ГЛАВА 32
А Дема все работал и работал – с яростью, даже с остервенением. Может быть, и не было особого смысла в его работе, но главный результат заключался именно в этом – в ярости. Он обрел ее, нашел в абсолютной пустоте мыслей, желаний и чувств, охватившей его в последние дни. И встал на ярость, укрепился на ней обеими ногами, как на субстрате – клокочущем, неустойчивом, но все же в тысячу раз лучшем, чем полное отсутствие чего-либо. Все внутри него кипело, полыхало и он с трудом сдерживался, чтобы не завыть зверем, не вцепиться зубами во что-нибудь, могущее истечь дымящейся кровью, не начать махать мечом своим, рубя в ошметки все на своем пути.
Это была мрачная ярость. Беспросветная ярость – не как деготь, не как портьера, задернувшая солнечный свет, но как чернейшая дыра погасшей звезды, съежившейся до размеров кукиша и вбирающая в себя все, до чего способна дотянуться. Была бесформенная чернота ярости, и Демид угрюмо наслаждался ее существованием, и уже работал, не мог не работать в страсти своей к упорядочению, над формой черноты, придавая ей вид острия, смертельного жала. Он лишь приблизительно знал, для кого предназначалось это жало. Враги Демида перестали быть конкретными носителями живых тел, ходящих по земле, жующих, дышащих, испражняющихся, источающих смрад жизни и смрад смерти. Они стали абстракцией. Демид боялся их, конечно. Они были сильнее его – одинокого, испуганного, не знающего, с какой стороны ждать нападения. Но он уже боялся их меньше. Потому что у него было оружие.
Ярость.
Когда обезьяна взяла палку и ткнула ей в глаз другой такой же обезьяне, то сделала первый шаг к тому, чтобы превратиться в человека. Она встала на две ноги, чтобы удобнее было держать оружие в передней лапе. И весь путь свой к человеческому облику проделала на двух ногах, потому что руки ее были заняты. Она держала в них палку. А потом – копье, лук, меч, арбалет, пищаль, пистолет, автомат Калашникова модернизированный, гранатомет, атомную бомбу… Во все времена человек чувствовал себя уверенно только тогда, когда в руках его было оружие. Порою, когда оружие его становилось настолько сильным, что противники и помышлять не могли о сопротивлении, человек мог позволить себе стать добрым – отменить рабство, пожертвовать деньги вдовам или сказать: "Противопехотные мины – это уж чересчур, они отрывают ноги людям, и при этом оставляют их живыми…" Он даже мог лечь спать без любимой берданки, если был уверен, что есть кто-то, кто обязан защищать его жизнь от самых страшных врагов.
От других людей.
Демид никогда не любил оружие. Он всю свою жизнь посвятил изучению искусства борьбы без оружия. Он мог убить рукою, ногой, даже одним пальцем. И никогда не убивал – ему достаточно было знать, что он может сделать это. Но в момент настоящей опасности рука его всегда тянулась за палкой.
Все же он был человеком. Скорее обезьяной, чем богом.
Острие ярости – это было там, внутри. А снаружи – здесь, в Цветном Мире, ему была необходима палка. Или что-то, что могло ее заменить.
И к вечеру оружие было готово.
***
Степан пришел домой около шести вечера очень удрученный. Испуганный насмерть.
– Телку… – сказал он. – В лесу. Опять…
– Чего?
– Задрали. Это твой Король Крыс. Он пришел.
– Ты уверен?
– Да. Я был там. Это около самой деревни. Я видел. Нашел там вот это. В траве валялось…
Он поднял руку. На раскрытой ладони его лежала золотая пластинка, сияющий желтый квадратик размером со спичечный коробок.
– Брось скорее! – Демид с размаху шлепнул по руке Степана, но пластинка и не думала взлететь в воздух от удара. Она осталась на месте. Она даже немножко вдавилась в кожу Степана и тот вскрикнул от боли.
– Жжет!
– Сейчас! – Дема схватил отвертку и попытался отковырнуть дьявольский квадратик. Степан заорал и отдернул руку, прижав ее к груди.
– Ты что? Ты мне так всю кожу сдерешь! Она прилипла! Намертво!
– Быстрее нужно! Она сейчас внутрь тебя прорастет!
Демид цапнул со стола какую-то аляповатую серебристую штуковину, вцепился в степину руку. Степан брыкался, испугался сильно. Но Демид шутя преодолел его сопротивление, повернул ладонь Степана к себе и прижал серебро к золоту.
Маленький золотистый паразит съежился, заелозил по ладони, пытаясь избежать прикосновения ненавистного серебра, и неожиданно ослабил свою силу, упал на пол и затих.
