– Вот стерва! – беззлобно проговорил Игорь Рутберг, рассматривая в «Фейсбуке» пост своей жены. – Ну не может без гадостей.

Он находился в своём рабочем кабинете, и впереди его ждало очень важное совещание, и, конечно, сейчас было не до выходок его жены-модели. Всё же набрал её телефонный номер, она не ответила.

– Коза, – пробормотал Игорь Рутберг.

Пост назывался: «Я горжусь своим мужем». Дюба на фотографии выглядел просто ужасно, особенно по контрасту с ухоженной физиономией этого самого мужа, которым гордились. Даже при желании было трудно состряпать фото хуже, учитывая, что уже больше недели Дюба гостит в доме у Рутбергов, получает правильный уход, еду и питьё, и даже его щёки несколько округлились. Дальше под фотографией шёл слезливый текст о благородстве Игоря Рутберга, верного войсковому товариществу. О том, как умильно гость и хозяин называют друг руга «тёзками», и что заботу о бывшем сослуживце Игорь Рутберг не захотел перепоручить даже благотворительному фонду собственной жены. Писала она явно не сама, кто-то из пресс-службы, слишком ровненько и слезливо: «И это ничего, что бывший сослуживец-тёзка Дюба оказался бомжом, жизнь порой играет с людьми злые шутки; ничего, что весь дом пропитался специфическим ароматом, а с некоторыми манерами нашего гостя трудно свыкнуться – возможно, так жизнь с её злыми шутками требует, чтобы мы почувствовали свою ответственность за обездоленных»…

И далее шёл длинный список невзгод, которые выпали на долю бывшей модели, а ныне матери двоих детей, и заканчивался перечень вздохом-болью несчастной женщины и её стоическим признанием: «Поэтому я всё равно горжусь своим мужем».

Количество комментариев уже зашкаливало. В основном про то, что она – красавица, вы самые лучшие, держись, что ж поделать, если на долю выпало столько ответственности… Было несколько злобных, два-три всего, про олигарха и его игрушку, но их вежливо игнорировали – с вежливостью и деликатностью у высшего класса давно уже порядок. Лишь какой-то дурень, лошок, купился на провокацию и вступился за «войсковое братство настоящего мужика Игоря Рутберга». Вероятно, это было самым умильным и нелепым в ленте. Сама виновница каминг-аута, бывшая модель и мать двоих детей, в ответных комментариях уверяла всех, что справится, бедняжка, и будет дальше поддерживать своего мужа, даже если ей понадобится смастерить протез собственноручно. И ни слова о том, что вообще-то Дюбе Игорь Рутберг обязан жизнью.

– За что она мне мстит? – удивлённо произнёс он. – Я ведь не нарушил ни одной нашей договорённости.

Подумал. Последнее высказывание вышло немного двусмысленным, он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Секретарь уже сообщила, что все собрались и ждут только его.

– Секундочку, – попросил Игорь Рутберг. Сделал скриншот страницы с постом собственной жены и фотографией Дюбы. Всё равно скоро всплывёт, Ванга очень активно шерстит сети, поэтому лучше уж пусть придёт от него. Игорь Рутберг не собирался прятать Дюбу до бесконечности, но приберегал его как козырь в отношениях с Вангой. Никаких манипуляций: тёзке следовало передохнуть, любовнице – оттачивать свои розыскные навыки. Но его бывшая модель в очередной раз повела себя как стерва.

Игорь Рутберг открыл мессенджер, написал: «У меня для тебя сюрприз. Может, я ещё и не такой плохой?)))», и отправил Ванге сообщение вместе со скриншотом поста с Дюбиной фотографией.

Тем временем крепкий молчаливый молодой человек, который не удостоил Гризли даже взглядом и первым вышел из «Майбаха» в тот злополучный вечер, когда Ольгину помощницу взялся подбросить её же собственный муж, сейчас вздохнул и произнёс:

– Ну что я могу сделать, Ольга Павловна?

– Как минимум, выйти, – бросила ему в лицо Ольга, даже не скрывая своего негодования.

Он так и поступил. Затворил за собой дверь и снова вздохнул. Ему нравилась жена шефа, нормальная тёлка, да и вообще… Он знал, что у неё есть любовник, и знал, кем он оказался. И сейчас он даже посочувствовал ей, но теперь всё так закрутилось.

«Может, дать ей сделать один звонок? – подумал крепкий молчаливый молодой человек. И тут же остановил себя. – НЕ вариант».

