Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Вопрос, с которого я хочу начать, является одновременно главным для всего, что последует. Какова цель психоанализа? Это очень простой вопрос, и я думаю, что на него есть очень простой ответ: познать себя. Эта потребность – познать себя – очень древняя человеческая потребность; от греков до Средневековья и до современности сохраняется идея о том, что познание себя есть основа познания мира или, как это в драматической форме выразил Майстер Экхарт, «единственный путь к познанию Бога – познать себя». Это одно из древнейших человеческих устремлений и воистину цель, коренящаяся в объективных факторах.
Как познавать мир, как жить и должным образом реагировать, если сам инструмент, нужный, чтобы действовать и решать, нам неизвестен? Мы – проводники, руководители того «Я», которому каким-то образом удается взаимодействовать с миром, принимать решения, определять приоритеты, обретать ценности. Если это «Я», этот главный субъект, который решает и действует, нам как следует неизвестен, значит, все наши действия, все решения совершаются наполовину вслепую или в полубодрствующем состоянии.
Следует учитывать тот факт, что человек не обладает инстинктами, которые есть у животного и которые говорят ему, как действовать, так что ему на самом деле не нужно ничего знать, кроме того, что́ диктует инстинкт. Однако и это требует некоторой квалификации, потому что даже в животном царстве находящееся на самом низком витке эволюции животное должно чему-то учиться. Инстинкты не действуют в отсутствие по крайней мере минимума научения. Впрочем, это не особенно значительное обстоятельство – в целом животному не нужно знать много, хотя оно и должно обладать некоторым опытом, сохраняющимся благодаря памяти.
Однако человек, чтобы принимать решения, должен знать. Его инстинкты ничего не подсказывают ему, за исключением того, что ему нужно есть, пить, защищаться, спать и, возможно, произвести потомство. Хитрая природа награждает человека удовольствием от сексуального контакта, хотя это не столь сильное инстинктивное побуждение, как другие. Таким образом, познание себя – требование не только с духовной или, если угодно, религиозной, моральной, гуманистической точки зрения, но и с биологической.
Наибольший успех в жизни зависит от того, в какой степени мы познали себя, познание есть инструмент, благодаря которому ориентируемся в мире и принимаем решения. Чем лучше мы себя знаем, тем, очевидно, более верные решения принимаем; чем меньше мы знаем себя, тем более вероятность ошибки в принятии решений.
Психоанализ является не только терапией, но и инструментом для самопознания. Его следует понимать как инструмент для самоосвобождения, как инструмент, полезный для искусства жить, что, на мой взгляд, есть наиболее важная функция психоанализа.
Главная ценность психоанализа заключается в его способности обеспечить духовное изменение личности, а не просто излечить симптомы. Излечивать симптомы он, конечно, может, если для этого нет лучших и более коротких способов, но историческое значение психоанализа лежит в том знании, которое может быть найдено в буддийском мышлении. Такое осознание себя, глубокомыслие играет центральную роль в буддийской практике, направленной на достижение лучшего существования, чем свойственно среднему человеку.
Психоанализ утверждает, что самопознание ведет к излечению. Это уже было сказано в Священном Писании: «Истина сделает вас свободными» (Евангелие от Иоанна, 8:32). Почему знание своего бессознательного – другими словами, полное знание о себе – помогает освободиться от симптомов и даже делает человека счастливым?
В первую очередь я хочу сказать несколько слов о терапевтических целях классического фрейдистского психоанализа. Как однажды сформулировал эту цель сам Фрейд, она заключается в том, чтобы человек был способен работать и функционировать сексуально. В лучших, объективных терминах цель психоанализа – сделать человека способным трудиться и размножаться. Действительно, таковы два величайших требования общества, которые оно предъявляет каждому индивидууму. Каждому члену общества изначально дается установка, почему он должен работать и производить на свет детей. Что ж, мы в любом случае делаем это по многим причинам. Государству не так уж трудно побудить к этому людей, однако если государству требуется больше детей, чем рождается в данный момент, оно разными способами добьется желаемой численности.
Фрейдистское определение того, что является психическим здоровьем, по сути, есть социальное определение. Фрейд говорит о том, что значит быть здоровым в общественном понимании: человек должен функционировать в соответствии с социально заданными нормами. Симптом становится симптомом, когда вы начинаете испытывать затруднения с тем, чтобы функционировать должным образом социально. Например, серьезным симптомом считается наркотическая аддикция, в то время как неспособность отказаться от курения – нет. Почему? С психологической точки зрения это одно и то же. Однако в социальном отношении разница огромна. Если вы принимаете наркотические вещества, они мешают вам должным образом функционировать во многих ситуациях. При этом вы можете докуриться до смерти – до этого никому нет дела. Ваша смерть от рака легких – это не общественная проблема: люди ведь все равно умирают. Если вы умрете от рака легких в пятьдесят лет, это больше не важно для общества – вы уже произвели на свет положенное число детей, уже поработали на общество, сделали, что полагалось, и ваша смерть интереса не представляет, она не помешает исполнению вами вашей социальной функции.
Мы объявляем что-то симптомом, когда это мешает выполнению общественной функции. Вот почему человек, неспособный обрести минимальный субъективный опыт и видящий вещи исключительно реалистично, считается здоровым. В то же время человек, страдающий психозом и неспособный осознать действительность как нечто, подвластное его контролю, может улавливать очень тонкие чувства и обладает внутренним опытом, недоступным так называемым нормальным людям.
