Москва одна, а у меня оказалось четыре. Это я понял тогда, когда попросили написать о ней.

Пытаюсь все четыре соединить в одну. Не выходит. Но ведь есть же что-то общее? Должно быть! Ведь географически все четыре в одном месте обретаются. Красная площадь во всех в наличии вкупе с Лобным местом, собором Василия Блаженного и Мавзолеем. Но разные у меня города выходят…

1958-й. Ветер холодный со снежинками залетает под завязанную под подбородком шапку-ушанку. Я восседаю на плечах отца и завороженно смотрю на куранты Спасской башни. Жду, когда они заиграют. У меня замерз нос и хочется потереть его варежкой. Терплю. Боюсь пропустить.

Заиграли. Точно как в радио, только по-настоящему. От радости машу руками и колочу ногами по отцовской груди.

Потом мы идем в большой магазин, где мне покупают красную машину. У нее открываются дверцы, и мне хочется забраться в кабину, где даже руль есть, но машина игрушечная, так что в кабинку шоферскую только моя рука еле-еле влезает. Еще был шумный вокзал с милиционерами в красивой форме и поездом с зелеными вагонами. Москва закончилась множеством огоньков за замерзающим вагонным окном, в котором я пальцами оттаивал маленькие дырочки, чтобы сказать «до свидания».

Это моя первая Москва.

1974-й. Москва армейская. Вернее, отпускная. Возвращался в родную часть из отпуска. Самолет прилетел в Первопрестольную рано утром. Мой рейс до степного казахского Кустаная вечером. Не сидеть же в аэропорту! Поехал в город и тут же попался патрулю, которому не понравились мои не в меру отросшие волосы под фуражкой.

Долго объяснялся, что, мол, виноват, в отпуске был и в стандартный вид образцового советского солдата себя привести не успел. Пока патруль учил меня уму-разуму, рядом остановились трое ребят примерно моего возраста и стали заинтересованно следить за происходящим. Когда же меня отпустили, они тут же окликнули:

— Летун, погоди!

«Летун» потому, что в авиации я срочную служил, погоны голубые были.

Познакомились. Угадал я, что это практически ровесники. Полгода, как из армии вернулись. Объяснили мне москвичи, что на Красную площадь, куда я направлялся, нельзя и носа показывать — там патрули такие, что вместо Казахстана буду я в московской комендатуре полы драить. Растолковали и повели меня на Арбат.

До дня нынешнего этих ребят помню. Они мне Москву новую открыли. Тихую, лирическую, удивительно приветливую и немного таинственную. Уходя с арбатских улочек, я уже понимал, что каждый тамошний дворик, каждый дом да и булыжники мостовой — это не только свидетели истории, но и ее участники.

Был и храм. Небольшой, с одним куполом и маленькой колокольней без колоколов. Какой? Сейчас не могу вспомнить. В памяти остался лишь темный притвор и мерцающая лампада перед большой иконой, украшенной цветами. Мы в него только заглянули…

Это моя вторая Москва.

Весна 1990-го. В стране происходит что-то непонятное и трудно воспринимаемое. В личных делах — кризис, казалось, разрушающий все, что было и что предполагалось. Уже понимаю, что занимаюсь не тем, чем надо, и нахожусь там, где быть не должен. Только в церкви, где-нибудь в дальнем уголке небольшого храма, получается соединить реальность вокруг себя с собой внутри. Не могу понять, почему так происходит. Гнетет удручающая безысходность. Бросаюсь в крайности. И здесь Бог (теперь-то абсолютно ясно, что это был Он) посылает удивительного человека — священника небольшого поселкового прихода под Белгородом. Он вытряхивает из меня обиды и обвинения. Сначала книжками, потом беседами и, конечно, церковной службой. Целый год батюшка растолковывает мне, что в бедах своих я сам виноват, приводит удивительные примеры, которые всегда связаны или с Троице-Сергиевой Лаврой, где он учился, или с Москвой, откуда он родом. Затем везет меня в Оптину, где, как в эстафете, передает из рук в руки оптинскому благочинному, также московского происхождения.

Данный игумен вид имеет внушительно-умный, а характер — постоянно-непоседливый. У него всегда масса забот и сотни неотложных дел, в орбиту которых он включает всех вокруг находящихся, в том числе и меня. Бог весть, откуда он прознал о моей любви к книжкам и ко всему, что с ними связано, но к Пасхе я уже числился в монастырском издательском отделе, где мы выпускали первые неказистые брошюрки о вере православной.

Далее — больше и серьезней. Авва Дорофей, жития святых, документы о канонизации оптинских подвижников, тут уже без Москвы никак не обойтись. Поездки одна за другой и знакомство с Москвой православной. С людьми удивительными и в ту пору для меня абсолютно непонятными. Непонятными, наверное, потому, что потерял я веру в искренность человеческую.

Москвичи помогли мне ее вернуть.

Однажды мне надобно было поехать из Данилова монастыря на юго-запад Москвы, где версталось на компьютере (редкость по тем временам) житие преподобного Амвросия. Приехал уже вечером, долго искал нужный дом. Передал папку с бумагами, а хозяин пригласил меня поужинать. Отказался, чем искренне его огорчил. «Зря вы так, молодой человек, — сказал он, — но если не хотите, заставлять права не имею. А вот без ложки меда вы от меня не уйдете».

Эта ложка меда, которую мне вынес «на дорожку» совершенно незнакомый человек, стала своего рода точкой отсчета. Возвращалась вера в людское чистосердечие, в то, что и внутренне, и внешне можно быть одним человеком.

А далее — московские возрождающиеся храмы и монастыри.

Это моя третья Москва.

Четвертая — сегодняшняя, в которой я очень редко бываю, но и дня без нее не обхожусь, потому что из трех тысяч моих читателей в LiveJournal добрая половина — москвичи. Именно в Первопрестольной вышла моя первая книжка, именно там живут не «френды», а друзья, которые не только помогают, но еще и молятся обо мне.

Чем же соединить эти четыре Москвы в моей жизни? Не знаю. Может быть, тем, что Москва для меня — всегда столица, хоть и обретаюсь я нынче в ином государстве? Вполне возможно. Бог даст, в веке будущем станет понятно…