Глава восьмая

Глаз бури

Кристофер Фокс повесил фонарь на латунный крюк в потолке конюшни. Разбуженные светом мухи состязались в глупости с мотыльками, атакуя стекло, огорченные невозможностью сгореть заживо. Нокс возражал против фонаря, но Кристофер не собирался вести дела в темноте.

Никто не счел бы достойной внимания беседу мажордома, главного шерифа, пастора Пейна и кузена короля в освещенной конюшне, даже поздно ночью. Но если бы их застали без света – где угодно, – это вызвало бы подозрения.

– Ну? Что вы думаете? – обратился Кристофер к мажордому Уэллсу.

Торберт Уэллс стоял, скрестив руки, его и без того длинное лицо вытянулось больше обычного.

– Мне по-прежнему не по себе.

– Какие еще гарантии вам нужны? – спросил Пейн. – За нами церковь, а перед вами – кузен короля.

– Все это кажется таким… я не знаю… странным, – ответил Уэллс.

– Все деяния церкви праведны. Мы судим, что хорошо, а что плохо, – заверил пастор.

Уэллс посмотрел на Пейна, с отвращением хмуря лоб.

– Не следует считать меня глупым лишь потому, что я родился в Далгате.

– Нет, разумеется, нет, но…

– Никто не считает вас глупым, – вмешался Кристофер. – В противном случае мы бы не стали привлекать вас. Но вы амбициозны. Скромному, довольному жизнью сыну рыбака не стать мажордомом замка. Мы ценим ваши достижения, однако в вас нет благородной крови, а значит, ваш потенциал исчерпан. Здесь, в Далгате, вы достигли потолка. Выше в этой заводи вам уже не подняться. Тут веками ничего не менялось – и не изменится, если продолжится род Далгатов.

Непрерывный стук, жужжание и шелест пикирующих на фонарь мух нервировали Кристофера, напоминая о более гнусных насекомых. Когда ему было шесть лет, на него напали два шмеля. Не ужалили, но заставили прятаться за розовым кустом. Он очень испугался. Наступила ночь, а Кристофер по-прежнему отказывался выходить, боясь, что шмели затаились в темноте. Когда брат наконец притащил его домой, отец избил Кристофера за трусость. Унижение и последовавшие насмешки подвигли его научиться владеть мечом и щитом. Он неплохо выступал на состязаниях при дворе, но от пчелиного жужжания у него по спине по-прежнему бежали мурашки.

Кристофер нервно покосился на фонарь.

Это мухи! сказал он себе, но скрестил руки, чтобы спрятать дрожь.

Не лучшее вступление к историческому моменту.

Он утешал себя тем, что эти мгновения запомнятся совершенно иначе. Многие важнейшие события имели место в неподобающей обстановке, однако воспоминания их корректировали. Действительно ли Новрон стоял на вершине знаменитого холма, бросая вызов летучим чудовищам? Действительно ли он впоследствии произнес убедительную речь о свободе и смелости? Обнял ли патриарх Гленморгана, и опустился ли наместник на колени, с готовностью принимая низший титул? Кристофер не верил, что борьба за власть может быть столь любезной.

Когда люди будут говорить о том, как безземельный Кристофер Фокс стал графом Далгат, никто не вспомнит, что все началось в конюшне. Этой ночи нет места в будущем. – Я был верен Бидлю, графу Далгат.

– Не сомневаюсь. Однако Бидль мертв. Вы считаете, будто Нисе Далгат придутся по ноге отцовские сапоги?

Уэллс вздохнул:

– Она меня не слушает… не слушает никого. Думает, что сама все знает.

– Если поддержите меня, Уэллс, вместе мы изменим Далгат, – посулил Кристофер. – Сделаем его могущественнее. Здесь таятся нетронутые богатства. Я введу налоги, созову армию, а Нокс будет тренировать солдат. Влияние церкви Нифрона возрастет. Она поможет расширить границы Далгата, и мне потребуются верные лорды. Вы получите собственный замок.

– Я не стану ее убивать, – заявил Уэллс.

– Никто вас и не просит.

– Вы понятия не имеете, что придумают эти убийцы. – Уэллс ткнул в Кристофера толстым пальцем. – Что, если они предложат подкупить мажордома, чтобы зарезать девчонку? Сразу говорю, я на это не соглашусь.

