под залог

Я увидел Джека Хотэла, он был в костюме-тройке оливкового цвета, его светлые волосы были зачесаны назад, его лицо сияло и страдало. Это было в «Вайне», и все, кто его знал, угощали его выпивкой – он не успевал поставить стакан – и те, кто был с ним едва знаком, и те, кто даже не был уверен, знают они его или нет. Повод был грустный, головокружительный. Его судили за вооруженное ограбление. Он пришел в «Вайн» прямо из суда, во время перерыва на ланч. Он посмотрел в глаза своему адвокату и догадался, что заседание будет коротким. Согласно юридической арифметике, постигнуть которую под силу только обвиняемому, выходило, что минимальным наказанием в его случае будет двадцать пять лет.

Это было настолько чудовищно, что звучало как шутка. Я лично не мог припомнить никого, кто бы жил так долго. Самому Хотэлу было то ли восемнадцать, то ли девятнадцать.

До этого момента все держалось в тайне, как неизлечимая болезнь. Я завидовал, что ему удалось сохранить такой секрет, и был в ужасе от того, что кто-то настолько слабый, как Хотэл, был одарен чем-то настолько грандиозным, что даже не решился этим похвастаться. Однажды он обманул меня на сто долларов, и я всегда плохо говорил о нем у него за спиной, но я знал его с тех самых пор, как он появился здесь, ему тогда было пятнадцать или шестнадцать. Я был удивлен и уязвлен, даже почувствовал себя жалким из-за того, что он решил не посвящать меня в свои проблемы. Это как будто предвещало, что эти люди никогда не станут моими друзьями.

Волосы у Хотэла были в кои-то веки такие чистые и светлые, что казалось, будто солнце освещает его даже в этом подземном царстве.

Я посмотрел вглубь «Вайна». Это было длинное, узкое помещение, похожее на вагон, который никуда не едет. Все посетители выглядели так, как будто откуда-то сбежали – я видел у некоторых на запястьях пластиковые больничные браслеты с именами. Эти люди пытались расплатиться фальшивыми купюрами, сделанными на ксероксе.

– Это было давно, – сказал он.

– Что ты сделал? Кого ты ограбил?

– Это было в прошлом году. В прошлом. – Он рассмеялся над тем, что ругает правосудие, которое так долго не могло до него добраться.

– Кого ты ограбил, Хотэл?

– А-а, перестань. Охренеть, блин. Господи. – Он отвернулся и стал разговаривать с кем-то еще.

В «Вайне» один день не был похож на другой. Некоторые из самых ужасных вещей в моей жизни произошли там. Но, как и все, я возвращался туда снова и снова.

И с каждым шагом мое сердце разбивалось из-за человека, которого я никогда не встречу, человека, который меня полюбит. А потом я вспоминал, что дома меня ждет жена, которая меня любит, или, позднее, что жена ушла от меня и я в ужасе, или, позднее, что у меня прекрасная девушка-алкоголичка, которая навсегда сделает меня счастливым. Но каждый раз, когда я заходил внутрь, я видел там эти загадочные лица, которые обещали мне все, но вскоре выяснялись и становились унылыми, обычными и смотрели на меня снизу вверх, повторяя мою ошибку.

В тот вечер я сидел за столиком напротив Кида Уильямса, бывшего боксера. Его черные руки были шишковатыми, искалеченными. Мне всегда казалось, что в любой момент он может протянуть их и задушить меня. У него было два голоса. Лет ему было пятьдесят с лишним. Он растратил впустую всю свою жизнь. Такие люди были особенно дороги тем из нас, кто загубил всего несколько лет. Когда напротив тебя сидел Кид Уильямс, можно было не задумываясь разрешить себе пожить так еще месяц-другой.

Я не преувеличивал, когда говорил о больничных браслетах. У Кида Уильямса на руке был такой. Он только что сбежал из отделения детоксикации, перелез через стену. «Купи мне выпить. Купи мне выпить», – сказал он своим высоким голосом. Потом нахмурился и сказал своим низким голосом: «Я зашел ненадолго», – и, просветлев, высоким: «Хотел с вами со всеми повидаться! Купи мне стаканчик, а то я без кошелька, без бумажника, все деньги у меня забрали. Ворюги». Он тянулся к девушке за барной стойкой, как ребенок к игрушке. На нем была только ночная рубашка, заправленная в штаны, и больничные тапочки из зеленой бумаги.

Внезапно я вспомнил, что то ли сам Хотэл, то ли кто-то из его знакомых говорил мне за несколько недель до этого, что он кого-то ограбил и теперь у него неприятности. Какие-то студенты торговали кокаином, и он отобрал у них деньги и наркотики, угрожая им пистолетом, а они решили сдать его полиции. Я совсем забыл, что мне об этом рассказывали.

