Вариация девятая

Владислав Петрович уселся на переднее сиденье «Волги», захлопнул дверь и чуть заметно кивнул водителю:

– Домой.

Он бы с радостью прошелся пешком, но теперь этого сделать нельзя, даже если очень захочется. В кейсе на заднем сиденье лежали материалы, предоставленные областной комиссией, сам он эти материалы не добыл бы ни под каким предлогом. Даже думать нечего. И настолько секретными они были, что десяток расписок пришлось оставить, так что придется теперь ездить. Пока они на руках, не стоит подвергать себя случайностям улицы.

Вечерний город под резиной колес словно съежился, сократив знакомые расстояния, поэтому к дому подъехали быстро. Следователь отпустил машину и устало вошел в затхлый подъезд. Третий этаж типовой пятиэтажки – не высоко, не низко, просто день вывалил столько, что хотелось, в который уж раз, жить на первом или переехать в высотный дом с лифтом. Но куда уже сниматься с привычного места на старости лет?

Ключ в два щелчка повернулся в замке, рука толкнула обитую дерматином дверь. Не думая, будто совершая ритуал, который не в памяти, а в мышцах давно, закрыл за собой, поставил кейс у стены, скинул сандалим и зажег свет в прихожей.

Пусто, уныло…

Мелькнула мысль, что, когда умрет, его не сразу найдут. Кому он нужен? И смерть будет тихой, спокойной, скорее всего во сне. Так умирает большинство стариков – чуть не дожив до рассвета, в час Быка по восточному счету.

Почему же об этом думается с такой горечью? Может, древние были правы и смерть мужчины должна быть другой? В горниле битвы, на острие копья… Чушь какая! Давно уже отгремели настоящие битвы, только на телеэкранах остались да в светлых юношеских фантазиях.

Квартира, несмотря на душный вечер, казалась какой-то холодной, как труп на жаре. Солнце шпарит, а коснешься его – ледяной холод. Много общего у этой квартиры стало с трупом, после того как жена не вернулась домой из больницы. И в душе стало так же. Два десятка лет прошло, а ничего не изменилось.

Пусто, уныло…

Зажженный под чайником газ не добавил тепла, даже напротив, подчеркнул синим светом затаившийся в углах сумрак. Такой же точно в душе. Днем хоронится где-то, а вечером выползает, уже не боясь яркого солнца, начинает давить, отбирать силы. Почему-то подумалось, что сумрак, наверное, и есть родина безразличия. Но следователю нельзя быть безразличным. Бесстрастным – да, но ни в коем случае не равнодушным.

Надо бы выпить кофе, но за сегодня принял его уже столько, что сердце отзывалось дробным боем на любое изменение настроения. Достаточно будет чаю.

Владислав Петрович взял из прихожей кейс, зажег свет в комнате и присел за рабочий стол. Свет от люстры лился тоже желтый, унылый, больше пристойный в подвале, чем в людском жилище. Нигде, ни на стенах, ни на столе, не виднелось фото жены. Раньше было – убрал. Почему-то никак не мог смотреть в ее глаза, что-то мешало, будто виноват в чем-то. Хотя какая за ним вина? Никакой… Ни формально, ни по сути.

Рядом со столом, в стене, виднелась квадратная дверца вмурованного оружейного сейфа. Владислав Петрович выдвинул ящик стола, нашел ключи под бумагами и встал, скрипнув ножками стула по крашеному непокрытому полу.

Каждый вечер он так стоял – двадцать лет. После смерти жены две недели не прятал пистолет на место, все равно не выходил из дома, а потом, по вечерам, стал подходить к сейфу и думать – доставать или нет? Каждый раз доставал. Выложит на стол и глядит в ствол. Это стало каким-то ритуалом, заменой фотографии на столе. В те трудные дни тоже ведь не было фотографии… Только пистолет терпеливо смотрел в глаза черным срезом ствола. Он не спешил, почему-то был уверен, что когда-нибудь будет все по его, по-пистолетному. Но Владислав Петрович не спешил тоже – ждал своего часа Быка.

Но сейф отпирал каждый раз, как и сейчас. Пальцы нащупали ребристый пластик рукояти, холодную вороненую сталь, подхватили, вытянули на свет. Магазин с патронами остался на месте, закрытый в специальном отделении еще одной маленькой дверцей. Раньше следователь доставал и его, но сейчас не было надобности. Все это действительно превратилось в ритуал.

Пистолет грузно лег на стол, вычищенный и ухоженным, как всегда, щелкнули замки кейса, зашелестели бумаги. Чайник на кухне отозвался призывным бульканьем кипения.

Следователь прошел на кухню, тараканы разбежались от зажженного света, под пальцами звякнула фарфоровая крышка заварного чайника. В нем тоже почти пусто.

