счастливый час

Я искал семнадцатилетнюю танцовщицу, которая исполняла танец живота и с которой повсюду ходил юноша, который называл себя ее братом, но он не был ее братом, он просто был влюблен в нее, а она позволяла ему находиться рядом, потому что так бывает в жизни.

Я тоже был в нее влюблен. Но она все еще любила парня, которого недавно посадили в тюрьму.

Я обошел все худшие места, бар «Вьетнам» и так далее.

Бармен спросил:

– Налить тебе выпить?

– Нет у него денег.

У меня были деньги, но не столько, чтобы пить все два часа.

Я зашел в «Джимджам клаб». Индейцы из Клэмэта или Кутеная, или еще откуда-то севернее – из Британской Колумбии, Саскачевана, – сидели за барной стойкой, как маленькие картинки или как маленькие пухлые куклы, вещи, с которыми дурно обращаются дети. Ее там не было.

Один парень, узкоглазый, черноглазый нез-перс, чуть не столкнул меня со стула, подавшись вперед, чтобы заказать бокал самого дешевого портвейна. Я сказал:

– Эй, это не с тобой мы вчера в бильярд играли?

– Нет, вряд ли.

– И ты еще сказал, чтобы я собрал шары, а ты пока разменяешь деньги и расплатишься со мной.

– Вчера меня здесь не было. Меня вообще не было в городе.

– Ты не отдал мне четвертак. Ты должен мне четвертак.

– Я отдал тебе четвертак. Положил прямо рядом с твоей рукой. Две монеты по десять центов и еще пять.

– Кто-то решил спустить их на выпивку.

– Не я. Я тебе все отдал. Может, они на пол упали.

– Ты понимаешь, когда уже хватит? Понимаешь, когда все?

– Эдди, Эдди, – индеец подозвал бармена, – ты не находил здесь вчера монеток по десять и по пять центов? Ты не подметал? Не попадалось тебе что-нибудь такое, может, была там пара монеток по десять центов и одна пятицентовая?

– Может быть. Здесь всегда остаются какие-то монетки. Какая разница.

– Видишь? – сказал мне индеец.

– Как вы меня достали, сил нет, – сказал я, – еле пальцем могу пошевелить. Все вы.

– Слушай, я не стал бы тебя морочить из-за двадцати пяти центов.

– Все вы, все до одного.

– Тебе нужен четвертак? Хрен с тобой. На, держи.

– Иди ты. Просто сдохни и все, – сказал я, вставая из-за стойки.

– Возьми четвертак, – сказал он, очень громко, потому что увидел, что я не собираюсь брать его деньги.

Накануне ночью она разрешила мне поспать с ней в одной кровати, не то чтобы с ней, скорее рядом с ней.

Она жила с тремя студентками, и у двух из них были парни – тайваньцы. Ее так называемый брат спал на полу. Когда утром мы проснулись, он ничего не сказал. Он никогда ничего не говорил – в этом был секрет его успеха, если это был успех. Я отдал четыре доллара, почти все свои деньги, одной из студенток и ее парню, который не говорил по-английски. Они должны были купить нам всем тайваньской травы. Я стоял у окна и смотрел на парковку перед домом, пока ее брат чистил зубы, и наблюдал, как они уезжают с моими деньгами на зеленом седане. Не успев даже выехать с парковки, они врезались в столб. Они вылезли из седана и пошатываясь побрели прочь, оставив двери машины открытыми и цепляясь друг за друга, их волосы разлетались на ветру.

Позже тем же утром я сидел в автобусе – это было в Сиэтле. Я сидел впереди, на длинном сиденье вдоль окна. Женщина напротив меня держала на коленях толстый учебник по литературе. Рядом с ней сидел черный мужчина со светлой кожей. «Да, – говорила она ему. – Сегодня зарплата. И это здорово, даже если это не надолго». Он посмотрел на нее. Из-за своего большого лба он казался задумчивым. «Что ж, – сказал он, – это мои последние двадцать четыре часа в этом городе».

День за окном был тихий и ясный. Обычно в Сиэтле пасмурно, но теперь я помню только солнечные дни.

Я ездил на автобусе часа три-четыре. Водитель сменился, теперь за рулем сидела огромная ямайская женщина.

– Нельзя просто кататься на автобусе, – сказала она, смотря на меня в зеркало, – ты должен куда-то ехать.

– Тогда я выйду у библиотеки, – сказал я.

– Хорошо.

– Я знаю, что хорошо.

Я сидел в библиотеке – сила, теплившаяся во всех этих словах, в смысл многих из которых я не мог проникнуть, придавила меня так, что я не мог дышать, – пока не начался «счастливый час». Тогда я ушел.

Машины ехали бесконечным потоком, тротуары были переполнены, люди шли озабоченные и злые, «счастливый час» – это еще и час пик.

В «счастливый час» ты платишь за один напиток, а получаешь два.

«Счастливый час» длится два часа.

