усиленный обод стоял, выручил. Повернулась к блондину, чтобы добавить люлей, и вдруг сама получаю пинок под зад. Это уже меня догнал официант из кафе. Он решил, что я собралась свалить, не расплатившись. Пытаюсь ему все объяснить, а он визжит как резаный, толкается, кричит: «Разбита чашка!», будто я не чашку разбила, а подожгла кафе и с женой его трахнулась в придачу. Тут за моей спиной блонд поднялся с земли и зарядил официанту в бубен. У того кровь из носа, глазами моргает. Я решаю, что с меня хватит, сейчас дело дойдет до копов. Зажала велик между ног и – ходу оттуда. За Троицким мостом, у Петропавловки, притормозила. Решила немного отдышаться на парапете. Смотрю – топает мой блондин. Увидел меня, опять разулыбался: типа ничего и не было. Подходит. Говорит: «Хау а ю?» Вот и европейская внешность. Я английский учила в школе и в институте, мы разговорились. Оказалось, он датчанин. Зовут Лукас Якобсон, но откликается на прозвище Эйнжел. Бывший студент, теперь безработный. Получает пособие у себя в Дании и на эти деньги шляется по миру – капитализм с человеческим лицом. Каким-то ветром его из Гоа занесло в Петербург. Сказал, хотел посмотреть город, в котором жил Том Сойер. Представляешь? Там же другой Санкт-Петербург, в книжке. Помню, подумала: «Вот же дятел». Спросила, зачем он хотел украсть мой «scott». Ответил, что деньги кончились, и он решил немного подзаработать, угнав и толкнув мой вел. Рассказал, что занимался этим у себя в Дании. Сейчас он возвращался в Копенгаген родителей повидать, а оттуда собрался лететь в Амстер. Там ему будет где развернуться. Мол, хочет заработать денег на поездку в Бразилию, побывать на карнавале и на Амазонке. И еще сказал: «Иф ю вонт кам виз ми?» («Хочешь поехать со мной?») В общем, тем же вечером я с ним переспала. Подумала, что меня здесь ничего не держит, а в Европе, по-любому, будет что-то новое. Загранпаспорт был со студенческих времен, когда на каникулах летала в Турцию и в Скандинавию несколько раз выбиралась. Через своих родителей, пожилых хиппи из Христиании, Лукас устроил приглашение. Пока ждала визу, в интернете выставила «scott» на раздербан. Скинула байк по частям. Так вроде бы меньше жалко. Вроде как просто титановые болты продаешь, а не друга. Но все равно чуть ли не до слез. Денег хватило на билеты до Каструпа на авиадискаунтере и на три развеселых недели в Копенгагене. Отжигали так, что у меня «туборг» из ушей лился. А еще в Копене полно велосипедных дорожек и, когда катаешься, не думаешь, что тобой, как чипсами, хрустнет урод на лоховском «логане». И член у Лукаса был как стойкий оловянный солдатик Ганса Христиана Андерсена…

– Скажи, что у меня хоть больше, – толкнул ее в плечо Жека.

– Главное – не размер… – Настя уклонилась от шутливой Жекиной попытки дать ей отцовского леща и снова прижалась к его плечу. – В общем, когда мы прилетели в Амстер, я была влюблена в Лукаса как кошка. А тут еще каналы, легалайз… Я до этого в Амстердаме не бывала. Знакомые Лукаса сдали нам маленькую квартирку в ДеПайп, райончике для своих. Туристы с фотоаппаратами и альбомами Ван Гога там появляются, только если идут не в ту сторону из Рейксмузеума. Днем орут местные и азиаты на рынке, вечером полно проституток. Не тех, которые в Ред Лайт Дистрикт берут по полтиннику со шведов или англичан за секс без смены позиции и прикосновений. В Пайпе девочки обслуживают балканцев и мусульман, а сутенеры ходят с опасными бритвами. Дом хоть более или менее новый, но с крутой лестницей. Мы жили на третьем этаже, а под нами – бабуля, которая все время пекла пироги с корицей и постоянно курила вонючие сигареты, прямо Дон Дрейпер из «Mad Men». Из окон квартиры – виды на старые ржавые велосипеды и дрейфующие по каналу трупы дохлых собак и использованные презервативы. И мертвые псы – еще не самое страшное, знаешь… Вечерами, если оставались дома, мы выходили на улицу, садились на ступенях лестницы и пили пиво, разглядывая граффити на соседней стене – Филип Дик, из головы которого вылетают блочные многоэтажки. Лукас говорил, что для нас с ним это вроде картины в гостиной. Из соседнего дома ребята временами выносили проигрыватель и колонки и играли на виниле для себя всякий там брейкбит. Как у нас – Цоя на гитаре на скамейке у подъезда. В квартале от дома – продуктовый супермаркет «Альберт Хейн» с кассиршами в хиджабах, где – веришь? – продавали вареную картошку. Принес домой, шварк ее из пакета на сковородку, посолил-поперчил и через десять минут ужинаешь. Ну, ты говорил, что был в Амстере…

– Ага, мы останавливались в отеле возле Лендсплейн. На Марникс-страат.

– Слушай, здорово. Это же рядом, – Настя повернулась к Жеке. – Прямо мы с тобой одной крови.

Жека не видел в темноте ее лица, но глаза девушки сверкали в свете реклам спиртного над стойкой бара.

– И с одним содержанием алкоголя в крови.

Настя приблизила к нему лицо. Они поцеловались – шумно, кусая губы, запустив руки в волосы друг друга. Прервав поцелуй, Жека спросил:

– Тебе взять еще?