– Что это было? – Степа смотрел на золотой квадратик, как на раздавленную ядовитую змею.
– Не знаю, для чего он предназначен. Но это артефакт. Предмет, созданный Червем, я думаю. Вряд ли карх может сам изготавливать артефакты, туповат он для этого.
– Артефакт? Что это значит?
– Артефакт – это материальный предмет, созданный по законам магии. Законам физики он не подчиняется. Он ведет себя непредсказуемо, особенно, если ты не умеешь с ним обращаться.
– А ты умеешь?
– С этим – умею. Приходилось уже с таким дерьмом сталкиваться. Видишь вот, без пальца остался, – Демид поднял изуродованную свою руку. – Так что, считай, повезло тебе. А обращаться с этим очень просто – не трогать ни в коем случае.
– А это что? – Степа вытаращил глаза на серебряную штуковину, которую Демид держал в руках. – Это что, тоже какое-нибудь колдовство?
– Это меч. – Дема с любовью провел пальцем по полированному лезвию, сияющему, как зеркало. – Артефакты, правда, создавать я не умею – и слава богу, не хватало только еще магом стать. Но вот эту ерундовину все-таки сподобился изготовить. Тебе нравится?
– М-м-м.. – Степан замялся. В общем, при наличии определенной фантазии, это можно было назвать мечом. Только больше это походило на меч, нарисованный пятилетним ребенком. – Так… Ничего, вроде. Слушай, Дем, ты уверен, что этим можно убить кого-нибудь серьезнее курицы?
– Человека я могу убить и алюминиевой ложкой, – сказал Демид. – А это – оружие совершенно иного рода. Это оружие против демонов. Для серьезной битвы с людьми, оно, пожалуй слабовато будет, согнется после пары ударов. Но с людьми я и не собираюсь сражаться. А демоны, знаешь ли, обычного оружия боятся не больше, чем слон – рогатки с жеваной бумагой. Демона даже напалмом не сожжешь! Для демонов форма не имеет особого значения, для них содержание важнее. А содержание в этой хлеборезке – самое подходящее. Король Крыс будет в восторге.
Демид лукавил. Не был он уверен в силе своего оружия. Он понятия не имел, как должно выглядеть настоящее оружие против демонов. Он действовал по наитию. Тот, внутренний Я, конечно, знал, как это должно быть устроено. Но он упорно молчал. А потому Дема творил, руководствуясь своим вдохновением и в соответствии с имеющимися техническими возможностями.
А возможности его были очень ограничены.
– Там, внутри – пластина из стали, – сказал Демид. – Я закалил ее, как смог, иначе этот меч завязался бы узлом после первого же удара. Серебро слишком мягко, но зато оно пластично. Мне удалось выковать две достаточно тонкие пластины и закрыть лезвие с обеих сторон. Я сварил эти пластинки по краям и заточил до остроты бритвы. А в середине просверлил железяку насквозь и проклепал лезвие по всей длине. Я зашлифовал все – почти не видно. Желобок для кровоспуска, правда, сделать не удалось. Ну и бог с ним, не до красоты. Зато я сбалансировал меч. Ты знаешь, что такое балансировка оружия, Степан? Это целое искусство!
– Слушай, а это зачем?
Степан ткнул пальцем в распятие – единственное, что осталось нетронутым от серебряного креста. Человечек-бог в терновом венце, раскинувший руки, закрывший глаза. Демид аккуратно вырезал его из креста и прикрепил на основании лезвия, прямо над гардой, сделанной из нержавеющей стали.
– Не знаю… – Демид неожиданно смутился. – Мне показалось, что так нужно. Как некий символ… И вообще, у меня рука не поднялась бить молотком по этому распятию.
Степан благодарно взглянул на Демида. Теперь меч нравился ему больше.
– А у меня будет какое-нибудь оружие?
– Псалтирь возьми.
– Да ну тебя! – Степан разобиделся не на шутку. – Ты меня вообще всерьез не воспринимаешь! Может быть, меня убьют через несколько часов, а ты жив останешься. Ты же все-таки сильнее меня в стократ, и знаешь все. А мне не говоришь ничего. Что там за враги такие? Что за демоны? Сколько их будет? Вот буду лежать мертвым телом, а ты будешь смотреть на меня, и думать, что допустил гибель мою, и ничем не оборонил меня…
– А я и не собираюсь брать тебя, – бросил Демид. – Нечего тебе там делать. Совершенно нечего. Ни к чему твою душу губить. Убьют тебя там. Быстро убьют. Не заметят даже, что убили. Наступят, как дерущиеся быки на муравья – и кранты! Оставайся тут.