И дело не в том, что получится смешно. Мы ж тут не в полицию играем. Просто вряд ли стоит лезть в чужую личную жизнь. И не стоит забывать, кто твой работодатель. Тем более то, на что он способен. Но…

– Творится какое-то г…, – произнёс крепкий молодой человек. Он был в том же тёмном костюме, который Гризли приняла за чёрный. Он хорошо делал свою работу и никогда не лез не в свои дела.

Крепкий молодой человек вышел во двор дома Орловых. По меркам Барвихи, участок был огромным. И сосны, вечнозелёные, и в них так приятно шумит ветер. Надо было чем-то себя занять. Может, повозиться с машинами? Например, с Ольгиным «Ягуаром». Но она держала свою тачку в идеальном состоянии.

Ветер в соснах. Кстати, всегда оставался вариант случайно оставить свой телефон. Забыть. На пару минут буквально. Вряд ли дольше. Ей хватит.

Конечно, крепкий молодой человек в тёмном костюме этого не знал, но от места, где он размышлял о ветре в соснах и искусстве забывать свои телефоны, до Дюбы по прямой было совсем недалеко. Дюба сейчас тоже размышлял о жизни и чувствовал всё более давящую боль в груди. С тёзкой что-то не так. Разумеется, Дюба вовсе не рассчитывал задержаться надолго в золотой клетке у командира. Отвык он от домов, от своего угла отвык, и быть бельмом на глазу в чужих дворцах и подавно. Командир, правда, хотел его сначала поселить в небольшой домик тут недалеко, за рекой, на излучине, минут двадцать на машине. Бывшая советская дача, где когда-то маленький Игорь Рутберг проводил самые счастливые летние месяцы своего детства. А потом выкупил всё с прилегающими участками, да так и оставил, как было.

– Каса-дель-Корво, – улыбнулся тёзка.

Дюба его не понял.

– Дом на излучине. По-испански, – пояснил тот. Наткнувшись на всё ещё удивлённый взгляд, добавил: – Это Майн Рид, «Всадник без головы». Оттуда.

– А-а, – вспомнил Дюба. Книжка такая была, но чтобы помнить названия домов…

Тихое место у реки ему понравилось. Однако командир почему-то передумал и, невзирая на скандалы со своей хозяйкой и недоумённые взгляды Николая и других работников, оставил жить у себя. Впрочем, с Николаем Дюба вскоре сдружился. Но надолго задерживаться здесь не собирался. Так, отсидеться немного, переждать, пока всё поутихнет, и двинуть дальше. Куда прямая выведет, хоть в последнее время она всё больше напоминала траекторию свободного падения. Только перед тем, как окончательно рухнуть вниз, Дюба должен был здесь оказаться. Ещё не знает, зачем и почему. Он не просил о помощи, не набивался в нахлебники. Расскажи кому всерьёз, почему он пришёл сюда, так поднимут на смех. Только… Розовый слон никогда не ошибался. И ему предложили помощь. Дюба даже про беду с оставшейся целой (пока ещё целой) ногой-то хотел утаить, да командир сам увидел.

– Это самое маленькое, что я могу для тебя сделать, тёзка, – сказал он.

Дюба его понял. И хоть командир был ему ничего не должен (война!..), если ему так считать лучше, то пусть. Было ещё одно правило: никогда не отказываться от помощи, принимай, если её предлагают искренне. Ведь иногда дающему это надо больше.

Ещё в самом начале, погостив пару дней и обнаружив, что он совсем не пришёлся хозяйке ко двору (она красивая, но забыла, что когда-то была весёлой), Дюба тайком засобирался прочь. Да командир, как всегда и бывало, поймал его:

– Стой! Кру-угом! – рассмеялся Игорь Рутберг. Как будто не прошло всех этих лет, которым, в угаре свободного падения, Дюба потерял счёт, как будто они по-прежнему вместе на броне, а впереди зелёнка, и с абсолютной очевидностью ясно, где свои, где чужие. – Так не пойдёт. Сначала на ноги тебя поставим, потом порешаем, – оглядел его всего, как будто перед строем. – На обе ноги.

Дюба посмотрел на свой обрубок.

– Ты ведь бегал быстрее меня, – улыбнулся давнему воспоминанию командир. – Хотя я вроде длинноногий. Как это у тебя получалось? Вот и сейчас будешь. Быстрее меня! Протез я уже заказал. Уникальная разработка, специально под тебя будут делать. Так что впереди много хлопот. Теперь приятных хлопот.

Это был его командир, тёзка. И Дюба остался в гостевом домике. Рядом с хоромами командира, и не особо досаждая хозяйке. К Дюбе наведывались разные доктора, кто-то мастерить уникальный протез на компьютере. Кто-то, как он выразился, «снимать его со стакана». Командир недовольно хмыкнул.

