Алексей видел это. Как у них всё закончилось. Наверное, если бы полиция явилась хотя бы минутой раньше, этого бы не произошло сегодня ночью. Всё равно бы случилось, но потом, позже; наверное, она бы дождалась, когда Орлов вернётся из больницы, наверное, всё вышло бы как-нибудь по-другому, но не так, оставляя лишь руины…

Как только долбаный Бэтмен исчез, Ольга Павловна бросилась к мужу. Алексей хотел пошевелиться, но всё ещё не мог. И услышал, как Орлов завизжал:

– Не трогай меня! Убирайся, грязная шлюха! – Ещё ни разу голос шефа не звучал так блеюще высоко. – Смотри, во что ты нас втянула! Этого хотела? Беги теперь к своему трахальщику. Вон из моего дома! Пошла…

Алексей закрыл глаза. Он бы закрыл уши, да руки не слушались. «Вообще-то, она тебе жизнь спасла», – подумал Алексей. Он не хотел видеть лица Ольги. И не мог ей сейчас помочь.

А потом приехала полиция. И скорые. Дом Орлова, место, где Николай работал столько лет, превратился в место преступления. И были вопросы, долго и много; Ольга Павловна отвечала сразу, Алексей – как только смог связно говорить. А за окнами уже брезжил рассвет. Орлова увезли в больницу, а позже, оградив всё полицейскими ленточками и нарисовав на полу мертвецов, увезли тела тех, с кем ещё недавно они шутили, пили чаёк и играли в домино. У всех, кроме Эльдара и Алексея, работа была непыльная.

А потом они уехали. Смилостивились над Ольгой Павловной; все полицейские процедуры были прерваны до наступления рабочего дня. Правда, предложили оставить Ольге Павловне охрану. Та отказалась:

– Наверное, мне больше ничего не угрожает, – усмехнулась мрачно. Всё ещё была в прострации.

Всё же они обещали выслать сейчас патрульную машину дежурить перед домом. Даже Алексея перенесли на кушетку, а докторишки ввели ему какой-то транквилизатор. Потребовали никуда не уезжать из Москвы. Алексей засыпал. Отключался, бороться с этим становилось всё труднее.

– Ольга Павловна, – позвал Алексей. Его голос, эхо в опустевшем доме.

Она вышла. Такой он её никогда не видел: шок, привидение… Но и что-то ещё, какая-то обречённость. Она словно стала моложе: мир вокруг неё обрушился, и она лишилась привычной защиты, обнажая свой истинный возраст, – одинокая, насмерть перепуганная девчонка. Сколько сегодня мы узнаём нового и неожиданного.

Попросила у него сигарет. Тоже впервые. Он сказал, где взять. И снова позвал её:

– Ольга Павловна…

Она остановила его, затрясла головой, подняв руку, развернулась и ушла в столовую. Ей бы поспать… Алексей услышал, как она щёлкает зажигалкой, и как она закашляла, сделав первую затяжку, и провалился в сон.

Она больше не дрожит. По крайней мере, её зубы больше не стучат друг о дружку, хотя первый озноб ещё не покинул тело. Но и это пройдёт, люди на многое способны. Ехать ей недалеко. Это место тут, совсем рядом. И никуда оно не делось. Место, которое она когда-то очень любила. В котором были феи и демоны тёмного мира из шкафа, видимые и невидимые друзья, как у всех; соседский рыжий кот – подлец и шпион, который давно сдох (так они тогда сказали), и было ещё кое-что. В месте, которое она любила, а потом запретила себе о нём думать. Знать о его существовании, помнить. И оно исчезло. Как такое возможно? Наверное, невозможно. Но ей удавалось. Она забаррикадировалась своим весёлым и слегка упрямым нравом, а потом, значительно позже, надёжной бронёй дома Орлова. И это место исчезло. Ей удалось. Люди способны на очень многое. В том числе уходить, навсегда обрубив концы, и жить дальше с чистой страницы. Орлов никогда не узнает, что он на самом деле значил для неё, хоть сначала прошла девичья влюблённость, а потом и вообще вся романтика, люди живут и без этого. И она бы никогда не отплатила ему столь чёрной неблагодарностью, ни за что на свете, она старалась, видит бог, она старалась из последних сил…

И вот сегодня ночью всё закончилось.

Она ничего не знала наверняка. У неё не было доказательств. Хотя смутные тревоги уже витали, но как она могла оказаться настолько слепой?

Зубы больше не стучат друг о дружку, лишь нервный озноб, и путаются мысли… Она знала, где взять доказательства. На каминной полке Орлова. Здесь больше не её дом, остались руины… И действительно, надо убираться отсюда; тогда Орлов сможет восстановить руины. И жить дальше без неё.

