Мертвые как пережитые

Всякий, кто занимается оригинальными явлениями религиозной жизни, не перестает удивляться тому, как велика в них роль мертвых. Ритуалы, относящиеся к мертвым, переполняют существование многих племен.

Что бросается в глаза повсюду и прежде всего, так это страх перед мертвыми. Считается, что они недовольны своим положением и полны зависти к живущим. Они мстят – иногда за оскорбления, нанесенные им при жизни, но чаще просто за то, что другие живы, а они нет. Именно зависти мертвых больше всего страшатся живые. Они стараются их умилостивить, подлащиваясь и предлагая пищу. Они готовы отдать все, что может потребоваться для путешествия в страну мертвых, лишь бы мертвые там и оставались, а не возвращались назад, неся живым страдания и муки. Духи мертвых насылают или приносят болезни, воздействуют на успех охоты и сбор урожая, вообще по-всякому вторгаются в жизнь.

Но самое страстное желание мертвецов, никогда их не оставляющее, – это перетащить к себе живущих. Поскольку их волнует, что живые присвоят себе оставшиеся после них предметы обихода, считалось необходимым избавляться от этих предметов или по крайней мере сохранять их в минимальном количестве. Все складывали в могилу или сжигали вместе с умершим. Хижину, где он жил, оставляли навсегда. Часто мертвеца со всеми пожитками хоронили прямо в его доме, как бы показывая, что все имущество с ним, себе никто ничего не взял. Но и это не избавляло от его гнева. Ибо зависть мертвых касается не предметов, которые ведь можно сделать или достать снова, – она касается самой жизни.

Удивительно, что это чувство приписывают мертвым всюду и при самых разных обстоятельствах. Кажется, что среди умерших всех народов господствует один и тот же настрой – лучше бы нам остаться в живых. С точки зрения тех, кто остался, каждый, кто ушел, потерпел поражение. Поражение заключается в том, что он был пережит. Он не может с этим смириться, и, вполне естественно, эту сильнейшую боль, которую вынужден был вынести сам, он старается причинить другим.

Значит, каждый мертвый – пережитый. Такое отношение к мертвым меняется только в случае крупных катастроф, происходящих относительно редко, когда погибает вместе множество людей. При единичной же смерти, о которой сейчас идет речь, из семьи или группы выбывает один. Налицо оказывается масса выживших, имеющих определенные права на мертвого; они образуют оплакивающую стаю. К ощущению потери, понесенной группой, добавляется любовь, которую к нему испытывали, и эти чувства часто невозможно разделить. Горестный плач в основе своей выражает искренние чувства. И если посторонние склонны относиться к нему с подозрением, то это потому, что ситуация многозначна по самой своей природе.

Ведь эти люди, у которых есть основания для плача, в то же самое время являются выжившими. Как понесшие утрату они рыдают, как выжившие испытывают своего рода удовлетворение. Даже самим себе они не признаются в этом неподобающем чувстве. Но им отлично известно, как воспринимает все это мертвый. Он должен их ненавидеть, ибо у них есть жизнь, которой он лишен. И они взывают к его душе, чтобы доказать, что не желали его смерти. Они напоминают о своей доброте к нему, когда он еще был жив, приводят факты, подтверждающие, что все делалось, как он хотел. Его явно выраженные последние желания исполняются неукоснительно. Во многих местах последняя воля имеет силу закона. Во всем их поведении просматривается ясное и непоколебимое убеждение в том, что он ненавидит их как выживших.

Один индейский мальчик из племени демерера взял привычку есть песок и от этого умер. И вот его тело лежит в открытом гробу, купленном у живущего по соседству плотника. Сейчас гроб закроют и опустят в могилу. Рыдая, к нему припала бабушка и говорила:

«Дитя мое, я ведь много раз говорила тебе не есть песок. Я тебе никогда не давала песку, я знала, что это вредно. Ты сам его отыскивал. Я всегда говорила, что это плохо. И видишь, ты от этого умер. Не мсти мне, ты сам ведь это с собой сотворил, что-то злое внушило тебе есть песок. Смотри, я кладу с тобой лук и стрелы, чтобы ты радовался. Я всегда была к тебе добра. Будь и ты добр и не причиняй мне зла».

Потом подошла рыдающая мать и стала причитать:

«Дитя мое, я родила тебя в мир, чтобы ты видел только хорошее и всему радовался. Эта грудь кормила тебя, пока ты ее хотел. Я делала тебе игрушки и шила красивые рубашечки. Я за тобой ухаживала, кормила тебя, играла с тобой и ни разу тебя не ударила. Будь и ты ко мне добр, не причини мне зла».