Уныло…

Может, все же кофе? Нет…

Долил кипятка – заново заваривать лень, достал чашку, высыпал в нее три ложечки сахару. Заварка, понятное дело, вышла жидкой – подсолнечное масло и то темнее. Пришлось вылить всю. Сойдет.

Вазочка с печеньем. Сколько ему? Неделя? Две? Какая разница… Забрал с собой в комнату вместе с чаем. Это ужин такой. Ничего не меняется…

Двадцать лет…

Из всего лежащего на столе пистолет бросился в глаза первым, хотя к нему как раз можно было бы и привыкнуть. Владислав Петрович почему-то вспомнил о патронах, но доставать не стал. Что за глупость?

Прежде чем разбираться в бумагах, надо упорядочить в голове все, что собрано за день. Собрано много, все разрозненное – друг другу противоречит, а тут еще Саша со своими рефлексами, будь он неладен.

Днем, после неприятного разговора с дедовским замом о задержании Фролова, пришлось вернуться к работе по утреннему делу – больше ничем заниматься не дали, прижимала областная комиссия, требовали работы на месте, даже помогали, на удивление. Поговорил с мальчиком, отчисленным из американской миссии, а потом с другим, которого не отчислили. Мальчиков он выбрал не случайно, боялся, что с девочками говорить будет труднее.

Хотя и с ними пришлось помучиться – четырнадцатилетние подростки не очень склонны делиться секретами со стариками. Хотя кто мог подумать, что будут какие-то секреты? Но вышло именно так.

Следователь вынул из кейса диктофон, чуть отмотал ленту, чтоб не слушать сначала. Это Кирилл, четырнадцать лет, отчисленный:

«– Нас еще в группу не собрали, а уже все было ясно. Кэролайн спрашивала, дружим ли мы с девочками в классе, и тон у нее был такой, словно мы младенцы безмозглые. Даже противно. Девки, конечно, почти у всех есть, только почти никто не сказал – постеснялись. Я тоже не стал говорить – не на исповеди. Но кто сказал, того сразу не стали вписывать в группу. Я тогда уже подумал, что тут какой-то особый прикол, с девками что-то связано. А со взрослыми о них лучше не говорить, только нарвешься. Станут поучать, умные советы давать. На себя бы посмотрели… Грызутся, как крысы, а нам советуют – с той дружи, а эта тебе не подходит. Идут они… Я и маме не стал говорить, что нас об этом спрашивали.

– Почему? – Это Владислав Петрович.

– Да ну ее! Сказала бы, что я опять отмазки леплю, чтоб не ходить на занятия. Она от этой миссии без ума, поспорила на работе, что я поеду учиться в Америку. Это у ней бзик такой. А нам обещали – мол, кто доучится хорошо, те поедут в ихние институты или университеты, что там у них. Ну а мне зачем? Школу бы закончить… Ходил в миссию, чтоб маму не расстраивать. А то она когда злая, ее перемыкает по полной. Не дает гулять, гитару забирает.

– В Америке понравилось?

– А я ее видел? Нас с самолета в автобус и в школу. Кругом степь, даже трава почти не растет, городишко вроде нашего, жарища. Все кругом по-английски базарят, да так, что не разобрать ничего. У меня к обеду даже голова разболелась – половину понимаешь, половину додумывать приходится, словно уши забились. Ходишь, как дурак. Зато кормили от пуза. Но удовольствия мало – надо было вилку в левой руке держать, нож в правой, хлебом подливку не вымакивать… А потом всех, чуть не строем, мыть руки и зубы чистить. Вот радость… Так у них, оказывается, после каждой еды зубы чистят. Это, говорят, Богу угодно.

– А что за Бог?

– В смысле? Бог как Бог. Только молятся не по-нашему.

– И что, город вам не показали?

– Да что там смотреть? У нас хоть памятники есть, а у них вообще ничего. Дома и пыль на дорогах. Шериф прикольный был, в шляпе. Дал в машине посидеть.

– Что это был за штат?

– Не написано. Но Кэролайн говорила, что Юта. А вечером был бал. Это они его так называли. Потом до меня дошло, что из-за этого бала нас и перли через океан. Ну. С девками знакомиться. Печеньем угощали, играли в фанты, индейку жарили, жрали попкорн. Скукотища.

– У них что, своих парней нет?

– А я знаю? Нам вообще ничего не показывали. Жили в школе, днем ели, в мяч играли, запускали самолетик с моторчиком, а вечером бал. Многие познакомились с девками ихними, но днем их не приводили, только вечером.

– Тебе ни одна не понравилась?