Похоже, сегодня ночью это место вернулось. Только уже без фей. Остались одни лишь демоны.

Алексей раскрыл глаза. Наверное, спал он совсем недолго. Ольга разбудила его. Не сразу понял, для чего она протягивает ему свой телефон. Потряс головой, чтобы проснуться окончательно. Совсем невысоко, но всё же смог поднять руку.

– Алексей, вот здесь набран последний номер. Если я через два часа не вернусь, позвоните по нему.

– Ольга Павловна…

– Т-с-с… – она поднесла указательный палец к губам. – Спите. Всё хорошо. Я поставила будильник. Прозвонит через два часа.

– Ольга Павловна, подождите, я отвезу вас… Я уже почти, – снова поднял руку, до половины, ноги пока не двигались.

– Нет-нет, – она быстро и как-то лихорадочно, словно это была дрожь, затрясла головой. – Хватит уже всем из-за меня…

Положила телефон на журнальный столик. Выпрямилась.

«Куда ты собралась?» – подумал Алексей.

– Вот ещё что, – добавила Ольга. – Назовите её Вангой. Её мало кто так зовёт. Скажите, что от меня. И что её сумочка со мной. Она сразу поймёт.

Ольга была одета. И с ней была сумочка. Не её. Та, другая, которой она обменялась в спа-салоне. Судя по всему, с этой самой Вангой. Дальше Ольга совершила ещё более странную вещь: она забрала с каминной полки большую коробку спичек для растопки, длинные, баснословно дорогие спички – аналог наших отечественных охотничьих, – которые не гаснут на ветру, и положила их в сумочку.

Орлов был большой поклонник рыбалки и охоты, снасти, охотничьи ружья, хранившиеся в доме, также были баснословно дорогими.

«Куда ты?» – снова мелькнуло в голове у Алексея.

Ванга… В спа-салоне на её лицо была наложена косметическая маска, но… Не её ли вместе со следователем привозил адвокат Орлова? Алексею это нравилось всё меньше, и собственная неподвижность нравилась всё меньше.

– Хорошо, я понял, – сказал Алексей и указал на журнальный столик. – Подвиньте ближе.

Ольга покачала головой, теперь медленно, словно ей это давалось нелегко; и немного горькая улыбка далась нелегко:

– Скоро вы сможете сами двигаться. А сейчас спите.

– Ольга…

Она кивнула:

– Запомните: её сумочка со мной. Пусть ищет. – И вдруг улыбнулась. – Алёша, вы очень хороший. Спасибо вам большое.

И ещё раз воспользовалась его беспомощностью. Наклонилась и быстро поцеловала его в щёку, чуть пониже виска. И ушла, не оборачиваясь. Спустилась в гараж, и Алексей услышал, как она завела двигатель своего автомобиля.

Она подъехала прямо к дому. Остановилась и выключила двигатель. Солнце поднялось уже достаточно высоко, и день обещал быть жарким. Но пока дела обстояли не так. Стрёкот насекомых в высокой траве, и всё ещё утренняя свежесть от реки. Рыжий котёнок играл на крыльце, развлекаясь ловлей мух. Завидев Ольгу, он затаился, но потом ветерок прошелестел по террасе оброненным конфетным фантиком, и котёнок решил, что это заслуживает гораздо большего внимания. Мадам была здесь. Сидела в плетёном кресле, подставляя лицо ласковому весеннему солнышку. Услышав, что у ворот остановилась незнакомая машина, она чуть отклонилась в кресле, приветливо вглядываясь, кто бы мог пожаловать в гости.

Ощущение, что здесь ничего не изменилось, снова грозило приступом дурноты. Ольга недолго помедлила и вышла из автомобиля. Всё же взялась рукой за дверцу, чуть покусала губу, обернулась и изобразила на лице такую же приветливую улыбку.

– Можно к вам? – голос прозвучал мягко, дружелюбно, даже бодро; голос соседки-дачницы. – Доброе утро! Елена Павловна? Я Ольга Орлова, у нас с вами есть общий знакомый…

– Бог мой, Оленька, – прервала её Мадам; на открытом добродушном лице лишь искренняя радость и изумление. – Это ты? Что ты здесь делаешь, девочка?! Это ведь ты, верно?

Ольга почувствовала слабость в ногах. Одни только демоны и людоеды. И ведь это всё ещё ничего не значит – человек имеет полное право заботиться о своих близких.

– Верно, – подтвердила Ольга. Широко улыбнулась: – Я живу тут недалеко.