– Простите, Игорь Марленович, – сказал врач.

– Если намерен извиняться, то перед ним, – тёзка указал на Дюбу. Тот запротестовал. Врач был нормальный мужик, просто их порода так смотрит на вещи. Хотя в его помощи Дюба и не нуждался. После второй капельницы, измерив пульс и давление, доктор посмотрел на него удивлённо:

– А ты крепкий, – похвалил он. И тут же строго добавил: – Срываться сейчас тем более нельзя. Очень опасно. Уйдёшь снова в запой, и… Понял, о чём говорю?

– Понял.

Никуда срываться Дюба не собирался. Но врач ему нравился; у человека такая работа, чего уж с ним спорить.

– Как спишь? Кошмары не мучают? Тараканы с крысами?

– Да нормально всё.

– За час до сна не забывай принимать…

– Я помню, – заверил Дюба врача.

– Ну, считай, договорились, – тот остался доволен. И с несколько плотоядным любопытством поинтересовался: – Не легко возвращаться из Зазеркалья?

В ответ Дюба только пожал плечами. Давно уже окружающие не относились к нему так хорошо. Он понимал этого врача, и не беда, что тот его – нет. Человеку повезло, никто не обязан понимать такого: Зазеркалье и так называемая реальность давно для Дюбы стали одним и тем же. Возможно, потому что на скорости свободного падения стираются границы. А возможно, за время его отсутствия с этой самой реальностью что-то случилось. Какая-то порча. В очень румяном свежем яблочке, хоть на выставку, уже завёлся тайный червь. В тёмной сердцевине. И он знает о месте, откуда к Дюбе приходит розовый слон. И знает о тех, кто может прийти ещё.

Они и пришли. Сегодня. Дюба случайно заснул днём. Добрый доктор предупреждал, что такое возможно. Лекарства. Здоровье дорогого стоит… Дюба не сразу определил, что произошло. Наверняка знал только, что потом проснулся. А это не прекратилось. Не сразу. Кое-кто из сна проскользнул сюда вместе с ним.

Вообще-то Дюба давно привык к дурным снам, и жаловаться доктору не собирался. Он не обращал на них внимания. Значение имели лишь те, редкие, в которые приходил его радостный розовый слон, который умел летать, но который никогда не ошибался. Его появление всегда что-то значило. Так повелось ещё с госпиталя, когда слон, крепко ухватив хоботом, вытащил его из засасывающей тьмы. Этому обстоятельству Дюба обязан тем, что ему не удалось отмахнуться от приснившегося кошмара, списав всё на действие лекарств, смягчающих, как сказал добрый доктор, возможность «белочки». Резко завязал – это известно всем… Дюбе не удалось отмахнуться от дурного сна и от того, кто, вцепившись в его грудь, проскользнул сюда вместе с ним.

Странное создание. Существо. Оно, наверное, могло бы быть ангелом. Если б не было тёмным. И не было карликом.

Сперва, только увидев его, Дюба даже успел пожалеть несчастного – прекрасное лицо ребёнка, окутанное тьмой. Потом он понял, как ошибся. Когда увидел, на что существо способно.

– Оно злое, – бормочет во сне Дюба и переворачивается на другой бок на своей кушетке в гостиной. И посреди яркой лужайки видит лаз в нору. Подпорченное червивое яблочко. Дюба сильнее проваливается в сон. Вроде бы существо (ангел?) не одиноко. Где-то, совсем недалеко отсюда, есть ещё одно. Прячется там. Не лаз в нору, нижний этаж дома. Подпол, тёмный подвал. Это плохое место. Чья-то тюрьма. В таких зинданах держали пленных бойцов. И когда их с тёзкой раскидала жизнь (после взрыва на мине и госпиталя Дюбу комиссовали, а тот остался служить), Игорь Рутберг оказался на какое-то время в подобном зиндане. Его держали там, но командира вытащили. Его бойцы. Говорят, что он был, как осенний лист, и чуть не ослеп от солнечного света. Но сейчас у командира большой светлый дом, королевские хоромы с красивой строгой хозяйкой, которую Дюба тоже успел пожалеть.

