35. Место, где надежда потеряна

Август, двадцать девять месяцев назад

Свою ошибку Макс осознает, когда видит в ночном лесу огненный крест.

В пахнущей гарью темноте это вполне может сойти за зловещее знамение. Даже не будучи суеверным, Макс застывает в оцепенении, но через несколько секунд понимает, что это полыхает дерево. Вертикальную перекладину горящего креста обозначает повалившийся ствол соседнего дерева. Или нет… Макс проходит по дороге еще и опознает в кресте… столб. Старая просмоленная мачта линии электропередачи, настоящий деликатес для огня. Правее столба полыхают деревья. Макс видит, как оранжевые языки пламени перекидываются на все новые и новые ели, занимающиеся с громким треском, как гигантские бенгальские свечи. Пожар разгорается по обе стороны от дороги. Откуда-то Максу в голову приходит диалог: «Ты не туда зашел, кусок мяса». – «С этим даже не поспоришь».

– Не поспоришь… – повторяет Макс следом за своими мыслями.

Лесной пожар отсюда не выглядит оголодавшей стихией, каким Макс видел его в передаче «Вокруг света»: ураганный ветер, будто вопящие в агонии деревья с пламенеющими шевелюрами, стада взмыленных антилоп, чем-то похожих на моделей с канала «Fashion». С такого расстояния пожар больше похож на сбежавший по невнимательности костер для шашлыка – если поспешить, то можно потушить, помочившись на пламя. Обманчивое впечатление. Макс нисколько не сомневается, что вблизи это будет смертельная адская печка, Макс вспоминает бродяжий знак, нарисованный на ДОТе. Срочно делай ноги.

Как великий комбинатор из старого фильма, сдавший на почту свой миллион, а потом передумавший, Макс резко разворачивается и… Нет, не бежит. Делать это в темноте не стоит, только ноги переломаешь. Быстрым шагом Макс идет обратно, в ту сторону, откуда пришел. Но даже идти неудобно – ничего не видно. Макс достает телефон и подсвечивает себе фонариком. Становится чуть лучше. Главное, чтобы зарядки хватило на возвращение к полуразрушенному ДОТу и на то, чтобы забраться в его влажные внутренности и забрать сумку.

Почему он не подумал об этом раньше? Он же знал. Еще когда они с Солдаткиным выбрали место, Макс отметил, что отсюда недалеко до Роуску, рядом с которым Лодочники устроили свое поселение. «Место, где человечья надежда потеряна, – так однажды высказалась про них бабушка Полина Ивановна. – Сидят, молятся и ждут, когда всем придет крышка, а они поплывут под белыми парусами, выживут и хорошо устроятся. Тьфу! Нежить!»

Дорога туда есть, но они с Солдаткиным не рассматривали ее в качестве обратного пути – на ней резко повышался риск нарваться на случайных свидетелей. Хоть в Роуску почти не осталось местных жителей, здесь все же могут встретиться люди – Лодочники или отдыхающие с турбазы. Или еще вдруг кого занесет. Но выбора у него нет.

И сейчас, в темном ночном лесу, Макс уже знает, куда спрячет сумку с деньгами.

– Не ходите здесь! – сказал тогда Кравец им с Тимом. – Нечего вам тут делать!

Вот там он и устроит схрон.

«Не ходите здесь». Прямо как еще один бродяжий знак, шагая, думает Макс. Интересно, а есть такой? «Не ходите здесь».

А еще он знает, что сделает потом, когда деньги окажутся в безопасности. Макс уже видел такое в кино. Ни мафия, ни полиция не будет искать убийцу и грабителя в тюрьме. Значит, ему нужно сесть. Ненадолго, пока все не уляжется. Не вопрос. Если надо, если он этим поможет Тиму и бабушке, он сядет. Сначала разобьет им сердца, но ведь после они заживут… Что только для этого сделать? Расколотить витрину? Украсть в магазине, скажем, наушники? За такое в тюрьму не посадят, а дадут штраф и накостыляют по шее в отделении. Ладно, у Макса еще будет время разобраться с этим вопросом…

Слабенький луч телефонного фонарика старательно рассеивает темноту под его ногами, помогает выглядывающей из-за деревьев заблудившейся луне. В какой-то момент Макс все равно оступается, чуть было не упав. Он едва-едва удерживает равновесие, потом шепотом ругается. Только сейчас он вспоминает о вспыхнувшей после взрыва внедорожника траве. Не получится ли, что он выйдет из леса прямо на стену огня? Он непроизвольно ускоряет шаг. Продолжая идти в каком-то синкопированном ритме, Макс до боли в глазах вглядывается в даль, пытаясь разглядеть то, чего так боится. Нет, не видно. Все погасло? Или просто расстояние слишком велико? Во всей этой дымной кутерьме он совершенно потерялся во времени и километраже. Сколько еще до поселка нераскупленных таунхаусов?

Словно в ответ на свой вопрос, он умудряется заметить впереди мутные неясные оранжевые сполохи у самой земли. Будто лежит огнедышащий дракон, которого тошнит с похмелья. Огонь нехотя расползается по траве, в одном месте подкрадывается к таунхаусам, но это никак не непроходимая стена пламени. Макс чувствует облегчение и пытается прибавить шагу. Сразу же снова спотыкается.

