Глава девятая

– Ого, столько модных личностей собралось, – прошептал ей в ухо Сухов. – Люд из телевизора.

– Не тушуйся, – сказала Ванга. – И будь обаятельным.

– Конечно, буду, – заверил он. – Работа такая.

– Ну, хочешь покурить или заходим?

– Хочу курить, но заходим. Смотрю, народ там разминается вовсю халявным бухлом.

– Сухов!

– Что?

– Обаятельным. Успеешь накидаться.

– Мы же под прикрытием, – хихикнул он. – Что может быть надёжней вискарика?

– Кстати, Форель любит пастис. Выпей с ним и похвали.

– Эту анисовую гадость?! Никакая работа не заставит меня так издеваться над собой. Шучу. Ладно, идём. Кстати, смотри, вон – в том зеркале… Мы с тобой очень даже сладкая парочка! Можно я тебя за ягодицу ущипну?

– Точно бородатый…

Они прошли гостеприимно распахнутые двери галереи, и Сухов не преминул похвалить, как организован вход.

– Хорошо, что у вас нет рамы, – заметил он приятной крупноватой девушке. – С металлоискателем. А то я, знаете ли, с пистолетом.

Та удивлённо посмотрела на него, но тут же улыбнулась.

– Пригласительные на имя Рутберга, – сказала ей Ванга. – Двое.

– Да, есть, – та отметила в списке галочку. – Игорь Рутберг… Проходите, очень рады вас видеть.

– Это она – Игорь Рутберг, – Сухов указал на Вангу и сокрушённо вздохнул. – И я уже замучился умолять перестать носить женское платье… Я, кстати, Алексей.

– Ах ты гад ревнивый! – зашипела Ванга.

Крупноватая девушка, казалось, сияет от радости.

– А я знаю, кто вы, – сказала она Сухову и заговорщически подмигнула. – Проходите скорее, а то самое вкусное скоро закончится. Сингл молт, я выбирала лично.

– Какое ценное умение, – изумился Сухов. – Спешу попробовать.

Они прошли вперёд несколько шагов.

– Это помощница Ольги, – объяснила Ванга о крупноватой девушке на входе. – По-моему, её называют Гризли.

– Очень вежливо, – отметил Сухов.

– А что? – не поняла Ванга. – Недостаток, доведённый до абсолюта, становится несомненным достоинством.

– Я о том же, – с энтузиазмом согласился Сухов. – А-а… Этот… Игорь Рутберг, что, прям тот самый?

– Да.

– Ни хрена себе… Думал – да что там, надеялся! – просто однофамилец.

– Нет, тот самый.

– Так, – Сухов взял Вангу за плечи, чуть отстранил и поставил прямо перед собой. – Признайся как на духу, сколько в тебе ещё сюрпризов?

– Перестань, на нас люди смотрят, – засмеялась та. – Кстати, так и не оценил моё платье.

– Конечно, – на Ванге было простое длинное платье в пижамную полоску, которое, видимо, простым не было и очень ей шло. – Оно вызывает у меня эрекцию.

– Господи, Сухов, не настолько же светским…

– Спокойно, мы под прикрытием. Допустимо всё.

Им уже предложили напитки, и Сухов выбрал сингл молт, дабы оценить познания Гризли; Ванга пока решила ограничиться водой.

– Пьянеть стала быстро, – призналась она Сухову. – Старею.

– Тебе идёт.

– Вот уж спасибо.

– Я имею в виду – пьяненькая. Такая милая, прямо… И вся твоя сексуальность обнажается. Терпеть не могу пьяных женщин, а тебе идёт.

– Сухов! Неужели ты ко мне подкатываешь? Мы же друзья.

– Конечно, когда у нас Игори Рутберги… Дай хоть повосхищаться своей напарницей.

– Ну вот и открытие, – сказала Ванга. – Обещано было небольшое шоу.

