…Время обладает множеством свойств. Оно умеет ускорять и замедлять свой бег, может пролетать мгновенно или незаметно и даже останавливаться, играть в злые шутки, быть всесильным, с ним не поспоришь, и на всём оставлять свой след. Единственное, чего оно не может, так это оборачиваться вспять. По крайней мере, в этом мире причинно-следственных связей…

Примерно с этих слов он начал новую книгу под своим именем. И понял, что они – дерьмо. Никуда не годятся. И новая книга никуда не годится. Он больше не может писать. Телефонист, или Игорь Рутберг, или брат Ольги сжёг его мозг. Вряд ли специально, скорее всего, ненароком. Не рассчитал дозу. Не специально. Писатель Форель нужен был ему дееспособным, в хорошей рабочей форме, чтобы закончить пятый роман о Телефонисте.

Да, он его подставил, прострелил ему руку – пуля прошла навылет, – и разбросал повсюду следы его крови и следы ДНК. Даже его потная спортивная майка пошла в дело. Но всё это было шито белыми нитками. И по мере того, как действие препарата и последствия этой страшной ночи отпускали его, всплыли некоторые подробности. Например, он вспомнил, как ему шепнули на ухо: «Через недельку будет новый звонок. От Телефониста. И поедешь домой. Ты понял? Что… книга больше ждать не будет?»

Книга ждать не будет, и он готовил новое преступление, очередную свою вылазку. А Простак – молодец! Оказался хорошим мужиком. С самого начала стало ясно, что он не так прост, а он с самого начала был уверен в невиновности Форели. Он сразу ему поверил. Ещё той ночью. И они отправились смотреть запись, сделанную накануне. Всё совпало, не в деталях, но по сути проблемы совпало всё. Их группа прибыла в дом Игоря Рутберга несколько позже отстранённых от дела Сухова и Ванги. И за это время могло случиться много непоправимого. Они все были на грани. Но случилось так, как случилось, ведь время действительно нельзя повернуть вспять. А Простак – молодец, давно уже ходил где-то вокруг Игоря Рутберга, нарывался на неприятности по службе за свои идеи фикс, но сужал круг и искал кого-то могущественного, со съехавшими мозгами. Того, кто всегда на виду, Простак искал в своей темноте. Чутьё… Или ещё одно совпадение.

Это он и поведал Сухову и Ванге. Через несколько дней, как только удалось чуть зализать раны. А ещё о рекламной акции Аркаши Григорьева, которого безмерное самодовольство толкнуло на крайне идиотский поступок. Здесь, можно сказать, он достиг вершины. Ещё когда они совместно с Ольгой готовили его выставку, Григорьев предложил ей нечто подобное. Но Ольга сочла это глупой шуткой. Оживить интерес к Телефонисту, замутить какую-нибудь инсталляцию в стилистике книг Форели. Любитель экстремальной рекламы… Григорьев, правда, не собирался заходить настолько далеко. И полагал дело абсолютно безопасным: ведь Тропарёвский – Телефонист из книг Форели – в местах лишения свободы. Так, почти невинная шутка, главное, правильно припрятать концы. Но так далеко он заходить не собирался, максимум – оставить резиновую женщину где-нибудь в людном месте Москвы по топографии книг Форели, а-ля стрит-арт, и выложить реакцию на событие в интернет. Наверное, он полагал себя новым доморощенным Бэнкси, но выходка с проникновением в квартиру Кривошеева и звонком Сухову уже всецело на совести Пифа. Тот по части самодовольства абсолютно превзошёл шефа, и оба жестоко поплатились. Причём Пиф в прямом смысле. Его, под завязку накачанного наркотой, Телефонист заставил ассистировать себе в… «Аквариуме». Это вызвало шок и ужас у Григорьева и толкнуло его на попытку бегства.

– Видите ли, – рассказывал Форель, – они оба обожали Сандуновские бани, и Григорьев узнал татуировку Пифа, сделанную еще в ВДВ, которой тот очень гордился. Узнал, когда смотрел прямой эфир. И не знал дальше, чего уже и думать.