– Зачем ты меня сюда привёл? – спрашивает он у своего розового слона. Со всеми зинданами и другими тенями Дюбиного прошлого давно кончено. Всё это происходило с человеком, которого давно нет. – Я не хочу больше…

И вдруг начинает догадываться: «Ангел?» И начинает понимать ещё одну вещь: хотя дом и выглядит пятном темноты посреди яркой лужайки, Дюба был здесь. На излучине реки. Этот дом чем-то напоминал другой, в котором командир проводил лучшие месяцы своего детства. Каса-дель-Корво. Но сейчас что-то случилось. Этот дом – зиндан. И здесь хозяйничает это существо, карлик. Что-то ищет в темноте, в шкафу, злобно швыряя на пол одежду. Зиндан. Здесь держат в заточении командира. И тут же, словно уловив эту мысль, карлик оборачивается, начинает прислушиваться. Дюбе становится страшно. Это плохое место, и он хочет поскорее отсюда уйти. Но розовый слон стоит тут, рядом, – ещё не время уходить.

– Вот для чего ты привёл меня к командиру, – понимает Дюба. – Не в поисках помощи. Это я должен ему помочь. Да?

Только всегда радостные глаза слона сейчас печальны.

– Почему ты не отвечаешь?! – Дюба начинает вспоминать, что это всего лишь дурной сон, а там, с другой стороны, всё хорошо. Он хочет сказать, что, наверное, впервые слон ошибается: командира давно вытащили из зиндана – это путаница, просто дурной сон, а с другой стороны, в яви всё давно хорошо. Вместо этого, чувствуя нарастающий страх, он спрашивает:

– Я смогу ему помочь?

Слон молчит. И от этого молчания всегда радостного слона какая-то ватная тоскливая пустота поселяется в Дюбиной груди. И он слышит, как даже в этом сне его собственный голос становится сипловатым, больным:

– Кому я должен помочь? – спрашивает он.

В глазах слона, верного друга и весёлого утешителя, впервые даже не печаль – сострадание. Ему, верному другу, ещё недавно поливавшему Дюбу водой из родников утренней свежести, тоже невыносимо в этом жутком месте. Слон отворачивает голову, словно указывая на что-то в темноте: смотри… Смотрю.

– Что там?! – требует Дюба.

Всматривается в кромешный мак, который подступает всё ближе. Зловонное дыхание червоточины, червя в сердцевине, неведомой жуткой болезни совсем рядом с его лицом. Он чувствует запах гниения.

– Что там? – в отчаянии шепчет Дюба. Надо поскорее уходить отсюда, сохранить свой визит в тайне, спасать командира и немедленно уходить, пока не поздно.

Но их уже засекли. Тот, кто не хочет, чтобы они здесь были. Ангел, хозяин этого места. Сторож зиндана. Оскаленная морда карлика появляется из тьмы. С визгом вцепляется в грудь Дюбы. Давящая боль, тоскливое удушье; Дюба срывает с груди мерзко вопящее создание, которое пытается выгрызть его сердце, с силой швыряет на пол…

И, к счастью, просыпается. На своей кушетке, посреди светлой гостиной. Но это ещё не конец. Дюба слышит жалобное поскуливание и видит, как по полу, перебирая ножками, отползает от него это существо. И видит его злобный взгляд. А потом на мгновение взгляд становится злорадным: я тебя увидел, и никуда ты теперь не денешься. А потом он исчезает. Лишь тёмный след, который словно проходит через оконное стекло, тает в воздухе.

Дюба просыпается, берёт костыль, опираясь, встаёт. Подходит к окну. Тёмный след, похожий на полосу дыма, ведёт вдаль, туда, где на излучине реки стоит в тишине старый дом, который ему так понравился. И в котором командир проводил самые лучшие дни своего детства.

Дюба закрывает и снова открывает глаза. Нет никакого следа, похожего на полосу дыма. Лишь яркий весенний свет за окнами.

Не было ничего. Просто кошмарный сон. А за окнами мир радуется возвращению тёплого солнышка. Да и эта давящая боль-тоска в груди уже была. Давно, правда, в госпитале, где ему оттяпали ногу.

Дюба думает о том, что надо прекратить принимать лекарства. И поговорить об этом с врачом, признаться: плохо спит. Дюба думает о жене Игоря Рутберга, которая всю жизнь хотела такую вот золотую клетку, и теперь она вроде бы довольна, но почти позабыла, как быть радостной. Думает о доброй ментовке, которая оказалась знакомой командира. Дюба желает им всем найти то, чего они хотят. Этот сон вызвал у него смятение (я должен помочь командиру?), но и оно уже проходит.

– Ты так никогда не делал прежде, – всё же укоряет Дюба. – Я потом всегда просыпался счастливым.

Он знает, о чём говорит. Розовый слон, верный друг, утешение и напоминание об источнике радости, приходил к нему только в самых лучших, счастливых, невыносимо прекрасных снах. Он как лицевая сторона мира, несовместимая с изнанкой, страхами, гниением червоточины, распухающей болезнью во влажной тьме.

