Уже заканчивался январь, а крещенские морозы ослабевать не желали. В паломнической гостинице Оптиной пустыни среди тех, кто приехал в монастырь на длительное время, уныния как такового не наблюдалось, но просьбы — и молитвенные, и житейские — о хотя бы небольшом потеплении звучали все явственней. Дров в разжигание скромного ропота и невыговоренных вслух пожеланий о прекращении стужи крещенской подбрасывал дед Иван.

Старик в ту зиму зачастил из своего Белёва (есть такой небольшой городок недалеко от Оптиной) в монастырь. Да и как не зачастить, если более благодарных слушателей ему найти было просто негде? Дело в том, что он, имея сугубо православную сущность, был, по собственному его определению, «травником» и «знатоком душ человеческих». Насколько помогали его травы, а он их привозил полный рюкзак в маленьких мешочках, пучочках и свертках из районной газеты «Путь к коммунизму», неведомо, но в подготовке паломников к исповеди у деда равных не было. Умел Иван грехи у спрашивающих выискивать, группировать и по важности распределять, а также советы давать, кому и как исповедоваться должно. В общем, нужная для продуктивного и качественного покаяния личность.

К деду прислушивались многие, и когда он на очередное сетование о жестоком морозе, открыв свою старую, толстую, шпагатом переплетенную тетрадь, заявил, что в этом году за крещенскими грядут сретенские лютые холода, многие приуныли.

Однако не оправдалось предсказание.

Сретение Господне Оптина встречала снежно, но рыхлый снег, чирикающие воробьи и черные каркающие галки на пути из скита в обитель отчетливо напоминали всему окружающему миру, что грядет весна с ее Великим постом и Светлым Христовым Воскресением.

* * *

Павел с осени был при монастыре. Приехал посмотреть, да и остался. Изначально даже сам себе объяснить не мог, что его тут держит, а когда в очередной раз отодвинул на «потом» дату отъезда, понял, что уезжать ему не только не хочется, но и не нужно. Почему? Словами не объяснялось. Не нужно, и всё тут.

После праздничной литургии Павел увидел подходящего к кресту деда Ивана, но утренней решимости поставить ему на вид неудачный прогноз уже не было, даже немного посочувствовал старичку за его ошибку.

Трапеза обеденная в тот день из-за обилия паломников, туристов и местных верующих затянулась, да и уходить от радостных знакомых и незнакомых лиц не хотелось. Сретение — особое торжество, его даже сомневающаяся во всем и вся личность невольно признает. Как не признать, если радость житейская и тем более духовная у нас всегда со встречами связана?

До вечерни еще оставалось время, можно было передохнуть, книжку почитать. Современный паломник или трудник монастырский литературой духовной всегда конкретно и всесторонне интересуется. Павел не исключение, но он в те дни «Братьев Карамазовых» перечитывал, что определенную часть его соседей по келье смущало.

— Все от страстей не отойдешь, брат? — спрашивали некоторые.

Обычно Павел не отвечал, но когда надоедливо доставали рассуждениями и советами о том, как и что читать надобно, молча брал под руку ретивого «аскета», выводил его за порог храма и объяснял:

— Вот в этой келье жил старец Зосима, а тут ночевал Алешка Карамазов, а вон в том домике и сам писатель время свое проводил.

Радетели «кондового православия» и непрестанного повседневного исихазма после подобного толкования всегда становились тише, вдумчивей и на вид красивей.

Рядом со скитом до дня нынешнего есть колодец. Все его «амвросиевским» называют, хотя мнения историков и архивариусов по поводу того, имеет он какое-нибудь отношение к преподобному старцу оптинскому или нет, расходятся. Но как иначе этот колодец определить, если он по дороге к келье старца располагается?

Павел не спеша, гремя колодезной цепью, достал воды, набрал ее в прикованную к срубу кружку, напился и решил умыться. В прошедшие дни морозные не каждый раз на это смелости хватало. Пока ополаскивал свое уже обросшее небольшой бородкой лицо, услышал сзади шаги, а затем знакомый, но почти забытый голос:

— Как вода святая, сержант?

Обернулся. За спиной стоял священник. На подрясник с ярким на темном фоне иерейским крестом была надета синяя меховая офицерская авиационная куртка.

— Благословите, отче! — только и смог ответить Павел, лихорадочно пытаясь сообразить, откуда этот священник знает его армейское звание и почему у него такой знакомый голос.

— Бог благословит! — Батюшка широко, уверенно осенил Павла крестным знамением, а затем с улыбкой спросил: — Думаешь? Ну думай, сержант, думай.

Попил незнакомец в сане иерейском воды святой, крякнул, губы отер и утверждающе произнес:

— Эх, жизнь моя еловая, голова садовая!

— Отец старшина, ой, товарищ старшина! — только и смог выговорить Павел.

Именно эта присказка-поговорка о голове садовой и жизни еловой помогла Павлу сообразить, что перед ним в реальном времени и собственной персоной предстал армейский старшина. Тот самый, который в степях казахских спас Павла, когда он без разрешения отправился на полигон посмотреть мишени для самолетов и попал под бомбежку; тот самый, который полтора года учил молодого бойца премудростям авиационного мастерства и армейской жизни.

В первые секунды встречи Павел сразу на себе прочувствовал сущность двух определений: «застыть как соляной столб» и «от радости в зобу дыханье сперло». Он не знал, что сказать, какой вопрос задать. Одно лишь молвилось:

— Господи, да как же это?!

Отец старшина, то бишь батюшка, приобнял своего бывшего сержанта и как в давние годы службы жизнеутверждающе произнес:

— Держись, парень, будем жить! — а затем перекрестился и добавил: — Видишь, как Господь-то распорядился. Одно слово — встреча, Сретение!