– Ах, ну да…

– Еду сейчас с реки, гляжу, думаю, вы – не вы… А как вы меня узнали?

– Сразу! По фотографиям, – Мадам поднялась к ней навстречу. – Он много раз мне показывал. Чего там стоишь? Заходи, проходи в дом, милая.

Ольгины ноги всё же словно приросли к земле, словно внутри неё была проведена красная черта, которую сейчас придётся переступить.

«И мне он показал фотографии, – чуть снова не начала кусать губу – движение, забытое с детства, навсегда похороненное в нём. – Скан паспорта. Только я не узнала. Признаться, и сейчас не узнаю».

Но она явилась сюда не для рефлексий. Рыжий котёнок, вполне вероятно, далёкий праправнук того самого подлеца и шпиона, вернулся, неудачно затормозив на лапах, шлёпнулся с крыльца. Ольгина улыбка вернулась, а ноги оторвались от земли.

– Я на пару минуточек…

– Проходи, присаживайся, в ногах правды нет, – гостеприимно затараторила Мадам. – Ты завтракала?

– Да, спасибо.

– Вот и кофе уже поспел, – на газовой горелке во дворе стояла большая кофеварка Bialetti. – Это он меня научил.

У Ольги защемило сердце – её писака обожал кофеварки Bialetti и даже как-то хвастался, что и своей Мадам такую же подарил. Но как можно быть такой слепой? «Успокойся, – остановила себя Ольга. – Часто люди знакомят своих любовниц со своими уборщицами? Не часто. Наверное, вообще, никогда».

– Да уж, он с этими кофеварками, как ребёнок прямо, – призналась Ольга.

Мадам тепло улыбнулась упоминанию о своём работодателе и на миг помрачнела:

– Беспокоюсь я о нём…

«Я тоже», – чуть было не сказала Ольга, а Мадам шагнула к ней навстречу:

– Ну, вот, наконец познакомились лично, – она широко развела руки в стороны. – Дай, я тебя хоть обниму, девочка.

И опять внутри Ольги начала натягиваться струна, и муть поднялась из желудка, вызывая новый приступ головокружения, – насколько же ко многому мы оказываемся не готовы! У Ольги хватило сил не отстраниться, когда Мадам обняла её, она почувствовала панику и одновременно желание сделать встречный жест, почувствовала её запах, и ноги всё же чуть не подкосились, и ничего, кроме теплоты и искренней заботы, в её объятии не было. Как такое возможно?

«За это он так привязался к тебе?» – подумала Ольга. Но слабость в ногах и приступ дурноты уже проходили. Она посмотрела прямо в ясные, чистые, без каких-либо прячущихся в уголках теней глаза Мадам, и сказала:

– Да. Вот и познакомились.

Уселась на предложенное ей такое же плетёное кресло у пластикового столика – судя по всему, она здесь не первый гость. И пока Мадам отлучилась в дом за чашкой для Ольги, раскрыла свою сумочку, достала эту коробку с охотничьими спичками. Положила на стол рядом с собой. Кое-что здесь всё-таки изменилось, в этом месте, которое она когда-то так любила: камеры наблюдения, они тут повсюду, и, скорее всего, её уже обнаружили. Телевизор, огромная панель-плазма, её тогда тоже не было. Приятные умиротворяющие звуки – шум прибоя, на экране волна накатывает на берег. А в кронах деревьев, как всегда, галдят птицы.

Мадам вернулась. Ольга посмотрела на поднос – гжель, чашка на блюдце, вазочка с конфетами, печенье.

– А наш писатель сказал, что вы в Крыму, – поделилась она невинно, хотя ей хотелось кричать. – Дочку проведываете.

– Так съездила уже! – незамедлительно отозвалась Мадам и спохватилась: – Ой, Оленька, спасибо тебе за подарки! Огромное спасибо, милая. Всё подошло, что передавала, дочурке моей. И размер, и цвет. Картинка-девочка!

– Правда? – пролепетала Ольга, тут же заставила голос звучать твёрже. – Я так рада… А что тут-то? Гостите у кого?

Мадам ей смущённо улыбнулась:

– Подлечиться надо чутка. Ты уж меня не выдавай, милая, у вас с ним и без меня хлопот хватает, – вздохнула. – Приболела немного, возраст… У нас же в Крыму медицина, сама понимаешь, – посетовала она и бодро заверила: – Но мир не без добрых людей…

– Это правда, – согласилась Ольга. – Что-нибудь серьёзно? Помощь нужна? Больница есть хорошая…

– Нет, спасибо, всё, что надо, люди делают. Да ты не беспокойся, милая, пустяки! На следующей неделе уже на работу выхожу.