Но дом на излучине Дюбе скорее даже понравился. Нет там никаких карликов. Не может быть! Командир никогда бы не привёз его в плохое место.

Дюба видит, что хозяйка уехала, забрав с собой мальчиков, с любопытством разглядывавших его обрубок, и можно пойти прогуляться. Мальчикам Дюба смастерил кораблик с моторчиком на резинке, чтоб гоняли его по весенней воде, и хоть у них полно игрушек, оба пришли в восторг.

Дюба вышел во двор. Галдят птицы. Вернулись из дальних краёв, ветер шелестом поёт в соснах свою весеннюю песенку. Жизнь прекрасна, хотя в ней есть и плохое. Есть лицевая сторона и изнанка, и есть дурные сны. Вопрос, как с розовым слоном, на какой стороне ты предпочтёшь оказаться, когда настанет срок. Дюба повернул голову и посмотрел туда, где, по его мнению, мог бы находиться дом на излучине. Ветер в соснах… Он этого не знал, но на мгновение его взгляд снова помрачнел:

– Ты никогда прежде не приходил ко мне в кошмарах, – говорит Дюба своему розовому слону. И хоть никаких хищных карликов в этом мире не может существовать, он всё же добавляет: – И ты привёл меня сюда, потому что никогда не ошибаешься.

Когда от Игоря Рутберга пришло сообщение в Ватсап, Ванга сперва не обратила на него внимания, решив, что это очередное приглашение на свидание. Каким-то странным образом она была даже благодарна обстоятельствам за то, что они загрузили её работой. Она отвыкнет от Игоря, так будет легче порвать с ним. Конечно, хамить, не отвечать и игнорировать она не собиралась – это всё мы оставим малолеткам. Но Игорь Рутберг оказался прав – Ванга действительно «шерстила» сеть и сейчас находилась в «Фейсбуке» на странице издателя Аркадия Григорьева.

– Интересно, – задумчиво произнесла она. – А Григорьев у нас, оказывается, пожиратель рекламы. Увлечён экстремальным пиаром.

– Это что за гусь такой? – спросил Лёва Свиркин. Он попивал крепкий чаёк без сахара и пялился в экран компьютера. Как заметил Сухов, они сегодня все пялятся в компьютер.

– Гусь? – Ванга сонно посмотрела на него. «Опять что-то нарыла, – решил о ней Свиркин. – Когда такая сонная, значит где-то рядом». – Аркаша. Издатель.

– Я про пиар…

– У-у. Нетрадиционные рекламные ходы.

– Ванга, не пугай меня, – попросил Свиркин. – Он ещё и нетрадиционный…

– Лёва, вы пошляк! Но да, ты не обижаешься.

Сухов весело посмотрел на них:

– В чём там дело?

– Это его посты в «Фейсбуке», – пояснила Ванга. – Сплошное восхищение нетривиальной, даже шокирующей рекламой. Много. Обсуждения, споры… Поклонничек Ричарда Брэнсона и Оливьеро Тоскани.

– А это что за гусь?

– Фотограф. Была такая нашумевшая реклама «Бенеттона»: пробитая пулей, окровавленная куртка убитого боснийского солдата. Хотите посмотреть? Тут полно на его странице.

Они подошли. Ванга им полистала, открыла несколько ссылок.

– О как, – Свиркин смотрел с интересом. – Живенько. Декаданс консуматорского общества. Загнивают, так сказать… Но как при этом пахнут! – он изобразил наслаждение потрясающими ароматами.

– Пахнут, – ещё более сонно отозвалась Ванга.

Сухов со Свиркиным весело переглянулись:

– Она опять намерена колдовать? – спросил Лёва.

– Надеюсь, что нет, – вздохнул Сухов. Поморщился. – У меня тут тоже кое-что. Пришли результаты повторной экспертизы, я отправлял запрос. Кое-что с записями… Короче: Тропарёвский всегда звонил сам. Есть уникальные характеристики голоса…

– Ты заказал голосовые отпечатки? – Лёва Свиркин вскинул брови.

– Ну да, – признался Сухов.

– Это что-то типа отпечатков пальцев? – поинтересовалась Ванга. – Или китайская грамота?

Сухов снова посмотрел на Лёву, тот хмыкнул и закатил глаза. Сухов пояснил:

– Несколько параметров: тембр, резонанс… На распечатках выглядит, как синусоиды. Не повторяются. Такие же уникальные, как отпечатки пальцев.

– Ясно, – сказала Ванга.