Следом приблизился к гробу отец ребенка и произнес:

«Мальчик мой, когда я тебе говорил, что нельзя есть песок, ты меня не послушался и, видишь, теперь ты мертв. Я пошел и добыл тебе красивый гроб. Мне надо много работать, чтобы за него расплатиться. Я сделал тебе могилу в этом красивом месте, где ты любил играть. Я тебя положу удобно и дам песка для еды, теперь он не повредит, а я знаю, что ты его любишь. Не приноси мне несчастья, лучше ищи того, кто заставил тебя есть песок».

Бабушка, мать и отец любили ребенка и, хотя он умер совсем маленьким, боятся его гнева только потому, что он умер, а они живут. Они уверяют мертвого, что не виновны в его смерти. Бабушка кладет ему лук и стрелы. Отец покупает красивый гроб и кладет в гроб песок, зная, что сын его любит. Так трогательна эта простодушная нежность к мертвому ребенку, но есть в ней что-то жуткое – она пронизана страхом.

У многих народов из веры в дальнейшую жизнь мертвых возник культ предков. Там, где он приобрел устойчивые формы, кажется, будто люди научились усмирять собственных мертвых. Мертвые получают все, что им хочется – почет и пищу, – и чувствуют себя удовлетворенными. Заботясь о них по всем правилам, пришедшим из стародавних времен, их превращают в союзников. Чем они были в этой жизни, тем же остаются и теперь, занимая свое прежнее место. Кто на земле был могучим вождем, тот вождь и под землей. Во время жертвоприношений и заклинаний его упоминают на первом месте. Его чувствительность намеренно преувеличивается, ведь если ее задеть, он может стать опасным. Он заинтересован в процветании потомства, от него многое зависит, поэтому нужно, чтобы он был по-доброму настроен. Он любит быть поблизости от своих потомков, и надо вести себя осмотрительно, чтобы по неосторожности не прогнать его отсюда.

У зулу в Южной Африке совместное существование с предками приняло особенно интимные формы. Материалы, собранные и изданные около ста лет назад английским миссионером Келлавеем, – это лучшее, что можно найти о культе предков у зулу. Он дает информаторам говорить самим и ведет записи на их собственном языке. Его книга «The Religious System of the Amazulu» является раритетом и поэтому мало известна; это один из важнейших документов человечества.

Предки зулу обращаются в змей и уходят в землю. Но это не мифические змеи, как можно было бы думать, которых никто никогда в глаза не видит. Это обыкновенные, хорошо знакомые виды; они охотно живут возле хижин и иногда даже в них заползают. Некоторые из этих змей по телесным признакам напоминают определенных предков и рассматриваются живущими как таковые.

Но они не только змеи, ибо во сне могут являться живущим в человеческом обличье и разговаривать с ними. Таких снов ждут, и, если их нет, жизнь становится неуютной. Зулу хотят разговаривать со своими мертвыми, им важно видеть их во сне ярко и отчетливо. Иногда образ предка мутнеет и затемняется, тогда его надо вновь прояснить при помощи особенных ритуалов. Время от времени и, разумеется, при всех важных событиях предкам приносят жертвы. Забивают коз и быков и торжественно приглашают предков прийти и накушаться. Их зовут, громко выкликая почетные титулы, которым уделяется огромное внимание: предки весьма честолюбивы, забыть или намеренно замолчать почетное звание – это тягчайшее оскорбление. Жертвенное животное должно громко визжать или стонать, чтобы его слышали предки, им по душе этот крик. Поэтому овец, умирающих молча, не берут для жертвы. Жертва – это не что иное, как трапеза, в которой мертвые участвуют вместе с живыми, причащение живых и мертвых.

Если жизнь идет как надо, то есть как привычно предкам: обычаи соблюдаются, жертвы приносятся, все остается неизменным, – предки довольны и способствуют благополучию потомков. Если же кто-то вдруг заболеет, значит, он возбудил недовольство своих предков и должен положить все силы, чтобы выяснить повод этого недовольства.

Ибо мертвые вовсе не всегда справедливы. Они были людьми, их человеческие слабости и ошибки у многих на памяти. В снах они являются так, как это соответствует их характеру. Стоит труда разобраться в случае, довольно подробно описанном Кэлловеем. Из него следует, что даже самых ухоженных и почитаемых предков иногда охватывает злоба на оставшихся в живых только за то, что те живы. Проявление этой злобы, как мы сейчас увидим, если перевести его на наши обстоятельства, соответствует опасной болезни.

