10. Металог: К чему ты подкрадываешься? (МКБ)

ДОЧЬ: Ты что, подкрадываешься к вопросу сознания?

ОТЕЦ: Похоже на то. Люди постоянно преследуют меня просьбами поговорить о сознании, но у меня эта тема вызывает сильные сомнения. В конце концов, пока мы не узнаем больше о том, как информация перемещается внутри систем, мы мало что сможем сказать о частном случае, представленном сознанием.

ДОЧЬ: Так, значит, сознание – это частный случай передачи информации внутри человеческого индивидуума?

ОТЕЦ: В общем да, но таких слов совершенно недостаточно. Там еще есть сдвиг логической типизации, поскольку сознательность означает, что ты не просто знаешь, а знаешь, что знаешь. Именно поэтому вопрос так сложен.

ДОЧЬ: Но послушай, тут снова есть сходство с ламаркианским случаем. Генетическая информация характеризует организм в целом. Она постоянно воспроизводится в каждой клетке, хотя по-разному проявляется в разных частях организма. Изменение, вызванное давлением окружающей среды, также локализовано, хотя давление среды есть везде. При гипотетической ламаркианской наследственности сдвиг логической типизации от соматической адаптации к генетике затушеван фактом смены поколений, однако «природа» имеет более высокий логический тип, нежели «воспитание», верно? И, конечно, природа более консервативна.

ОТЕЦ: Хм-м… Возможно, тут есть какая-то связь с тем, что ценность полового размножения, как кажется, перевешивает его вред. Из-за перетасовывания генетического материала виды теряют огромное число эффективных генетических комбинаций и работоспособных адаптаций. Возможность перекрестной проверки обходится дорого.

ДОЧЬ: Я знаю. Бывает, встретишь кого-то и думаешь: ух, этот индивидуум – продукт великолепного сочетания генетики и воздействия среды, надо найти способ это сочетание сохранить. Меня поражает, что и половое размножение, и смерть – весьма изящные изобретения. Библейский миф говорит, что смерть появилась в результате вкушения от Древа познания. В этом есть истина, если иметь в виду этот вопрос сохранения и накопления информации. В конце концов, нужен и способ какую-то информацию уничтожать. И стандартное вульгарное понимание мифа, что появление смерти как-то связано с сексуальностью, сюда тоже подходит.

ОТЕЦ: Не с сексуальностью, а с самосознанием. Не забывай, что, вкусив яблока, Адам и Ева осознали свою наготу.

ДОЧЬ: Если бы ламаркианская наследственность работала, разве это не привело бы к быстрому возникновению различающихся видов, то есть индивидуальных организмов, слишком разных, чтобы скрещиваться?

ОТЕЦ: Совершенно верно. Когда родители слишком несходны, эмбрион либо умирает, либо вырастает в бесплодную особь. В любом случае, результат консервативен.

ДОЧЬ: Папа, а улитки? Помнишь, что ты рассказывал о гавайских улитках? Как быть с этим?

ОТЕЦ: Хм-м… Это другая история, но она как-то сюда вписывается. Как ты знаешь, спирали бывают правосторонние и левосторонние, и улитки с домиками, закрученными в правосторонние спирали, не могут спариваться с левосторонними улитками. Однако оказывается, что у некоторых улиток с определенной частотой происходит инверсия направления спирали. Вероятно, для этого требуется лишь какое-то изменение знака в геноме, и не более того. Как бы то ни было, это происходит достаточно часто, и потомство с инверсией направления может найти себе пару, тоже с инверсией, и воспроизвестись. Но это ведет к появлению новой отдельной популяции, по размерам достаточной для дальнейшего размножения и подверженной своему собственному отбору и генетическому дрейфу. Когда со временем возникает группа с инверсией инверсии, она оказывается неспособна спариваться со своими дальними родственниками. Мы получаем увеличение числа видов.