– Да что я, чокнутый? Они там будто примороженные, несмотря на жару. Ходят, как куклы, сидят, улыбаются. Не разобрать, что говорят. На фиг думаю, мне та миссия, переживет моя маман и без университетов американских.

– В смысле? Вам что, сразу сказали, что кто не знакомится, того отчисляют?

– Не… Не сразу. За три дня до отъезда, когда видать было, кто познакомился, а кто нет. Я их послал с их угрозами. Вот и отчислили…»

Владислав Петрович выключил диктофон. «Вот оно как… Сводничество в международных масштабах. Интересно, зачем? Кому оно надо? В американский альтруизм не верится, да и странный получается альтруизм. Так, надо это взять на заметку, за это миссию можно хорошо пришпилить. Кирилл сказал, что между познакомившимися в Америке ведется интенсивная переписка, преподаватели проверяют письма, как домашнее задание. Так что доказательства собрать можно.

Но что нам это дает по ночному выстрелу? Ну не вяжутся концы с концами…

Что вообще может дать убийство одного из преподавателей миссии? По большому счету ничего. Миссия как работала, так и будет работать. Или тут дело в конкретном человеке? Это один из вариантов, но у меня пока нет материала, чтоб его рассмотреть. Нужно собрать досье на этого Алекса, чем занимался, за что отвечал, какие предметы вел.

Есть еще вариант, не такой глупый, как кажется поначалу. Убийство затеяно лишь для того, чтоб привлечь внимание к деятельности миссии. Нет… Зачем убивать? Можно было просто состряпать кляузу. Или не хватило бы? В нашей-то трясине все заглохло бы в первый день. А так в сегодняшней «Вечерке» уже статейка. Вот только эффект от нее, скорее всего, прямо противоположный. Пожалеют бедных американцев, несущих разумное, доброе, вечное.

Да… Стрелял явно профессионал, поэтому всякую чушь можно сразу отбросить – тут добивались вполне конкретной цели. Может, даже добились. Надо только понять, что именно двигало ночным стрелком, а если не им, то заказчиком. Тогда можно и дело раскрыть, и предугадать новые ходы противника».

Следователь усмехнулся странной мысли, мелькнувшей в уме. «А если ночной стрелок не противник? Чушь! Преступник всегда противник. Даже тот мальчик, метнувший гранату в насильников на вокзале, был противником. Я призван защищать закон, значит, любой преступивший его – враг. Тут все ясно.

Цель… Цель ночного стрелка была непонятна. Чего он достиг? Просто убил человека. Глупо. Но может, оно кажется глупым лишь оттого, что я чего-то просто не знаю? Черт…»

Владислав Петрович отхлебнул из кружки, откусил печенье, задумался.

Ладно, пока все равно не хватает данных. Подождем отпечатков, поднимем досье на Алекса Бертрана. Может, это банальная личная месть? А пока надо почитать то, что дали из области на запрос о винтовке.

Он отставил кружку и принялся перебирать бумаги. «Ого! Отчеты особого отдела… Точно, как я и думал – утрата оружия во время боевых действий! Пропал именно КСК «Рысь», очень любопытно… Не так давно, кстати. Понятное дело, в Чечне, как раз под конец третьей войны. До чего же быстро областные комиссары управились! Просто удивительно, тем более в нынешний обстановке. Молодцы.

Н-да… Интересная история! При проведении специальной операции ранен один из ребят, другой вытягивает его с поля боя, но не может забрать винтовку – слишком тяжелая. Ах вот почему материалы достали так быстро! Это же наши ребята, городские! Из разведотряда морской пехоты. Снайпер и корректировщик. Где имена… А, вот. Корректировщик – Андрей Руденко, снайпер – Александр Фролов».

Следователь замер, словно ткнулся лбом в стену. Перечитал еще раз. Саша? Что за черт?

Никаких следов оружия особистами найдено не было, но, согласно рапорту Фролова, винтовка была уничтожена подрывом, чтоб не досталась врагу. Кстати, именно так должен поступить снайпер по инструкции, если вынужден оставить КСК «Рысь». Так что все правильно, придраться не к чему. Кроме всего прочего, факт подрыва был установлен с базы визуально, в стереотрубу.

Никаких других случаев утраты крупнокалиберных снайперских комплексов «Рысь» не случалось.

Вот тебе и сюрприз…

Хотя не такой уж сюрприз. Что-то чувствовал Владислав Петрович, чувствовал с самого начала… Поэтому поехал на место возможной снайперской позиции именно с Фроловым, никого больше не взял. А смысл? Теперь даже хотел бы укрыть – ничего бы не вышло. Вот они, документы, вот его фамилия. А сам он в клетке. Голыми руками бери.

Следователь откинулся на спинку стула, глянул в тупой пистолетный ствол.