– Я пойду, – угрюмо сказал Степан.
– Я даже не представляю, сколько их там будет, и они как будут выглядеть. Собственно говоря, я вообще не знаю, почему участвую во всей этой заварухе, и кто ее затеял. Шансы у меня мизерные. Призрачные шансы выжить. Я вовсе не хочу, чтобы тебя пришибли со мной за компанию!..
– Не ври! – Степан зло сжал кулаки. – Хоть в эти последние часы не ври! Все ты прекрасно знаешь! Ты уже закончил свое расследование, и понял все, что нужно понять. И слабым себя ты тоже не считаешь! Ты разозлился, Демид! Я вижу, что внутри тебя все так и бурлит. Конечно, завершенности еще нет. Нет еще той гармонии, о которой ты так всегда печешься, для нее не хватает какого-то штриха. Но он появится! Я верю в это.
– А ты, оказывается, психолог! – Демид удивленно наклонил голову. – Ладно, я пойду на компромисс. Я не возьму тебя с собой. Но и прогонять тоже не буду. Если что, выступишь на том свете свидетелем…
– Я пойду! – видно было, что Степан колеблется между страхом и чувством долга. – А ты не волнуйся за меня, Демид! Все в руке Божьей! Ты не несешь никакой ответственности за меня…
– Несу. – Демид посерьезнел. – Мы в ответе за тех, кого приручили. И, может быть, мне это будет мешать. Мне нужно будет полностью отключиться там, стать автоматом, машиной для убийства. Мысли о том, что нужно защитить и тебя, могут мне помешать. Но… – Демид улыбнулся по-детски, беззащитно. – Ты знаешь, это так трудно – быть совсем одному. У меня была небольшая армия. Два настоящих бойца – Лека и Кикимора. Я очень надеялся на них. А теперь приходится отдуваться за все одному.
– Я возьму топор. – Степа засуетился, пряча глаза.
– И псалтирь возьми! Вдруг все-таки понадобится?
***
Два человека шли по березовой роще. Один нес в руке серебряный меч, другой – огромный топор с причудливо выгнутой ручкой. И больше ничего у них не было.
– Почему так странно получается? – спросил Степан. – Такая великая битва – и никакой торжественности. Это же, считай, Армагеддон!
– Для тебя Армагеддон. А для всех остальных людей – так, ничего особенного. Напишут в сельской хронике: "Еще двоих задрали волки." Да и какая торжественность тут может быть? Торжественность – она в храмах бывает. И в кино. А когда тебе кишки выпускают – какая тут торжественность? Суровая проза жизни.
– Нет, в самом деле? – не унимался Степан. – Никакой подготовки специальной. Взяли топор да меч, на дорожку посидели и пошли. Может быть, какие-то специальные обряды нужно было выполнить? К Высшим Силам обратиться?
– Лишнее все это. Обряды – они для чего нужны? Для самоуспокоения. Для самообмана, если хочешь. Высшие Силы, если они с нами, и так нам помочь обязаны, безо всяких церемоний и прочего словоблудия. А если плевать им на нас – что ж, так и надо нам, дуракам, слишком много на себя взяли! А подготовка? Есть она, Степан. Вся моя жизнь – это подготовка. Драться ведь за два часа не научишься, я всю жизнь этому делу посвятил. Изнурял тело и душу так, словно мне не с человеками, а с демонами воевать предстоит. Да так оно и получается. Может быть, не напрасно я старался? Всегда я думал о каком-то высшем своем предназначении. Всегда хотел узнать, что это за предназначение такое – не мог я поверить, что просто так на свет рожден. Слишком много знаков тому было, что необычный я человек. А теперь вот узнал – и ни радости, ни просветления. Предназначение мое, оказывается, такое: быть убитым в лесной чащобе, сражаясь с кучкой отвратительных уродов, которых и божьими тварями-то назвать нельзя…
Тихий, безмятежный летний вечер опустился на землю, теплыми мягкими руками обнял кусты и деревья, улыбнулся пташкам, шепнул что-то ласковым ветерком на ушко лесным зверям. Ничто не предвещало угрозы. И тем тяжелее идти было двоим путникам – знать, что, может быть, видят они благодать земную в последний раз, и никогда больше не присядут на шелковистую траву, и не будут больше теребить задумчиво цветок ромашки – любит – не любит – и не сдунут больше смешливо синего жучка, приземлившегося на ладонь, как на аэродром.
– Куда мы идем? – спросил Степан.
– В Русалкин Круг.
– Почему?
– Не знаю. Так получается.
Демид не договаривал, как всегда.
Конечно, он не знал всего. Но вполне знал, на что надеялся.