ДОЧЬ: Такое разграничение возможности внутривидового скрещивания, ускоряющее генетическую дивергенцию, – не есть ли это пример того отказа от коммуникации, о котором ты говорил? Подумай, генетическое разнообразие приносит, во-первых, внутривидовую стабильность, и еще один вид стабильности на уровне экосистемы, где видов много. Папа, ты как-то говорил, что хотел бы вывести феномен сознательности из своего анализа сходства между обучением и эволюцией. Может быть, это поможет мне увидеть связь между эпистемологическими соображениями и кибернетическими диаграммами, с одной стороны, и анекдотами, мифами и тем, как мы действуем в мире, – с другой.

ОТЕЦ: «Как мы действуем в мире». Хм-м… Я скептически отношусь и к знанию, и к действиям по схожим причинам. Тут есть две группы иллюзий. Возможно, они зеркально отражают друг друга.

Как ты знаешь, совершенно ясно, что мы не видим внешние предметы и людей: «мы» «видим» образы этих (гипотетически существующих) внешних сущностей. Эти образы делаем именно мы. Так же верно (хотя и менее очевидно) то, что у нас нет и непосредственного знания наших собственных действий.

Мы отчасти знаем свои намерения.

Мы отчасти воспринимаем свои действия: мы слышим образ звука собственного голоса, мы видим или ощущаем образы движений собственных конечностей. Но мы не знаем, как мы двигаем своими руками и ногами.

В принципе, мы знаем наши исходящие данные столь же опосредованно, как и наши входящие данные. Ха-ха-ха!

ДОЧЬ: Значит, когда мы думаем, что решили совершить какое-то действие, мы так же ошибаемся, как если думаем, что на самом деле что-то видим?

ОТЕЦ: Эксперименты Эймса демонстрируют общий факт, что мы конечно же видим не внешние объекты, а только образы этих «объектов». Мне пришло в голову, что можно разработать аналогичные эксперименты, которые продемонстрируют, что у нас нет непосредственного знания наших собственных действий.

ДОЧЬ: Я не уверена, что мне бы это понравилось. На что может быть похож такой эксперимент?

ОТЕЦ: Ну, давай подумаем. Если следовать модели экспериментов по зрительному восприятию пространства в глубину, будет неплохо разработать эксперименты по изучению каких-то частных характеристик восприятия собственных действий.

ДОЧЬ: Хм-м… Звучит резонно.

ОТЕЦ: Например, можно взять интеграцию начала-и-завершения. Или такие аспекты интенсивности, как длительность и силу. Можно составить список и посмотреть, что более доступно для эксперимента. Скажем, так: равновесие, необратимость, точность, осознанность, результативность, экономичность…

ДОЧЬ: Знаешь, некоторые из этих характеристик толкают нас прямо к вопросу эстетики. Вдруг обнаружились твои старые друзья «изящество/благодать».

ОТЕЦ: Подожди, Кэт. Во-первых я хочу спросить, как или почему получается, что об этом вопросе труднее думать, чем об экспериментах Эймса? Значит ли это, что мы хотим нести ответственность за наши собственные действия (несмотря на то, что мы так или иначе отдаем себе отчет в том, что «свобода воли» – это вздор)?

Что происходит, когда мы наделяем наши собственные действия характеристикой, которую называем «свобода воли»? И в чем тогда заключается контраст между «произвольными» действиями, опосредованными поперечно-полосатой мускулатурой, и «непроизвольными» действиями, опосредованными гладкой мускулатурой и вегетативной нервной системой? Либо эти вопросы бессмысленны, либо над ними можно работать всю жизнь…

ДОЧЬ: Папа, ты слишком торопишься. И не нужно столько пафоса.

ОТЕЦ: Послушай. Доктрина «свободной воли» находится в таком же отношении к действию, как представление о «прямом», неопосредованном ви́дении к восприятию. Но только «прямое ви́дение» делает восприятие более пассивным, а «свобода воли» делает действие более активным.

Другими словами, мы удаляем или вытесняем нашу осведомленность о том, что восприятие активно, и мы также вытесняем нашу осведомленность о том, что действия пассивны. И это и есть сознательность?