– Вот как? – Ольга словно невзначай открыла коробку, которую крутила в руках, достала длинную спичку. – Он вас уже ждёт не дождётся.

Мадам снова вздохнула:

– Не вовремя я уехала, – в голосе беспокойство. – Но прихватило. А болячки свои напоказ выставлять…

– Так тоже нельзя, Елена Павловна! Не чужие мы вам всё-таки, – Ольга задумчиво посмотрела на спичку в своей правой руке.

Мадам отвернулась за кофеваркой, гейзерное бурление только что закончилось. Камеры повсюду, её давно заметили, и если она не ошибается, у неё в распоряжении всего несколько минут. Ольга медленно, с нажимом провела по воспламенителю. Сперва огонёк зарделся лениво, потом ярко вспыхнул, чёрный внутри с осыпающимися неоновыми искрами по краям. Мадам покосилась на спичку и улыбнулась Ольге:

– Забыла спросить: молоко, сливки?

– Не надо, – Ольга покачала головой. – Елена Павловна, а что вы знаете о своём работодателе?

– В смысле?!

– Сколько вы у него работаете?

– Так три года уже.

– Дольше, чем мы знакомы, верно? – сказала Ольга. – В два раза дольше. И до вашего появления он превращал дом в свинарник.

– Мужики, – усмехнулась Мадам.

Чтобы не обжечь пальцы, Ольга затушила спичку. Взяла новую. Мадам принялась разливать кофе по чашкам. В первую очередь Ольге. Шок мало по малу отпускал её. Она узнала эту чашку. И подносик – Палех. Интересно, где сейчас можно достать такое? Рыжий котёнок, дом, которого не было. Здесь изменилось всё, в этом месте, которое она когда-то так любила. Этого дома не было, долгое время, а потом его отстроили заново. В точности воспроизвели всё. Даже подносик и чашки. Только без фей, одни лишь демоны. Но когда вы практически не ограничены в средствах, вы можете создать это замертвевшее, каменное время. Холодок пощекотал Ольгин затылок. Надо держать себя в руках. Шок проходил, и только сейчас она поняла, насколько была безрассудна. И насколько ей в действительности страшно. Но выхода нет. Ольга зажгла вторую спичку. С еле слышным стоном Мадам вздохнула. На мгновение звук воспламеняемой смеси словно выдавил из пространства другие звуки. Мадам уже наливала кофе себе.

– А ещё он мне рассказывал про вашу бабушку, гадалку, мол, соседи её звали конотопской ведьмой. Правда?

– Да, бабушка была добрая, – улыбнулась Мадам. – Лечила многих… Гадала. Баловалась приворотами.

Эти спички горели долго. Но Ольга тут же затушила одну и взяла новую. И зажгла. Мадам в задумчивости посмотрела на огонь. Затем спросила:

– Что это ты делаешь, Оленька?

Ольга подняла горящую спичку, которой был не страшен ветерок.

– В детстве мы так играли, – пояснила она будто не своим голосом, холодным, жестоким и полным отчаяния. – Поджигали всякую живность. Сначала лягушек. Это было очень смешно.

– Оленька…

– Потом котят, щенков с помойки. И не только. Ведь не только? Правда?

Мадам как-то странно дёрнула головой.

– Три года… Немало. У нас с ним был всего год с небольшим. Как вы это делали?

– Что?

– Рукопись.

– Я не понимаю, Оленька…

Ольга засмеялась, страшно, неприятно:

– Точнее, как ты это делала?

– Не понимаю…

Ольга усмехается, но теперь по-другому. Ей бы остановиться, но она не могла остановиться: порой отчаяние и горечь несправедливости делают нас безрассудно бесстрашными, а потом остаётся только отчаяние. Ольга гасит спичку, тут же зажигает следующую. Шипящий звук, пламя, чёрное внутри…

– Не только котят и щенков. И раздувшихся лягушек. Вот такими в точности спичками. Такие они были?

Мадам, как заворожённая, смотрела на разгорающийся огонёк. Чашка давно уже была полной, и теперь кофе из кофеварки Bialetti переливался через край.

– Не только живность, верно? – тихо сказала Ольга. – А вот и этот самый дом. Помнишь?

– Бабушка была доброй, – монотонно произнесла Мадам.

– Нет, посмотри! Это ведь другой дом. Того давно нет. Он сгорел. До тла!

– Добрая, и доченька пошла в неё…

– Только это были не мы, с этими спичками, от которых не убежать. Не я, верно? Нас не было трое. Это были вы, вдвоём. Это были вы!