Свет потух и снова включился, но уже более приглушённый. Оказалось, что экспозиция была задёрнута двумя занавесами: непроницаемый поднялся, полупрозрачный остался на месте, и по внутренней его стороне заскользили цветовые пятна. Звуковое сопровождение тоже сначала оказалось приглушённым, но громкость постепенно нарастала. Сухов быстро отпил глоток виски – эта музыка… не прямо, конечно, но…

– Музычка, – чуть надтреснуто произнёс Сухов.

Звук нарастал, вступительные такты какой-то арии, и вот густой женский голос пропел первые ноты. Цветовые пятна превратились в изломанные разноцветные линии, нервно скользящие по обороту занавеса.

– Фига себе, Генри Пёрселл, – прошептала Ванга.

– Что это, всезнайка? – тихо спросил Сухов.

– Английский композитор семнадцатого века. Remember me, «помни меня», ария… Но… по-моему, немного переделанная.

Сухов отпил ещё глоток.

– И немного похоже на музычку… ту, да? Телефониста, – сказал он спокойно.

Звук нарастал, линии становились всё более острыми и более нервными. И, словно сопротивляясь им, в центре занавеса проступил овал и стал расти – лицо той, кто пела. Лицо было прекрасным, всё украшено драгоценными каменьями, словно невероятным пирсингом; может, так оно и было, а может, камни всего лишь приклеили, но в сочетании с этим чарующим голосом, несомненно женским, казалось, что лицо принадлежит кому-то, лишённому…

– Это мужчина или женщина? – прошептал Сухов.

Ванга молчала. Сухов попытался осознать, что именно вызвало беспокойство. Даже не то, что невозможно было сразу определить, мужчина это или женщина, а… словно лицо принадлежало кому-то, лишённому самой идеи половой принадлежности.

– Глупость, я без всякого шовинизма спрашиваю. Просто человек, да? Который ещё болтается по райскому саду и не надкусил своего яблочка?

Ванга улыбнулась. Лицо было прекрасным, но Сухов поймал себя на том, что это отсутствие гендерного контекста почти пугало, восхищало и одновременно переводило куда-то в зону некомфорта. Наконец Ванга тихо заметила:

– Сейчас андрогин, видимо. А так – женщина, конечно. И поверь, без всех этих штучек очень красивая.

Сухов помолчал. Эти переливающиеся камни, эта ария из старой оперы…

– Немного похоже на предсмертные видения, да? – сказал он.

Ванга опять молчала. Она хотела бы с ним не согласиться; она любила классическую музыку и часто ходила слушать, в основном, одна и ни разу с Игорем Рутбергом. И эта ария из «Дидоны» была у неё в нескольких версиях, даже в современной обработке, но…

– Наверное, – чуть слышно согласилась она с Суховым. – На это и расчёт.

А потом звук стал нарастать. А лицо видоизменяться. Прекрасное только что лицо стало трансформироваться во что-то пугающее, вытягиваться и впадать внутрь самого себя, и Сухову стало ясно, для чего было подчёркнуто это отсутствие пола. Ванга чуть подалась к нему, Сухов и не заметил, как его пальцы сжали стакан, тумблер с виски. То, что сейчас появлялось… было знаком, оно и не могло иметь гендерных различий, как на многих работах нового искусства. Даже если им больше сотни лет. Овал уродливо стянут. Но всё же это был просто человек, смертельно перепуганный человек. И Сухову было хорошо известно это произведение нового искусства, на его пробковой панели висела одна из его многочисленных копий.

Звук нарастает, и вот уже голос певицы сэмплирован в визг, вопль и становится криком. И в этот же миг трансформация овала достигает своей кульминации, превращаясь в картину Эдварда Мунка. Ванга с Суховым переглянулись:

– «Крик», – сказал он.

