Икону принесли вечером. Утром позвонили, потом в храм пришли. Все уши прожужжали рассказами о древности, красоте и дороговизне этого образа.

Один из коробейников, шмыгая носом, с придыханием, пыхнув мне в лицо вечным перегаром, объяснил:

— На дереве, батя, под золотом. Бог нарисован и дом его рядом, в лесу…

— В раю, что ли, Бог?

— Да в каком раю? В лесу! Сколько стоить будет?

— Да откуда ж я знаю? Может, она ворованная.

— Да старуха моя мне оставила. Померла. Вот те крест! — Продавец попытался изобразить крестное знамение левой рукой. — Так сколько стоить будет? Семнадцатый век, отец, она у нас по наследству передавалась.

— Так уж и семнадцатый?

— Точно. Мне митрофановский поп сказал, что ей триста пятьдесят лет.

Священника из Митрофановки я знаю. В древних иконах он вряд ли разбирается, хотя… отличить старую от современных, написанных в годы хрущевские и брежневские, сможет.

— Ладно, приносите. Посмотрим.

Не прошло и двух часов, как постучали. В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая икона. Судя по размеру, аналойная.

Разворачиваю. И… не могу сдержаться, так и выдохнулось:

— Ух ты, Серафим!

Соединенная с тыльной стороны шпонками, двухчастная, с ковчегом и тонкой позолотой, созданная с соблюдением всех канонов икона преподобного Серафима Саровского была чудо как хороша.

Есть свойство у некоторых образов: они призывают не любоваться их красотой, а молиться. Так и говорят — намоленная икона. Передо мной лежала именно такая. Причем было абсолютно ясно, что храмовая; в торцах доски остались отверстия от креплений для установки в киоте.

— Так откуда икона? — сверля взглядом пришедшее трио продавцов, еще раз вопросил я. — Бабка оставила или из храма уведена?

— Ты что, батя? Обижаешь! Моя икона, — ответствовал самый «интеллигентный» коробейник. — Точно старуха оставила. Наследство. Вот уезжаем в Россию, с собой забирать не хотим, пусть на Родине останется.

Такого пафоса я не ожидал, хотя действительно, если уезжают, то с такой иконой на таможне проблемы обязательно возникнут.

— Так берешь? — требовательно спросил «хозяин». — Гляди, красивая какая. Семнадцатый век!

— Семнадцатый, точно, — подтвердил я, — только вот не век, а год. Именно 1917-й или около того.

— Да ты что! Цену сбить решил? — чуть ли не завопил продавец. — Да нам за нее в Луганске знаешь сколько забашляют? Не семнадцатый! Смотри-ка, какой спец нашелся! Она моей бабке от ее прабабки досталась, а той тоже с древности…

Гневу моего собеседника, казалось, не будет конца. Попытки объяснить, что икона никак не может быть семнадцатого века, так как преподобный вообще-то жил в девятнадцатом, а канонизирован лишь сто лет назад, были безуспешны.

— Так берешь икону? — оборвал возмущающегося поповской несправедливостью напарника его собрат.

— Эта икона храмовая и дорогая, мне посоветоваться надо.

— Дорогая! И я о том же, — поддакнул «хозяин». — Триста лет иконе.

Растолковывать, что иконе преподобного старца лет сто от роду, я больше не стал.

— Сколько хотите?

— Тысячу долларов, — вполголоса выдал продавец и икнул утверждающе.

— Нет, братцы, таких денег у нас нет, да и стоит она вполовину меньше.

Тут я говорил со знанием дела, потому что не так давно приискивал для храма подобный образ, и уровень цен был мне известен.

Спор рисковал затянуться до бесконечности. Дабы не устраивать бесполезных и никому не нужных торгов, я стал заворачивать икону в полотенце, всем своим видом показывая, что брать ее не буду.

— Поезжайте в область, в антикварный магазин и там продавайте.

Коробейники переглянулись.

— Деньги сейчас отдашь?

— Отдам половину, — заявил я. — Остальные через недельку, когда подсоберем на приходе, да и проверю я иконку, вдруг ворованная.

На «ворованная» продавцы никак не отреагировали, но стали требовать полного расчета.

Деньги, конечно, я бы нашел, тем более что мы собирались приобрести икону для храма. Но что-то мешало мне вот так просто забрать преподобного старца. Нужно было время — подумать и помолиться.

Согбенный, опирающийся на клюку батюшка Серафим как-то печально смотрел с лесной опушки, грусть в его взгляде соединялась с тревогой.

— Значит, так, братия, — решил я окончательно, — половину денег я сейчас же отдам, а вторую получите после Вознесения, то есть через пять дней. Устраивает — забираю, нет — везите в антикварный.

Коробейники помялись и согласились.

В ту ночь мне не спалось. Несколько раз я подходил к столику, на котором стояла икона. Старец из своего далека тревожно вглядывался в день сегодняшний и, как мне показалось, чего-то ждал.

Ненапрасны были его ожидания и мое беспокойство. Солнце толком еще не успело взойти, как раздался настойчивый и долгий, «аварийный» звонок в дверь.

На пороге стояла дородная дама, за ней, теряясь на ее фоне, жался один из вчерашних коробейников.

— Отдайте икону сейчас же! Да как вы посмели ее взять за такие гроши?! А еще священник называется!

Я, молча, не выслушивая дальнейшие причитания и обвинения в непорядочности и алчности, вынес икону.

— Возьмите.

Дама немного опешила от моего смирения и, возвращая деньги, сказала только:

— За эту икону я квартиру куплю и еще на машину останется. Семнадцатый век! А он (опускаю прозвучавшие враждебные определения) за такие гроши хотел нас наколоть!

Я закрыл за ней дверь, виновато посмотрел на встревоженных домочадцев и пошел в храм читать акафист преподобному Серафиму.

* * *

Примерно через неделю собрался я ехать на Родину, в Россию. Понадобилось поменять на рынке денежку: гривны на рубли. В будке местного валютчика увидел стоящий в углу образ, прикрытый рогожкой.

— Бать, икона не нужна? — спросил меняла. — Купил вот по случаю. Старец святой какой-то. По-моему, ей лет двести.

Он отбросил рогожку в сторону… на меня так же грустно смотрел преподобный Серафим!

— Да нет ей двухсот, от силы лет сто, — возразил я.

— О! Значит, не ошибся, — обрадовался местный финансист. — С меня за нее триста баксов требовали, а я им больше ста не дал. Так что, возьмешь за сто пятьдесят?

— Да нет, не буду. Ты ее в антикварку свези, толку больше будет, а греха меньше.

— Свезу, — как-то сразу согласился мой собеседник. И мне стало ясно, что обязательно отвезет.

Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас, грешных!