Мадам похлопала глазами, на её лбу образовались капризные складки, потом сказала в сторону:

– В неё пошла дочура моя…

– В кого?! – Ольгин смешок вышел зловещим. Не затушив спичку, которую держала в руке, она взяла следующую, зажгла. Мадам быстро, словно украдкой, посмотрела по сторонам. Потом огонёк притянул её взгляд, но стон, сорвавшийся с её губ, теперь прозвучал громче.

– Глазками пошла в неё, – сказала она.

Ольга бросила в траву обе горящие спички, Мадам, косясь, проследила за ними. Ольга тут же вытащила из коробка новую.

– Бабка… – несколько хныкающе произнесла Мадам.

– Да. Конотопская ведьма, и маленькая дочь в Крыму, – согласилась Ольга. И чуть приподнялась, отстранив от себя коробку воспламенителем к Мадам. – Только ничего этого нет! А есть вот это.

И она зажгла эту новую спичку, медленно, а потом подняла на уровень глаз Мадам. И та отшатнулась от неё, как от удара. Глаза её потемнели, и игра пламени словно трансформировала лицо, вычленив какие-то незнакомые черты. Мадам ссутулилась и устало вздохнула.

– Нет, не отворачивайся! – потребовала Ольга. – Три года… Как ты воровала рукописи? Фотографировала? Смотри, такие были спички, правда?

– Не делай этого, – вдруг попросила Мадам. И что-то случилось с её голосом. – Это была не она! Это была я. Она ничего не знает.

Вся недавняя слабость в Ольгиных ногах и эта муть в желудке вернулись. И теперь не холодок, а ощущение жути поднялось по спине к затылку. Потому как что-то случилось с голосом Мадам, женщины, которая только что жаловалась на возраст и связанные с ним болезни. И, наверно, он мог быть так же Ольге знаком, этот голос, как и этот воскресший из прошлого дом. Это был высокий, по-детски звонкий голос совсем юной девушки.

– Что? – просипела Ольга.

– Она меня заставила! – звонкий голос, почти визг смертельно перепуганной юной девушки. – Фотографировать. И ниточки завязывать.

– Господи, – хрипло прошептала Ольга. – Что с тобой?

– Зачем ты её вызвала? Я боюсь её! Она идёт.

«Кто? О ком она говорит?! – подумала Ольга. Эта муть в желудке качнулась и удушающе поднялась к горлу. – Тьма?! Значит, она существует? Значит, она не была их страшными играми?!»

– Успокойся, дыши… – Ольга попыталась взять её за руку. Но было уже поздно. Мадам опустила голову, отвернулась, а потом медленно подняла взгляд. И словно притащила откуда-то пятно темноты, изуродовавшее её лицо:

– Сучка! Всё-таки нашла меня, – произнесла она каркающим, низким, грубым голосом. – Криворотыйкрючконос.

В тот день Тьма была очень сильна. Она заявилась и не собиралась уходить. Я нашёл тебя в сияющем облачке, у кроватки, где спал ребёнок, наша младшая сестра, уже не младенец, но всё ещё беспомощный ребёнок. Тьма заставила тебя тянуть к ней руки и повторять: «Криворотыйкрючконос».

– Всё, успокойся, дыши, – сказал я тебе. – Нет никакого криворотогокрючконоса.

Я не верю, что ты тянула руки к её шее и что могла причинить ей вред. Ведь она была такая же, как мы, наша сестра, плоть и кровь, и когда она появилась, наше счастье засияло ещё ярче. И ты послушала меня, не сразу, но послушала. И никто ничего не узнал. Мы изгнали Тьму. Мы стояли на краю, на границе вместе, и Тьма не посмела больше вернуться в этот день. Но мы увидели, на что она способна, и поняли, как нам надо много сил. Супергероям, охраняющим сияющий мир от прихода Тьмы.

Ты подошла к кроватке, когда ребёнок уже не спал, и повторила то, что говорила не раз:

– Из-за неё всё изменится, – но ты не злилась больше, а говорила печально. – Из-за неё всё кончится.

– Но нет же! – я опять успокаивал тебя. Такое случалось редко; обычно мне требовалось твое успокоение. – Она такая же, как мы. Посмотри, разве нет?

– Такая же, как ты, но не я.

Я это уже слышал от тебя, но в тот раз, очень смущаясь, всё-таки решился:

– Почему? Ты говорила… Потому что мы с ней родились красивыми?

Ты улыбнулась. Я, наверное, сам не желая, очень сильно обидел тебя, потому что не видел тебя никогда такой печальной.

– Глупый, – сказала ты. – Посмотри, что ты видишь?