ДОЧЬ: Мне нравится идея взять сознание в клещи двусторонним маневром: и со стороны действий, и со стороны восприятия. Но я знаю, что ты также пытался определить это понятие на языке системной модели отношений между структурой и потоком.

Вот, например, папа, я нашла копию твоего письма Джону Тодду. Там есть схема, она ужасно запутана, но все же…

ОТЕЦ: Чепуха. Эта схема не окончательна, но она совершенно ясна.

ДОЧЬ: Ну хорошо. Я хочу с ее помощью понять, как можно применить идеи из Главы 9 «Доводы в защиту веры» к модели «Структура vs Процесс» из Главы 4.

ОТЕЦ: Хорошо. Именно для этого и нужна модель: ты видишь некоторые формальные возможности и задаешься вопросом, проливают ли они свет на то, что происходит в мире.

ДОЧЬ: Давай взглянем на эту схему (см. стр. 178–179), и посмотрим, что можно из нее извлечь.

ДОЧЬ: Я помню, ты делал мысленный эксперимент: что будет, если обратить стрелки на этой схеме, как это можно будет истолковать. Я думаю, эту зигзагообразную линию проще всего понять в сравнении с Рис. 1б из Главы 4, но это просто потому, что зигзагообразный формат включает в себя ход времени. Стрелка, направленная вправо-вниз (↘) от структуры к потоку, показывает, как точки настройки определяют события. Например, как генотип устанавливает параметры фенотипа. Ты говорил, что если обратить направление этой стрелки вот так (↖), то получится ламаркианская наследственность, а она смертоносна. Теперь возьмем стрелку, посредством которой события могут изменить настройку (↙). Ты, как кажется, допускаешь, что прочитанная в обратном направлении вот так (↗), она соответствует сознанию? Может, и ламаркианская наследственность, и сознание – это пути напрямик, своего рода короткие замыкания?

Рис. 1а. Оригинальный рисунок Грегори Бейтсона

Рис. 1б. Расшифровка Рисунка 1а

ОТЕЦ: Это лишь предположения. Мне еще надо над этим поработать. Еще одна возможность определить сознание связана со способом, которым подсистемы сцепляются в большее целое.

ДОЧЬ: Но послушай. Ламаркианская наследственность оправдана и не смертоносна на уровне популяций, то есть на уровень выше, чем индивидуум. А сознание – это по определению феномен следующего, более высокого уровня. Ясно, что если попытаться смоделировать феномен высокого логического типа на более низком уровне, скорее всего получится какая-то патология. Я думаю, что иметь стоит только самое лучшее сознание, чем бы оно ни было. Папа, а ты считаешь, что сознание смертоносно?

ОТЕЦ: Хм-м… Опыт как будто говорит, что к этому идет. Человеческая сознательность в сочетании с целенаправленностью может оказаться похожей на двухметровый хвост самца фазана аргус. Такое чрезмерное развитие одной характерной черты загоняет вид в эволюционный тупик. Но такое бывало и раньше. Страшно другое: возможно, присутствие где-то в системе существ вроде нас в конечном счете смертоносно для системы целиком.

ДОЧЬ: Если предположить, что сознание как-то связано с отношениями между подсистемами, то утаивание или неосознанность должны означать, что система одновременно и знает, и не знает. Там появится знание, которое допустимо на одном уровне, но принесет вред на другом. Вопреки тому, что ты говорил о Старом Моряке, люди постоянно отправляются на поиски психологического или духовного опыта, одновременно и зная, и не зная, чего они ищут. Будем надеяться, что они содержат в себе информацию, которая позволит опознать этот опыт, когда он им повстречается.

ОТЕЦ: «Чтобы впервые узнать свой дом» – как писал Томас Элиот в «Четырех квартетах». Любая духовная дисциплина отчасти состоит в том, чтобы постоянно открывать, что ты кругом ошибался. Что ты одновременно и знал, и не знал.

ДОЧЬ: Послушай, я поняла. Обращение направления той стрелки с (↙) на (↗) больше похоже не на сознание, а на проекцию или принятие желаемого за действительное.