– Так вот, по всем эпизодам, которые признал Тропарёвский, кроме четырёх, – это его голос. А вот оставшиеся четыре – микширование записей.

– Телефонист? – оторвалась от изучения «Фейсбука» и с интересом взглянула на Сухова.

– Вероятно, – согласился тот. – Разные голоса. Звуковая нарезка. Роботы. Любит он это дело.

– Прямо как в книгах Форели.

– Ну, возможно, – Сухов скривился. – Записи, короче, не живой голос. И вот его новое появление после долгого перерыва: 27 марта, Измайлово, резиновая женщина. Тоже запись. Все комментарии к ролику «Две свечи» с настоящим убийством были напечатаны, он ничего не говорил.

– Я помню, – сказала Ванга и посмотрела на свои ногти.

– Да, – продолжал Сухов. Ванга спохватилась, пыталась быть деликатной, но тут уж не до телячьих нежностей. – Там было написано: «Ты опять не успел». И «А ведь мог бы, да?» и смайлики. Когда он звонил по поводу резиновой женщины, он тоже сказал: «Может быть, успеешь». Запись.

– Сухов, это всё из книг Форели, – как-то странно повторила Ванга.

– Говорю же, возможно, – согласился он. – Да, так действует его герой. И в четырёх эпизодах, которые не взял на себя Тропарёвский, – то же самое. Записи. Вероятно, только за ними, этими четырьмя эпизодами, и стоит подлинный Телефонист. И вот, после затишья, ещё два его появления. Но кое-что неожиданно. Это же лежало на поверхности, но мы не придали значения: ну, решил, наконец, поговорить лично…

– О чём ты?

– С этим человеком-рекламой. Получается, мы впервые слышали его голос.

– Ты только сейчас это понял? – удивлённо спросила Ванга.

– Я не об этом. Нет, конечно… Даже экспертизу голоса заказал. Но я не об этом, Ванга. Теперь, после ознакомления с рукописью, выглядит всё немножко по-другому… А-а?

Ванга захлопала глазами. Она только что отправила файл на распечатку и теперь повернула голову, так же сонно глядела на Сухова.

– Фигня хренова, – тихо произнесла Ванга. – Это же…

– Да. Это читали только мы вдвоём. И автор. Если он не заблуждается, конечно.

– Чего читали? Чего не придали значения? – оживился Свиркин.

– Лёва, – начала было Ванга, и передумала. Обернулась к Сухову.

– Почему поц вдруг заговорил своим голосом? Переходим на новый уровень? – не унимался Свиркин. – Как в компьютерной игре?

Сухов посмотрел на него, словно увидел в своем кабинете впервые.

– Ну-у, и это тоже, – допустил он. А потом они с Вангой переглянулись, будто спрашивая разрешения друг у друга. Сухов сказал: – Он ведь позволил нам использовать любую информацию в оперативных целях? Это же не вызовет наплыва адвокатов и других бездельников?

– А зачем вы разговариваете на языке планеты Криптон? – возмутился Свиркин. – Кто-нибудь объяснит, о чём речь?!

– Чёрт, надо было сказать Форели, когда были у него, – роняет себе под нос Ванга и направляется к принтеру.

– Ладно, – кисло вздохнул Свиркин. – Меня никто не видит. И не слышит. Я – часть мебели. И я не обижаюсь.

– Дело в том, Лёва, – согнутым указательным пальцем Сухов почесал себе кончик носа, – что в пятой книге…

– В новой, – уточнила Ванга. Извлекла из принтера лист бумаги, но даже не взглянула на него. – Он дал нам прочитать то, что уже написано.

– Ага, – подтверждает Сухов. – В пятой книге Телефонист впервые заговорил со следственной группой.

– Вживую?

– Да. Перестал пользоваться записями и этими своими анонимками, – Сухов указал на свою пробковую панель. – Газетными вырезками из классического детектива. Ещё одна имитация закончена.

– Он опять на что-то указывает? – Свиркин возвращается к своей чашке с чаем, но тот уже подостыл.

– Всегда, – кивает Сухов. – Чтоб ты не сомневался. В данном случае, полагаю, что знает о книге прежде нас. И надеюсь, за этим не стоит чего-то похуже.

– Фигня хренова, – повторяет Ванга. – Какая-то чудовищная утечка! Форель чего-то не знает. Мы чего-то не знаем. И всё равно, не сходится. – Она смотрит на Суховскую панель. – Всё равно, это не объясняет время появления резиновой бабы.

– Совсем не объясняет, – соглашается Лёва Свиркин.

– Надо было спросить у Форели, для чего ему это понадобилось, – неожиданно говорит Ванга. – Чтоб Телефонист заговорил.

