В сентябре 1990 года, после вечерней службы в Оптину заехала грузовая машина из Донецко-Луганской епархии. В Софрино свечами, ладаном и иконами загрузилась и в недавно открытую обитель прибыла, так как в православной среде уже все знали, что в Оптиной пустыни был самый большой выбор православной литературы.

Сегодня, когда вспоминаешь тот «выбор», невольно улыбаешься. Репринт малочисленный, местные брошюрки самиздатовского вида да молитвословы с Псалтирью. Впрочем, по тому времени это богатством считалось. Помню, как радовались небольшой книжечке Паисия Величковского «Крины сельные», которую в Минске удалось приличным тиражом выпустить.

Главой донбасского «десанта» был епархиальный секретарь Донецкой и Луганской епархии отец Анатолий Пята. Епархию же в те годы возглавлял епископ Иоанникий (ныне митрополит на покое). На монастырской привратной вахте, когда узнали, откуда эта будка алюминиевая приехала, тут же мне сообщили, так как иных трудников из степей донбасских в монастыре на тот день не просматривалось.

Встретил я секретаря епархиального, обитель ему немного показал и к нам в издательский отдел привел, где тут же получил внушение от зашедшего в отдел иеромонаха за то, что забыл об оптинском гостеприимстве, которое после поклонения святыням монастыря обязательно предполагает посещение трапезной.

До позднего вечера беседовали мы с отцом Анатолием о книгах, новостях церковных и событиях донбасских. Затем повел я его по лесной тропинке к месту отдохновения от трудов праведных.

Скитский храм Льва Катанского использовался в те годы как гостиница для паломников. На первом этаже была оборудована келья для приезжающих священников, и, хотя для отдыха и ночлега все было сделано вполне достойно, сырость времен запустения и разрухи пробивалась сквозь свежую штукатурку. Спастись от нее даже под теплым одеялом было невозможно. Поэтому, не мудрствуя лукаво, отправились мы обратно в монастырь. В издательском отделе было и уютнее, и теплее, да и диван имелся вкупе с чайником.

За чаем разговор об изданиях церковных, а их тогда можно было по пальцам перечесть, продолжился. Наши первые, «серенькие» брошюрки, напечатанные в небольших провинциальных типографиях Козельска, Белёва и Сухиничей, с объяснениями Символа веры и церковных таинств у епархиального секретаря вызывали восхищение. В Луганске в те годы опубликовать что-либо подобное было невозможно. Власть рапортовала о перестройке внутренней и внешней, но, по сути, оставалась все той же, советской.

Когда же я рассказал секретарю епархиальному, что «Душеполезные поучения» аввы Дорофея вышли в типографии Тульского обкома партии, тот сначала не поверил, а потом до самого своего отъезда все расспрашивал, как это нам удалось первую после октября 1917-го толстую монашескую книжку именно у коммунистов издать.

Надобно заметить, что в 1990 году в той тульской типографии не только авва Дорофей был напечатан. Уж не знаю, что там был за руководитель и кто его курировал, но когда мы забирали «поучения» православного подвижника, типографские станки на полную мощность выдавали книжные листы с солженицынским «Архипелагом».

Утром, когда грузили пакеты с литературой, секретарь епархиальный неожиданно предложил мне вернуться в родные края и пойти к архиерею с прошением о рукоположении: «Священников катастрофически не хватает. Приходы один за другим регистрируют, а священников нет. У нас каждый день в приемной две-три делегации с одним криком: “Батюшку дайте!”»

Нельзя сказать, что у меня не возникали мысли о священстве. Не только возникали, но с каждым днем всё крепли, однако желание стать священнослужителем определялось как далекая мечта, к которой идти и идти надобно. А здесь сразу четко и конкретно: приезжай и будь!

Проводил секретаря епархиального и целый день из-за этого предложения маялся, все из рук валилось. После вечерни остался в храме, стал у иконы благоверного князя Александра. Молюсь. Не идет молитва. Разброс, разнос и мельтешение в голове. Пошел к раке с мощами преподобного Амвросия (это уже позднее стало ясно, что там в те годы мощи преподобного старца Иосифа были). Кричу молча: «Чего делать-то? Подскажи!» Старец не отвечает.

Духовник в Москву укатил, иным насельникам монастырским в сане священническом мне как-то не с руки все предыстории и истории личные выкладывать. Вспомнил Пушкина, вернее, слова из сказки его: «А теперь ты воротись, не горюй и спать ложись». Решил, что совет Александра Сергеевича вполне насущный. Отправился спать. В скит, где на самой верхотуре храма Льва Катанского была у меня келейка чердачного типа, идти не захотел, пристроился на диванчике в издательском отделе. Крутился, вертелся — не могу уснуть, хоть и устал за день изрядно. Решил сменить дислокацию, отправиться в скит. По лесу прогуляюсь, подышу, авось и сон придет под ночную службу скитскую.

