Верующим людям известно, что каждый наш сон из трех источников происходить может. Первый — нечастый, добрый, раздумья вызывающий и лишь со временем понимаемый, — от Бога; второй, регулярно нас беспокоящий, со страхами и ужастиками, — от лукавого; третий же, как святые отцы свидетельствуют, от «любезного для всех и лукавого владыки чрева», то есть от желудка, исходит.

Отец Стефан данный богословский изыск знал, всецело его поддерживал и частенько в приходских беседах использовал, так как милые сердцу прихожанки вопросы типа: «Ох, батюшечка, сон мне приснился непонятный» — задавали чуть ли не по графику. Причем количество подобных вопрошений всегда строго от календаря церковного зависело. Как только пост Великий в полную меру вступал, так сны имели свойство преумножаться.

Священник для себя такую закономерность следующей теоремой определил: днем за собой сами присматриваем, грешить стараемся поменьше, да и молимся в пост больше, чем в дни скоромные. То есть лукавого от себя отгоняем и силы ему на пакости всякие не даем. Ночью же это отродье, видя нашу постельную беспомощность, нас и атакует смущениями разными да картинами прелестными.

Теорема, конечно, неплохая и вполне правдоподобная получалась, да вот только в этом году никак она с самим отцом Стефаном не согласовывалась. Дело в том, что не успел пост начаться, как стал батюшку сон донимать, причем один и тот же, только с деталями разными.

Знал отец Стефан, что подвижники веры и благочестия советуют сны свои при себе держать, никому о них не рассказывать, чтобы окружающих в смущение не вводить, но когда в очередную ночь опять тот же сонный ролик повторился, не выдержал батюшка. Решил к духовнику поехать.

Духовник жил далековато. Почти у границы с сопредельным восточным государством приход его располагался. Село небольшое, но с храмом. Церковь во времена не столь далекие выстояла по причине того, что местному колхозу лень было новый амбар для хранения зерна и прочих сельхозпродуктов сооружать, а просторный каменный храм все в себя вмещал. Как только времена изменились и под крышей церковной молитва зазвучала, колхоз приказал долго жить, и вскоре энергичный, хотя и немолодой уже настоятель первоначальный вид храму вернул и рядом церковный домик соорудил с крестильней и трапезной.

Энергичного делателя на ниве духовной в епархии приметили, в сане повысили, а вскоре и в духовники его местное священство избрало. Именно к нему, в село дальнее отец Стефан и направился.

Духовник был в храме. С двумя прихожанками беседовал. Увидел отца Стефана и обрадовался. После того как поздоровались да расцеловались, пригласил духовник и нашего батюшку к разговору.

— Ты вот послушай, чего мне тут рассказывают.

Грустный отец Стефан, весь в мыслях о своих непонятных и настырных снах, не сразу переключился на иную тему, но когда разобрался, о чем толкуют женщины, немного от грустных раздумий отвлекся.

Просили прихожанки у духовника ветки вербы, которые, по их мнению, с прошлого Вербного воскресенья в церкви должны целый год неукоснительно храниться. На утверждение отца Петра (так духовника величают), что не осталось у него данных веток годичной давности, женщины внимания не обращали, вернее, словам священника абсолютно не верили.

— Батюшка, — категорично заявила старшая из них, — вы нам тут сказки-то не рассказывайте. Грех это! Во всех канонах давным-давно прописано, что верба эта год после Входа Господнего храниться в церкви должна. Вам ли, старому священнику, не знать! Видно, вы себе бережете…

Младшая из просящих была менее радикальна. Она просто умиленно смотрела на настоятеля и раз за разом повторяла:

— Дайте хоть пару веточек, батюшечка! Жалко вам, что ли? Мы их в общий пучок вложим и дело сделаем.

Отец Стефан никак не мог взять в толк смысл необычной просьбы, но в разговор все-таки встрял:

— И зачем вам эти праздничные старые ветки? Через три недели, даст Бог, доживем и новые освятим…

Старшая укоризненно посмотрела на чужого священника, взглядом оценила его молодость и, решив, что не перед кем ей тут объясняться, отмахнулась, мол, вы тут еще мешаете…

Разъяснил сам духовник.

— Понимаешь, отец, кур они решили на Благовещение вербой этой погонять.

— Каких кур? — не понял отец Стефан.

— Своих да соседских, — продолжил духовник. — Доказывают мне, что если вербой, которую мы в прошлом году освящали, утром на Благовещение куриц вместе с петухами погонять хорошенько, то они к Пасхе яиц нанесут несметное количество.

— Вот именно, отец Петр, много нанесут, — констатировала старшая прихожанка и добавила: — Вам же да детишкам вашим разговляться принесем.

Отец Стефан уже намеревался сказать горячую проповедь о языческом происхождении данных верований, но был остановлен властным взглядом духовника.

— Так, сестры мои дорогие, — решительно ответствовал духовник, — помните, в прошлом году после службы на праздник к нам целый автобус детишек из детского дома привозили?

— Помним, как не помнить? — затараторили обе женщины. — Обед мы им тут при храме готовили.

— Вот, — продолжил отец Петр, — им-то я все, что осталось с освящения, и раздал. Ничего не оставил. Уж простите.

Данное объяснение подействовало. Переглянулись прихожанки, головами покивали, повздыхали. Видно, ребятишек этих горемычных вспомнили. Попросили благословения, да и ушли…

— Вот, отец Стефан, двадцать пять лет при этом приходе, и как ни пытаюсь эти поверья искоренить, не получается, — посетовал духовник. — То ветки им вербные подавай, то сны расшифруй.

Отец Стефан даже ойкнул от неожиданности и покраснел:

— Так я это, отец Петр, тоже ведь со сном собственным.