А потом, как будто все было недостаточно запутано, я понял, что все это веселье было вовсе не прощальной вечеринкой, наоборот, мы праздновали возвращение Хотэла. Его оправдали. Адвокату удалось вытащить его, представив дело любопытным образом: якобы Хотэл пытался защитить общество от наркоторговцев. Отчаявшись понять, кто в этой истории на самом деле преступник, присяжные проголосовали так, чтобы умыть руки, и Хотэла отпустили. Вот, оказывается, о чем мы говорили с ним перед этим, но я совершенно не понимал тогда, что происходит.

В «Вайне» часто такое бывало, ты мог думать, что сегодня – это вчера, а вчера – это завтра и так далее. Потому что наши жизни казались нам трагическими, и мы пили. Мы чувствовали беспомощность, обреченность. Мы знали, что умрем в наручниках. С нами покончат, и в этом не будет нашей вины. Так мы себе представляли. И все-таки каждый раз по какой-нибудь нелепой причине нас оправдывали.

Хотэлу вернули всю оставшуюся жизнь, двадцать пять лет и еще сколько-то. Полицейские, сильно раздосадованные тем, что он так легко отделался, пообещали ему, что если он не уберется из города, то пожалеет. Он еще какое-то время не уезжал, но потом поругался со своей девушкой и уехал – работал где-то в Денвере, в Рино, еще где-то на западе, – а потом, меньше чем через год, вернулся, потому что не мог без нее.

Теперь ему было то ли двадцать, то ли двадцать один.

«Вайн» снесли. Из-за программы реновации все улицы теперь выглядели по-другому. Что до меня, мы с моей девушкой расстались, но друг без друга не могли.

Однажды ночью мы поругались, и я до утра бродил по улицам, пока не открылись бары. Я просто зашел в первое попавшееся знакомое место.

Джек Хотэл сидел рядом со мной в зеркале и пил. Там было еще несколько человек, точно таких же, как мы, и мы утешились.

Иногда я готов отдать что угодно, чтобы мы снова оказались с ним в этом баре в девять утра, так же сидели бы и врали друг другу, вдали от Бога.

Хотэл тоже поругался с девушкой. Он, как и я, бродил по улицам. Теперь он пил и я пил, стакан за стаканом, пока у нас обоих не кончились деньги.

Я знал дом, одному из жильцов которого продолжали приходить пенсионные чеки, хотя тот уже умер. Я воровал их каждый месяц уже полгода, и каждый раз я метался, каждый раз откладывал и приходил за ними только через несколько дней, каждый раз думал, что найду честный способ заработать, что я честный человек и не должен делать такие вещи, каждый раз откладывал, потому что боялся, что на этот раз меня поймают.

Мы пошли туда вместе, и я украл чек. Я подделал подпись и переписал чек на настоящее имя Хотэла, чтобы он смог обналичить его в супермаркете. Кажется, на самом деле его звали Джордж Ходдель. Немецкая фамилия. Мы купили на эти деньги героин и разделили его пополам.

Потом он отправился искать свою девушку, а я свою, я знал, что когда появлялись наркотики, она сдавалась.

Но я был не в лучшей форме – пьяный, всю ночь не спавший. Как только наркотик попал в организм, я отключился. Я не заметил, как прошло два часа.

Мне показалось, что я просто моргнул, но когда я открыл глаза, моя девушка и наш сосед-мексиканец колдовали надо мной, делая все возможное, чтобы привести меня в чувство. Мексиканец сказал:

– Все, он приходит в себя.

Мы жили в крошечной грязной квартирке. Когда я понял, как долго я был без сознания и как близко я был к тому, чтобы никогда не вернуться, наше маленькое жилище засверкало, как дешевая драгоценность. Меня переполняла радость от того, что я не умер. Я никогда не задумывался о смысле этого всего, самое близкое – иногда начинал подозревать, что это какой-то розыгрыш. Никто из нас не прикасался ни к какой тайне, не было такого, чтобы кому-нибудь из нас хоть на секунду показалось – ну, пожалуй, я говорю только за себя, – что его легкие наполнены светом или что-нибудь в этом роде. И все же в ту ночь у меня было короткое прозрение. Я знал абсолютно точно, что я здесь, в этом мире, потому что другого я бы не вынес.

Хотэл, который точно так же, как и я, был не в форме и у которого было ровно столько же героина, но которому не нужно было делиться им со своей девушкой, потому что он не смог ее найти в тот день, отправился в общежитие в конце Айова-авеню, и у него тоже случилась передозировка, как и у меня. Он провалился в глубокий сон, и для тех, кто был рядом, он выглядел как покойник.

Те, кто был с ним, наши друзья, время от времени проверяли, дышит ли он, поднося к его носу карманное зеркальце и убеждаясь, что на стекле появились два мутных пятнышка. Но через какое-то время они забыли о нем, и никто не заметил, как он перестал дышать. Он просто отключился. Он умер.

А я до сих пор жив.