– Мы не станем требовать от вас этого.

Кристофер подозревал, что мажордома беспокоит опасность быть пойманным, а вовсе не пролитая кровь.

– Я им не доверяю, – заявил Нокс. Он прислонился к стойлу, скрестив руки.

Кристофер готов был заколоть шерифа. Они собрались здесь, чтобы уговорить Уэллса присоединиться к ним, и сейчас было не время высказывать сомнения. Придется все делать самому.

– Что ж, это естественно. Они головорезы, убийцы и воры. Если бы им можно было доверять, нам стоило бы встревожиться.

– Один из них, здоровяк, мне знаком, – не унимался шериф. – Я его уже видел. Не помню, где.

– И что?

Нокс нахмурился.

– Послушайте, сколько времени им потребуется?

Голос шерифа и его лицо источали неодобрение, однако это было привычное состояние для Нокса. Он был бандитом, солдатом с севера, которого нанял граф, желавший обзавестись суровым, беспристрастным шерифом. Нокс действительно оказался беспристрастным – ко всему, кроме денег. Он питал сильную страсть к золотым тенентам.

– Откуда мне знать? – сказал Кристофер. – Думаете, я постоянно занимаюсь подобными вещами?

– Будь я проклят, если знаю, чем вы занимаетесь.

– Вот в этом мы с вами и различаемся, – сообщил Кристофер. – Потому что я прекрасно знаю, чем именно занимаетесь вы, Нокс. Абсолютно ничем. Из вас шериф, как из солнечных часов.

Кристофер понятия не имел, что это означает, но его мать часто так говорила. Это все, что ты сделал за день, Крис? Из тебя подносчик дров, как из солнечных часов. Я попросила тебя упаковать мои платья. Из тебя лакей, как из солнечных часов.

Он так и не понял, что мать имела против солнечных часов. Они никому не причиняли неприятностей, были тихими, не путались под ногами и выполняли свою работу в любую погоду. Мать просто не видела их ценности. Что касалось отца, того не беспокоили солнечные часы – только собственный сын.

Кристофер сомневался, что Ноксу известны недостатки солнечных часов, однако шериф понял его. Недовольство на лице Нокса сменилось презрением, и он пробормотал что-то оскорбительное себе под нос, неразборчиво, но выразительно.

Этот человек был жестоким головорезом. В каждом главном шерифе есть немного бешенства, и сейчас Нокс проверял Кристофера. Либо тот заставит его смириться с уздой, либо они поменяются ролями. Требовалось показать Уэллсу, кто главный. Кроме того, Нокс чувствовал себя слишком расслабленно в присутствии Кристофера. Опасный бандит или нет, существовали нормы, границы, которые следовало поддерживать. Сейчас придется работать с дикарем, однако впоследствии Нокс вполне может оказаться оппортунистом, а амбициозные люди часто прибегают к глупостям вроде шантажа.

Брось ворону труп – и он захочет еще один, подумал Кристофер. Нокс похож на пчелу и должен знать свое место.

Он собрался с духом. Весело рассмеявшись, начал отворачиваться, затем стремительным движением прижал шерифа к воротцам – те, лязгнув, напугали Дерби – и обнажил меч.

Нокс наблюдал с отвисшей челюстью, как Кристофер просовывает острие меча под кожаный ворот гамбезона.

– Если только вы не собираетесь в скором будущем покинуть Далгат, я бы на вашем месте следил за своим языком. Я кузен короля. Возможно, это не слишком помогло мне в Мегане, но я все же могу убить вас и наплевать на последствия. Мы поняли друг друга?

Нокс помедлил. Он не был бы тем, кем считал его Кристофер, если бы не проявил характер. Однако шериф также не был дураком. Выждав несколько секунд, он кивнул.

– Вот и хорошо.

Кристофер убрал меч, с огромным удовольствием отметив небольшой разрез на кожаном вороте Нокса. Теперь этот разрез станет напоминанием им обоим.

Кристофер спрятал меч в ножны, делая вид, будто ничуть не встревожен, а его сердце не колотится как бешеное. Он сделал крупную ставку и выиграл. Не время демонстрировать озабоченность.