Я хотел возразить: на самом деле, они просто дразнят тебя, твой нос не настолько огромный, да и не крючком, и рот не кривой, лишь прикус немного… ты унаследовала эти незначительные изъяны от нашего отца, а его никто не считал уродом. Но ты поняла, о чём я думаю, и снова улыбнулась, и снова – печально.

– Это внешне, а я говорю про то, что внутри, – пояснила ты. Но я не понял, и тебе пришлось, указав на ребёнка, объяснить ещё раз: – В ней есть сила, как и в нас. Я чувствую это. Но наша поднимает нас вверх. Её направлена в другую сторону. Она никогда не поверит в супергероя. Она предаст нас. И сможет всё разрушить.

– Мы научим её быть нами.

– Нет, только не её! Она отнимет тебя у меня. Она захочет, чтобы я осталась во Тьме. Потому что эти принцессы-ангелы сами состоят из тьмы. Я там была и видела.

– Это в тебе ещё говорит та, которую мы прогнали, – мягко сказал я, не употребляя слово «болезнь». – И мы не пустим её больше так. Не дадим застать врасплох. И когда она явится, мы будем готовы.

– Допустим, – ты наконец улыбнулась не печально и посмотрела на кроватку с играющей малышкой. – Но вы с ней похожи. Мы с тобой в этом – нет. И когда-нибудь тебе придётся выбирать.

– Ты знаешь, что я давно всё выбрал, – успокоил я тебя. И показал на медальон, кулон, который ты носила на шее, где были мы вдвоём. Хотел добавить: «И ты знаешь, что ты моя единственная настоящая и вечная любовь». Но ты остановила меня и сказала:

– Так что ты видишь?

– Нашу сестру, – я рассмеялся. – И мы не дадим ей ничего разрушить. Элен, она ведь просто ребёнок.

Но ты больше не улыбалась:

– Я не шучу. Ты знаешь, что сила проявляется через глаза. Наша сила. Она и делает нас особенными.

– Конечно.

– Так что есть общего у вас, и нет во мне? Мои глаза…

– Карие.

И глазами ты тоже пошла в отца. Который не был уродом, скорее наоборот – он всем нравился, но был уродом внутри.

– А ваши?

– Разноцветные. Но это ничего не значит…

– Когда-нибудь ты поймёшь, о чём я.

У нашей младшей сестры были такие же разноцветные глазки, как и у меня. Это тебя тревожило. Я же рассчитывал, что когда Ольга вырастет, мы станем втрое сильнее.

А сил нам требовалось много. Мы всё больше убеждались, что одни в этом мире. Который не заслуживал существовать рядом с нашим Счастьем. Одни простив всех! Я знал, что с тобой делал наш отец. Я возненавидел его и свою тогда детскую беспомощность. И я дал нам два обещания. Первое исполнил, как только сумел. О-о, я вовсе не хотел менять твою внешность, ни за что на свете! Но оказалось, и надо-то не так много: чуть подправить прикус, чуть подрезать носовые хрящи, пустячная операция. Ты не изменилась, если только совсем чуть-чуть, но расцвела и превратилась в красавицу. Такую, какой я всегда видел тебя в своём сердце. И очень надеялся, что криворотыйкрючконос исчез. По крайней мере, Тьма всё реже вспоминала к нам дорожку.

Второе обещание оказалось намного более простым. Главное было сделать первый шаг.

Алексей открыл глаза. Наверное, прошло совсем немного времени, возможно, минут десять. Это была просто химия, с которой он не мог бороться, лекарственные препараты. Но больше он не позволит себе заснуть. Руки почти слушались, хотя ноги всё ещё оставались неподвижны. Алексей помог себе перевернуться и оттолкнулся, чтобы сползти с кушетки на пол. И понял, что переоценил работоспособность рук – они не удержали его, и он больно ударился лицом об пол. Журнальный столик был совсем близко. Значит, надо ползти, извиваясь, спокойно, отталкиваясь всем, что послушно, забирая сантиметр за сантиметром. Телефон, вот он, словно горит своими гранями, отражает в чёрном зеркале экрана свет за окнами. Сантиметр за сантиметром…

«Куда ты собралась?»

Только сейчас, когда он полз, Алексею стало очевидно, насколько Ольга Павловна была в неадеквате. Сантиметр за сантиметром, телефон на краю журнального столика, чёткий чёрный прямоугольник – он уже сиял, как главный приз сегодняшнего утра.

«Куда ты собралась? Одна?! В какое-то очень плохое место, ведь так?»