Скончался старший брат. Все его достояние и особенно скот, который здесь только и считается подлинным достоянием, перешло к младшему брату. Это обычный порядок наследования. Кроме того, младший брат, вступивший в наследство и принесший, как полагается, все жертвы, ничем не провинился перед мертвым. Однако внезапно он тяжело заболел, и во сне ему явился старший брат. «Мне приснилось, что он ударил меня и спросил: «Как вышло, что ты уже не знаешь меня?» Я ответил: «Что мне сделать, чтобы ты видел, что я знаю тебя? Я знаю, что ты мой брат». Он спросил: «Когда ты приносишь в жертву быка, почему не зовешь меня?» Я возразил: «Но я зову тебя и выкликаю все твои славные имена. Назови мне хоть одного быка, которого я убил, не позвав тебя». Он ответил: «Я хочу мяса». Я отклонил это требование, сказав: «Нет, брат мой, у меня нет быков. Разве ты видишь их в загоне?» «Если есть хоть один, – ответил брат, – я требую его». Когда я встал, то почувствовал боль в боку. Я пытался дышать и не мог, я задыхался».

Младший брат был упрям и не хотел лишаться быка из-за каприза мертвого старшего. Он сказал: «Я в самом деле болен и знаю, какая болезнь меня разбила». Люди ему возразили: «Если ты знаешь болезнь, то почему от нее не избавишься? Может, ты ее намеренно в себе вызываешь? Если ты знаешь, что это такое, может, ты хочешь умереть? Потому что если дух гневается на человека, он его губит».

Младший брат возразил: «Нет, господа мои! Меня сделал больным один человек. Я увидел его во сне, когда лег.

Ему захотелось мяса, и он явился ко мне под предлогом, что я его не зову, когда забиваю скот. Это меня удивило, потому что я забивал много скота и ни разу не было, чтобы я его не позвал. Если ему так захотелось мяса, он мог просто сказать: «Брат, мне хочется мяса». Однако же он сказал, что я его не почитаю. Я зол на него и думаю, что он хочет меня убить».

Люди сказали: «Как ты думаешь, понимает дух речи? Где он, чтобы мы могли сообщить ему наше мнение? Мы присутствовали при том, как ты забивал скот. Ты призывал его и называл славными именами, которые он заслужил за свою храбрость. Мы это слышали, и, если бы возможно было, чтобы этот твой брат или какой-либо другой мертвый восстал, мы бы призвали его к ответу и спросили: «Почему говоришь ты такие вещи?»

Больной ответил: «Ах, мой брат так бахвалится, потому что он старший. Я младше, чем он. Я жду, что он потребует, чтобы я уничтожил весь скот. Разве он не оставил скота, когда умер?»

Люди сказали: «Он ведь умер. Мы же в действительности говорим с тобой, и твои глаза в действительности смотрят на нас. Поэтому мы говорим тебе, что тебя касается: поговори с ним спокойно, и если у тебя есть хоть одна коза, отдай ему. Позор, что он приходит и губит тебя. Почему это ты видишь брата во сне и болеешь? Должно быть так, что, если человеку снится брат, он просыпается здоровым».

Он ответил: «Хорошо, господа мои, я дам ему мясо, которое он так любит. Он требует мяса. Он меня убивает. Это несправедливо. Каждую ночь он мне снится, а потом я просыпаюсь больным. Он не мужчина, он всегда был забияка и скандалист. Так у него и было: слово и сразу драка. Когда ему что-то скажут, он сразу в крик. Потом драка, и он всему причиной. Он ни разу не поразмыслил и не признал: «Да, я совершил ошибку, я не должен был бить этих людей». Дух его такой же, как он сам, – дурной и злобный. Но я дам ему мясо, которого он требует. Если я увижу, что он меня отпустил и я здоров, завтра утром забью для него быка. Но он должен отпустить меня и вернуть мне дыхание, если это он. Я не должен так задыхаться, как сейчас».

Люди согласились: «Правильно, если утром ты будешь здоров, то мы узнаем, что виноват дух твоего брата. Но если утром ты будешь еще болен, то нельзя будет сказать, что это дух твоего брата; тогда это обыкновенная болезнь».