– Могу я задать вопрос? – спросил Уэллс.

Неуверенность в голосе мажордома обрадовала Кристофера. Он заявил о себе, и теперь к нему проявляли должное уважение.

– Разумеется, мажордом. Что вы хотите знать?

– Как насчет художника?

– Шервуда Стоу? А что?

– Они с леди Далгат встречаются каждое утро несколько месяцев, а у него… репутация, верно? Что, если этот Шервуд… ну, сами знаете…

Кристофер был заинтригован Уэллсом. Человек, пробившийся на пост мажордома, проявлял крайнюю щепетильность во множестве вопросов. Если бы епископ Парнелл не настаивал, что им нужен свой человек в замке, дабы замести следы, Кристофер никогда бы о нем не подумал.

– Чтобы родился ребенок, требуется девять месяцев, даже если он ее сами-знаете-что. Я терпелив, но не настолько.

– Однако будущие матери склонны к затворничеству. – Уэллс заламывал руки. – Они не выходят на улицу. Сидят в своих покоях под неусыпным надзором хлопотливых повитух. Это может помешать убийству. Если нанятые вами головорезы решат, что здесь неплохо, то не станут торопиться. Ведь вы оплачиваете им все расходы, верно?

– Я им ничего не оплачиваю, – заявил Кристофер. – Как только они сообщат нам то, что мы хотим знать, отправлю их в Манзант.

– Что? – вскинул голову Нокс. – Почему просто не убить их?

Кристофер усмехнулся:

– Убийство – пустая трата ресурсов. Амброуз Мур платит хорошие деньги за…

– Но живые люди болтают! – перебил шериф.

– Именно, – с ужасом согласился Уэллс. – А если с ними захочет поговорить король…

– Вы считаете, что Винсент отправится на соляной рудник, чтобы поболтать с двумя убийцами? – Терпение Кристофера подходило к концу, и он с трудом скрывал раздражение.

– Нет, – признал Уэллс, – но что, если он пошлет туда констеблей или они сбегут?

– Из Манзанта невозможно убежать, – ответил Кристофер.

– А констебли? Не уверен, что готов так рисковать, – скривившись, пробормотал Уэллс.

– Никто не станет беседовать с покойниками, – заявил Нокс. – Никогда.

– Послушайте. – Кристофер вздохнул. Он ненавидел глупцов и трусов – они не понимали, что достичь величия можно лишь смелыми шагами. – Я уже обо всем договорился.

Нокс напрягся.

– Так отмените договоренность. Нам нужны трупы, на которые можно свалить убийство, а не живые болтуны.

– Как мы объясним появление двух трупов до смерти Нисы? – спросил Кристофер. – Мертвецам нелегко совершить преступление. Или вы хотите сказать, что нужно убить ее первой? Тут есть свои проблемы. Во-первых, выполнив работу, они сразу захотят получить плату – которой у меня, кстати, нет. Во-вторых, не станут тут задерживаться. Придется выследить их и молиться, что они не успеют ничего никому сказать. А согласно моему плану, мы возьмем их, как только они обеспечат нас информацией. Никому не нужно знать, когда они попали в Манзант. Важно лишь то, что их арестовали и подвергли заслуженному наказанию еще до начала официального расследования. Кроме того, трупы разлагаются быстро, особенно в этом климате, а значит, вам придется убить их после смерти Нисы.

– Предоставьте мне решать, когда, где и как умрут эти двое. Я с этим справлюсь! – рявкнул Нокс.

Уэллс кивал.

– Я долгие годы наблюдал за Ноксом и доверяю ему в таких вопросах. Не буду спорить с вами, лорд Фокс, однако если мое мнение что-то для вас значит, я бы предпочел мертвых воров, а не запертых.

Кристофер провел рукой по лицу и снова вздохнул.

– Ладно, ладно, хорошо. Сделаем по-вашему.

– А Шервуд? – спросил Уэллс.

Кристофер успокаивающим жестом вскинул ладонь.

– Поверьте мне, у Стоу с Нисой не заладилось.

– Другие благородные дамы поддались…

– Дело не в том, что она благородна, а он – нет. Стоу человек, а она – Новрон знает кто, холодная, как иней на замерзшем озере. Так что он не делает успехов и вряд ли сделает. Но если вас это успокоит, я могу поразмыслить насчет Шервуда Бесконечного Холста и позаботиться о том, чтобы все устроилось лучшим образом.