Потихоньку топаю из монастыря к себе в келью. До ночной службы еще пара часов, поэтому движения монахов и паломников (тогда паломники еще допускались к скитской службе) не наблюдается. Лес. Прохладно. Воздух — нектар, причем нектар, напоенный веками истории и молитвами старцев.

Недалеко от колодца догоняю монаха, бредущего в ту же сторону, к скиту. На нем фуфайка поверх подрясника. Невольно думаю: «Ладно я, “приписанный” к монастырю, без особых служебных послушаний и молитвенных правил… Но чего этот брат в час ночи тут бродит?»

Догоняю инока и хлопаю его по плечу:

— Брате, ты чего не спишь-то?

— Да вот погулять решил. Благодать-то какая, да?

Инок поворачивается ко мне, и я понимаю, что «попал». На меня, улыбаясь, смотрит архиепископ (ныне митрополит) Калужский Климент.

Архиерею о своих проблемах я ничего не рассказывал, но, видно, встреча с владыкой равновесие душевное восстановила, и, добравшись до подушки, я сразу уснул.

Проснулся, когда уже не только полунощница монастырская отошла, но и литургия заканчивалась. Спал бы и дольше, если бы дежурный по паломнической гостинице не разбудил с укором и указанием: срочно в издательский! Отец Мелхиседек вернулся, требует.

— Спишь, брат?! — спросил игумен.

— Да сплю вот, — не нашелся я, что ответить.

Честно говоря, совесть меня никак за данный проступок не мучила. Пока до монастыря дошел, иное главным стало; прав был Пушкин — утро мудрым оказалось. Решение откристаллизовалось и укрепилось: буду просить благословения на отъезд из обители.

Не успел даже разговор на тему, меня мучившую, завести. Игумен сам, каким-то только ему присущим чутьем обо всем догадался, а может, и доложил кто, Бог весть…

— Да, брат, говоришь, из Луганска приезжали? — с улыбкой вопросил глава издательского отдела и благочинный монастыря в одном лице.

Должно отметить, что у отца игумена была в те времена определенная черта: когда он занимался проблемами благочинническими, то был сама серьезность и пунктуальность, а вот на издательском поприще умел пошутить и, так сказать, нетривиально решить то, что по всем предпосылкам никак не поддавалось разрешению. Чего я в нем никогда не видел (надеюсь, что это так и поныне), так это даже мало-мальской растерянности в, казалось бы, безвыходных ситуациях.

Помнится, во второй год восстановления монастыря, когда «народная тропа» к святыням обительским быстро преобразовалась в асфальтированную дорогу с едущими и идущими по ней многочисленными паломниками, а на козельском автовокзале срочно увеличили количество автобусов из Первопрестольной, затеяли довольно серьезные предприниматели построить гостиницу с увеселительными заведениями на берегу Жиздры рядом с монастырем.

Прекрасно знали и четко вычислили новоявленные новые русские, что окупятся затраты очень быстро и красоты, монастырь окружающие, с определением «святые» станут источником великих прибылей.

Монахи это тоже понимали и, естественно, не только обсуждали, но и молились, чтобы не попустил Господь появления рядом с их обителью развлекательного «туристического объекта» со всеми сопутствующими кощунственными ингредиентами. На одном из таких обсуждений, в котором участвовали отец наместник (ныне митрополит Владимирский и Суздальский) и отец Михаил — эконом монастыря и мой наставник, довел мне Господь присутствовать.

Наместник обозначал и разрабатывал конкретные юридические, хозяйственные и прочие аргументы, как этой агрессии противостоять, и распределял обязанности между своими помощниками. Отец эконом, который в ту пору обладал властью начальника, прораба, экономиста, механика, бухгалтера и политрука над более чем двумя сотнями трудящихся по найму и собственному желанию монастырских работников, продумывал механизмы силового противостояния. Отец Мелхиседек, как всегда, привнес в этот сугубый практицизм свое понимание:

— Не выйдет у них ничего!

Глаза духовно-хозяйственных наставников обратились к игумену.

— Так мы вчера с отцом Михаилом это дело уже обсуждали и решили, что преподобный Амвросий им провода телефонные ножницами «чик», и всё…

Совещание тут же закончилось.

Не знаю, где и как преподобный вмешался, но идея создания у стен монастырских непотребного строения была благополучно похоронена.

И со мной произошло подобным образом. Не получил я от наставника отлуп за свое сугубо самостоятельное решение, а было благословлено готовиться к Причастию и отъезду.

На следующий день, после литургии, получив положенную монастырскую зарплату, я отправился прощаться с обителью и скитом. Грустно было, а вот сомнения не одолевали. Сегодня понятно почему: реальная духовная поддержка была. Ее трудно описать и о ней рассказать, но внутренне она не просто чувствовалась — она руководила.

За прощальным чаем отец Мелхиседек, кроме характеристики-рекомендации, вручил мне двести рублей.

— Это зачем? — не понял я. — Зарплату ведь получил.

— Пригодится. Бери, бери.

И точно. Всем, кого рукополагали в Луганске, нужно было приобрести в епархии «Толковую Библию» Лопухина. Стоила она 200 рублей.