Звук обрывается мгновенной темнотой. Снова свет, и занавес уже поднят. На переднем плане четыре видеомонитора, обычные большие плазменные панели. На заднем экспозиция всё ещё скрыта огромным листом бумаги. На мониторах фигуры без лиц быстро печатают на старых машинках «Ундервуд», за их спинами на видео такой же лист бумаги. Что-то изнутри начинает разрывать его. Фигуры настораживаются, перестают печатать, поднимают свои головы, овалы без лиц, словно выглядывают в реальное пространство, следят за рвущейся бумагой. Свет размыт, бумага на видео и в реальности сцены рвётся одновременно. Рука, вот вторая, быстро, безжалостно и нервно рвёт лист; кто-то в темноте подхватывает, разрывает лоскуты, но помощников не видно. Только обнажённая мужская фигура остаётся в центре, согнутая, почти скрюченная в позу эмбриона. Нет, фигура не обнажена, хотя виден изгиб каждой мышцы, на ней тонкое трико, как на танцорах. Опять музыка, для Сухова незнакомая, но на миг его охватывает ощущение, что он попал на новорожденную планету. Ощущение лишь усиливает игра вновь появившихся световых пятен. Мужская фигура начинает разгибаться, слепо натыкаясь на какие-то невидимые препятствия. Поднимает лицо, встаёт. Это Форель, его движения достаточно пластичны. Фигуры на мониторах и Форель словно перепуганно вглядываются друг в друга. Потом фигуры возвращаются к прерванному занятию, они печатают всё быстрее, а Форель будто просыпается, оживает, вот он уже поднимается в полный рост. И спокойно говорит:

– Здравствуйте.

Сухов чуть сгибается к Ванге, шепчет:

– Шоумен прямо.

Но свет уже гаснет. На мониторах бежит надпись: «Пришло время поиграть». И хоть это всего лишь невинный слоган с книг о Телефонисте, Сухов с Вангой вновь переглядываются. Букв на мониторах всё больше, они меняют цвет, разваливаются, схватываются снова и вот уже становятся текстом из книг.

Во всём пространстве галереи включается полное освещение. Форели больше нет на прежнем месте. Только его работы – расставленные инсталляции и фотокартины, развешанные на стенах. Экспозиция открыта. Собравшиеся начинают аплодировать.

– Эффектно, – замечает Сухов. И слышит чуть подсевший, словно простуженный голос Ванги:

– Ты тоже это видишь?

Центральная работа, наверное, самая крупная здесь. По крайней мере, по размеру. И дело даже не в том, что им чудовищным образом уже знаком её сюжет:

– Спокойно, Ванга, – говорит Сухов.

Она смотрит на него. Всего лишь одно мгновение в её взгляде плавает что-то беззащитное.

– Похоже, не зря пришли, – говорит она.

Сухов кивает.

– Фигня какая-то, – произносит Ванга. Еле заметно качает головой. Центральная работа выставки называется «Две свечи».

– О, не мой поклонник! – вечеринка была в самом разгаре, когда Форель и Ольга подошли к ним.

– Почему это я немой? – насупился Сухов.

Форель посмотрел на него с весёлым любопытством.

– Сухов, для игры словами у нас здесь есть целый писатель, – сказала Ванга.

– Алексей Сухов, безупречный следователь-джентльмен, – улыбнулась Ольга. – Рада снова видеть вас.

Сухов вскинул брови.

– Э-э, это он вас так назвал, – Ольга указала на виновника торжества.

– Хм-м, ну-у… в новой книге, – замявшись, пояснил Форель.

– Слова не из русского ландшафта, – усмехнулся Сухов.

Форель посмотрел на него с ещё большим любопытством. Улыбка открытая, прямая и даже какая-то немного простодушная.

– Знаете, Сухов, а ведь я на самом деле тоже рад вас видеть, – заявил он. – И с удовольствием с вами выпью, если обещаете больше не примеривать кандалы к моему портрету.

– Кто старое помянет, – со смущённой улыбкой отмахнулся Сухов.

– И мне даже надо кое-что сообщить вам, – вдруг серьёзно заявил Форель. – Кое-что очень важное.

– Вот как?! – Сухов поднял на него быстрый взгляд. – Удивительно, но мне тоже.

Взгляд Форели, любопытный, но настороженный одновременно.