Мажордом глубоко вздохнул, облизнул губы, переводя взгляд с одного на другого.

Настало время закинуть крючок.

– Понимаете, вы уже доказали свою значимость, а люди с подобным потенциалом способны на великие свершения. Итак, мажордом, что скажете? Вступите ли вы в наши ряды? Пожелаете ли возвыситься и расширить свои горизонты?

Кристофер пристально посмотрел на Уэллса. Как и все прочие. Взгляд мажордома заметался. Фокс положил ладонь на рукоять меча, ненавязчиво напоминая Уэллсу, что тот уже погряз слишком глубоко. Разумеется, это не соответствовало действительности. Пока это было лишь слово Кристофера против слова Уэллса, однако небольшое представление с Ноксом должно было дать плоды.

– Ну хорошо, – кивнул Уэллс. – Что именно мне полагается сделать?

– Пока ничего. Подождем, что скажут консультанты.

– А Шервуд?

Кристофер лишь улыбнулся.

* * *

Шервуд положил в рот бисквит. Придерживая его зубами, переместил картину в левую руку, а правой открыл дверь кабинета. Новое чудесное маранонское утро залило солнечными лучами пол, письменный стол и стену. В утреннем и вечернем освещении было что-то магическое. Шервуд любил рассветы и закаты. Если верить сказкам, именно в эти переходные мгновения, время, не принадлежавшее ни дню, ни ночи, распахивались двери между миром людей и миром волшебства. В эти зачарованные минуты происходили восхитительные и ужасные вещи. Шервуд спокойно относился к суевериям, мифам и легендам, однако признавал магию переходных моментов. Свет всегда казался более золотистым, заставляя предметы отбрасывать глубокие тени, и все вокруг расцвечивалось красками. Это утро должно было быть чудесным, но вместо чудес Шервуда ждал кошмар.

Он не сразу понял, что перед ним. Нечто странное, неестественно изломанное лежало на полу в середине комнаты. Как обычно, Шервуд пришел раньше. Неизменно пунктуальная леди Далгат прибудет только через полчаса. Он собирался закончить завтрак, разводя краски. Времени на подготовку было немного. Шервуд залежался в постели, страдая от легкого приступа депрессии. Его часто обуревали мрачные чувства. Обычно они быстро рассеивались, капризные, как погода. Но иногда налетал ураган, и мир вокруг темнел, скрытый бурными дождевыми струями.

В такие моменты гибель в потоках виделась неизбежной – и зачастую желанной. То, что вчера казалось нормальным, во время депрессивного урагана становилось невыносимым, а воспоминания о счастье забывались, словно иллюзия. Он был никчемностью, его работы – убожеством, жизнь – жалкой ошибкой, и, очевидно, от его смерти Элан только выиграет. Подобные приступы возникали без предупреждения и причины, но это не означало, что их нельзя было спровоцировать. Этим утром Шервуд попал под легкий дождик – однако предмет, лежавший на полу личного кабинета графини, вполне мог вызвать полноценную бурю.

На миг ему показалось, будто перед ним человек, ужасно изувеченный, переломанный труп. Потом он понял: это не плоть и кость, а расщепленное дерево. Шервуд смотрел на свой мольберт, превратившийся в памятник беспричинной злобе. Но хуже всего были краски. Разбитые бутылочки оставили яркие всполохи на стенах и стеклянные осколки на полу. Желто-охряная звезда вспыхнула возле окна, словно второе солнце; брызги киновари напоминали капли крови; умбра пыльцой усыпала деревянный пол.

Шервуд всегда оставлял инструменты в кабинете. Этой комнатой никто не пользовался, и ее закрывали. Не было смысла уносить все в свою комнату и каждое утро возвращать назад. Прежде он оставлял здесь и холст, однако когда портрет леди Далгат начал обретать черты, у него развилась паранойя. Он никому не мог позволить увидеть незаконченную картину. А может, и законченную.