«Но где мотив? Саша что, из чистых патриотических побуждений грохнул юсовца? Не похоже… Хотя ненавидит американцев он люто. Может, есть причина? Или все же не он? Случайность? С ним ведь были еще двое, все городские, наши. Каждый умеет обращаться с такой винтовкой. Просто Фролова я знаю и о нем первым делом подумалось.

Нужно быть бесстрастным, но ни в коем случае не равнодушным.

Черт бы все это побрал.

Ну а если все-таки Саша? Есть ли в этом случае ему оправдание?»

Оправдать нарушение закона… Владислав Петрович никогда и предположить не мог, что придется об этом задуматься. Наверное, все же нельзя. Закон карает сам по себе, это в принципе и есть его функция. Нельзя собой подменять закон, иначе это будет уже беззаконие. Явное, ничем не оправдываемое.

Если миссия нарушила закон, хотя в этом надо еще разобраться, то по закону она и должна отвечать. Миссионеров можно выслать из страны, даже посадить, если таков закон, но не отстреливать, как врагов на войне. Война – это совершенно другое дело и там совершенно другие законы – нельзя сравнивать. Ни в коем случае. А уж тем более нельзя использовать законы войны в мирной жизни.

Владислав Петрович настолько уверился в этом, что стало легче. Всегда легче, когда знаешь, что прав. Как-то раз Фролов помянул некую формулу своей правоты, над которой бился долгие годы. Он что-то говорил такое заумное, сбивался на каждом слове, но следователь сразу понял тогда, что это какой-то бред, мало связанный с практикой. На самом деле правоту может определить только закон, установленный обществом, в котором живем. Именно потому, что живем мы именно в этом обществе, ни в каком другом. В другом обществе другие законы, учитывающие другие условия. Так что о той объективности, о которой говорил Саша, не может и речи быть. Что хорошо для американцев, например продажа оружия гражданам, то плохо для нас. Другие условия и другие законы. Есть и общечеловеческие ценности, конечно, но они учитываются всеми законами, кроме созданных бесчеловечным обществом.

Что-то в последней мысли не понравилось Владиславу Петровичу, но он поспешил отвлечься – глупо рубить сук, на котором держится вся твоя мораль.

В принципе, становясь членом общества, автоматически принимаешь его законы. Не хочешь – иди в другое место, законы которого тебе нравятся. Вот и все.

Взять ту же «Миссию надежды». Да, они внедряют моральные ценности другого общества – американского. И что? Кого-то гонят в миссию силком? Заставляют родителей отдавать своих детей миссионерам на обучение? Если было бы так, то это уже была бы война. Война именно этой цели и служит – ввести на чужой территории свои законы. Тогда территория, на которой действует закон общества-победителя, автоматически становится ему подвластной. Приходит вражеская армия и на штыках приносит новый закон, вешает новое знамя, отменяет все старые законы. Все. Территория захвачена. Точка. Конец абзаца.

Так что если бы кого-то заставляли принимать чужой закон, то это была бы война и можно было бы действовать по законам войны – безжалостно убивать врагов. Так и делают все и всегда. Но для того, чтоб заставить, нужна некая сила, армия например. И убивать надо именно эту силу, то есть вражеских солдат, а не мирное население общества с чуждыми или чужими законами. И если ночной стрелок в каком-то порыве перепутал миссионеров с солдатами, то нет ему оправдания и жалости к нему нет. Преступник он, вот и все.

На самом же деле не заставляют. И Кирилла никто неволить не думал – захотел и ушел, хотя дуется, злится, думает, что выгнали. Но таких, как Кирилл, горстка, а большинство от американской поездки просто в восторге. Новая страна, новые впечатления, новые люди, новые знакомства. Странно только, что знакомство пытались урегулировать по половому признаку. Вот с этим надо разобраться, это уже было явно против воли ребят, раз остались недовольные. Хотя дети – не общество. Никто и нигде не дает им волю делать то, что хочется, везде ограничивают и пытаются дать то, что нужно, а не то, что хочется.

Владислав Петрович немного отдохнул уже от трудного дня, горячий чай позволил разогреться, расслабиться. Стало вдруг ясно, для чего нужна была эта поездка в Америку и почти принудительные знакомства наших мальчиков с американскими девочками. До чего же все просто и до чего безобидно!

Это не внедрение законов американского общества, нет! Это объединение двух обществ. Миссионеры, в отличие от своих воинственных соотечественников, бивших ракетами по Югославии, просто хотят объединить два народа узами любви.

Сделав такой вывод, следователь успокоился и отставил чашку. На полировке стола осталось едва заметное мокрое колечко. Он встал, убрал пистолет с бумагами в сейф, расстелил диван и пораньше лег спать.