– Сухов, об этом мало кто знает… Идёмте-ка выпьем.

– А-а, вот ты где прячешься, – к ним присоединился чисто бритый мужчина в дорогом костюме и в элегантно повязанном шейном платке, на взгляд Ванги, слишком уж нарядный. – Профессиональные консультации?

– Вы знакомы? – спросил Форель у Сухова, указывая на модника в шейном платке. – Аркадий Григорьев, мой издатель.

– Вроде бы знакомы, – кивнул Сухов и пожал протянутую ему руку.

– Конечно, знакомы, – Григорьев приобнял писателя. – Как понимаю, мой подопечный был слегка консультантом по вашему нашумевшему делу.

– О да, – кивнул Сухов. – По нашему нашумевшему делу.

– Можно я тебя украду? – Григорьев попытался увлечь Форель за собой. – Тут кое-кто хочет с тобой познакомиться.

– Нет, Аркаша, позже, – отрезал тот. – Мы здесь собрались выпить…

Григорьев убрал руку. Его глаза были чуть навыкате.

– А это, как я понимаю, и есть ваша знаменитая пифия? – он посмотрел на Вангу.

– Нет, это не я, – сказала Ванга. – Зовите меня просто Нострадамус.

Григорьев не понял, что услышал, вроде бы девушка улыбалась… Его глаза выкатились ещё больше. «Как у Пикассо, – подумала Ванга. – Под него и работает с этой своей лысиной».

Григорьев ей не понравился. Что-то в его желании быть на короткой ноге чувствовалось скользкое. Вспоминались строчки из какого-то романа: «…он притворялся Пикассо, который притворялся Ганди». Это был как раз тот случай. И даже не в том дело, что хищник рядился не в свои одежды. Куча бабла и куча комплексов.

Ванга ему обворожительно улыбнулась, чем сбила с толку ещё больше.

– Ну что, идёте? – предложил Форель.

Сухов кивнул.

– Как вам Мунк, кстати? Слямзил с вашей пробковой панели, – честно признался писатель.

Сухов почувствовал лёгкий приступ тошноты, как с похмелья, хотя вчера он не пил; ещё пригубил свой стакан.

– Вот и об этом тоже, – с хрипотцой произнёс он и пояснил: – хотел поговорить. Как-то очень странно и… пугающе искусство строит жизнь. Но прежде всего об этом.

Сухов указал на самую крупную фотокартину, центральное произведение выставки.

– О картине? – спросил Форель в замешательстве и облизал губы, совсем как его литературный персонаж. – Чёрт, Сухов, давно надо было поговорить! И выпить… Идёмте в уголок, к стойке.

«Ведь ни разу не облизывал губы, – отметил про себя Сухов. – В отличие от того, в книгах… Может, правда, сливается со своим персонажем? Тут о какой только шизофрении не подумаешь».

– Так, Аркаша, постой, – остановил Форель попытавшегося улизнуть Пикассо-Ганди. – Тебе тоже не помешает присутствовать. Ты – один из немногих, кто видел рукопись пятой книги.

«Ну вот оно, – подумала Ванга. – Сам на это вышел».

– Или разговор может быть конфиденциальным, Сухов? – спросил Форель.

– Я думаю, Аркадию полезно будет присутствовать, – ответил тот.

– И, конечно, Ванга, – Форель ей улыбнулся абсолютно искренне, даже невинно, опять широко, открыто и обаятельно. – Кстати, не успел сказать: прекрасное платье и очень-очень вам к лицу.

– Спасибо, – отозвалась Ванга.

«Ну ведь полная фигня и хрень! Или я ничего не понимаю в людях, или ему впору «Оскара» давать». Форель увлекал всех за собой, и следующая её мысль была более практичной: «Вот ведь как неудачно, мне бы понаблюдать за всем со стороны». Положение спасла внезапно появившаяся Гризли.

– Залюбуешься на вас смотреть, – заявила она. – Две самые красивые пары на вечеринке стоят вместе.

