Прометей, как известно, похитил небесный огонь с Олимпа, чтобы передать его людям. Но этот огонь символизировал не что-нибудь, а верховную власть самого Зевса. Выходит, Прометей покусился на самое святое – верховную власть Зевса. Более того, передав огонь людям, он не только уменьшил их зависимость от Олимпа, но и принёс им свет разума. У Эсхила Прометей говорит о людях:
Ум и сметливость
Я в них, дотоле глупых, пробудить посмел…
Они глаза имели, но не видели,
Не слышали, имея уши. Теням снов
Подобны были люди, весь свой долгий век
Ни в чём не смысля.
Прометей стал творцом человеческой цивилизации. Он сделал то, что и делает человека человеком: он дал ему культуру. Он стал богом культурогенеза.
Становится понятным в связи с этим, почему Зевс был так разгневан на Прометея и приказал Гефесту приковать его к скале: благодаря Прометею, люди становились всё больше и больше независимыми от богов.
Канонический образ Прометея сложился на основе двух главных источников – поэмы «Теогония» Гесиода (VIII в. до н. э.) и трагедии «Прикованный Прометей» Эсхила (VI–V вв. до н. э.). В этих источниках великий герой древнегреческой мифологии предстаёт перед нами как бог, сотворивший первых людей из глины (земли) и приобщивший их к культуре. Вот почему его можно назвать богом антропо- или культурогенеза.
За то, что Прометей украл огонь с неба, Зевс, верховный бог Олимпа, приказал Гефесту приковать его к кавказской скале, где его печень клевал орёл (ворон). Только через тридцать тысяч лет его освободил Геракл.
Из античного мифа о Прометее следует, что Прометей – создатель людей и их культуры, богоборец и великомученик. Но со временем эти атрибуты у образа Прометея стали всё больше и больше затушёвываться. Этот процесс можно назвать демифизацией канонического образа Прометея. Суть этого процесса состоит в освобождении образа Прометея, как и мифа о нём в целом, от черт, присущих ему первоначально. Остановимся здесь на главных фигурах, участвовавших в демифизации образа Прометея.
Первоначальной демифизации Прометей подвергся у себя на родине уже в VI в. до н. э. В этом веке, как предполагают, жил известный баснописец Эзоп. Он позволил себе отойти от канонического образа Прометея. Одну из его басен А.Ф.Лосев переложил таким образом: «Прометей по велению Зевса вылепил из глины людей и животных. Но увидел Зевс, что неразумных животных получилось гораздо больше, и велел ему часть животных уничтожить и перелепить в людей. Тот повиновался; но получилось так, что люди, переделанные из животных, получили облик человеческий, но душу под ним сохранили звериную» [Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 234–235).
Некоторую переоценку образа Прометея мы обнаруживаем у Платона (V–IV вв.) в его диалоге «Протагор», где речь идёт о том, что Прометей научил людей навыкам, связанным скорее с материальной культурой, чем с духовной. Ученик Аристотеля Теофраст (IV–III вв.) ушёл ещё дальше: он снизил божественный образ Прометея до человека, который принёс людям свет знания.
Революционный переворот в отношении к Прометею совершили в I в. до н. э. и I в. н. э. римские поэты – Гораций и Проперций. Они перевернули отношение к герою греческой мифологии с положительного на отрицательное. Так, Гораций увидел в огне Прометея (сыне Иапета) вовсе не символ добра, а символ зла:
Сын Иапета дерзостный,
Злой обман совершив, людям огонь принёс,
После кражи огня с небес,
Вслед чахотка и с ней новых болезней полк
Вдруг на землю напал, и вот
Смерти день роковой, прежде медлительный,
Стал с тех пор ускорять свой шаг.
В свою очередь Проперций обвинил Прометея в том, что он был озабочен созданием человеческих тел, а не их духа. Он писал:
О, как был Прометей, из глины лепя, неудачлив!
Неосмотрительно он выполнил дело своё:
Он, создавая тела, в искусстве духа не видел,
Дух же должен был стать первой заботой творца.
Ныне нас бури в морях швыряют, всё ищем врага мы,
К браням былым приплетать новые брани спешим.
Ещё в III в. Плотин попытался вписать миф о Прометее в христианский контекст, который, правда, не помешал ему внести в него новый мотив: Пандору, по его мнению, создали по приказу Зевса не Гефест и Афина, а Прометей.
Средневековые писатели (Тертуллиан, Августин и др.) не могли не увидеть в Прометее конкурента как библейского бога (оба они создатели людей), так и Иисуса Христа (оба они великомученики). Вот почему, как писал А. Ф. Лосев, «Прометей никак не мог быть популярным в христианской средневековой литературе, потому что Прометей как создатель людей имел своего мощного конкурента в христианском Боге, а Прометей как страдалец за людей имел здесь своего мощного конкурента в Христе» (там же. С. 245).
В 1373 г. вышла в свет «Генеология богов» Джованни Боккаччо. Автор «Декамерона», как в своё время и Теофраст, изобразил Прометея как человека, одержимого жаждой знаний. На Кавказ он, по версии Д. Боккаччо, попал вовсе не потому, что туда его отправил Зевс, а по собственной воле. В кавказском уединении он искал истину. Эту истину он и принёс в дальнейшем диким людям. Отрыв от божественного образа Прометея у Д. Боккаччо доведён, по существу, до предела, поскольку его Прометей – обыкновенный человек. Тем самым Д. Боккаччо способствовал избавлению Прометея от его конкуренции с главными героями Священного Писания. Впрочем, и без Д. Боккаччо эта конкуренция была очень слабой, поскольку в XIV в. христианский тоталитаризм в Европе достиг своего апогея.