На закате солнца он все еще жаловался на боли. Но когда пришло время дойки коров, попросил поесть. Ему дали жидкую кашу, и он смог немного проглотить. Потом он сказал: «У меня жажда. Дайте мне немножко пива». Женщины принесли ему пива и почувствовали облегчение на сердце. Они обрадовались, потому что были очень испуганы и говорили себе: «Он даже не ест, наверное, он совсем плох». Они радовались про себя, не выражая своей радости, а только поглядывая друг на друга. Он выпил пиво и сказал: «Принесите-ка мне мой нюхательный табак, я хочу немножко понюхать». Они принесли табак, он взял немножко и лег. Потом он уснул.

Ночью явился брат и спросил: «Ну, ты уже выбрал для меня быков? Готов ты их утром забить?»

Спящий сказал: «Да, я убью для тебя одного быка. Почему ты говоришь, брат мой, что я никогда не зову тебя, ведь я всегда зову тебя почетными именами, когда забиваю скот.

Ибо ты был храбрецом и славным воином».

Тот ответил: «Я говорю это нарочно, когда мне хочется мяса. Я ведь умер и оставил тебе деревню. У тебя большая деревня».

«Хорошо, хорошо, брат, ты оставил мне деревню. Но когда ты оставил деревню и умер, забил ли ты весь скот?»

«Нет, весь, конечно, не забил».

«Так почему же теперь, сын моего отца, ты требуешь, чтобы я все уничтожил?»

«Нет, я не требую, чтобы ты все уничтожил. Я говорю тебе: забивай скот, но пусть твоя деревня будет большой».

Он проснулся и почувствовал, что здоров, боль в боку прошла. Он сел и позвал жену: «Вставай, разведи огонь». Жена проснулась и развела большой огонь. Она спросила, как он себя чувствует. «Успокойся, – сказал он, – пробудившись, я почувствовал облегчение. Я говорил с моим братом и теперь выздоровел». Он понюхал табаку и снова уснул. Снова явился дух его брата и сказал: «Видишь, я тебя исцелил. Не забудь же утром забить скотину».

Утром он встал и пошел в загон для скота. У него были еще младшие братья, он позвал их, и они пошли вместе с ним. «Я позвал вас потому, что уже здоров. Брат сказал, что исцелил меня». Потом он велел им привести быка. Они привели. «Приведите теперь ту бесплодную корову». Они привели. Потом они пошли в верхнюю часть загона и стали возле него. Он произнес такую молитву:

«А теперь ешьте, вы, люди нашего дома. С нами добрый дух, с которым дети хорошо растут, а взрослые остаются здоровыми. Я спрашиваю тебя, того, который мой брат, почему ты опять и опять являешься мне во сне, почему ты мне снишься и потом я болею? Добрый дух приходит и приносит добрые вести. А мне все время пришлось страдать от болезни. Что это за скот такой, если его владелец должен его весь сожрать, а потом все время болеть? Прекрати, говорю я тебе! Перестань насылать на меня болезнь! Я говорю тебе: приходи во сне, поговори спокойно, скажи, чего тебе хочется! Ты же являешься, чтобы меня убить. Ясно, в жизни ты был отвратительным типом. Ты и под землей таким остался. Я и не ждал, что твой дух явится с дружбой и принесет хорошие новости. Почему ты приходишь с дурным, ты, мой старший брат, который должен нести деревне только хорошее, чтобы ничего плохого не случилось, ибо ты ведь владелец деревни!»

Затем он вот что сказал о скоте и возблагодарил: «Вот скот, который я тебе жертвую, вот красный бык, а здесь белая с красным бесплодная корова. Убей их! Я говорю: будь ко мне дружелюбен, чтобы я просыпался без болей. Я говорю: пусть все духи нашего дома соберутся вокруг тебя, вокруг мяса, которое ты так любишь!»

Потом он приказал: «Закалывайте!» Один из его братьев взял копье и заколол бесплодную корову, она упала. Он заколол быка, он упал. Оба закричали. Он убил их, и они умерли. Он приказал их освежевать, с них сняли шкуру. Они сели есть в загоне для скота. Все мужчины собрались вокруг и просили дать им поесть. Каждому дали по куску. Все ели и были довольны. Они были благодарны и говорили: «Благодарим тебя, сын такого-то. Если какой-то дух нашлет на тебя болезнь, мы будем знать, что это твой злой брат. Когда ты тяжело болел, мы не знали, придется ли нам еще есть с тобой мясо. Теперь ясно, что брат хотел тебя сгубить. Мы радуемся, что ты снова здоров».