Несколько минут спустя лес расступается. Макс останавливается, смотрит на силуэт сгоревшего «аутбэка», похожего на гигантского черного кота, который присел на фоне разожженного камина. Уютную картинку в голове Макса вспугивает треск веток, внезапно раздавшийся за спиной. Он оборачивается, выставив перед собой узкий, как острие ножа, луч фонарика. Никого? Никого. Чувствуя, как сердце бьется где-то в горле, он пытается высветить, что же там в лесу, но фонарик не достает до деревьев, за которыми слышался треск. А самому Максу не настолько интересна природа этих звуков, чтобы идти и смотреть. Немного постояв, прислушиваясь, он делает несколько шагов спиной вперед, потом разворачивается и идет к ДОТу. Думает, что, наверное, на опушке прячется какой-то испуганный лесной зверь.

Чуть не свалившись в полузасыпанную траншею, он приближается к укреплению. ДОТ будет стоять тут, кажется, вечно, как египетская пирамида. От мысли, что сейчас придется спускаться, становится не по себе. Не важно, что он уже был там. Темнота раздувает страх изнутри Макса. Страх давит на диафрагму. Странно устроен человек. Макса ведь ни капли не волнует, не пугает, что где-то рядом лежат три полуобгоревших мертвых тела, но при этом ему страшно спуститься в ДОТ, освещенный всполохами так и не разгоревшегося пожара. «Погреб, – успокаивает себя Макс. – Это всего лишь погреб». У них ведь был почти такой, когда они с родителями и Тимом жили в Петровском через несколько домов от бабушки. Построенный, как и этот ДОТ, еще финнами. Родители держали там зимой свежие и консервированные овощи с огорода. Отец с Максом понаделали из неструганого занозистого горбыля полок и ящиков для хранения. Отец…

Он всю жизнь работал плотником в ЖЭКе, устанавливал жильцам дверные коробки и менял оконные рамы. Некоторые, особо благодарные, давали на чай четвертинку или поллитру. Отец никогда не стеснялся выпивать, хотя делал это по поводам и знал меру, но с развалом Советского Союза начал уходить в запои. Будто вместе с распадом страны, в которой он жил, развалились на куски его ответственность и воля. Пил по неделе. Мать пыталась привести его в чувство, просила и угрожала, он внимал, соглашался, но через пару недель, после какой-нибудь «халтуры», снова уходил «на глубину». Наверное, для того, чтобы ее мужику доставалось меньше, мать стала поддавать вместе с ним. Оказалось, что ей нельзя было пить категорически. Пьяная, она вела себя безобразно. Ругалась с отцом, ругалась с соседями, ругалась с учителями своих детей, ругалась с самими детьми. Макс тогда брал напуганного Тима и уводил к бабушке. Видя творившееся безобразие, за дело взялась Полина Ивановна, для начала поколотив пьяных сына и невестку палкой-«батогом». На месяц или полтора это помогло, но потом наступил Новый год, который родители, не просыхая, праздновали до конца января. Тим, стесняясь соседей, тайком выносил из дома и выкидывал на дальнюю помойку пустые бутылки. Иногда мать с отцом на несколько дней пропадали из дома, и тогда за старшего оставался Макс. В конце концов бабушка, почти ни на что не надеясь, чуть ли не за руки отвела родителей на собрание, как она их назвала, «пробующих алкашей». В смысле, пробующих вылечиться. Что-то вроде анонимных алкоголиков. Там их и подцепил на крючок Кравец.

Сначала бабушка обрадовалась, что родители Тима и Макса перестали пить, взялись за ум, принялись усердно работать и не менее усердно продолжили посещать собрания – только уже не «пробующих алкашей», а те, которые проводил Кравец, вербуя свою паству. «Впереди Война, – говорил он, – и нужны божьи Воины Светлых Дней – мытари, которые знают, что такое страдания». Родители стали приносить домой брошюрки дорогой финской полиграфии, пытались что-то рассказать детям и бабушке. «Из огня да в полымя, – ворчала Полина Ивановна и прогоняла сына. – Иди лучше парням денег на ботинки новые принеси».

Дома семейство продолжало жить впроголодь. Деньги уходили теперь не на водку, а в секту. Полина Ивановна подкармливала внуков, а потом вдруг сказала им: «Живите-ка у меня, пока родители головы обратно на плечи не пристроят. И мне помощь будет. Старая я уже». Тим с Максом подумали-подумали и остались. Забрали вещи из ставшего неродным дома и переселились к бабушке. Мать с отцом даже не пытались их вернуть. Они готовились к грядущей Войне.

Скоро они продали дом. У Кравца были знакомства, позволившие ему в обход законов выписать с продаваемой жилплощади детей. Вырученные деньги родители передали Кравцу, а сами поселились в организованной им коммуне на брошенных бесплодных землях рядом с Роуску. Там и пригодилось то, что отец был плотником, – когда они стали строить и смолить Лодки…

Макс спускается, держась одной рукой за стену. Луч фонарика высвечивает нары, кирпичную печь. Не выпуская телефона, Макс берет по одному кирпичу и откидывает их в сторону. При падении большинство кирпичей крошатся или раскалываются на куски. Вот она, сумка.

Макс хватает ее, испачканную кирпичной пылью, поворачивается и как пробка от шампанского, поскальзываясь на влажных ступенях, выскакивает из ДОТа. Ему кажется, что сейчас стены укрепления сожмутся, сомкнутся над его головой, раздавят вместе с деньгами в этой могиле…

Но ДОТ выпускает его. После глухой концентрированной черноты снаружи не так и темно. Луна, полыхающая трава… Отблески пожара играют на острых скулах Макса, когда он стоит, высматривая дорогу, ведущую в Роуску. Это она?.. Он шагает по сгоревшей траве, оставляя невидимые следы в пепле.

Интересно, нет ли среди Лодочников паники из-за того, что они готовились к совершенно другому, более мокрому, Концу Света?