ОТЕЦ: Хм-м… это был лишь эксперимент.

ДОЧЬ: Проекция интересна именно в нашем контексте, поскольку большинство людей считают религию именно проекцией. Видом компенсации. Однако ты на протяжении многих лет говорил, что религия – или что-то вроде религии – может быть необходимым управляющим механизмом данной культуры, единственным средством поддержания ее равновесия с экосистемой.

ОТЕЦ: Может быть верно и то и другое. И то и другое может быть верно либо на тривиальном, либо на более сложном уровне.

ДОЧЬ: Может быть, религия дает более широкую и длительную перспективу, некий контекст, в котором есть смысл делать что-то такое, что принесет плоды лишь позже.

ОТЕЦ: Этот вопрос, несомненно, встает во многих религиозных традициях. Действительно, есть ряд сложных связей между временем, целью и сознанием. Об этом говорил Томас Элиот, а также Баламут.

ДОЧЬ: Баламут?

ОТЕЦ: Да, так звали главного черта из книги Клайва Льюиса «Письма Баламута» (Lewis, 1942). Он пишет письма своему племяннику-чертенку с советами, как совратить человека, которого тот «опекает». Совет такой: сделай, чтобы он всегда думал о прошлом или о будущем. Никогда не позволяй ему жить в настоящем. Прошлое и будущее располагаются во времени. Настоящее же вневременно и вечно.

ДОЧЬ: Вневременно?

ОТЕЦ: Это значит без устремлений, без цели и желаний. Буддисты называют это «непривязанность». Я когда-нибудь рассказывал тебе про tempo и perlu? Это два слова, означающие время и цель. Они появились в балийском языке путем заимствования не более ста лет тому назад, а возможно, и совсем недавно. Но балийцы все равно обожали сложные проекты, привязанные к календарю, не ставящие никаких задач дальше самих себя.

ДОЧЬ: А у балийцев есть слово для этого «вневременного настоящего»?

ОТЕЦ: Думаю, нет. Пока не появились perlu и tempo, оно не было нужно. Но постой, тут надо внести одно различие. Видишь ли, есть два вида «времени».

ДОЧЬ: Ты говоришь «время», словно берешь слово в кавычки.

ОТЕЦ: Правда? Я хочу сказать, что у людей есть два понятия времени, и оба они называются словом «время». Говоря техническим языком, речь идет о синхронном и диахронном времени. Или это лучше назвать двумя видами изменений?

ДОЧЬ: Можно ли считать любое событие изменением?

ОТЕЦ: Да, конечно. Когда птенец вылупляется из яйца – это изменение. Раньше он был внутри, а теперь снаружи. Это изменение. Но если говорить о существовании вида птиц в целом, то вылупливание птенца из яйца – это всего лишь синхронное изменение. Это ничего не меняет в жизни вида. Это всего лишь фрагмент непрерывно текущего процесса жизни, наподобие традиционного балийского календаря, цикл за циклом ведущим от одного празднества к другому, и более никуда.

ДОЧЬ: А что такое «диахронный»?

ОТЕЦ: Это когда событие рассматривается как нечто чужеродное для подобного процесса. Если кто- то распылил над лесом ДДТ и птицы умирают, поскольку поели червей, поевших ДДТ, – то это диахронное событие с точки зрения орнитолога, изучающего повторяющиеся процессы в жизни… ну, скажем, дятлов.

ДОЧЬ: А может ли событие – какое-то изменение – может ли оно из синхронного стать диахронным?

ОТЕЦ: Нет, конечно, нет. «Изменение» – это не вещь. Изменение – это лишь нечто, что кто-то выдернул из великого потока событий и сделал предметом разговора. Или, возможно, предметом объяснения.

ДОЧЬ: Значит, это только вопрос точки зрения? А могу я увидеть отдельный взмах маятника часов и как синхронное событие, и как диахронное? Могу я посадить дерево и видеть его рост как часть настоящего? Могу я увидеть уничтожение планктона и как синхронное событие, и как диахронное?