«Ведь я же умер», – сказал старший брат, и в этой фразе – суть спора, опасной болезни, вообще всей истории. Что бы ни предпринимал мертвый, чего бы он ни требовал, – он же умер, и у него есть причина для озлобления. «Я тебе оставил деревню», – сказал он и добавил: «У тебя большая деревня». Жизнь другого и есть эта самая деревня, он мог бы сказать: «Я ведь умер, а ты живешь».

Именно этого упрека боится оставшийся в живых и в сновидении признает правоту умершего: он действительно его пережил. Эта несправедливость настолько велика, что рядом с ней бледнеет всякая другая несправедливость, и именно она дает мертвому силу превращать свою злобу в тяжкую болезнь для живого. «Он хочет меня убить», – говорит младший брат, а сам думает: «Потому что он умер».

Он очень хорошо знает, почему боится умершего, и, чтобы усмирить его, приносит ему жертву.

Так что переживание умерших связано для остающихся в живых со значительными неудобствами. Даже там, где приняты формы регулярного почитания, умершему нельзя полностью довериться. Чем влиятельнее он был когда-то здесь на земле, тем сильнее и опаснее будет его загробный гнев.

В королевстве Уганда нашли способ удерживать дух умершего короля среди его верных подданных. Он не исчезал, его не провожали, он оставался здесь, в этом мире. После его смерти избирался медиум, именуемый мандва, в котором поселялся дух умершего короля. Медиум, исполнявший функции священника, должен был выглядеть как король и точно так же себя вести. Он подражал всем особенностям языка умершего, и, если речь шла о короле давно прошедших времен, ему приходилось, как это точно удостоверено в одном из случаев, пользоваться архаичным языком трехсотлетней давности. Ибо если медиум умирал, дух короля переходил в другого представителя того же клана. Новый мандва принимал на себя обязанности предыдущего, и у духа короля всегда имелось жилище. Так что могло случиться, что медиум употреблял слова, которые никто не мог понять, даже его коллеги.

Не надо думать, будто медиум играл короля постоянно. Время от времени король, как говорили, «входил в его голову». Он впадал в состояние одержимости и начинал повторять умершего до последней черточки. В клане, отвечающем за поставку медиумов, характерные черты короля к моменту его смерти передавались от поколения к поколению. Король Кигала умер в глубокой старости, его медиум был совсем молодым человеком. Когда король «входил в его голову», медиум превращался в старика: тряс головой, на лице появлялись морщины, изо рта текла слюна.

К таким припадкам относились с величайшим почтением. Считалось честью при них присутствовать, лицезреть мертвого короля и узнавать его. Он же мог проявляться, когда захочет, в теле человека, специально для этого предназначенного, и потому не должен был испытывать злобы, характерной для тех, кто совсем исчез из этого мира.

Наиболее последовательный культ предков выработан китайцами. Чтобы понять, чем является для них предок, надо немножко углубиться в их представления о душе.

Они верили, что каждый человек обладает двумя душами. Одна, по, возникает из спермы, а потому имеется в человеке с момента зачатия; ей человек обязан памятью. Другая, хун, возникает из воздуха, который вдыхается после рождения, и формируется постепенно. Она имеет форму тела, которое ею одушевлено, но является невидимой. Ей свойственна разумность, увеличивающаяся по мере ее роста; это высшая душа.

После смерти воздушная душа поднимается в небо, а душа, возникшая из спермы, остается с трупом в могиле. Именно этой низшей души боятся больше всего. Она зловредна, завистлива и старается утащить с собой живых. По мере разложения тела эта возникшая из спермы душа тоже постепенно распадается, теряя способность вредить оставшимся.

Высшая душа, напротив, продолжает существовать. Ей нужна пища, ибо неблизок путь в страну мертвых. Если потомки не предложат ей пищи, ее ждут жестокие страдания. А если она не найдет дороги, то станет несчастной и такой же опасной, как душа из спермы.

Погребальные ритуалы имеют двоякую цель: обезопасить живущих от враждебных действий умерших и одновременно обеспечить выживание душ умерших. Ибо связь с миром мертвых становится опасной, если они перехватывают инициативу. Она благоприятна, если выступает в виде культа предков, практикуемого согласно предписанным нормам в соответствующие дни и часы.