Пришел черед удивляться духовнику. Не ожидал он, похоже, такого коленкора. Знал священник, что отец Стефан человек образованный, начитанный, проповеди говорить умеющий и к приметам всяким, поверьям и прочему сугубо народному околоправославному творчеству непримиримый.

— Это как же, отче, со сном-то? — сокрушенно глядя на отца Стефана, спросил духовник. — За шестьдесят километров приехал мне сон рассказать? И чего же такое тебе приснилось?

— Да я уже, батюшка, спать ложиться боюсь, — начал рассказывать отец Стефан. — Каждую ночь снится, что еду я на машине на службу, но по другой дороге. Храм мой в стороне остается. Понимаю, что не туда еду, но повернуть не могу. Забор какой-то длинный каменный по левую сторону, а потом здание большое, на церковь непохожее, но с большим крестом на крыше. Встречают меня люди незнакомые, вовнутрь ведут, в зал большой, а в конце зала возвышение какое-то. Я туда захожу, а там за ширмой престол стоит с крестом и Евангелием. Понимаю, что это алтарь, и ищу место, где жертвенник должен стоять. Нахожу, но он далеко-далеко, к нему идти надо долго, а пол под ногами гнется и проваливается. Понимаю, что надо мне службу начинать, а ни алтарника, ни пономаря — никого нет. Да и в голове постоянно вертится мысль: «Чего я тут делаю, меня же на приходе ждут?» И вот так, отче, каждую ночь одно и то же, — закончил отец Стефан.

— Да, батюшка, интересно рассказываешь, — задумчиво произнес духовник. — Тут тебе и крест, и алтарь, и Евангелие, и службу творить надобно.

— Да в том-то и дело, отец Петр! — искренне воскликнул священник. — Отмахнулся бы я от сна этого, мало ли что снится, но ведь одно и то же, постоянно. Я уже и бояться начал.

Духовник решительно надел на рясу епитрахиль и пригласил отца Стефана в алтарь.

— Давай-ка, отче, грехи твои вспомним. Хоть и исповедовался ты недавно, но может, что запамятовал или в чем неискренен был.

Встал на колени пред престолом отец Стефан, руки на Евангелие положил и голову на них склонил. Постарался припомнить все греховное, что в себе находил.

После исповеди, уже за чаем с сушками сказал духовник и слово свое, к проблеме отца Стефана относящееся:

— Ты, батюшка, постарайся все же о сне меньше думать. Бога об этом попроси. Дни сейчас постовые, нелегкие, на искушения богатые, так что к молитве почаще прибегай. Думаю, что разъяснится все вскоре.

Затем, подумав немного, добавил:

— И все же крест тебе снится, Евангелие, алтарь… Ох, на всё воля Божия.

На этом и распрощались. Хоть и не сказал духовник ничего конкретного, но как-то спокойнее стало на душе отца Стефана, да и сон с того дня прекратился.

В службах и заботах весенних пребывал священник, к светлому Христову Воскресению вместе с приходом готовился. Неожиданно перед самым вербным праздником, который Входом Господним в Иерусалим правильно именуется, вызвали отца Стефана в епархию. Обычно в дни эти к архиерейскому оку не приглашают. Страстная седмица да сама Пасха административные епархиальные заботы в сторонку отодвигают. Поэтому с волнением ехал отец Стефан в областной центр, перебирая в голове все возможные и невозможные причины данного вызова. Кажется, все по полочкам разложил, все варианты обдумал, но никак не предполагал, что едет развеять свою недавнюю тревогу.

В епархии ждать долго не пришлось. Отца Стефана тут же в кабинет архиерейский пригласили. Владыка встретил с улыбкой доброжелательной. О делах приходских расспросил, за усердие поблагодарил, а затем и главное сказал:

— Я понимаю, отец Стефан, что перед Пасхой хлопот предостаточно, но я тебе еще добавлю. Недалеко от твоего прихода завод был кирпичный и поселок при нем. Просят меня жители поселка этого, чтобы на Христово Воскресение служба там была. Они клуб под храм уже приспособили. Ты, пожалуйста, туда съезди, престол там освяти на Страстной седмице, а на Пасху и службу соверши.

Отец Стефан растерялся:

— Владыка святый, а как же у меня на приходе? Там-то кто будет? Вы меня навсегда переводите?

Архиерей подошел к совершенно расстроенному священнику, руку ему на плечо положил и успокоил:

— Ты, батюшка, не печалься. Никто у тебя приход не забирает, а вот помощника дельного, служить умеющего и тебя любящего, ты получишь.

И архиерей назвал священника, которого отец Стефан не то что знал, а сам его лет пять-шесть назад в семинарию рекомендовал.

* * *

Дорога в поселок, где некогда работало громадное строительное предприятие, была вся в ямах и колдобинах. По левую сторону долго тянулся серый длинный каменный заводской забор. На центральной площади, за дежурным памятником Ленина, простирающего руку в сторону брошенного завода, стояло здание бывшего клуба, на фасаде которого был сооружен большой, покрашенный зеленой краской деревянный крест.

Священника обрадованно встретили. Повели вовнутрь. Просторный зал, где раньше показывали фильмы, проводили собрания и смотрели концерты художественной самодеятельности, заканчивался, естественно, возвышением — сценой с занавесом.

Батюшка поднялся наверх, отодвинул занавес и обомлел. В центре сцены стоял престол. На нем лежали крест и Евангелие. В дальнем левом углу расположилась тумбочка, приспособленная под жертвенник.

Когда отец Стефан направился от престола к жертвеннику, доски пола под ногами прогибались и потрескивали…

Хорошо, что один батюшка в алтаре был. Никто не видел, как он плакал. Хотя и радостными эти слезы были.