Когда он дополз до журнального столика, стали очевидны ещё две вещи: он пока не сможет держать телефон в руке, но есть громкая связь. Со второй было похуже: прошло значительно больше времени. Не два часа, конечно, как она просила, но и не десять минут.

Невзирая на утро, трубку сняли сразу. Голос был перевозбуждённый и усталый одновременно.

«Это одно и то же», подумал Алексей и сказал:

– Ванга? – и услышал, как мгновенно этот голос стал собранным.

– Привет, сестрёнка! – она засмеялась. Смех был таким же грубым и каким-то булькающим. – Куда это ты собралась? Теперь уж сиди, коль явилась в гости.

– Никуда, – Ольга попыталась отдёрнуть свою руку, но та словно попала в тиски. Она была сильной, очень сильной, её старшая сестра. Только в карих глазах не осталось чистоты и прозрачности, масляными огоньками в них плясала тьма.

Ту руку, что не была зажата в тисках, Ольга поднесла к своему лицу.

– А ты изменилась, – сказала она, провела себе по носу, легонько коснулась линии рта. – Здесь, и прикус…

– Конечно! Наш брат позаботился обо мне.

– Я бы не узнала тебя…

– Сейчас узнаешь, – в глазах издёвка, а потом вдруг вообще отсутствие какого-либо выражения, что-то дремучее, тёмное.

– Отпусти, пожалуйста, руку, – попросила Ольга.

– Он даже об этой сучке позаботился, – монотонно сообщила она, глядя куда-то не совсем на свою собеседницу.

– О ком? – тихо произнесла Ольга.

– Об этой малолетней шлюшке. Она всегда хотела ребёнка. Я б ей выжгла промежность паяльной лампой. У меня тут есть, внизу, – доверительно сообщила она, кивнув на дом. – Внизу много чего есть… Позаботился.

И Ольга вдруг поняла. Или ей показалось, что поняла:

– Мадам? – произнесла она быстро. – Да?! Ты говоришь о ней?

– Мадам, – ухмыльнулась она. – Эта обо мне не знает. Но сильная, стерва, не пускает меня. Я её знаю, а она меня нет, – опять этот смех, похожий на каркающее бульканье. – Нас не представили.

– Пожалуйста, отпусти, мне больно, – снова попросила Ольга.

– Мадам… Даже в толк не возьму, откуда взялась эта сердобольная клуша, – она в удивлении посмотрела на свою руку и разжала пальцы. – Появилась недавно… у писателя твоего. Описаюсь от её заботливости. Это наш брат, он ей верит. Но меня не проведёшь!

Её глаза хитро заблестели, она посмотрела на кофеварку.

– Нет, я говорила об этой малолетней сучке, – словно успокаиваясь, пояснила она. – Полная соплей, смятения и бабьего дерьма. – Ухмыльнулась. – Всё ноет, что её трахал наш папаша, а самой нравилось. Приятно было!

– Нет, – сказала Ольга.

– Невинная восемнадцатилетняя давалка, – опять этот кудахтающий смех, только в росчерке губ появилось что-то брезгливое. – Плакала и давала… А разбираться мне со всем приходилось.

– Нет, – тихо повторила Ольга.

– Что нет?

Ольга чуть сама не взяла за руку свою старшую сестру, но не знала, в какие бездны это может утянуть, и всё-таки решилась:

– Тебе не было приятно.

Та посмотрела на неё с удивлённой ухмылкой, как смотрят на глубоко наивных и заблуждающихся людей; если и была мгновенная молния гнева в её глазах, то она уже прошла:

– Ушам своим не верю: ты меня ещё тут пожалей, – взгляд наполнился презрением. – Насрать я на вас хотела! Было ей приятно, ясно?! Даже очень было! – усмехнулась каким-то страшным грудным голосом. – Уж я-то знаю.

– Это ты её заставила, да? – быстро проговорила Ольга: теперь в глазах её собеседницы опять мелькнуло это отсутствующее выражение. – Рукопись… Ты?!

– Ага! – с ухмылкой подтвердила та. – Как миленькая послушалась. Они, давалки, все такие – плачут, но делают. Когда сосут – тоже плачут.

– А он ведь даже не догадался.

– Не-ет, – снова ухмылка. – Мадам бы этого никогда не сделала, клуша, вот и не догадался… Не то, что давалка.

– Ниточки завязывала? – сказала Ольга.

– Ну, у него же там художественный бардак, – она нахмурилась. – Я и научила сучку: отмеряешь ниточкой, как будто ничего не трогал, всё на месте. А он ничего, твой писатель, я б ему яйца пощекотала.

– Поэтому ты втянула его в беду? – ровно спросила Ольга. – Как втянула всех нас? – и упрямо повторила. – Только ты врёшь – не было тебе приятно!

