Утро. Весна. Великий пост. Городской рынок епархиального центра, насчитывающего чуть более пятидесяти тысяч жителей. В молочных рядах под дырявой алюминиевой крышей покупателей не больше, чем продающих.

Слякотно. Серо. Сквозняк.

Аккуратно, боясь поскользнуться на не успевшем растаять грязном льду, приподнимая полы подрясника, дабы его не выпачкать, к рядам с молоком, маслом и сметаной подходит священник. Достает из пакета банку с пластмассовой крышкой и покупает литр скоромного питательного продукта.

— Что так мало берешь, святой отец? — интересуется лукаво улыбающийся продавец из ближайшего поселка, где еще живут коровы.

— Так мне больше и не надо, — скромно отвечает священник и осторожно движется к рыночным воротам.

Настроение у батюшки, несмотря на окружающую промозглую серость, хорошее, доброе, постовое, как и быть должно. Хорошо, что молока Черчиллю купил, доволен котенок будет.

Почему Черчилль? Да прихожане аккурат перед постом котенка ему английской масти подарили. Как его иначе назвать-то, если он первые три дня привыкания к новым реалиям бытия орал, как Черчилль в Фултоне? Сейчас уже успокоился, но молока требует. «Не знал печали, Черчилля прихожане дали», — перефразировал батюшка известное идиоматическое выражение, но подарку был рад.

Не успел священник покинуть торгующих, как молочник, успевший «для сугреву» принять стопку домашней, теплом обволакивающей жидкости, обратился к соседке по бизнесу:

— Вишь, Нюра, а вчера этот же поп в телевизоре распинался, что молоко в пост нельзя пить.

Нюра, расстроенная, что молоко купили не у нее, пересилила недовольство и, поправляя выложенные на прилавке банки с ряженкой, яйца и куриные потрошки, громогласно на все ряды заявила:

— Все они, попы, одинаковые! Дурят народ, а мы тут мерзнем без покупателей.

Малочисленность покупателей была в эти дни темой злободневной, поэтому отклик нашла и до завершения рыночного дня обсуждалась активно, пространно, с прибавлением «а я вот чего про них знаю»…

Вечером батюшка исповедовал. Постовые исповеди многословные и подробные. Священник к ним особенно настраивается. Выслушать надобно, понять, подсказать, а часто и посоветовать.

Настрой сбила вездесущая баба Люба. Она обычно в собор на службы ходит, но во всех приходах ее знают, потому что только у нее можно выяснить, кому когда годовщина, кого как звали, кто где умер и куда пойти на ближайший благотворительный обед.

— Ох, искушение великое, батюшечка, — затараторила баба Люба, не успев даже подойти к исповедальному аналою.

— Что случилось с вами, Любовь? — спросил священник.

— Да не со мной, отец родной, не со мной…

— А с кем же?

— Так видели сегодня вас, дорогой вы мой, как вы и молочко, и сметанку покупали. Наверное, приболели, что пост нарушить решили?

Объяснять бабе Любе священник ничего не стал, но ему начало казаться, что все, кто пришел к исповеди, смотрят на него с сожалением и непониманием.

После службы батюшку дома встретил вопросительно смотрящий на него Черчилль. Священник налил домашнему питомцу молока и сел готовить воскресную проповедь. Котенок, довольно мурча, вылакал предложенное, благодарно посмотрел на хозяина и улегся к нему на колени.

Идиллию постового вечера нарушил телефон. Звонил благочинный.

— Со святым вечером, отче! — радостно поприветствовал батюшка своего духовного начальника. — Благословите!

— Бог благословит, — сухо ответил благочинный и тут же не вызывающим духовного подъема голосом резко спросил: — Объясните мне, пожалуйста, для чего вы сегодня на рынке покупали мясо, молоко и яйца?

— Я Черчиллю молоко покупал… — только и смог сказать священник.

— Какому Черчиллю?! — взорвался благочинный. — Завтра же после службы — с объяснительной!

И прервал разговор. Перезванивать священник не стал. Решил, что утро вечера мудренее, страсти утихнут, ложь откроется. Ведь пост без искушений не бывает.

На следующий день батюшка пошел к благочинному объясняться. Не дошел. По дороге его обогнал на машине епархиальный секретарь. Остановился и указал на сиденье рядом:

— Садись, отче. Тебя владыка вызывает. Прослышали уже про твои шашлыки.

Батюшка вздохнул и успокоился. Он теперь точно знал, почему у нас с Англией всегда напряженные отношения.