Прошлым вечером Шервуд забрал ее с собой, поставил у кровати и всю ночь вдыхал масляные пары. Его депрессия отметила этот поступок как особенно глупый. Однако теперь он так не думал: депрессию не интересовали жалкие крохи, когда ее ждал роскошный банкет.

Мольберт принадлежал Ярдли, который унаследовал его от своего учителя, а тот, вероятно, получил мольберт от наставника. Неизвестно, сколько ему было лет, вероятно, не менее сотни. И каждый его дюйм был покрыт краской. В некоторых местах скопились целые слои, отложения минувших десятилетий. Удерживавший поперечину винт давно треснул, как и сама поперечина и задняя ножка. Из-за этого рама постоянно дрожала, а подставку не удавалось закрепить с достаточной, по мнению Шервуда, надежностью, особенно когда на ней стояла бутылочка с ультрамарином. Много раз он проклинал этот мольберт и хотел заказать новый.

Но увидев его на полу, разломанным на мелкие кусочки с зазубренными щепками, Шервуд почувствовал дурноту. На этом мольберте он делал первые попытки рисовать. С его помощью научился смотреть на мир под правильным углом. Везде носил его с собой, спал с ним на кораблях и в зимних, заснеженных горах. Этот мольберт стоял у стены, когда он ложился в постель с дамами различной степени благородства, и ему он нашептывал свои страхи, когда возвращался домой пьяным.

Почти столь же трагичной утратой были пигменты. Семьдесят пять или даже сто золотых тенентов расплескались по стенам кабинета. Но синего пятна здесь не было – Шервуд собственноручно выкинул бутылочку «За морем». Он надеялся отыскать того человека – Ройса Мельборна – и попросить вернуть бутылочку. Если у Мельборна есть мозги, он скажет, что ничего об этом не знает, но головорезы редко понимали ценность красок. Одна та бутылочка стоила больше, чем двенадцать мольбертов и все краски, разбрызганные по стенам.

Шервуд чувствовал, как собирается буря, глядя на свои кисти, тоже изуродованные. Каждая была сломана пополам, некоторые лишились щетины или были раздавлены с такой силой, что треснула обойма. Картина не пострадала, но какой в том прок, если теперь он никогда ее не закончит?

– Что случилось?

Обернувшись, Шервуд увидел в дверном проеме леди Далгат.

Сколько я здесь простоял?

Он не мог говорить и лишь указал на катастрофу, качая головой.

– Кто это сделал? – Ее голос стал громче, в нем прозвучала тревога. – Вы видели? Вы находились здесь?

Шервуд продолжал качать головой. К глазам подступили слезы, он боялся, что заплачет. Кровь прилила к лицу, зрение помутилось. Он быстро моргнул, пытаясь успокоиться.

– Эй! Стивен! – крикнула леди Далгат, выглянув в коридор. – Беги за шерифом. Потом скажи всем в замке собраться в Большом зале. Ты меня понял? Всем и каждому! – Ее голос был сердитым, яростным.

Шервуд взял латунный подсвечник и наклонился, чтобы собрать хоть немного пигмента.

– Я не понимаю, зачем кому-то понадобилось это делать. – Его голос дрожал, язык заплетался. Ему было безразлично. – Я бы понял кражу, но… я хочу сказать, это стоит много денег. Зачем уничтожать? Чем я это заслужил?

– Я все восстановлю, – произнесла леди Далгат.

– Вы не сможете. Время, деньги – это…

Он не знал, какова цена. Думать о масштабах потери все равно что спрашивать, как далеко до небес.

– Не имеет значения. Вы мой гость, и я считаю это своей оплошностью. Я за нее отвечаю, и я все исправлю. – Леди Далгат шагнула вперед, и под ее туфлей хрустнуло стекло. Она замерла и в ужасе огляделась. – Картина, она… – Графиня увидела прикрытый холст возле ножки стола, и ее плечи расслабились. – Они ее не тронули?

– Картины здесь не было. Прошлым вечером я забрал ее к себе в комнату.

Она ободряюще улыбнулась:

– Это уже что-то, верно?

– Да… это что-то.

Леди Далгат не отрывала взгляда от картины. Шервуд не мог помешать ей смотреть. Оставалось лишь поднять ткань. Он был уверен, что она так и поступит, но через мгновение в кабинет вошли шериф Нокс и мажордом Уэллс.