Фрейдистское определение есть по сути социальное определение, и в этом утверждении нет критики в узком смысле слова, потому что Фрейд был человеком своего столетия и никогда не подвергал сомнению законы своего общества. Он никогда не критиковал общественные порядки – за исключением табу на секс. Запреты, связанные с сексуальными отношениями, по его мнению, следовало несколько ослабить. При этом сам Фрейд был пуританином, чрезвычайно чопорным человеком и наверняка оказался бы ужасно шокирован, став свидетелем распущенного сексуального поведения, которое принято считать следствием распространения его учения. В действительности это не так – принятое сейчас в обществе сексуальное поведение есть часть общей потребительской психологии.
Какие основания приводил Фрейд для тех целей, которые он ставил перед психоанализом? Если сформулировать это просто, для Фрейда то, что лечит, связано с событиями раннего детства. События эти подавляются, но в силу подавления продолжают оказывать воздействие. В силу так называемого навязчивого повторения человек привязан к этому раннему событию таким образом, что оно продолжает свою работу не только в силу инерции, но и потому, что человек вынужден снова и снова повторять тот же поведенческий паттерн. Если этот паттерн осознается, его энергия исчерпывается полностью; он вспоминается, как видел Фрейд, не только интеллектуально, но и аффективно; если происходит то, что Фрейд называл проработкой, травма теряет свою силу и человек освобождается от ее подавленного влияния.
У меня имеются серьезные сомнения в справедливости этой теории. Во-первых, я хочу рассказать о своем личном опыте, который я получил, когда был студентом Психоаналитического института в Берлине [с 1928 по 1930 год]. Однажды наши профессора вступили в долгую дискуссию – студенты при этом обычно присутствовали – о том, как часто случается, что пациент действительно помнит свой ранний травматический опыт. Большинство споривших утверждали, что такое бывает очень редко. Я был поражен; я был хорошим, старательным студентом, я верил тому, чему нас учили, и вдруг я слышу, что та самая вещь, которая считается основой излечения, случается так редко. (Конечно, профессора нашли выход: было сказано, что травма возникает вновь благодаря переносу – но обсуждать это сейчас я не буду.)
По моему мнению, травмы действительно редки, и соответствующий опыт единичен; такой опыт должен быть действительно чрезвычайно травматичным, чтобы произвести долговременный эффект. Однако многие вещи, которые называют травматичными – например, порка, которую разгневанный отец устроил своему трехлетнему сыну, – на самом деле совсем не травмирующие события. Это совершенно нормальное событие, потому что на самом деле влияние оказывает долговременная, постоянная атмосфера в семье, а не единичное происшествие. Очень редко отдельное событие производит такое действие, чтобы стать настоящей травмой. Сегодня люди называют настоящей травмой опоздание на поезд или какую-то неприятность. По определению, травма – событие, превосходящее разряд, который может перенести нервная система человека. Поскольку человек не может этого вынести, травма производит глубокое повреждение. Однако большинство подобных происшествий очень редки, а то, что часто именуется травмами, на самом деле просто жизненные случайности, оказывающие незначительное влияние. Влияние оказывает постоянно существующая атмосфера.
Нет особого возраста, когда бы случившееся травматическое событие определяло болезненные последствия. Травма может произойти в любом возрасте, но одно и то же травмирующее событие производит тем больший эффект, чем раньше случается, однако в то же самое время и восстановительные силы ребенка больше. Это сложная проблема, и я только хочу предостеречь против неточного употребления слова «травма», что теперь, как я вижу, случается очень часто.
Я наблюдал, как многие люди меняются в результате психоаналитического процесса. Много я видел и тех, кто не менялся. Однако неоспоримо и то, что встречаются индивиды, фундаментально меняющиеся без психоанализа. Рассмотрим явление, которое все мы наблюдали в последние два года. В нашем обществе было довольно большое количество так называемых ястребов – сторонников войны во Вьетнаме вроде консервативно настроенных летчиков. Но после того как они побывали во Вьетнаме, увидели всю бессмысленность, несправедливость и жестокость этой войны, у них наступило то, что в старые времена назвали бы прозрением, а именно: они вдруг увидели мир совершенно иначе, начали призывать к миру и уже были готовы рискнуть своей жизнью и свободой, чтобы эту войну остановить. Этих людей было не узнать; можно было бы сказать, что сами по себе они не изменились, но такую перемену произвели поразительный опыт и их способность откликнуться на него. Такая способность есть не у всех людей, большинство утратило способность откликаться на чужую боль. Однако, думаю, у нас достаточно доказательств того, что глубокие изменения действительно происходят под действием психоанализа и независимо от него.
Читатели, знакомые с работами Фрейда, знают, что он очень критически относился к специфической теме – соотношению сознательного мышления с бессознательной мотивацией. Фрейда определенно нельзя было бы упрекнуть в том, что он не был радикальным критиком сознательной мысли. Однако что касается общества, его правил и ценностей, то здесь Фрейд был сторонником реформ. Другими словами, он занимал ту же позицию, что и либеральный средний класс в целом: в своей основе это лучший из миров, но его можно улучшить; можно увеличить продолжительность мирных пауз, можно добиться более мягкого обращения с узниками.
Средний класс никогда не задавал рискованных вопросов, например вопроса о законодательстве. Вся наша система правосудия, наказаний основана исключительно на классовой структуре. Представители среднего класса никогда не задавались вопросом: а не потому ли преступник совершил преступление, что это был единственный способ удовлетворить его потребности? Я не защищаю воров и грабителей. Думаю, что существует другое измерение, делающее воровство и грабеж весьма неприятными. Тем не менее вся система законов основана на установлениях общества, не подвергающего сомнению положение, при котором огромное большинство населения – малоимущие, а меньшинство купается в роскоши. Так же обстоит дело с не слишком радикальным пацифизмом: армии можно сократить, потому мир можно обеспечить с помощью договоренностей.