***
– Смотри! Степан остановился вдруг, схватил Демида за рукав, побледнел. Было от чего побледнеть.
Они появились безмолвными тенями, выплыли из темноты огоньками светящихся глаз. Их было не очень много – не более шести. Они выжидательно стояли, едва различимые во мраке. Но Демид узнал их.
Кимверы часто убивали их в истории человечества. Такова была роль кимверов – убивать любую нечисть, что мешает людям.
Степан схватил топор и принял боевую стойку. Или то, что он считал боевой стойкой. Пожалуй, он не был сейчас забавен. Длинный брезентовый плащ его был похож на рясу, а черная высокая шапка на голове походила на монашескую. Большой крест (не тот, загубленный серебряный, а медный) висел на груди. Отросшая за последний месяц светлая курчавая борода, безумный возвышенный блеск в глазах. Степан был похож сейчас не на воина, но на инока – из тех, кто отринув смирение, вставал с топором против захватчиков земли русской, против черной орды, из тех, кто гиб сотнями и тысячами, не будучи выучен сражаться, но умирал с именем Бога на устах…
– Остынь, Степан, – тихо произнес Демид. – Эти нас не тронут.
Люди часто убивали Лесных. Люди вообще склонны к убийству любых божьих тварей. А Лесные, случалось, озлоблялись, и заманивали людей в чащи – зверям на растерзание, топили людей, протыкали их сучьями, а то и просто съедали. Всякие бывают Лесные… Люди и Лесные стоили друг друга, что уж там скрывать. Но сейчас им нечего было делить. Сейчас у них был общие враги – карх и Червь. И общий друг – получеловек-полудриада, Хаас Лекаэ.
Лека.
– Демид… – Лека сделала шажок из темноты. Выглядела она почти обычно. Только одежды на ней не было, и кожа была белой, как мел, и огромные зеленые глаза светились вертикальными зрачками. – Демид, милый. Ты готов?
– К чему?
– Они уже там, в Круге. Они ждут вас.
– Почему они пошли в Круг? Он же враждебен им! Они должны знать, что, осквернив Круг, они восстановят против себя Лесных. И сделают Лесных союзниками людей.
– Они знают. Но они знают то, чего не знаешь ты: мы не можем вмешаться сейчас. Мы должны следить за равенством.
– Подожди, как же так? – Демид опешил. – Какое тут равенство, к чертовой матери? Я один – против целой оравы! Слушай, Лека, ты ведь поможешь мне, да? Неужели тебе будет приятно видеть, как эти ублюдки разорвут меня на кусочки?
– Мне будет неприятно видеть, как эти ублюдки разорвут тебя на кусочки… – Слова Леки прозвучали, как усталое эхо, заблудившееся в лесу. – Но я не могу драться с ними сейчас. Если я вмешаюсь сейчас, меня тоже разорвут – гораздо быстрее, чем тебя. Однако дело вовсе не в этом. Если бы я могла, я бы отдала свою жизнь за тебя, не задумываясь. Потому что я люблю тебя…
– В чем же тогда дело?!
– Иди… Имей силу в сердце своем… Ты поймешь… Ты увидишь…
– Что я увижу? Кишки свои на траве?! – Демид уже орал – зло, неприлично. Он привык, что эта девочка подчиняется ему во всем. Часто она была своевольна, она постоянно выкидывала фортели, которые дорого обходились им обоим. Но в минуты крайней опасности она всегда слушалась его. Она понимала, что это – единственный путь выжить.
Сейчас она стала другой. Сейчас уже она командовала, хоть и ненавязчиво, пытаясь смягчить свой диктат. У нее теперь была новая компания. Своя компания, чуждая Демиду. Им было ведомо многое, но они не собирались говорить ему ничего. Они просто выталкивали его на арену – как гладиатора с завязанными глазами. Как быка, предназначенного быть мишенью для шпаги тореадора.
Демид не чувствовал враждебного отношения к себе со стороны Лесных тварей. Но этого ему было мало. Честно говоря, он рассчитывал на их прямую поддержку, на их участие в боевых действиях.
Это была его последняя надежда.
И теперь она умерла.
Как умерла и Лека. Его милая девушка Лека. Девушка, которую он любил, с которой нянчился, как с ребенком, жизнь которой не раз спасал. Леки больше не было. Была только Хаас Лекаэ – дриада, лесная тварь.
Она украла у Демида его Леку.
– Я не верю тебе, Лекаэ, – сказал Демид. – Ты больше не любишь меня.
Он сжал свой меч в руке и двинулся вперед твердым шагом. Лесные молча раздвинулись, пропуская его.
До Круга оставалось совсем немного.