Все это время я искал глазами ту танцовщицу. Ее звали Анжелика. Я хотел ее найти, потому что, несмотря на все ее связи с другими мужчинами, я ей, похоже, нравился. Она мне понравилась сразу же, как только я впервые ее увидел. Она сидела за столиком и отдыхала между номерами в греческом ночном клубе, в котором она работала. Ее слегка касался свет со сцены. Она была очень хрупкой. Казалось, что она думает о чем-то нездешнем, терпеливо ожидая, пока кто-нибудь не придет и не уничтожит ее. Одна из танцовщиц, с короткой стрижкой, мужеподобная, стояла рядом с ней и говорила: «Тебе чего надо, парень?» – морячку, который предложил угостить ее выпивкой. Сама Анжелика молчала. Ее непорочная грусть не была совершенно фальшивой. Было в ней что-то, чему она пока не позволяла родиться на свет, потому что оно было слишком прекрасно для этого места, это правда. Но в основном она была потрепанной жизнью потаскухой. «Просто хотел познакомиться, – сказал моряк. – Учитывая, сколько здесь берут за выпивку, это можно считать небольшим комплиментом». – «Не нужны ей твои комплименты, – сказала ее старшая подруга. – Она устала».

Было уже шесть. Я прошелся до греческого клуба и заглянул внутрь. Но мне сказали, что она уехала из Сиэтла.

День заканчивался пламенно и великолепно. Солнце поглощало как будто вырезанные из бумаги силуэты кораблей в заливе.

Я выпил два двойных и тут же почувствовал себя так, как будто я был мертв целую вечность и вот теперь наконец очнулся.

Я сидел в «Пиг Элли». Бар был прямо в гавани, он стоял на воде, на хлипком пирсе, фанерный пол, покрытый ковролином, барная стойка из «формики». Сигаретный дым казался каким-то неземным. Солнце опустилось сквозь крышу облаков, подожгло море и заполнило большое окно расплавленным светом, и мы сидели и обделывали наши дела и грезили в сверкающем тумане. Заходившие в бары на Первой авеню отказывались от своих тел. Видны были только живущие в нас демоны. Души, которые плохо обошлись друг с другом, встречались здесь. Насильник встречал свою жертву, брошенный ребенок находил свою мать. Но раны нельзя было залечить, зеркало было как нож, отделяющий все от себя самого, слезы мнимого товарищества капали на барную стойку. И что вы теперь можете мне сделать? Чем таким вы думаете меня напугать?

В библиотеке был один неприятный момент. Пожилой джентльмен подошел ко мне, держа в руках книги, которые он взял, и заговорил со мной мягко, с такой девичьей интонацией.

– У вас ширинка, – сказал он, – расстегнута. Я подумал, надо вам сказать.

– Понял, – сказал я. Потянулся к ширинке и быстро застегнул ее.

– Многие обратили внимание, – сказал он.

– Понятно. Спасибо.

– Рад помочь, – сказал он.

Я мог схватить его за шею прямо там, в библиотеке, и убить его. Случаются в мире вещи и постраннее. Но он отвернулся.

«Пиг Элли» был дешевым баром. Я сел рядом с медсестрой в больничной форме, у нее под глазом был синяк.

Я ее узнал.

– Где твой парень?

– Кто? – сказала она, как будто не понимая, о ком я.

– Я дал ему десятку, и он исчез.

– Когда это было?

– На той неделе.

– Мы с ним не виделись.

– Ему пора бы повзрослеть.

– Он, наверное, в Такоме.

– Сколько ему, лет тридцать?

– Завтра он вернется.

– Он уже не ребенок, чтобы у людей мелочь таскать.

– Хочешь купить таблетку? Мне нужны деньги.

– Что за таблетка?

– Порошок из галлюциногенных грибов.

Она показала мне капсулу. Никто не смог бы проглотить эту штуковину.

– Это самая большая таблетка, какую я видел.

– Отдам за три доллара.

– Не знал, что такие большие капсулы вообще делают. Какой это размер? Первый?

– Первый, ага.

– Ничего себе! Она как яйцо. Как на Пасху.

– Погоди, – сказала она, глядя на деньги, – а нет, все правильно, да – три доллара. Считать уже разучилась.

– Ну, поехали.

– Еще пей. Надо, чтобы она прошла. Давай, все пиво до конца.

– Ничего себе. Как я это сделал? Иногда мне кажется, что я не человек.

– У тебя нет другого доллара? Этот мятый какой-то.

– Никогда раньше не глотал первый номер.

– Да, большая таблетка.

– Больше не бывает. Это для лошадей?

– Нет.

– Да точно для лошадей.

– Нет. Лошадям они впрыскивают в рот специальную пасту, – объяснила она. – Она такая вязкая, что лошадь не может ее выплюнуть. Таблетки для лошадей больше не делают.

– Не делают?

– Больше нет.

– Но если бы делали.