Так и психоанализ был движением за лучшую жизнь благодаря некоторым реформам в сознании. Однако он не задавался радикальным вопросом о ценностях и структуре существующего общества. Симпатии Фрейда были на стороне тех, кто властвовал, – на стороне элиты. Это видно в отношении Фрейда к Первой мировой войне. До 1917 года он верил, что германцы победят. В тот год большинство людей, внимательно следивших за политической ситуацией, отказались от мнения о том, что германцы победят. Я вспоминаю письмо, которое Фрейд написал из Гамбурга: «Я так счастлив, что, находясь в Гамбурге, могу сказать: «Наши солдаты, наши победы». Он писал это из Германии, и сегодня это звучит действительно пугающе. Фантастическое, поразительное влияние Первой мировой войны на сознание умнейших и весьма порядочных людей, заслуживает отдельного осмысления.
Понять это можно, только сравнивая ту ситуацию с Вьетнамом в самый худший момент. Трагедия состоит в том, что во времена Первой мировой войны напрочь отсутствовала оппозиция. Одним из немногих исключений был Эйнштейн, отказавшийся поддержать войну, но абсолютное большинство немецких и французских интеллектуалов ее одобряли. Таким образом, высказывание Фрейда не так уж удивительно и категорично, как могло бы прозвучать вне контекста, но все равно довольно выразительно, учитывая, как поздно оно было сделано. И это написал человек, который в 1925 году в письме к Эйнштейну назвал себя пацифистом.
Как Фрейд смотрел на ребенка? Изначально, когда он слышал рассказы пациентов о том, как они были развращены родителями – девочки отцами, а мальчики матерями, – он верил, что это сообщения о реальных событиях. Насколько мне известно, все, возможно, так и было. Под конец жизни Ференци тоже разделял это мнение. Однако Фрейд очень скоро изменил точку зрения и говорил: нет, все это фантазии. Родители не могли бы совершить такого, они этого и не делали. Их дети пересказывали свои фантазии. Они хотели бы этого, и у них были кровосмесительные фантазии о том, как они спали с отцом или матерью. И все такие истории есть доказательство кровосмесительных полупреступных фантазий маленького ребенка.
Как вам известно, это и есть фундаментальное основание психоаналитической теории, а именно теории, согласно которой ребенок, младенец уже полон того, что Фрейд называл полиморфно-извращенными фантазиями. Фрейд имел в виду нечто довольно скверное: ребенок жаден и не может думать ни о чем, кроме как соблазнить своего отца или мать, и полон желания спать с ними. Это, конечно, склоняло весь психоанализ в неверном направлении. Во-первых, это вело к теоретическому заключению о том, что кровосмесительные фантазии составляют основополагающую часть сущности ребенка. Во-вторых, при психоанализе всегда следует считать, что все подобные сообщения пациента – следствие его фантазий и требует психоаналитического воздействия, а не отражает реальности.
В основном принцип Фрейда заключался в том, что «виновен» ребенок, а не родители. Это очень ясно видно по собственным историям болезни пациентов Фрейда. Вместе с коллегами я показал это в «Комментариях к «Случаю маленького Ганса» (E. Fromm, et al., 1966k): родители, даже наиболее очевидно отличающиеся эгоизмом, антагонизмом, враждебностью, всегда находят защиту у Фрейда. Обвинение всегда направлено против ребенка. Ребенок со своими кровосмесительными, и не только кровосмесительными, фантазиями, конечно, хотел убить отца, изнасиловать мать, – этот ребенок был, как его называл Фрейд, «маленьким преступником».
Это изображение ребенка как маленького преступника следует понимать динамически, как следствие потребности защитить авторитет родителей и тем самым защитить родителей. Ознакомившись с биографиями большинства детей, вы, несомненно, найдете, что родительская любовь – один из величайших вымыслов, какие только были когда-либо изобретены. Обычно родительская любовь маскирует – как совершенно верно отметил Лэйнг – желание родителей иметь власть над ребенком. Я не хочу сказать, что не бывает исключений. Исключения существуют, любящие родители встречаются, я некоторых видел. Однако в целом, если вы ознакомитесь с историей обращения родителей с детьми на протяжении столетий и с современной историей, вы обнаружите, что действительно главный интерес большинства родителей – контролировать детей, и их любовь я назвал бы разновидностью садизма: «Я желаю тебе добра, я люблю тебя при условии, что ты не пытаешься бунтовать против моего контроля».
Это любовь, которая существовала в патриархальном обществе, любовь отца, любовь мужа; дети были собственностью родителей со времен Рима и остаются собственностью теперь. Родитель все еще имеет абсолютное право разделаться со своим ребенком. В некоторых странах предпринимаются попытки это изменить и учредить суд, который лишал бы родительских прав в случае серьезных оснований считать родителя некомпетентным в воспитании. Все это пыль в глаза, потому что судьи, принимающие такое решение, сами родители и точно так же некомпетентны – как же могут они осудить других родителей? Помимо полуинстинктивной и довольно нарциссической любви матерей к своим детям до того, как те начинают проявлять первые признаки собственной воли, доминирующей бывает тенденция контролировать и обладать. Для большинства людей ощущение силы, власти, собственной важности, воздействия на события связано с тем, что благодаря наличию детей им есть что сказать. Тем не менее то, что я говорю, – не зловещее изображение родителей, все это совершенно естественно. Вы видите, что британский правящий класс в целом не интересуется своими детьми. У европейской аристократии были гувернеры и гувернантки, а матери не обращали внимания на детей, потому что в их жизни было много других интересов. У них были любовные приключения, балы и приемы, они интересовались – в Англии – лошадьми и прочим.