Выживание души зависит от физических и моральных сил, которые она накопила при жизни. Они приобретаются посредством питания и обучения. Особенно важно различие между душой господина, «мясоеда», который всю жизнь хорошо питался, и душой обыкновенного, дешево и дурно питавшегося крестьянина. «Только у господ, – говорит Гране, – есть душа в подлинном смысле слова. Даже старость не портит эту душу, а, наоборот, обогащает ее. Господин готовится к смерти, потребляя изысканные блюда и тонкие напитки. За свою жизнь он усвоил множество эссенций, тем больше, чем пышнее и продолжительнее была его власть. Он приумножил богатую субстанцию собственных предков, которые тоже наедались мясом и дичью. Его душа, когда он умрет, не рассеется как душа простолюдина, а выскользнет из трупа, полная сил.

Если господин следовал правилам своего сословия, душа его, очищенная и облагороженная траурной церемонией, обретает возвышенную и светлую власть. Она получает добродетельную мощь духа-хранителя и одновременно сохраняет в себе черты праведника и долгожителя. Она становится душой предка».

Теперь ей посвящается особенный культ в ее собственном храме. Она участвует в церемониях смены времен года, в жизни природы и в жизни страны. Когда охота удачна, она получает много еды. Если не удался урожай, она голодает. Душа предка питается зерном, мясом, дичью с господских владений, где она родилась. Но сколь ни велико ее личностное богатство, сколь долго она ни держится, используя запас накопленных сил, – настает миг, когда она рассеивается и гаснет. Через четыре или пять поколений дощечка предка, с которой она была связана определенным ритуалом, теряет право считаться особенной святыней. Она складывается в каменный ларь к дощечкам других, старших предков, время почитания которых давно минуло. Предок, имя которого было на ней запечатлено и которого она представляла, уже больше не господин. Его мощная индивидуальность, так долго выдвигавшаяся на передний план, исчезает. Его жизненный путь закончен, роль предка отыграна. Благодаря специальному культу ему в течение многих лет удавалось избегнуть судьбы обыкновенных мертвецов. Теперь же он возвращается в массу прочих мертвых и становится анонимным, как все они.

Не всех предков хватает на четыре или пять поколений. Как долго остается стоять дощечка, как долго продолжают обращаться к душе с просьбой прийти и принять пищу – это зависит от ранга предка. Некоторых уже через поколение откладывают в сторону. Но сколько бы они ни протянули, тот факт, что они вообще существуют, в корне изменяет саму природу выживания.

Оно уже не является тайным триумфом сына, который живет, когда отец уже умер. Ибо отец присутствует здесь же в качестве предка: ему сын обязан всем, что имеет, и в его интересах сохранять отцовское благоволение. Он обязан кормить отца, даже умершего, и сто раз поостережется, прежде чем показать ему свое превосходство. Пока сын жив, душа отца всегда рядом, причем, как мы видели, она несет в себе совокупность черт определенной узнаваемой личности. Отцу же, в свою очередь, крайне важно, чтобы его питали и почитали. В новом существовании в виде предка ему необходимо, чтобы сын его жил: не будет потомков, не от кого будет ждать почитания. Ему нужно, чтобы сын и последующие поколения жили дольше, чем он сам. Ему нужно, чтобы дела их шли хорошо, ибо их успехом определяется его собственное существование в качестве предка. Ему нужно, чтобы они жили до тех пор, пока готовы помнить о нем. Так возникает органичное и благоприятное сочетание интересов: отец в качестве предка обретает своеобразную форму продления жизни, дети – гордость за то, что в состоянии это обеспечить.

Так же важно, что в течение нескольких поколений предки существуют поодиночке. Их помнят и почитают в качестве индивидуумов, и, лишь уйдя в совсем далекое прошлое, они сливаются в массу. Именно отец и дед как отдельные четко определенные индивиды стоят между потомками и безликой массой предков. Пока сын испытывает удовлетворение от того, что отец рядом, ее влияние сдержаннее и мягче. Из-за самой природы отношений она не может побудить сына к умножению числа мертвых. Лишь он сам станет тем, кто увеличит это число на единицу, но ему хочется, чтобы этого не случилось как можно дольше. Так ситуация выживания теряет свой массовидный характер. Выживание как страсть оказывается непонятным и противоестественным, оно лишается своих смертоносных качеств. Самоощущение и память заключают союз между собой. Одно окрашивается другим, и лучшее из обоих сохраняется.

Задумавшись над образом идеального властителя, как он сложился в истории и мышлении китайцев, поражаешься его человечности. В нем нет насилия, что скорее всего надо отнести на счет такого вот рода культа предков.