Та её словно не услышала, лишь монотонно повторила:

– Мне пришлось разбираться. За всех… Тычут пальцами, смеются – нос крючком, а ночью член папаши между ног. За всех пришлось…

– Мне так… – Ольга чуть опять не взяла сестру за руку.

– Заткнись, сука! – закричала та. – Со своими соплями… Знаешь, какими я вас вижу?

– Пожалуйста, – Ольга только успела проследить за её рукой, которая потянулась к кофеварке, большой и увесистой. – Нет!

Она была сильная, её старшая сестра, и оказалась неимоверно быстрой. В следующее мгновение перед глазами Ольги вспыхнуло тёмное пятно в ореоле ярких жёлтых искр. Удар тяжёлой кофеваркой рассёк ей губу и, видимо, выбил нос. Кровь потекла по лицу, а на глазах моментально выступили слёзы.

– Уродина! Вот такими вижу… Слёзы и сопли. Нравится давать, а потом ныть? А?! Слёзы и сопли. Уродина… Ангел разноцветный. Не ной. Ещё хочешь?! Не ной, сказала!

– Пожалуйста, – прошептала Ольга. Только сейчас она поняла, что сестра снова держит её за руку. И вдруг, сильно потянув, она смогла высвободиться. И что-то почувствовала…

Её старшая сестра дёрнула головой:

– Что у тебя с лицом? – спросила она.

По Ольгиным щекам текли слёзы, вся носоглотка была заложена, а рассечённая губа сразу начала припухать. Видимо, под глазами уже наметились будущие гематомы, но это пустяки.

– Что у тебя с лицом?! Тебя наказали?

– Да, – подтвердила Ольга. – Меня ты наказала. Не помнишь?

Та была искренне удивлена. Потом кивнула:

– Наверное, за дело.

И опять Ольга что-то почувствовала… Она очень сильная, наверное, Тьма делает её сильнее любого мужчины, известного Ольге, и здесь у неё нет шансов. Но… сопли и слёзы.

– Нет! Не за дело, – сказала Ольга. И подумала: «Хер тебе! Я ведь тоже твоя сестра, я ведь тоже могу быть безумной». И повторила это вслух: – Хер тебе.

Глаза женщины напротив вновь налились яростной тьмой.

– Не зли меня!

Ольга рассмеялась, крови из губы потекло сразу больше:

– Хер тебе! Это ты – перепуганная девчонка. Это тебя надо пожалеть.

– Что ты…

– И я смогу.

Ольга это почувствовала – что ей делать. И почувствовала её запах: на какое-то мгновение она больше не пахла болезнью. На какое-то мгновение это был запах той женщины, которая обняла её несколько минут назад. Только это было больше. Откуда-то из глубины памяти всплыло то, чего, оказывается, не забыть. Это был запах её старшей сестры, который она так любила, будучи ребёнком, к которому так тянулась в поисках тепла и защиты в те короткие минуты, когда та позволяла, навсегда утраченные мгновения, которых не забыть…

– Я ведь так любила тебя. Бедная…

– А ну, брысь! Что ты творишь?! – изумилась ей старшая сестра, когда Ольга раскрыла объятья.

– Иди сюда, – сказала Ольга.

– А ну, вон, дрянь! – завизжала та. Но Ольга это почувствовала. Всего лишь мгновение был отклик. И в это мгновение они обе ещё, наверное, могли быть спасены. Но потом та в ужасе шарахнулась от неё. Вырвалась из её объятий и задрожала. Обессиленно поникла, глаза её сделались пустыми. Ещё одна волна дрожи. И теперь взгляд её исторгнул тёмную молнию, а рот – каркающие проклятия, когда она, подняв на Ольгу трясущийся указательный палец, начала повторять:

– Криворотыйкрючконос, – выть, как обезумевшее животное, и повторять: – Криворотыйкрючконос!

У Ольги сжалось сердце, а потом холод словно высушил её всю изнутри. Наверное, их брат действительно умел появляться бесшумно. Наверное, в отличие от Ольги, он был ко многому готов. По крайней мере, шприц с лекарством, необходимым для Элен, был у него уже в руке.

– Спокойно, спокойно, нет криворотогокрючконоса, – он обнял её, и она не вырывалась, пока он делал ей укол, лишь дрожала и всхлипывала. – Всё хорошо, хорошо… Ну, видишь, нет никакого криворотогокрючконоса. Всё хорошо.

Потом Игорь Рутберг посмотрел на Ольгу и горько произнёс:

– Что же ты творишь? Зачем?! Она уже была практически здорова.