А потом они втроём – Форель, Сухов и Ванга – реконструировали события. Телефонист избавился от Пифа. Тело Максима Епифанова всё-таки обнаружили на его дачном участке, присыпанным в подвале и уже окоченевшим. Но вот что удивительно – или здесь речь об ещё одном совпадении: глупая выходка, стоившая одному из участников жизни, а другому сулившая серьёзные проблемы юридического толка, оказалась первой ласточкой, сбившей всё с точек равновесия. То, что его кто-то опередил с акцией «Две свечи», вызвало у Телефониста замешательство, а потом раздражение и гнев. На встрече Ванги и Дюбы в его машине он понял, о ком идёт речь.

– И это заставило его выползти, действовать не на своём поле, – заканчивал свою историю Форель. – Так что, можно сказать, нам повезло.

И опять Ванга хотела о чём-то спросить, но не решилась. Всю третью ночь после происшествия она проплакала, и хорошо, что Петрика опять не было дома, но на утро проснулась совершенно здоровой. Вроде бы здоровой.

– Вы догадались, что это Мадам, да? – спросил Сухов. – Судя по тому, что вы записали…

Форель покачал головой:

– Просто когда Ольга попросила её фотографию… Было ощущение… Словом, тогда я решил покопаться в истории семьи. Понимаете, больше некому было, с рукописью… физически никто другой в доме не находился. Никто не мог. Но и Мадам не могла.

– А это и не была Мадам, – сказала Ванга.

Форель внимательно посмотрел на неё. Усмехнулся печально:

– Не знаю… Наверное. То, с чем мы столкнулись, – вздохнул. – Такого даже в моих книгах не было. И этот выстроенный заново дом… Саркофаг воспоминаний… Думаете, его всё-таки подожгла сама Марлен Рутберг?

Сухов пожал плечами:

– Были подозрения… И даже, что старшие дети. Но обстоятельства так и остались непрояснёнными. Павел Протасов, отец семейства, крепко пил. Удобное основание, чтобы замять дело.

– Отец, – как-то протяжно-странно выговорил Форель. И улыбнулся: – И всё-таки, как бы Игорь Рутберг ни утверждал, что он полностью здоров, чуть ли не такой комплекс полноценности, здесь… Знаете, здесь не обошлось без фрейдизма в виде комикса, – Ванга на минуту потемнела лицом, но писатель смотрел на Сухова. – Марлен Рутберг была очень красивой женщиной. И младшие дети пошли в неё. А Елена унаследовала черты отца…

– Нам это известно, – ровно произнёс Сухов.

Форель кивнул:

– Да. Очень странный… Эдипов комплекс. Невероятный. И чудовищный. Учитывая инцест и то, что Елена была первой женщиной Игоря Рутберга… Стала. И этот кошмарный дом… Наверное, они считали, что очистили его огнём.

Сухов нахмурился, и Форель словно опомнился:

– Простите, Ванга.

– Не прощу, – она улыбнулась. – Но и себя тоже. Шучу, – добавила она.

Сухов отвернулся. Ванге стало зябко. Пока не выходит шутить, она выздоравливает, обязательно выздоровеет, эта стена не может быть бесконечной, но пока её улыбка выходила горькой.

– Пойду принесу вам кофе, – сказал Сухов. Будто почувствовал чего. И тогда Ванга решилась:

– Скажите, а Мадам… Неужели вы вообще ничего не чувствовали? Три года и… – спросила она, как только Сухов оставил их вдвоём.

– Нет, – Форель покачал головой. – Вообще…

Помолчал, вздохнул:

– Наверное, вы правы, – это была не Мадам. Она бы никогда этого не сделала. Моя Мадам…

Улыбнулся так же горько, как и Ванга.

– Я тоже, – глухо произнесла Ванга. – Вообще ничего.

– Ванга, послушайте…

– Все инстинкты молчали… Неужели он так умел? Ни на что я не годна…

– Ванга, я понимаю вас, но послушайте, – Форель усмехнулся, так же, наверное, немножко горько. – Мы были слишком близко. Вы, я, Ольга. Мы все! Недопустимо близко. И не разглядели.

Она посмотрела, как Сухов возвращается с кофе, и улыбнулась ему и инстинктивно опустила глаза.

– Ванга, вы ни в чём не виноваты.

– По-старому уже не будет, – сказала она тихо.

– Почему? Будет. Может, и не сразу, но будет, – Форель вспомнил свою дурацкую неудавшуюся книгу и добавил: – Ведь время обладает ещё одним свойством – оно лечит.