Сухов посмотрел на неё насмешливо:

– Ты всерьёз?! Хочешь порадовать писателя про оживший персонаж?

Ванга фыркнула:

– Я уже успела сегодня похвалить твой утончённый юмор?

– А чего? – с ехидцей рассуждает Лёва. – Это было бы очень стильное решение.

– Егорыча на вас нет! – добродушно усмехнулся Сухов.

– Стильное решение, – пробубнил Лева Свиркин, но уже без веселья. Поставил свою чашку, принялся расхаживать по кабинету. – Дурка какая-то! Даже если допустить, что кто-то настолько свихнулся, что принимает себя за оживший персонаж…

– Боюсь, что тут другой случай, – напомнил ему Сухов.

– Да и я о том… – кивнул Свиркин. – Он же не может опережать действие ещё не написанной книги.

– Опять привлекать писателя консультантом? – Сухов посмотрел на Вангу. Та его не поддержала.

– Вспомни, что он сказал: только в крайнем случае. Он не может активно сотрудничать, пока не закончит новый роман.

– А что для него крайний случай?

– Не кипятись, Лёва, – попросил Сухов. – Нам нужно его добровольное желание. И он неплохой мужик.

Теперь Свиркин переглянулся с Вангой.

– Что-то новенькое… Выпил с ним банку пива и стал поклонником?

– Нет, – сказал Сухов. – Просто он и сам хочет во всём разобраться. И каждый день, после 16:00, готов к общению. А до этого все средства связи отключены.

– Работает. Пишет. Значит, скоро будет новая книга, – глаза Лёвы Свиркина вдруг потемнели. – И новое убийство.

– Чего?!

– А вот интересно, – начал Лёва, но затем махнул рукой. – Ай, ладно, вы ж теперь друзья…

– Да уж говори, коль начал.

Свиркин вздохнул:

– Я о том, что если Форель по какой-то причине сейчас перестанет писать, например, попадёт под машину, всё прекратится?

Сухов усмехнулся. Пристально взглянул на Лёву, помолчал. Всё же заметил:

– Мы не рассматриваем такой вариант.

– Вот и ты, Лёва, начинаешь постепенно сходить с ума, – с мрачной торжественностью заявила Ванга.

– Чегой-то?

– Уверовал в оживший персонаж.

– Зря смеёшься. А что: всё логично. Поц сам указал на книгу. Копирует или даже предвосхищает несчастного писателя. И вот всё прекратится… Паника!

– Тогда он найдёт способ заставить Форель писать, – предположила Ванга. Потом хмыкнула: – Э-э-э, шутка.

– Дошутишься, игруля, – предостерёг её Свиркин.

– Мудрый пророк, – бросила Ванга.

– Свирепый, – сказал Сухов.

– Свихнувшийся, – дополнила Ванга.

– Не обижаюсь, – сказал Свиркин.

И тогда дверь раскрылась, и без стука в кабинет Сухова ввалился Кирилл, в руках у него были какие-то бумаги.

– Бинго, дети мои! – возбуждённо объявил он.

– Да-да, можно войти, – разрешил Сухов.

– Извините, но… Ванга, танцуй.

Она посмотрела на его бумаги:

– Что, я получила наследство?

– Почти. Я нашёл, кто такой Пиф. Пришёл ответ на запросы.

– Кирюша! Уже почти танцую. Ну-ка давай! – вмешался Свиркин.

– Пиф, – Кирилл постучал по верхнему листку. – Он же Епифанов Евгений Максимович. Тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения.

– Епифанов, – сказала Ванга. – Поэтому Пиф.

– Был прописан по адресу: Москва, Измайловский бульвар, дом сорок три…

– Дай подумать, – сказал Сухов. – Дом Кривошеева?

– Практически, – подтвердил Кирилл. – Соседний двор. Призывался в армию на срочную службу в 1987 году. Наро-Фоминск, далее группа Советских войск в Германии.

– ГСВГ, – произнесла Ванга. – 87–89.

– Так точно, принцесса, – бодро подтвердил Свиркин.

– А вот дальше самое интересное: Григорьев и Пиф служат вместе с Наро-Фоминска, с учебки, и дальше попадают в одну часть, где к ним присоединяется этот самый Рашид. Киримов.

– Служили три товарища, – говорит Сухов.

– Преамбула, – кивает Кирилл. – А теперь амбула. Пришлось повозиться, покопался чуток в интернете. Да. Действительно. Евгений Максимович Епифанов скончался четверть века назад, в 1993 году, – он кивнул Ванге. – Информация достоверная. Но… Друзья съезжались на похороны и пообещали позаботиться о вдове. И малолетнем сыне.