– Давай.

Пока бармен наливал, Жека от стойки обернулся на девушку. Та сидела на диване, смотрела прямо перед собой, поглощенная воспоминаниями. Сведенные вместе колени, разведенные икры. Она показалась ему похожей на сломанную куклу. Когда Жека вернулся, Настя продолжила:

– Работали по очень простой схеме. Рано утром, пока еще никто не уехал на службу, проводили рекогносцировку. На дело шли ночью. Лукас пневматическим болторезом скусывал замки с велосипедов, я отгоняла их за пару кварталов, где поджидал строительный фургончик с арабом за рулем. Набивали в фургон полтора-два десятка велов, араб увозил их, а мы шли спать или танцевать в найт-клаб. Велики везли на точки в другие города, в Утрехт и в Роттердам. Там их выставляли в витрины и продавали со скидкой. В Роттердаме их охотно брали иностранные моряки. Не сказать, что мы много зарабатывали, но нам хватало. Плюс его пособие. Ты же цены там помнишь? «Хейнекен» – меньше евро, «шутерс» в «Лидсе» вообще сорок центов. Сигареты не курили, еда недорогая, если брать фирменные «альбертхейновские» продукты и на рынке, «расту» употребляли нечасто, музыку тащили из сети через анонимайзеры, трахались без контрацептивов, я додрачивала Лукасу рукой, ну и по-всякому…

– Кажется, стиль у тебя не поменялся, – заметил Жека.

Про себя он скрипнул зубами. Подумал, что это глупо – ревновать к какому-то датчанину…

– Извини, – посмотрела на него Настя. – Я так подробно, чтобы ты понимал… Но в один момент деньги все-таки понадобились. На аборт. Я не против детей в принципе, но момент был явно неподходящий. А в бесплатном Красном Кресте меня не брали из-за просроченной визы. У Лукаса случились какие-то траблы с его пособием, ему нужно было лететь в Копенгаген. Я проводила его только до Централ Стейшн. В Схипхол и обратно электричка стоила девять евро – сумма, пробивающая реальную брешь в бюджете. Лукас поехал «зайцем». Он помахал из вагона рукой, сказав перед этим, что вернется через неделю. Во всяком случае, номер электронного билета из Копена у него был… И все – Эйнжел улетел, больше я его не видела. Абонент вне зоны действия сети. На вторую неделю настал срок платить за квартиру. Пришлось звонить отцу, как-то объяснять ситуацию и просить денег. Он ответил, что подумает, и три дня не перезванивал. Я набрала его опять, он не взял трубку. Тогда решила, что о'кей, обойдусь без посторонней помощи. В Йордане, в районе засыпанных каналов, мы с Лукасом заприметили мажорный байк, но до поры до времени обходили его стороной. Красного цвета «BMW Carbon Racer». «Феррари» из мира велосипедов. На «ибэй» за такой, но порядком подержанный, просили две тысячи. Договорилась с Али, тем арабом, что он возьмет его за двести евро сразу, плюс три сотни после продажи. Пришла ночью, перекусила болторезом противоугонный тросик. И вдруг нарисовался хозяин. Лет так двадцати пяти, в костюме велосипедиста, с «котелком». Собрался на ночные покатушки, а тут я… Врезал мне этим шлемом так, что думала, голова расколется. Со второго удара он свалил меня на землю. Вроде лежачих не бьют. Как же, стал избивать меня. Видимо, я задела какие-то струны в его ранимой протестантской душе. Чувствую, сознание теряю, – Жека ощутил, что девушка вздрогнула от воспоминаний, и обнял ее крепче. – Испугалась, стала звать на помощь. Голландец вроде как поуспокоился, дал мне ногой в живот и столкнул в Принсенграхт, там ограждения не было. В детстве, помню, каждое лето по паре недель проводила у родственников мамы на даче под Зеленогорском. Дюны, сосны, из залива часами не вылезала, но плавать не умела. Боялась, что ли. Научилась плавать, когда очутилась в Принсенграхт. Руки-ноги едва шевелятся, наглоталась воды, на набережную не выбраться. Все, думаю, пишите письма. Но догребла до жилой баржи метрах в пятидесяти от того места, где упала в воду, схватилась рукой за борт. Зацепилась за какое-то острое железо, порезала ладонь чуть не до кости. Вылезла на эту баржу, пороняла все кадки с цветами. На шум выскочили хозяева и вызвали полицию. По дороге в больницу я сказала копам, что меня избили негры, которых мне не опознать. А в больнице случился выкидыш. Врач сказал, детей у меня больше не будет. Когда поправилась, меня депортировали в Россию. Бай-бай, Амстердам. Назначили визовый карантин. Я поэтому и выехать никуда не могу… Отец позвонил, когда я валялась в больничке. Видимо, испугался за меня, что-то себе надумал… Встретил в аэропорту, поселил в этой студии на Крестовском, устроил к себе на работу. Доросла у него до главного бухгалтера. Сначала веревки из него вила. Он мне что-то возражает, а я так невзначай ладонь со шрамом ему под нос суну. Он побледнеет и лапки кверху. Наверное, представлял, как я в грязной воде среди пластиковых бутылок барахтаюсь. Потом надоело, решила, не стóит он моей злости. Просто старалась меньше с ним общаться, только по работе. А он время от времени делает попытки примирения. Как сегодня с этими деньгами. Неудачные… Знаешь, Жека, замерзла я вдребезги. Пошли на танцпол…

Они встают с дивана и по крутым, прямо как в гребаном Амстердаме, ступенькам спускаются на первый этаж. Диджей как раз заводит «Kasabian».