«Мы с Суховым не пара, неужели не видно?! – Ванга поморщилась. – И учитывая, что Ольга – замужняя женщина, а мы на людях… Странное заявление».

– Я без пары, – попытался пошутить Григорьев.

– Я не подойду? – усмехнулась Гризли. – Составим конкуренцию… – посмотрела на стакан с водой в руках Ванги: – Я знаю, где есть прекрасные напитки для девочек. Пойдём? – предложила она.

– Э-э-э… – начал было Форель.

– С удовольствием, – быстро сказала Ванга, и чтоб уж было наверняка, добавила, наклонившись к Гризли, но говорила так, что слышали все. – Тем более, давно пора. И… где у вас тут дамская комната?

– Легко, – пробасила Гризли. – Пошли.

И она поплыла вперёд.

– Я присоединюсь к вам позже, – кивнула Ванга Сухову и последовала за ней.

Ванге пришлось зайти в туалет, и она отправила оттуда Сухову сообщение: «Про бабу из секс-шопа не забудь».

Потом они с Гризли пили брют, и та познакомила её со своим кавалером, представив его как «Лёшика», а Ванга украдкой наблюдала за беседой компании, от которой так удачно сбежала. Она отметила, что и в поведении Гризли присутствовали странности: вроде бы общительная, улыбчивая болтушка, с этими её «двумя самыми красивыми парами», иногда становилась задумчиво-печальной, почти несчастной, и бросала на Ольгу виноватые взгляды, но та либо не видела, либо делала вид, что не видит. И она спала с издателем – дело прошлое и, скорее, эпизодическое, но всё равно, этот Аркаша…

«Что?»

Не ясно. Скользкий, но и что-то ещё… Ольгой он восхищался, и его к ней влечёт, сильно влечёт, что неудивительно. Форели он немного завидует, как завидуют баловням судьбы. Ольга: одно дело – чужая жена. Олигарха. Недостижимо и… ладно. А другое дело: вот, но не с тобой. Но деньги любит намного больше. Так что несущественный фактор в раскладе. Но всё равно…

Что-то.

Ольга. Когда Ванга их видела вместе с Форелью впервые, те держались подчёркнуто на расстоянии. В чём и прокололись. Уже тогда Ванга предположила, что у них роман. Сейчас совсем другое дело. Форель постоянно и непроизвольно касается её, видимо, тактильность такая. Ольга перестала отстраняться от него. Они держатся очень близко, недопустимо близко для замужней женщины. И для публичного места. И это замечание прилюдно про красивые пары. Пусть Гризли глупенькая, но она явно добрая и неплохой человек, вот, тарахтит сейчас без умолку… Что это – Ольга решила уйти от мужа, открытый брак, они с Форелью решили сжечь мосты?

Крупные бизнесмены, кого в народе именуют «олигархами», покупают своим скучающим жёнам дорогие игрушки. Те, кто попроще, – спа-салоны, фитнес-центры, у кого с воображением получше – такие вот галереи. Это в самой своей сути предполагает опасность романтических увлечений на стороне. Приходится держать себя под контролем. Как мужьям, так и жёнам. Сенатора Орлова достала вся эта богема, и он сошёл с катушек? Учитывая его игровую зависимость в прошлом?..

«Неправильно думаю», – сказала Ванга самой себе.

Вот Сухов полез за своим телефоном. Судя по всему, беседа у них проистекает крайне дружелюбно. Сухов включает экран. Ольга прислоняется к Форели почти вплотную. Окажись здесь случайно сенатор Орлов, тут даже объяснять ничего не надо.

Тактильность… Сейчас Ванга даже немножко позавидовала, ей всегда этого не хватало.

Сухов разворачивает телефон экраном так, чтобы было видно всем троим его собеседникам.

«Ну вот и всё, – думает Ванга, а сама улыбается и чокается бокалом с Гризли. – Сейчас момент истины».

Ванга смотрит. И видит нечто, чего не ожидала. Чего даже не могла предположить.