– У Пифа остался ребёнок?

– Именно. На тот момент мальчику было три года. Его, кстати, назвали Максимом, вероятно, в честь деда. Григорьев присматривал за ребёнком, помогал, и когда тот подрос, отслужил, между прочим, в Псковской десантной дивизии, устроил к себе на работу. Своим помощником.

– Твоя дивизия! – Свиркин мотнул головой. – Вот она как тасуется колода. – Хихикнул: – Сейчас ему должно быть лет…

– Двадцать восемь, – с подчёркнутой вежливостью улыбнулась ему Ванга. – Кирилл только что сказал об этом.

– Угу, – упомянутый Кирилл извлёк из своей стопки бумаг нижний лист, показал его остальным. На нём была отпечатана фотография.

Цветное изображение:

– Знакомьтесь: сын Пифа, Епифанов Максим Евгеньевич. Молодой человек, без особых примет, на фоне авто, вероятно, собственного.

Ванга посмотрела на фото как-то исподлобья:

– Где он сейчас живёт? – её голос прозвучал чуть ниже привычного регистра.

– Далеко не уехал от семейного гнёздышка, – ухмыльнулся Кирилл. – Прописан на Нижнепервомайской.

– Правда, недалеко, – сказала Ванга. – Это что же такое…

– Это могло бы многое объяснить, – говорит Сухов. – Чего морщишься? Слишком хорошо, чтобы быть правдой?

Ванга как-то зябко пожала плечами:

– Сотрудник Аркаши, значит…

– Помощник, – уточнил Кирилл. – Вполне вероятно, мог бы иметь доступ к тексту. Если уж мы рассматриваем такую версию.

– В горячих точках поучаствовал? – спрашивает Сухов.

Кирилл смотрит на него с пониманием:

– Нет. Я проверил, – говорит он.

Ванга как-то странно дёрнула челюстью, подула на прядь волос, которая попыталась упасть ей на лицо.

– Макс… – растянуто произнесла она. Посмотрела на Лёву, опять в глазах это сонное выражение. – Чего ж ты у нас за гусь такой?

Сухов только сейчас понял, что за листок бумаги у неё в руках. Кирилл и Свиркин этого не знают, они не были на выставке, но Сухову это изображение хорошо знакомо. Ванга для чего-то распечатала фото главного живописного творения Форели, по крайней мере, центральной работы недавней экспозиции, «Две свечи», но сейчас словно забыла про неё.

«Что, Глупость, опять это «ж-ж-ж» неспроста?» – мелькнуло в голове у Сухова.

– Ну, либо это никак не связано, – философски заключил Лёва Свиркин, – либо… сами понимаете.

Ванга смотрит на лист бумаги у себя в руках. Наконец сонное выражение покидает её взгляд.

– Ты большой молодец, – кивая, она хвалит Кирилла.

– Ну что, будешь танцевать? – спрашивает тот.

– Уже, – теперь кивает горячей. – Вовсю.

– Статический танец, – говорит Лёва Свиркин. – Фирменный знак девушек-сыщиков.

Сухов смотрит на Вангу, хочет что-то добавить, его что-то очень не устраивает, но ей снова приходит сообщение в Ватсап.

– Извините, – просит девушка-сыщик. Отходит в сторону со своим телефоном. Самое свежее сообщение от Ксении Суховой: «Надо поговорить» – и больше ни слова. Как обычно. Даже без приветствия. Хочет казаться крутой и немногословной. Минималистика… Ванга улыбается: возраст, сама такой была. Всё же тень тревоги на лице: очень непростой возраст. Предыдущее сообщение от Игоря. Ванга открывает его. И видит фотографию Дюбы. Читает то, что ей написал мужчина, которого она должна бросить. Молчит. Сухов видит, как застыло её лицо. Ванга расширяет фото Дюбы на весь экран. Всё ещё молчит. Что происходит? Что-то сегодня совпадения льются, как из рога изобилия. Это дары? Или…

«Бойся данайцев, дары приносящих», – мелькает мысль. И хоть она довольно банальна, эта мысль, ей всё же удаётся застрять некомфортной занозой где-то на краешке сознания.

Или это просто не связанные друг с другом события.

Наконец Ванга улыбается.

«Вот кто действительно крутой! – думает девушка-сыщик со склонностью к весьма пограничным оценкам. – Хэппи бомжик».

Глядя на весёлую физиономию Дюбы, невозможно не улыбнуться. И перед тем, как показать его фотографию Сухову, она говорит вслух:

– Похоже, и правда – бинго!