Дети рассматриваются как собственность до тех пор, пока желание владеть остается преобладающим качеством в структуре характера человека. Существуют люди, у которых желание владеть не доминирует, однако они сегодня очень редки. Так что подобное отношение к детям совершенно естественно, и дети привыкли воспринимать его как норму, поскольку все общество считает такое положение естественным. Консенсус на этот счет основан на Библии: мятежный сын должен быть побит камнями и убит. Мы такого больше не делаем, но обращение с мятежными сыновьями в XIX веке было весьма и весьма суровым.
Если подвергнуть анализу родительскую любовь, то я сказал бы, что в целом она от природы присуща человеку и вполне понятна, она вызывает величайшую эмпатию и даже, если угодно, сочувствие. Тем не менее, по сути, у большинства людей она в лучшем случае благосклонно-собственническая, а у многих – злокачественно-собственническая; другими словами, выражается в побоях и издевательствах – разнообразных издевательствах, которые даже не воспринимаются как таковые: унижается достоинство, оскорбляется гордость, чувствительного и сообразительного ребенка заставляют чувствовать себя ничтожеством, глупцом, который ничего не понимает. Так поступают даже многие доброжелательные люди: они выставляют своих детей перед окружающими маленькими клоунами. Делается все что только можно, чтобы подавить в ребенке уверенность в себе, достоинство и свободу.
Конформизм Фрейда, его поддержка правящего класса, элиты во многом подорвали доверие к его теории, касавшейся детей, и его практики, потому что психоаналитик выступил в роли защитника родителей. Я думаю, психоаналитику следовало стать их обвинителем. Психоаналитику следовало бы придерживаться объективных взглядов. Если он выступает в роли защитника родителей, потому что таков дух верхушки общества, он не принесет много пользы своему пациенту. Для большей точности следовало бы сделать шаг дальше и добавить: надлежало бы рассматривать не только семейную систему, а общественную систему в целом, потому что семья есть лишь сегмент общества, лишь парадигма.
Когда я сказал, что для Фрейда ребенок был виновен, я не имел в виду, что ребенок всегда невинен, а родители всегда виновны. Я полагаю, что в каждом конкретном случае необходимо максимально полно исследовать вклад ребенка в реакцию родителей. Например, у некоторых родителей бывает просто аллергия на определенный тип детей. Скажем, очень чувствительная, несколько склонная к застенчивости мать имеет дело с мальчиком, который агрессивен и проявляет грубость даже в возрасте восьми недель: таков темперамент, с которым он родился; мать не выносит этого ребенка, она и позднее не сможет терпеть индивида с такими качествами. Что ж, тут ничего не поделаешь, потому что ребенка нельзя винить – он таким родился, а мать нельзя винить тоже – она ничего не может с этим поделать.
Встречаются дети, от рождения очень высокомерные. Таким был сам Фрейд в детстве – он был очень высокомерен с отцом. Обмочив постель, он говорил ему: «Когда я вырасту, я куплю тебе лучшую постель в городе». Ему не приходило в голову раскаиваться и просить прощения, как поступило бы большинство детей, он был слишком уверен в себе. Для некоторых отцов такой тип высокомерия сделал бы сына несносным. Другими словами, от ребенка в некоторой мере зависит реакция на него родителей, и было бы неправильно предполагать, что ваш собственный ребенок родится симпатичным для вас. В конце концов, здесь играет роль лотерея генов, и человек не всегда в ней выигрывает. Кроме того, ребенок совершает многие поступки, ответственность за которые можно возложить на родителей.
Я убежден, что в первые пять лет жизни человека случается множество событий, важных для развития личности, однако и позднее происходит много других событий, в равной мере важных, способных в значительной степени изменить человека.
Если Фрейд придерживался концепции навязчивого повторения, согласно которой главные события происходят в первые пять лет жизни, а потом все лишь повторяется, то для меня такая концепция слишком механистична; я полагаю, что в жизни ничто не повторяется, точное повторение может происходить только с механическими вещами. Во всем, что касается изменений – и я хотел бы это подчеркнуть, – следует обратить особое внимание на конституциональный фактор. Теоретически Фрейд это признавал и так и говорил, но большинство психоаналитиков, да и общество в целом, сходятся на том, что личность человека складывается исключительно под влиянием родителей. Тут приходит очередь душещипательных историй, которые так часто встречаются при психоанализе: «Отец меня не любил, мать не любила, бабушка тоже не любила, вот я и стал мерзавцем». Что ж, проще всего возложить вину на окружающих.
Можно показать, что в детстве любого индивида присутствуют определенные элементы, закладывающие основу его последующего развития; однако несомненно, что позднейшие события либо усиливают и подкрепляют эти элементы, либо ослабляют их, так что нельзя сказать, что позднейшие события не вносят свой вклад в формирование человека. На эту проблему я смотрю следующим образом: ранние события не определяют личность, но придают ей определенные наклонности. Другими словами, я полагаю, что ничто из случившегося в раннем возрасте не определяет личность человека раз и навсегда, однако не вызывает сомнений, что ранние события придают развитию определенное направление, и чем дальше человек движется в этом направлении, тем явственнее в нем проявляются наметившиеся черты, до тех пор пока не сформируются окончательно, и тогда уже только чудо сможет его изменить.
