Двадцатый век

Этот век характеризуется преобладанием морально-политического способа демифизации образа Прометея. Так, В. Я. Брюсов в стихотворении «К олимпийцам» (1904) обращается к Прометею с такими словами:

 

Здесь же, долу, во вселенной —

Лишь обманность всех путей,

Здесь правдив лишь смех надменный

Твой, о брат мой, Прометей!

Олимпиец! Бурей снежной

Замети мой буйный прах, —

Но зажжён огонь мятежный

Навсегда в твоих рабах!

 

Леся Украинка в своей драме «В катакомбах» (1905) более оптимистична. Раб в ней говорит:

 

Я честь воздам титану Прометею.

Своих сынов не делал он рабами,

Он просветил не словом, а огнем,

Боролся не покорно, а мятежно,

Не трое суток мучился, а вечно

И всё же не назвал отцом тирана,

Но деспотом вселенским заклеймил,

Предвозвещая всем богам погибель.

 

По морально-политическому пути в интерпретации образа Прометея пошёл в своей стихотворной трагедии «Прометей» (1919) известный поэт-символист Вячеслав Иванов. Его Прометей предстаёт в образе кузнеца («ковача»), который живёт в пещере, вход в которую охраняет дружина из семи человек. Он оценивает жизнь созданных им людей весьма противоречиво. С одной стороны, он гордится тем, что создал людей свободолюбивых:

 

Себя ковать могущих я сковал;

Себя творить свободных сотворил я.

 

Но с другой стороны:

 

Поистине, земное тяготеет

Ко сну земли; но бодрствует огонь.

Я дал им жизнь; но первенцам моим

Не в радость жизнь. И в ней клянут неволю

Не потому, что ведают и любят

Свободное, иное бытие,

А потому, что быть их приневолил

В дрему запавший бдительный огонь.

 

Уж не раскаивается ли Прометей Вячеслава Иванова в том, что он сотворил людей, обречённых быть несчастными? Да, его Прометей неоднозначен, но в конечном счёте свою главную заслугу он видит в том, что стремился в созданию людей свободных. Вот почему он призывает к борьбе с рабством, к борьбе за свободу, частицу которой он вложил в людей вместе с его божественным огнём. Без этой борьбы человек подобен животным:

 

Не мир мне надобен, но семя распри.

Довольны братья будут. Я творил

Вас, первенцы, и нет средь вас раба;

И будет рабство, но раба не будет.

Своим страстям и вожделеньям низким

Вам рабствовать дано; но, как челом,

Подъятым к небу, ты не в силах долу

Поникнуть, человек, уподобляясь

Четвероногим, – так не в силах ты

Забыть в тебе зачатую свободу.

 

Переменчивая в своём поклонении толпа сначала готова сделать своей богиней Пандору, но в конце трагедии, она вновь отдаёт себя во власть Прометею:

 

Нам Прометея!

– Он – наш царь.

– Отдайте

Нам Прометея!

– Прометей – наш бог!

 

Если в первые годы после революции 1917 г. в советской поэзии Прометей выступал главным образом в образе великого революционера (например, у Якоба Коласа), то позднее ситуация изменилась. Довольно необычно изображена ситуация со священным огнём, который Прометей принёс людям в тростинке, в трагедии Мустама Карима «Не бросай огонь, Прометей!» (1975): люди, как ни странно, стали от этого огня отказываться. Вот как выглядит эта ситуация:

Прометей

 

Я принёс огонь!

 

Адамьиах (вождь людей)

 

Но кто из нас просил тебя об этом? Я?

Или эти жалкие калеки,

Что у тебя валяются в ногах?

 

Голоса из темноты

 

– Мы не просили!

– Нам огонь не нужен!

– Чур! Чур!

 

Прометей ошарашен. Даже красивой девушке огонь не нужен. Почему?

Девушка

 

Тогда огонь волшебный убери.

Ведь если люди злобные увидят,

Что видел ты,

Не будет мне пощады,

Мне вечно станут мстить за красоту.

Не нужен свет!

Людская зависть, злоба

Сестру мою родную здесь настигла,

Как птицу без гнезда.

 

Огонь Прометея всё-таки попал к людям. Но ценою жертвы – его возлюбленной Агазии, сгоревшей в огне. Смерть Агазии меняет ситуацию с отношением к огню со стороны людей. Преображённые, они восклицают:

 

Прометей! Мы виноваты,

Так виноваты мы перед тобой!

Чем оправдаться? Подскажи, что делать?

Прометей отвечает:

Учитесь делать из себя людей,

И только в этом – ваше оправданье.

 

Прекрасные слова! Не в бровь, а в глаз! Поскольку канонический Прометей – бог очеловечения.

Сделаем выводы:

1) общий взгляд на историю образа Прометея в литературе показывает, что в демифизации этого образа её представители разделились на два направления – отрицательное и положительное. Представители первого из них стремились снизить роль Прометея в культурогенезе, а представители другого, напротив, – её повысить. В число первых ещё в античности вошли Гораций и Проперций, а в дальнейшем – Вольтер, Д. Леопарди, Ф. Шлегель, Э. Кюнэ. В число авторов второго направления в свою очередь вошли писатели двух типов – частнокультурного и общекультурного;

2) авторы частнокультурного типа пошли по пути усиления роли Прометея в генезисе, с одной стороны, науки (Теофраст, Д. Боккаччо, Л. Менар), а с другой стороны, нравственности и политики (Д. Байрон, П. Б. Шелли, Л. Украинка, В. И. Иванов);

3) авторы общекультурного типа (А. Шлегель, И. Гердер, М. Карим) в свою очередь пошли по пути углубления наших представлений об очеловечивающей, эволюционно-культурной природе образа Прометея. Эти представления наиболее адекватны каноническому Прометею. Они больше всего соответствуют античного мифу о Прометее, как он был изложен Гесиодом и Эсхилом. Особая заслуга в их развитии принадлежит Иоганну Гердеру;

4) попытки снижения образа Прометея в истории литературы не могли уничтожить память об античном образе Прометея, несущего огонь людям, чтобы осветить им их культурно-эволюционный путь – путь очеловечения.