ОТЕЦ: Конечно, но тебе понадобится напрячь свое воображение. В обычной жизни мы говорим: «часы тикают», и это тиканье есть постоянная часть образа существования часов. Чтобы увидеть единичный взмах маятника часов как диахронное событие, ты должна сузить свое восприятие и сфокусироваться на чем-то меньшем, чем единичное колебание. А чтобы увидеть гибель планктона в нашем мире как синхронное событие, тебе надо сфокусироваться, например, на галактике в целом.

ДОЧЬ: Не есть ли синхронное время лишь другое название для Вечного настоящего?

ОТЕЦ: Я думаю, да. Несколько менее поэтичное, но по сути очень близкое. Это похоже на возгорание чапареля, низкорослого кустарника на калифорнийских холмах. Кинозвезды, живущие на холмах, видят возгорание чапареля как необратимое событие, способное разрушить их образ жизни. С этой точкой зрения согласны лесники. Но индейцы, которые там раньше жили, раз в несколько лет сами поджигают чапарель. Они видят периодическое выгорание как проявление природы самого чапареля.

ДОЧЬ: Они видят вещи в более широкой перспективе?

ОТЕЦ: Да. А кинозвезды проявляют привязанность, как говорят на Востоке.

ДОЧЬ: А это хорошо – быть непривязанным и видеть все происходящее в большем, синхронном фрейме? Всегда в большем фрейме?

ОТЕЦ: Лично я присмотрел бы за чапарелем, но галактике предоставил бы самой позаботиться о себе. Но тут есть двусмысленность. Точка зрения на себя самого как на часть системы, включающей и меня, и чапарель, создает смысловой фрейм для моих действий: оберегать наши (меня+чапареля) непрерывно текущие жизненные циклы, что означает активно выжигать чапарель. Я думаю, что синхронные действия, то есть действия в подобном фрейме, напоминают Даосизм. Это разновидность пассивности. В Вечном настоящем нет диахронных действий. Однако броситься на защиту рода людского от галактической угрозы или приготовиться к библейскому Апокалипсису – это будет диахронно.

ДОЧЬ: Значит, если ты не считаешь грозящее изменение диахронным, нет причин поднимать шум? А смерть диахронна?

ОТЕЦ: Нет, в более широком фрейме нет. Но надо сказать, что есть тенденция считать ее диахронным событием.

ДОЧЬ: Ты знаешь, чтобы попытаться хоть что-то сделать, надо сначала сделать умственное усилие и выйти из Вечного настоящего. Именно в этом пункте всегда возникают споры. Словно нужно одновременно иметь две точки зрения, одна изнутри и одна снаружи.

Папа, я помню, ты говорил про тотемизм как о системе идей, необходимой для австралийских аборигенов. Или о мессе как о ритуале, необходимом в средневековой европейской жизни. Если месса каким-то образом предохраняет меня от сумасшествия, то ее стоит защищать. А ее утрата будет очень диахронной.

ОТЕЦ: Видишь ли, в мессе может воплощаться – в завуалированном виде – некоторая сложная истина, к которой у тебя нет доступа в прочих формах. И это может работать даже несмотря на присутствие множества утверждений более низкого логического типа, выглядящих полной чушью, коль скоро они не вызывают существенного конфликта.

ДОЧЬ: Может быть, противоречий можно избежать, если держать различные виды утверждений порознь? Не в этом ли отчасти состоит дифференцированное распределение информации? Но не хочешь ли ты сказать, что я, возможно, не смогу даже сформулировать эти самые важные истины?

ОТЕЦ: Да, это другой тип знания. Этот тип знания мы называем характер, он встроен в нас на глубоком и абстрактном уровне. Увы, разрушение тотемизма или секуляризация мессы также может повлиять на людей на очень глубоком уровне. Они могут обучиться таким предпосылкам, как «нет ничего святого», «всё само по себе, большего целого нет» или «имеет значение только чистая прибыль». Диапазон возможностей, вытекающих из человеческой способности обучаться, имеет и темную сторону. Зато существо, лишенное сознания, не станет шизофреником.