Но пока так не выходило. Легко давать советы другим, иногда хорошая терапия помогает. Но это как с докторами: мало кто научился лечить самого себя. Он лишился своей Мадам, из-за полученной травмы она впала в кому, и как там будет… Но своей Мадам он всё равно лишился. И в довершение ко всему Ольга оборвала с ним все контакты. И хоть даже за время только этого разговора Ванга уверила его, что с ней всё в порядке, чтобы он не беспокоился, просто человеку надо побыть одному, это всё… Похоже, по-старому, правда, уже не будет. И чего бы там ни лечило время, и чего бы он ни говорил Ванге, иногда с нами случаются вещи, которые меняют всё. И каждый открывает свой счёт потерь, к которым просто начинает привыкать.

Позвонила Ксения. Сухов извинился и всё же не удержался и расплылся в улыбке. Но говорил без нажима, чуть ли не соглашаясь на все просьбы дочери. Форель с Вангой переглянулись.

– Учится, – важно заявил писатель, указывая оттопыренным большим пальцем на Сухова.

– Мы все учимся, – сказала она. Наконец её улыбка вышла не такой грустной.

Сухов закончил говорить, снова извинился. Он вообще сегодня произносит много лишних слов.

– Как она? – поинтересовался Форель. Ксения оказалась самой стрессоустойчивой из них.

– Хорошо, – сказал Сухов. – Отлично. Вам огромный привет. Говорит, вы её ангел-хранитель.

– Ну, я… – Форель замялся.

– Она так считает, – сказал Сухов. Посмотрел на него прямо и серьёзно добавил: – И я тоже.

Ольга позвонила только через месяц. Когда май уже вовсю катил к завершению. Эта прекрасная цветущая весна, которая чуть не стала чёрной, заканчивалась. Ольга сообщила, что Мадам вышла из комы, но всё пока очень нестабильно, неясно, как там дальше будет, и опасаются нового ухудшения.

– Просто я подумала, что ты должен знать, – сказала Ольга.

– Да, должен, спасибо, – сказал он. Потёр губу, наверное, чтобы не облизывать, спросил: – Ну и куда ты пропала? Зачем?

Молчание в телефонной линии. Но лучше, чем ничего. Он подумал, что надо попробовать пошутить: по-старому не будет, но ведь шаг за шагом можно, их старые словечки, знаки, формы, не утраченные до конца смыслы, мостики, чтобы опереться шаг за шагом, чтобы стать хоть чуточку ближе, попробовать… Но вместо этого он молчал. И она молчала. Наконец он сказал:

– Эй, я всё ещё здесь.

– Я тоже.

– Ты… – с трудом сказал следующее слово и даже не понял, какая у него была интонация: – Приезжай.

Молчание. А потом тихо-тихо:

– Ты разве хочешь меня видеть?

– Проверим?

– Я больше не твоя инопланетянка.

– Нет, – подтвердил он. – Ты моя женщина, которую я нашёл на Земле. И очень боюсь потерять, – и не дав ей ответить, тут же заговорил дальше. Может быть, потому что боялся, что она спутает, услышав банальность, а может, потому что ему просто хотелось с ней говорить и говорить. – Знаешь, я месяц не мог писать. Ни слова. Думал, что уже вообще никогда… А сегодня начал новую книгу. Представляешь, именно сегодня!

– Вот как? – она горько усмехнулась. – О Телефонисте?! О том, что с нами произошло на самом деле? Что ж, думаю, она будет… совсем правдивой.

– Нет, – сказал он. – Не так.

Чуть-чуть помолчал. Не надо ему бояться быть банальным. И вообще не надо ничего бояться. Он сказал:

– О любви… – улыбнулся. – Представляешь? Может, дорос? Книгу о любви, и о грусти. И о том, как ждать.

Молчание. Дыхание, как будто она стала ближе. И вопрос:

– Ты сейчас где?

– Дома.

– Подойди к окну.

Он подошёл. Она стояла внизу. Подняла на него взгляд, как испуганная старшеклассница. Отняла телефон от уха, еле заметно помахала свободной рукой. Она сильно похудела. И была в его любимом платье. Дотронулась до него, как бы показывая, что это так. И жест, и улыбка вышли робкими. Все мостики можно выстроить заново. Постараться. И не беда, что шаг за шагом.

Он понял, что идет за ней, когда уже сбегал вниз по лестнице.