– Я хочу знать, кто это сделал, – заявила леди Далгат.

Нокс задумчиво огляделся и наконец сосредоточился на двери.

– Это может оказаться нелегко.

– Почему?

– Нет запора. Сюда мог войти кто угодно.

– Значит, это мог быть кто угодно из замка, – добавил Уэллс.

– Не только из замка, – заметил Нокс. – Вообще кто угодно мог явиться сюда прошлой ночью. Я убрал Трома и Фревина с ворот, чтобы охранять вашу спальню. На стене не хватает людей. Вы должны позволить мне нанять новых стражников. Хватит прятать голову в песок. Ваша жизнь в опасности.

– Тот, кто сделал это, не пытался меня убить.

– Но кто-то пытается.

– Далгату не нужна постоянная армия. Это замкнутое сообщество, и я не позволю вам – и кому-либо еще – уничтожить его.

– Я всего лишь прошу несколько стражников, чтобы защитить вас!

– Мне не нужна защита. Мне необходимо знать, кто это сделал. Выясните. Давайте! – Она повернулась к мажордому. – Я приказала слугам собраться. Проследите за тем, чтобы пришли… все. У меня к ним небольшой разговор. Хочу, чтобы этот вопрос был решен, и решен сегодня.

– Как пожелаете, миледи.

Когда они ушли, леди Далгат закрыла дверь и приблизилась к Шервуду, который по-прежнему собирал пигменты. Она взяла с полки пустую декоративную кружку и принялась помогать ему.

– Мне очень жаль, что это случилось, Шервуд.

Он замер и поднял голову:

– Вы знаете мое имя?

– Конечно, знаю.

– Вы никогда прежде не произносили его.

Леди Далгат пожала плечами:

– Это имеет значение?

– Для меня – да.

Она с любопытством посмотрела на него, нахмурив лоб, сведя изящные брови. Шервуд снова увидел мир в ее глазах, картинку за окном, призрачную тень, словно сквозь заиндевевшее стекло.

Всю свою жизнь он пытался проникнуть сквозь завесу, которой люди окружали себя. Они скрывали свою истинную сущность за одеждами: трусливые – за бравадой, храбрые – за покорностью, заботливые – за равнодушием, грешные – за благочестием. Шервуд соскребал внешний лоск, чтобы докопаться до скелета. Эти глубоко погребенные тайны придавали искренность его работам. Понимая – видя – то, что было недоступно другим, он вкладывал в картины непреложную истину, которая делала его портреты столь живыми. У каждого имелись секреты, зачастую простые и незамысловатые.

Уэллс казался почти голым. Этот человек страдал от чревоугодия. Нокс в душе был диким зверем. Другое дело – Фокс. Нечто холодное таилось в его груди и пульсировало, а не билось. Шервуд сомневался, что Фокс справляет малую нужду каждый день, как все люди.

Ниса Далгат была совсем иной. Он никогда не встречал таких женщин. Конечно, у нее тоже был секрет, но она спрятала его в недоступных глубинах, под грязью и щебнем, под сланцем и несокрушимой скалой. Шервуд мог видеть лишь промельки теней в окнах ее глаз, маленькие ладони, прижатые к стеклу, одинокую душу, запертую в пустом доме.

И теперь, глядя, как леди Далгат встревоженно смотрит на него, он понял, что облака разошлись. Он стоял в глазу бури. Вокруг бушевал шторм, но он находился в безопасности. Стоял с ней, озаренный единственным солнечным лучом, и все было хорошо.

Набожные люди говорят о моментах божественного озарения, о благодати, когда боги, которым они поклоняются, забывают о повседневных делах, чтобы протянуть палец и коснуться своих последователей. Так менялись жизни, рождались пророки, возникали и гибли нации. В это мгновение Шервуду показалось, будто на него снизошла благодать, она потрясла его до глубины души и еще глубже. Какое-то время он думал, что влюблен в Нису Далгат, но слово «любовь» было слишком мелким, чтобы вместить все его чувства. Матери любили детей. Мужья любили жен. Чувство, которое испытывал Шервуд, больше напоминало благоговение. Среди битого стекла и потеков краски родился пророк, и хотя народы не содрогнулись, им бы следовало это сделать.