Целью психоанализа является инсайт в бессознательные процессы пациента, протекающие в данный момент. Как таковой он не служит историческим исследованием. Мы стремимся узнать, получить рентгеновский снимок того, что происходит в бессознательном пациента сейчас, так сказать, у него за спиной. Такова наша цель. Очень часто, впрочем, сам пациент понимает это, только если ему удается вновь пережить прошлый опыт, какой-то опыт детства, потому что он придает краски, специфику тому, чего прямо сейчас он не осознает. Иногда к этому приводит перенос, иногда – воспоминание о чем-то, пережитом в детстве или даже во время нашего занятия. Иногда это выходит на поверхность в сновидении.
Случается, что в сновидении всплывает что-то случившееся с пациентом тридцать лет назад, когда ему было семнадцать. Однако моя цель – не исторические изыскания. Моя цель – ясное понимание того, что происходит в подсознании сейчас, однако для достижения этой цели очень часто, может быть в большинстве случаев, необходимо увидеть, что пациент переживал, будучи ребенком или подростком. Когда я анализирую себя, а я занимаюсь этим ежедневно, я совершенно намеренно стараюсь почувствовать то, что чувствовал по тому или иному поводу, когда мне было пять или пятнадцать лет; я стараюсь увидеть, что́ во мне сохраняется, постоянно стараюсь поддерживать связь со своим детством, сохранять его живым, потому что это помогает мне осознать происходящее во мне сейчас, чего иначе я не осознаю. Так что цель – не исторические изыскания.
Идея Фрейда заключалась в том, что, если вы переносите в сознание, и не только в интеллектуальную его часть, но со временем и в аффективную, очень важный – патогенный – опыт детства, этот процесс ведет к исчезновению симптомов. Что из этого проистекает? Значительная часть психоанализа, как его представляет себе публика, состоит в том, что можно назвать генетическим объяснением. Я слышал много рассказов о людях, которые на вопрос «Что показал ваш психоанализ?» отвечают формулой, логика которой сводится к следующему: «Я представляю собой то, то и это, у меня такой-то симптом, потому что…», то есть приводят причинное объяснение генетической исторической природы. Само по себе это, конечно, не имеет лечебной ценности. Если вам известно, почему что-то случилось, само по себе это ничего не меняет.
Хочу привлечь ваше внимание к одной вещи, которую, возможно, не так легко понять: разнице между подавленным и внезапно осознанным переживанием и построением исторических конструкций в связи с тем, что произошло то или это. Поскольку очень редко удается воспроизвести изначальный опыт и по-настоящему вспомнить его, вы часто удовлетворяетесь такой конструкцией: так должно было случиться, возможно, так и случилось, и потому что так случилось, вы стали тем или этим. Можно назвать такой подход бесполезным. Если человек тонет, знание о законе гравитации не помешает ему тонуть.
Переживания детства имеют важность лишь постольку, поскольку переживаются заново – так, как вспоминаются. С другой стороны, знание о детстве помогает лучше понять то, что происходит в настоящее время, потому что по теоретическим соображениям дает возможность сделать некоторые заключения об условиях жизни в детстве и о том, чего можно ожидать.
Действительное значение имеет не исторический генетический подход, а то, что я называю рентгеновским подходом. Значение имеют силы, побуждающие, мотивирующие меня или кого-то другого в данный момент, как если бы я смотрел на рентгеновский снимок – поэтому-то я и использую эту аналогию, – чтобы увидеть то, чего нельзя увидеть обычным зрением. Если, к примеру, вы делаете снимок грудной клетки, вы можете обнаружить туберкулез, которым человек страдал двадцать лет назад – об этом говорят шрамы на тканях. Однако вас интересует не то, что было двадцать лет назад, вы хотите увидеть, что происходит в легких пациента сейчас. Обнаруживается ли при помощи рентгена активный процесс? Если вы хотите что-то понять благодаря психоанализу или как-то иначе, первое, что вы должны сделать, – спросить себя, что́ сейчас происходит в подсознании, какое можно сделать заключение, какие бессознательные мотивации, движущие мною, можно обнаружить, а не то, что происходило когда-то, чем можно объяснить происходящее сейчас.
Теория Фрейда, как вы знаете, в первую очередь инстинктивистская: все основывается на инстинкте и, конечно, на том, как окружающая среда воздействует на инстинкты в зависимости от характера. Если теория психоанализа склоняется в сторону инстинктивизма, его практика, практика последователей Фрейда, скорее склонна к энвайронментализму.
В основе лежит простой принцип: каждый ребенок – это то, что сделали из него родители. Исключительно влияние окружающей среды, а не то, что Фрейд называл «конституциональными факторами», определяет судьбу индивида. Сам Фрейд был гораздо более осторожен, чем его последователи. Он говорил, что конституциональные факторы, то есть то, с чем мы рождены, – наследственные факторы, и факторы окружающей среды образуют континуум, в котором вес каждого фактора меняется от случая к случаю. У одних индивидов сильны конституциональные факторы, у других – факторы окружающей среды. Однако это континуум, на одном полюсе которого – наследственность, а на другом – окружающая среда.
В практике психоанализа, когда я думаю об американской публике, имеется простое уравнение, оставляющее за скобками конституциональные факторы и объявляющее все результатом влияния окружающей среды. Таким образом, говорится, что родители несут ответственность за все, что происходит с ребенком. Что ж, с одной стороны, они должны нести ответственность, но с другой – все же не настолько; в результате подобных утрированных взглядов матери, посещавшие лекции по психоанализу, боятся целовать сыновей, потому что это вызывает эдипов комплекс; они боятся высказывать детям твердое мнение, чтобы их не обвинили в авторитарности и чтобы впоследствии их властное поведение не стало причиной невроза.
Люди же, подвергшиеся психоанализу, живут со счастливым чувством, что не несут ответственности ни за что, потому что они – просто то, что из них сделали родители; это, конечно, печально, но они ничего тут не могут поделать, кроме как отправиться к психоаналитику, а потом рассуждать о том, что с ними сделали родители; и в результате они не видят смысла работать над собой.
В действительности существует постоянное взаимодействие между родителями и конституцией индивида и тем, как человек реагирует на то, что делают родители. Ребенок четырех-пяти лет уже обладает собственными реакциями, поэтому нельзя просто сказать: «Я такой, потому что моя мать была такая». Несомненно, моя мать, мой отец или мое окружение оказали первостепенное определяющее воздействие, но в то же время нужно спросить себя: что я сделал, чтобы не поддаться этим воздействиям? Был ли я просто куском воска, просто чистым листом бумаги, на котором мои родители написали свой текст? Не имел ли я в детстве возможности принимать иные решения? Разве я не имел собственной воли? Неужели меня полностью сформировали обстоятельства?
В таком случае популярная концепция психоанализа очень сходна со скиннерианизмом. Она на самом деле сводится к утверждению: человек такой, потому что у него выработаны такие условные рефлексы. Только Скиннер не взял на себя труда выяснить, что́ содержится в черном ящике, что́ внутри индивида и что́ приводит воздействующий фактор к результату – поведению человека. Скиннера это не интересует; его не интересуют многие вещи, которые не являются чистым манипулированием людьми. Но если добавить теоретический взгляд школы Фрейда, то получится: «Ну, у нас выработаны такие условные рефлексы, и можно было бы описать аналитический процесс, со скиннеровской точки зрения, как великую попытку упразднения рефлексов. Мать сказала: «Я люблю тебя, если ты меня не оставишь», а психоаналитик сказал: «Вы хороший пациент, если ее оставите». Если такое будет продолжаться несколько лет, вы примете другой набор условных рефлексов, который со временем приведет к тому, что вы оставите мать и прилепитесь к психоаналитику; тогда вы обретете долговременный так называемый перенос, а если через некоторое время не станет повода продолжать психоанализ, вы прилепитесь к какому-нибудь другому человеку».
Многие люди женятся, переходят от матери к жене, которая становится ее заменой, или выбирают какую-то другую материнскую фигуру или авторитет; этот феномен отражается и в политике: создаются объединения, в которых людям требуется персонаж, от которого они будут зависеть. Единственное, чего они не делают, – это не становятся независимыми; они только меняют зависимость. В этом огромная проблема, и не только для фрейдовского лечения; та же проблема существует во всей аналитической терапии.
Этот упор на факторах, приводящих к возникновению условных рефлексов, превращающих людей в то, что они есть, приводит ко все большему пренебрежению действительно важными вопросами. К ним относятся: что может человек сделать, чтобы освободиться? Как он может действовать иначе? Как можно воспользоваться той свободой, которую имеет каждый? И самый главный вопрос, конечно: что можно сделать прямо сейчас? Это не зависит от возраста. Одной из моих самых пожилых пациенток была женщина семидесяти лет, которая действительно в результате психоанализа полностью изменила свою жизнь. Однако она была очень живой, более живой, чем большинство людей в двадцать лет.
Согласно концепции Фрейда, конституциональные факторы, другими словами, то, что заложено в человеке от природы, играют большую роль. Сегодня психоанализ в значительной мере выродился в терапию условных рефлексов; безотносительно к теории не уделяется внимания ответственности самого пациента. Вопрос «Почему я такой?» лежит в основе большинства видов психотерапии, в то время как следовало бы спрашивать «Кто я?», а не «Почему я такой?» Мой подход – то, что я называю рентгеновским снимком, потому что, узнав, почему вы такой, вы никогда не узнаете, кто вы.
Салливан очень интересно и убедительно начал свою деятельность. Работая в госпитале Св. Елизаветы в Вашингтоне, он попросил разрешения провести эксперимент. Он хотел иметь отделение из собственных пациентов и – таково было условие – набрать в штат сотрудников, которые пройдут специальный инструктаж и будут гуманно обращаться с пациентами. В те времена не было психотерапии, никаких наркотиков, конечно; единственное, что было в распоряжении Салливана, это он сам и мягкое обращение персонала с пациентами. При этом нужно заметить, что Салливан пользовался необычайным уважением у страдавших психозами больных. Процент спонтанных выздоровлений оказался поразительным. То, что над пациентами не издевались, их не унижали, обращались с ними как с человеческими существами, уже само по себе дало эффект. Это было очевидным доказательством того, что психоз не просто соматическое, органическое заболевание. Доброжелательная атмосфера может приводить к излечению пациента, состояние которого в государственном госпитале просто ухудшилось бы, а болезнь перешла бы в хроническую форму.
Важность вклада Салливана заключается в теоретическом признании того, что значение имеет не либидо, не половой инстинкт, а личное отношение одного человека к другому – то, что он назвал межличностными отношениями. Если Фрейд видел центр проблемы в сексуальном влечении ребенка, то есть в так называемом эдиповом комплексе, Салливан и его сторонники вовсе не считали это главной проблемой, видя таковую в том, что было патологического, странного в межличностных отношениях в семье. Существуют и не принадлежащие Салливану блестящие исследования – исследования Лэйнга и других, показывающие, что собой представляет семья, порождающая шизофрению; такая семья необязательно исключительно вредоносна. Это не такая семья, где с ребенком обращаются особенно плохо; в ней царит абсолютная скука, абсолютная пустота и безжизненность, отсутствие искренних отношений между людьми, в результате чего ребенок испытывает голод по личным контактам.
Если ребенок лишен раннего физического контакта с матерью или лицом, ее замещающим, это приводит к большому вреду для его дальнейшего развития, что подтверждается экспериментами на животных, о которых теперь всем известно. Такой контакт жизненно необходим для младенца. Этот факт известен и всеми принимается, но многие забывают о том, что потребность в межличностной стимуляции, на которую ребенок может откликаться, не менее велика и длится гораздо дольше, чем изначальная нужда в физическом контакте с матерью. Если его нет, младенец не умирает, как дети, описанные Рене Шпицем – физиологическое воздействие не так глубоко, – но в особенно тяжелом случае ребенок становится таким ранимым, таким шизоидом, ни с кем не связанным, что при определенном напряжении ломается и становится выраженным шизофреником.
Салливан был первым психотерапевтом, который не пытался создать теорию шизофрении и считал эту болезнь не органическим заболеванием, а результатом психологического процесса. Это была, конечно, огромная перемена по сравнению с теорией Фрейда, который утверждал, что страдающему психозом нельзя помочь, что его нельзя подвергнуть психоанализу. На взгляд Фрейда, причиной этого был очень выраженный нарциссизм, не позволяющий пациенту вступить с психоаналитиком в отношения переноса. Я по-прежнему считаю, что страдающего психозом можно определить как человека с чрезвычайно высоким уровнем нарциссизма, для которого реально только то, что заключено в нем самом, что соответствует его собственным идеям, его собственной личности; для него нереально все, что относится к внешнему миру. Однако в то же время страдающий шизофренией человек очень чувствителен и на деле вполне способен откликаться другим людям. Только эти люди должны быть более чувствительными, чем средний человек, и тогда шизофреник будет на них реагировать, будет откликаться; есть много примеров того, что даже пациенты с тяжелой кататонией знают, что происходит вокруг, и своим специфическим образом реагируют; они способны рассказать, после того как выйдут из этого состояния, что испытывали и как понимали происходящее.
Традиция, заложенная Салливаном, – очень важный новый аспект психоанализа; она впервые дала страдающему психозом достоинство полноправного человеческого существа. В конце концов, только во время Великой французской революции психопаты были освобождены от цепей; если посмотреть на современные государственные госпитали, то, хоть пациенты и не прикованы, их положение ненамного лучше. На больных психозом все еще смотрят – и я сказал бы, что это мнение разделяют большинство рядовых психиатров, – как на сумасшедших, людей не от мира сего, и лишь немногие психиатры способны почувствовать, что в шизофренике, помимо маниакально-депрессивного состояния, есть и то, что присуще каждому из нас. И уж тем более в каждом из нас есть что-то от параноика; различается только степень паранойи. До определенного момента мы называем это нормой и терпеть не можем, когда это называют болезнью. Таким образом, психопатические состояния на самом деле не настолько различны, чтобы создавать глубокую пропасть между человеческими существами, и страдающего психозом пациента не следует дегуманизировать и отделять от так называемых нормальных людей.
Психоанализ традиционно понимается как терапевтический процесс, направленный на больных людей. Если я испытываю компульсивное побуждение во всем сомневаться, навязчивые сомнения, если у меня психогенетический паралич руки – это солидные симптомы. Психоанализ – не единственный метод, с помощью которого можно лечить симптомы. Я бывал в Лурде и видел многих людей, которые исцелились от паралича и других тяжелых симптомов благодаря своей вере в явление Девы Марии. Люди действительно исцеляются – без всяких сомнений. Сегодня люди исцеляются множеством способов, которые рекламируются, и если люди исцеляются, то многие из этих методов хороши.
Лечить людей можно и благодаря ужасу. Во время Первой мировой войны немецкий врач совершил открытие: солдаты излечивались от страха и паники вследствие шока от контузии; лечение, которое применял этот врач, заключалось в мощном электрическом разряде, причинявшем сильную боль. Врача звали доктор Кауфман, и таково было лечение Кауфмана. Это была медицинская процедура, она была направлена на излечение. Это была чистой воды пытка, и оказалось, что страх перед этой пыткой был сильнее страха снова оказаться в окопах. Вот так эта система ужаса излечивала симптом. Каково было человеку, страх которого изгонялся бо́льшим страхом, – такой вопрос, конечно, не слишком интересовал доктора Кауфмана и армию в целом.
Однако многие симптомы могут излечиваться также – и, возможно, исключительно – психоанализом; это определенные случаи навязчивых сомнений, разнообразные компульсивные и истерические симптомы, и иногда они излечиваются очень легко. Позвольте мне привести пример очень легкого, очень простого психоаналитического лечения, избавившего от симптома всего за несколько часов. Я помню женщину, которая обратилась ко мне с жалобой на то, что, когда бы она ни выходила из дома, ее преследовала навязчивая мысль о том, что она не выключила газ или еще что-то, что приведет к пожару. Каждый раз она испытывала компульсивное побуждение вернуться домой и удостовериться, что пожара нет. В пересказе это звучит не слишком серьезно, но на жизнь женщины это оказывало совершенно разрушительное действие, потому что она практически не могла уходить из дома. Ей приходилось бежать обратно, симптом был непобедим. Потом женщина рассказала о своем прошлом и упомянула, что четыре или пять лет назад она перенесла операцию по поводу рака; не слишком тактичный хирург сказал ей, что, хотя на тот момент опасность была устранена, конечно, существует возможность появления метастазов, и тогда рак распространится, как пожар. Такая перспектива была очень пугающей – пугающей для любого человека, и женщина очень боялась распространения опухоли. Ей удалось перевести страх перед раком в страх перед пожаром. Теперь она боялась не рака, она боялась пожара, и хотя такое переживание было разрушительным, сам по себе симптом был лекарством от худшего страха – страха перед возвращением рака.
Как оказалось, в тот момент – как я уже говорил, прошло около пяти лет после операции – шансы возникновения метастазов были относительно невелики, и женщина смогла избавиться от страха перед пожаром, не испытывая больше страха и перед раком. Однако если вы представите себе ситуацию на год, на три года раньше, то сомнительно, принесло ли бы ей пользу понимание своего страха перед пожаром, потому что, осознав его, она снова вернулась бы к страху перед раком, что было бы гораздо мучительнее и разрушительнее, чем боязнь пожара. Здесь перед вами очень простой симптом, едва ли не простейший, какой только можно встретить, который исчезает почти немедленно, как только переводится в то, чего человек на самом деле боится. Большинство случаев более сложные, но я сказал бы, что, когда применяется психоанализ, по большей части для лечения симптомов его бывает достаточно.
Во времена Фрейда большинство пациентов, обращавшихся к психиатру, страдали от таких симптомов, особенно истерических, которые сегодня весьма редки. Дело, как вы видите, в изменении стиля неврозов, происходящем вместе с изменением культурных паттернов. Истерия – это огромный выброс чувства, и если вы видите истеричного человека со всеми этими выбросами, криками и рыданиями, вы можете подумать об ораторе последнего столетия, о любовных письмах и тому подобном – если мы видим все это сегодня в кинофильмах, выглядит это просто смешно. У нас совсем другой, прозаичный стиль, мы не показываем свои чувства, и сегодня шизоидные симптомы, симптомы отсутствия связи с другими людьми и их последствия встречаются гораздо чаще.
Во времена Фрейда на первых позициях были симптомы не только истерии, но и компульсивные симптомы, и обращались люди к психиатрам, которые видели доказательство болезни в действительно тяжелых симптомах. Сегодня, сказал бы я, большинство тех, кто обращается к психоаналитику, страдают от того, что Фрейд называл «болезнью века», недомоганием, типичным для нашего столетия. Нет никаких симптомов, но человек чувствует себя несчастным, у него нет даже бессонницы, но жизнь не имеет смысла, он не радуется жизни, плывет по течению, ощущает смутное недомогание. Пациенты ожидают, что психоанализ может изменить это, и говорят об «анализе характера», характера в целом, а не об анализе симптомов, потому что действительно страдают от болезни, которую нельзя определить словами, но которую очень ясно ощущают, заглядывая в себя и в других людей.
Этот тип психоанализа называют анализом характера, что является несколько более научным термином для людей, которые страдают от самих себя. Тут нет ошибки. У этих людей есть все, но они страдают от самих себя. Они не знают, что им с собой делать, и от этого страдают, это для них обуза, проблема, которую они не могут разрешить. Перед ними головоломка… кроссворд они могут решить, но не способны ответить на загадку, которую жизнь предлагает каждому.
По моему мнению, для такого типа недомогания психоанализ в классическом смысле недостаточен. Требуется другой подход, потому что это заболевание ставит вопрос о радикальном изменении всей личности. Никто, страдающий от подобной болезни, не может быть успешно подвергнут анализу без радикального изменения и без трансформации характера. Небольшие изменения и небольшие улучшения не приносят никакой пользы. Современная теория систем может внести ясность. Я имею в виду концепцию, согласно которой личность – или организация – является системой. Другими словами, это не просто сумма составляющих, а структура. Если меняется одна часть структуры, это отражается на всех остальных частях. Структура сама по себе обладает сцеплением для самосохранения и проявляет тенденцию к отвержению изменений, потому что стремится сохранить себя.
Если произвести в структуре небольшие изменения, она намного не изменится. Вот простой пример. Часто предпринимаются попытки исправить ситуацию в трущобах, построив там лучшие дома. И что же происходит? Через три-пять лет прекрасные новые дома станут точно такими же, как дома трущоб. Почему? Потому что образование осталось таким же, здравоохранение осталось таким же, культурные паттерны остались теми же – другими словами, система переросла через мелкие изменения, через некоторое время маленький оазис был поглощен всей системой. Изменить трущобы можно, только изменив всю систему, изменив одновременно доходы, образование, здравоохранение – всю жизнь людей полностью. Тогда и дома изменятся. Если изменить только часть, этого не будет достаточно. Такое изменение не сможет противостоять системе, которая заинтересована в собственном выживании как системы.
В этом смысле индивид есть система или структура. Если вы попробуете произвести небольшие изменения, вы скоро обнаружите, что через некоторое время эти новые перемены исчезнут, что ничего на самом деле не изменилось и только основополагающая трансформация личности как системы в конце концов приведет к переменам. Сюда должны входить мышление, действия, чувства, движения – всё. Даже один всеохватывающий шаг более эффективен, чем десять шагов в единственном направлении. То же самое можно увидеть в социальных переменах, где единичное изменение также никогда не приводит к длительному эффекту.
Войти с помощью соц. сетей: