ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ОСТАНОВИТЬ ВЕТЕР

Карлос Гонсалес не встречал Джованни Скабиа без малого два десятка лет – с тех самых пор, как того изгнали с предпоследнего курса Боевой Семинарии при Главном магистрате. Карлос и Джованни четыре года учились в одной группе и проживали в соседних кельях, так что в те годы они знали друг друга неплохо. Кадет Скабиа считался одним из лучших воспитанников, но по совершенно необъяснимой причине за год до выпуска он удосужился провалить выпускные экзамены и вылететь из Семинарии, буквально в одночасье лишившись всех перспектив на службу в привилегированном Братстве Охотников. Сосед Джованни по келье говорил, что причиной апатии однокурсника к учебе стала молоденькая послушница ордена Сестер Услады Духа, в которую Джованни не посчастливилось по уши влюбиться и которая в итоге разбила ему сердце.

Единственное, что разузнал Матадор о несчастном влюбленном после того, как его отчислили, – Скабиа подался в братство Защитников Веры, поскольку там отчисленных семинаристов принимали с распростертыми объятиями. Несмотря на неоконченный курс, начальную боевую подготовку Джованни прошел, и пусть он не имел права служить в элитных подразделениях, стаптывать сапоги в воинских частях рангом пониже ему не возбранялось.

И вот спустя много лет дослужившийся до должности командира отряда Гонсалес узнал, что тот рябой кадет, с которым они вместе когда-то хлебали пресную семинаристскую кашу, также сумел достичь неплохих вершин служебной карьеры. Заместитель командира личной гвардии Пророка и Апостолов, так называемых Ангелов-Хранителей – звучало не менее впечатляюще, чем «командир Пятого отряда Охотников при Главном Магистрате».

– Карлос, ты ли это, дружище? – Уже изрядно поседевший Джованни Скабиа вышел из-за стола поприветствовать прибывшего к нему в кабинет Матадора. – Так вот каким стал наш гордый сарагосец! Да, время летит… А взгляд у тебя все тот же – до костей пробирает. Помнится, даже старшекурсники тебя задирать побаивались.

Бывшие однокурсники обнялись. Карлос тоже был рад встрече, хотя друзьями они с Джованни никогда не являлись и, чего греха таить, порой довольно крепко ссорились. Но сегодня о юношеских ссорах никто не вспоминал: встреча командиров была сугубо служебной, причем вызванной неприятными обстоятельствами…

Охотиться в Ватикане Карлосу пока не доводилось, и то, что его отряд сегодня работал внутри Божественной Цитадели, следовало считать редким, но, к сожалению, не почетным исключением. Затянувшееся дело с сарагосским чернокнижником-убийцей требовало, чтобы его непременно довели до конца. Поэтому как только Пятый отряд прибыл в Ватикан, Гонсалес и Легран были вызваны разгневанным Апостолом Инквизиции, который уже получил отправленную Жераром из Мадрида телеграмму. Оказалось, что после жестокого убийства Главного магистра Мадридской епархии к подобному предупреждению в столице отнеслись весьма серьезно.

Первым в апартаменты к Апостолу направился магистр. Пробыл он там недолго, но вышел оттуда красным, как перезрелый помидор; будто не выслушивал разнос, а парился в жарких термах. На Матадора Жерар даже не взглянул – едва ли не бегом скрылся с глаз, только Карлос его и видел. Гонсалес обреченно вздохнул и, гордо задрав подбородок, двинулся за своей порцией нагоняев.

Неизвестно, о чем Апостол говорил с магистром, но с Охотником он вел себя на удивление сдержанно и в какой-то степени даже приветливо. Впрочем, Карлос догадывался, что добродушие главы Ордена Инквизиции очень зыбкое и в любой момент может закончиться.

– Вы превосходный Охотник, брат Карлос, – заметил Апостол. – Я не обвиняю вас в том, что случилось в Мадриде. Магистр Жерар ознакомил меня с вашими отчетами – вы действовали согласно обстановке и давали своевременные советы. Жаль, что к ним не всегда прислушивались. Пять минут назад я освободил магистра Жерара от ведения этого дела, и раз уж сегодня ваша Охота привела ваш отряд на столичную территорию, я беру дело под свой личный контроль. Его Наисвятейшество крайне обеспокоен. Отныне вы подчиняетесь только мне и больше никому. Все рапорты должны идти на мое имя. Вам понятен приказ?

– Так точно, Ваше Святейшество.

– Вам наверняка известно, что согласно инструкциям на территории Ватикана имеют право вести Охоту только Первый или Второй отряды. Столица – особая зона, поэтому, исходя из правил, я должен забрать у вас дело и передать его либо брату Бернарду, либо брату Густаву. Однако я не собираюсь этого делать. Вы успели прекрасно изучить врага и лучше знаете, чего от него следует ожидать. Наоборот, я развязываю вам руки и не ограничиваю в применении средств. Через час у меня деловая встреча с Апостолом Защитников Веры, на которой я намерен настаивать на оказании вам всяческой поддержки со стороны его ведомства. Если потребуется, я даже готов по вашей просьбе ввести в столице чрезвычайное положение. Но надеюсь, что до крайних мер дело все-таки не дойдет. Итак, с этого момента вы наделены исключительными полномочиями. Вы осознаете, какова теперь степень вашей ответственности?

– Осознаю, Ваше Святейшество.

– И вы осознаете, что вас ожидает в случае, если убийца Главного магистра Мадридской епархии не будет схвачен в кратчайшие сроки?

– Полностью, Ваше Святейшество. – Об этом Матадору было излишне напоминать.

Таким образом, командир Пятого отряда на время превратился по сути в одного из самых влиятельных людей в Ватикане. Он мог беспрепятственно врываться с обысками в дома высокопоставленных горожан и устраивать поголовные проверки в любом столичном квартале. Во власти Гонсалеса было перекрывать городские ворота и все ватиканские мосты без какой-либо санкции сверху. По его приказу были готовы подняться по тревоге все силовые подразделения города – от не просыхающих в трактирах Добровольцев Креста до любого из свободных отрядов Охотников. Порой у Матадора начинала кружиться голова от могущества, которым наделил его Апостол Инквизиции. Однако Карлос ни на миг не забывал, что от подобного кружения голова его может легко слететь с плеч, а значит, пользоваться неограниченными возможностями Гонсалесу предстояло с оглядкой. Поэтому начинать исполнение апостольского приказа командир намеревался все же не с досконального прочесывания города. Карлос учел, что, несмотря на приметную внешность, Луис Морильо чертовски ловко избегает облавы. Так что в планировании сегодняшней Охоты Матадор отталкивался не от вероятного поведения преступника, а от его конечной цели – места, где неуловимый Морильо должен был так или иначе появиться…

Обменявшись с Карлосом дежурными вопросами о житье-бытье, Джованни Скабиа, уже знавший причину визита Охотника в казармы гвардейцев Гласа Господнего, отвел его к своему командиру. Командир Ангелов-Хранителей – угрюмый верзила-бельгиец Манфред Флиссинген – оказался немногословен. Он молча отсалютовал посетителям в ответ и так же молча указал на кресла, предлагая садиться. Представителю более влиятельного, нежели Защитники Веры, Братства он был явно не рад.

– Я уже в курсе ваших особых полномочий, брат Карлос, а также причины, которой они вызваны, – заговорил Флиссинген, не дожидаясь, пока Матадор перейдет к делу. – Однако прежде, чем я услышу ваши требования, вы должны уяснить: в вопросах безопасности Его Наисвятейшества и охраны «объекта номер один» мои люди гораздо компетентнее ваших. Так что от рекомендаций по данной теме можете воздержаться.

– Я ничуть не сомневаюсь в компетентности ваших гвардейцев и пришел не давать им рекомендации, – сверкнув глазами, столь же резко ответил Карлос. Ему не понравилась нота, с которой брат Манфред начал разговор. Беседа в подобном тоне вряд ли обещала быть конструктивной. – Я прибыл не учить вас чему бы то ни было, а ознакомить с повадками человека, с которым вашим Ангелам, возможно, в скором времени предстоит столкнуться. В Мадридской епархии его давно прозвали демоном, и надо сказать, не без оснований. Я и мои люди на собственном опыте убедились, на что этот Морильо способен. Иногда кажется, что он и впрямь дружит с нечистой силой. К счастью, это не так.

– Демон он или человек – в этом мы еще разберемся, – проворчал Манфред, но взгляд его несколько потеплел – Гонсалес вел себя открыто и не задирал перед ним нос, чем всегда грешили Охотники в отношениях с Защитниками Веры. – Но вы меня заинтриговали: если Охотник столь почтительно отзывается о жертве, значит, она действительно чего-то стоит. Что ж, я вас внимательно слушаю…

Карлос принес с собой копии своих мадридских отчетов, тех самых, что повлияли на отстранение от дела магистра Жерара. Он выложил бумаги на стол перед командиром Ангелов-Хранителей, после чего занялся устным инструктажем. По ходу повествования брат Манфред знакомился с бумагами и передавал их заместителю. Больше всего Матадор опасался, что Флиссинген и Скабиа тоже обзовут его предостережения «занятной историей», как это сделал покойный де Сесо, но гвардейцы, к их чести, оказались людьми здравомыслящими и трезво оценили степень угрозы.

– Хорошо, брат Карлос, мы приняли к сведению вашу информацию, – кивнул Флиссинген. – Хотя лично я не понимаю, почему вы так уверены, что Морильо направился в Ватикан. Сделать вывод лишь на основе нацарапанной преступником закорючки…

– Сегодня утром я получил донесение из Монпелье, – перебил его Карлос. – Есть такой городишко на юге Парижской епархии. Не так давно в его окрестностях были ограблена и избита группа торговцев. Так вот, они утверждают, что среди грабивших их байкеров присутствовал человек, схожий по описанию с Луисом Морильо. Согласитесь, ошибиться при опознании этого убийцы трудно. Отсюда следует, что я все-таки оказался прав: Морильо покинул Мадридскую епархию и движется на восток.

– Но это еще не доказывает, что он направляется в Ватикан, – возразил брат Манфред.

– Будет замечательно, если я ошибусь и мы схватим его на материке, – вздохнул Гонсалес. – Однако уповать на это я бы не стал.

– Здесь я с вами солидарен, брат Карлос, – согласился «архангел-хранитель». – Я принадлежу к тем людям, которые таскают с собой зонт даже при ясной погоде. Иначе, сами понимаете, я бы не сидел в этом кресле. Обещаю вам, что охрана объекта будет усилена, пропускной режим ужесточен, а на стены выставлены дополнительные прожекторы. Никто не приблизится к объекту ночью даже на сто метров. Также распоряжусь перекрывать движение лодок по Тибру возле стен дворца в ночное время. Вы уже контролируете мосты?

– Да, на городских мостах установлены пропускные пункты, – подтвердил Карлос, после чего уточнил: – На всех, кроме моста Санта-Катарина.

Через Тибр по мосту Санта-Катарина проходила закрытая дорога. Она вела от расположенного на левом берегу дворца Гласа Господнего к служебной резиденции Пророков, возвышающейся на правобережном холме под названием Ватикан, на котором в древности было расположено крохотное одноименное государство – прообраз современной Святой Европы. Целое самостоятельное государство внутри города, называвшегося тогда Римом. На заре образования Святой Европы Великий Пророк Витторио высочайшим указом переименовал Рим, «страшными пороками себя унизивший», в Ватикан – название, сохранившее святость даже во время тотальной смуты Века Хаоса, наступившего после Каменного Дождя. Разумеется, что священный холм стал центральной частью переименованного города, а прекрасные здания на холме – собор Святого Петра, музей, дворец, названный позже дворцом Апостолов, и Сикстинская капелла – отреставрированы. Мост Санта-Катарины, о коем упоминал Карлос, соединял их с дворцом Гласа Господнего и использовался только по служебным надобностям. Само собой, что Охотникам требовалось особое разрешение на размещение там пропускного пункта.

– Мост Санта-Катарина мы берем на себя, – сказал Флиссинген. – Хотя там и без того посты установлены.

– Скажите, брат Манфред, привлечение дополнительных сил на охрану дворца Гласа Господнего не повредит безопасности служебной резиденции Его Наисвятейшества? – осведомился Матадор. – У Морильо вполне хватит дерзости организовать покушение даже там – в святая святых…

– Нисколько не повредит, брат Карлос, – обнадежил Гонсалеса командир гвардейцев. – К тому же обстановка в столице играет нам на руку: все крупные праздники миновали, а до следующих еще довольно далеко. Его Наисвятейшеству нет нужды лишний раз появляться на людях, а работать он может и у себя во дворце. Так что меня не затруднит уговорить его воздержаться на какое-то время от выходов за пределы объекта номер один. Как скоро вы планируете окончательно разобраться с проблемой?

Наиболее честным ответом на поставленный вопрос был бы «дьявол ее знает», но права на такой ответ Охотник не имел. Отвечать следовало не правдиво, а как положено, что в данном случае были совершенно разные понятия.

– В самое ближайшее время, брат Манфред, – уверенно заявил Матадор. – К тому же, согласно принципам, по которым живет Морильо, затягивание мести – малодушный поступок, а малодушие для него – позор. Так что я просто обязан поторопиться. Но я убежден, мы возьмем его раньше, чем он приблизится к стенам дворца Гласа Господнего.

Однако в чем действительно был убежден Карлос, так это в том, что затянувшаяся Охота станет для него не меньшим позором, чем и затянувшаяся месть – для Морильо…

Это было непередаваемое ощущение. Будь Сото лет на десять моложе, он бы наверняка открыл рот и выпучил глаза от наплыва впечатлений. Но даже в свои годы, когда окружающий мир вроде бы давно не преподносил сюрпризов, каратель ощущал себя впечатлительным подростком, глядя на открывающееся перед ним великолепие Божественной Цитадели – «первого города Земли».

Мутные волны Тибра мерно бились о борт большой широкой лодки, на которой в данный момент прятался Сото. Он вплывал в речные ворота Ватикана так, словно это были врата Аида – повелителя подземного мира мертвых (в свое время Луис Морильо наслушался от Лоренцо много античных легенд – старшина Барселонской Особой знал их и любил пересказывать). Самое занятное заключалось в том, что подобное сравнение являлось чертовски подходящим: вместо Стикса – древний Тибр, вместо перевозчика Харона – торговец холстом Григорио, но главное – Мара и впрямь давным-давно считал себя мертвым. А роль монеты, что древние греки клали во рты своих покойников в уплату Харону за переправу через Стикс, сыграл верный Торо.

Григорио был давним компаньоном Аспида и других байкеров, реализовывая, помимо собственного товара, награбленные ими вещи по хорошим ценам, что в Ватиканской епархии всегда держались на порядок выше, чем в остальных. Отыскав во Флоренции лавку Григорио, Сото упомянул общих знакомых и изложил свою нетипичную просьбу. Торговец присвистнул и поинтересовался, а понимает ли узкоглазый байкер, чье лицо почему-то кажется Григорио знакомым, сколько будет стоить подобная услуга. Байкер понимал и, уже не имея за душой ничего ценного, кроме Торо, заранее смирился с его утратой. Бесспорно, расставаться со стальным товарищем было нелегко, но Мара утешал себя мыслью, что байк – последняя его тяжелая утрата в жизни.

Собственную жизнь каратель в расчет не брал.

Узнав, что предлагается в качестве оплаты, флорентиец снова присвистнул, но теперь в его удивлении сквозило сочувствие – ему не требовалось объяснять, что значит для Человека Свободы расставание со Стальным Жеребцом.

– Это достойное вознаграждение, – уважительно произнес торговец и даже не стал торговаться, хотя Аспид предупреждал: договориться с флорентийским скупщиком краденого тяжело – еще тот скряга. – Я переправлю тебя в эту проклятую Цитадель. И все же, бродяга, нелишне будет узнать, какого дьявола тебе так не терпится сунуть задницу в этот муравейник, раз ты готов ради такого «счастья» даже душу продать?

– Тебя устраивает оплата? – ответил вопросом на вопрос Мара.

– Вполне, – осклабился Григорио щербатым ртом. – Говоря начистоту, ты платишь даже больше, чем требуется.

– Тогда давай договоримся, что на это «больше» ты не будешь задавать вопросов! – отрезал каратель. Торговец хитро рассмеялся, капитулирующе поднял руки и кивнул, давая понять: отныне он нем как могила. И действительно, к данной теме Григорио больше не возвращался, хотя его говорливый рот не закрывался практически весь путь от Флоренции до Ватикана.

Байк Сото, без которого последние годы бывший тирадор себя и не мыслил, увели в гараж флорентийца, будто проданного жеребца в конюшню нового владельца. На прощание Мара провел рукой по хромированной поверхности бензобака и седлу, после чего проводил Торо потухшим взглядом и почтительно склоненной головой. На протяжении этой трогательной сцены Григорио, деликатно отвернувшись, молча глядел в окно…

Самый безопасный путь в Ватикан лежал по воде: лодки сновали в город и обратно не переставая. Проверяли их обычно внутри городских стен, после швартовки у пристани. Поэтому пассажир, не желающий попадаться на глаза представителям властей, обязан был сойти на берег до швартовки, что, впрочем, в любом из густонаселенных районов не представляло особой проблемы. Выполняя взятые обязательства, Григорио решил извлечь из поездки в столицу дополнительную выгоду и под завязку нагрузил арендованную им лодку рулонами холстов. Перегруженная лодка двигалась медленно, но в этом присутствовал и свой плюс: под холстами можно было надежно схорониться, когда торговец замечал прямо по курсу дымок парового катера речного патруля. Флорентиец все-таки припомнил, откуда ему знакома приметная физиономия пассажира, однако сделку не расторгнул – слишком щедрая оказалась оплата за два дня неторопливой водной прогулки.

Сото Мара пересекал свой Стикс. Вся прошлая жизнь карателя, попорченная грехами смертоубийств, как червивое яблоко гнилью, лежала позади, и возврата к ней теперь не было. И пусть оставшийся отрезок жизни Сото также не обещал быть праведным, зато сразу за ним уже отчетливо различались контуры Свободы. Подлинной Свободы: от страданий, от обязательств, от бесчестия, от страха… Мара знал: подлинная Свобода окончательно избавит его не только от всего вышеперечисленного, но даже от бренного тела. Свобода, а не смерть, ибо смерть он уже пережил. Цель обрести Подлинную Свободу возникла перед Сото не случайно – лишь она была способна поддержать в нем боевой дух, если вдруг в ответственный момент одного желания восстановить справедливость окажется недостаточно. Два стимула все лучше, чем один. Кто знает, а вдруг та «гангрена духа», от которой Мара вроде бы успешно излечился в Марселе, все же позволила ему непоправимо размякнуть?

Мадрид был и оставался единственным крупным городом, с которым Сото Мара мог сравнить Ватикан, хотя впоследствии каратель признал, что сравнивать их было просто смешно. Разве возникла бы у кого-нибудь мысль проводить параллели между видавшим виды рыболовецким баркасом и колоссальным кораблем Древних, который искатель Луис Морильо очищал когда-то от песка на восточном побережье Испании? И баркас, и корабль назывались судами, равно как Мадрид и Ватикан назывались городами, однако даже беглого взгляда хватало, чтобы увидеть разницу и уяснить, какой из них следует считать настоящим судном, а какой – настоящим городом.

Лодка Григорио, влекомая размеренным течением Тибра, неторопливо двигалась на юго-запад. Восходящее солнце грело путникам затылки, а небо на западе все еще оставалось подернутым ночной дымкой. Дымка рассеивалась медленно, будто бы состояла из ледяной крошки, что постепенно таяла под солнечными лучами. Однако внизу почти у самой линии горизонта на голубеющем небосклоне продолжало оставаться темное пятнышко, по какой-то неведомой причине не желавшее сливаться с окружающим его фоном. Пятнышко походило на маленькую тучку, портившую однотонную лазурь безоблачного неба.

То, что это не тучка, Сото догадался позднее, когда солнце взошло, а дымка окончательно растаяла. Таинственное пятнышко стало увеличиваться в размерах и обретать симметричную форму, с каждой минутой становясь все больше похожим на нательный крестик, надеваемый младенцам при крещении.

Вскоре Мара утратил все сомнения относительно природы загадочного явления, на самом деле не представляющего из себя загадки. Знаменитый Стальной Крест, габариты которого в действительности были чудовищными – двести метров в высоту и сто в размахе – возвышался в Ватикане на площади Святого Петра. У его подножия Пророки и Апостолы произносили свои церемониальные речи, а Орден Инквизиции устраивал публичные Очищения Огнем наиболее одиозных отступников. Не было в Святой Европе человека, не знающего об этом гигантском символе Единственно Правильной Веры – Стальной Крест давно по праву считался неотъемлемой частью столицы, наравне с уцелевшими при Каменном Дожде четырьмя из семи левобережных холмов.

Появление в чистом небе огромного распятия выглядело символически – святой крест навис над пока невидимым городом, словно указывал заблудившимся путникам месторасположение Центра Мира. Правда, заплутать в этой области мог только слепой – как и тысячи лет назад, сегодня все дороги так же вели в бывший Рим. Туда же нес свои воды и Тибр.

Ватикан предстал на пути Сото Мара с величественной степенностью. Не возник внезапно из-за поворота реки, как это случалось с прочими встречными городишками и деревеньками. Подобно все тем же Пиренеям, столица медленно материализовалась на горизонте и постепенно надвигалась, пока ее стены не перекрыли собой все впередилежащее пространство. В появлении крепкостенной Божественной Цитадели было нечто мистическое, отчего даже у такого скептика, как Сото, волосы начали шевелиться на загривке. Какой же тогда трепет должны были испытывать многочисленные паломники, стекающиеся к Центру Мира со всех уголков страны?

Стены Ватикана были сооружены во времена первого Пророка Витторио, сумевшего взять в свои руки власть над всей западной Европой. Основатель государства резонно опасался, что его благим инициативам в объединении народов будут рады далеко не все и наверняка найдутся те, кто захочет выбросить Великого Пророка со «святого места». Так что генеральная реконструкция городских стен стала первым грандиозным строительством, развернутым Витторио в Ватикане. В кратчайший срок стены выросли на не досягаемую для штурмовых башен пятидесятиметровую высоту, а толщина их была вполне достаточной, чтобы выдержать попадание тяжелого артиллерийского снаряда. С тех пор Божественная Цитадель именовалась крепкостенной не только в образных проповедях Гласа Господнего, но и стала таковой в действительности. И хоть ни во времена правления Великого Пророка, ни после, так и не нашлось желающего проверить ее неприступность на практике, тем не менее оборонительный периметр всегда поддерживался ватиканцами в боеготовности. Стены регулярно подвергались профилактическому ремонту, а механизм запирания ворот – настоящее произведение инженерного искусства – работал безупречнее хваленых швейцарских хронометров.

Устройство речных ворот города выглядело элементарно: когда требовалось по какой-либо причине перекрыть Тибр, в полуметре над водой лебедкой натягивалась толстая якорная цепь, закрепленная между двух сторожевых башен, стоящих на противоположных берегах. Несмотря на простоту заграждения, оно с успехом препятствовало проникновению в столицу как легких рыбацких лодок, так и более громоздких посудин. Возвращавшиеся с Ватиканской ярмарки на парусных лодках знакомые Григорио торговцы уже поведали ему, что начиная с прошлой недели заградительную цепь устанавливают над рекой каждую ночь.

– Что-то я даже не припомню, когда такое делалось в последний раз, – пробормотал он, хмуро покосившись на пассажира. – Не иначе, Большой Папочка кому-то войну объявил.

Огромные стены («Уж не с титанами ли собирался воевать Первый Пророк?» – подумал Сото, когда они подплыли к городу вплотную) загораживали собой всю панораму «первого города Земли», которая – каратель чувствовал – также обещала быть весьма впечатляющей. Из-за зубцов парапета выступали лишь шпили высоких соборов, да, разумеется, Стальной Крест, от взгляда на который вблизи у Сото закружилась голова, и он едва не перекувыркнулся через борт лодки. Ему не верилось, что люди способны сотворить подобного колосса, разве что сделали это при непосредственной помощи самого Всевышнего. Стаи птиц, кружившие у вершины Креста, лишний раз подчеркивали его монументальность. Мара пожалел, что небо сегодня как нарочно безоблачное, и потому нет возможности проверить россказни о том, что Ватиканский Колосс якобы огромен настолько, что задевает верхушкой облака. Впрочем, в это верилось и без наглядного примера.

Каратель жутко нервничал, когда их лодка наконец достигла северных речных ворот и очутилась в тени возвышающихся над рекой сторожевых башен. На всякий случай Сото затаился между штабелями рулонов ткани, однако любопытство терзало его. В конце концов он не вытерпел и высунул нос наружу, продолжив во все глаза пялиться по сторонам. Благо вокруг действительно было на что посмотреть.

Лодка выплыла из отбрасываемой стеной тени внутри Вечного города, оставив за кормой сторожевые башни и заградительную цепь, в данный момент покоившуюся на речном дне. Солнце снова ударило путникам в глаза, от чего окружающий их пейзаж засверкал красками. Точнее, красок наблюдалось немного, да и назвать их жизнерадостными было нельзя: серый гранит набережной, потемневший от времени известняк прибрежных зданий, коричневая черепица крыш, пыльная буро-зеленая листва деревьев… Правда, изредка промеж многоэтажных строений попадались ухоженные и выкрашенные в яркие цвета особняки крупных чиновников, но их аляповатый вид не разнообразил общей картины, скорее наоборот, подчеркивал ее блеклость. Унылую непривлекательность зданий не скрашивала даже добротная архитектура и сложная узорчатая лепнина на стенах. Над рекой витал тяжелый смрад клоак, сбрасывающих сточные воды прямо в Тибр. Покрытые черной слизью трубы торчали из гранитной набережной через каждую сотню метров. Поговаривали, что не пострадавшая при Каменном Дожде канализация древнего города измеряла свой возраст даже не веками, а тысячелетиями.

Теперь Стальной Крест предстал пред Сото во всем великолепии, если, конечно, слово «великолепие» вообще являлось применимым к открытой всем ветрам и непогодам железной конструкции, чей срок службы перевалил за два с половиной века. Впрочем, чтобы поразить гостя столицы, Ватиканскому Колоссу с лихвой хватало своих размеров, так что эстетическая привлекательность была ему не нужна. Первое, что невольно приходило на ум, когда Стальной Крест становился виден целиком: что будет, если вдруг разразится крупное землетрясение и эта махина рухнет на близлежащие строения? Тысячи тонн железа шутя сравняют с землей добрую половину комплекса правительственных зданий, а грохнись Крест в направлении Тибра – и в Ватикане сразу же появится новый мост. Хотелось бы Мара стать свидетелем этой катастрофы, которая рано или поздно непременно произойдет, ибо что более грандиозное могло случиться в Святой Европе после Каменного Дождя?

Здания и набережная по левому берегу закончились, а им на смену пришла глухая отвесная стена, выходящая прямо из воды и вздымающаяся приблизительно на ту же высоту, что и городские стены. Стена была выкрашена в бежевый цвет – неброско и аккуратно. У основания стены, там, где волны Тибра неустанно лизали ее и где она никогда не высыхала, на ней бурно разрослись водоросли и лишайники, отчего внизу цвет ее резко менялся с бежевого на ядовито-зеленый. Узкие оконца в верхней трети стены походили на бойницы, а возможно, ими и являлись. Строение, часть которого составляла эта стена, было огромным, поскольку тянулась она далеко вперед и обрывалась, очевидно, где-то за речным поворотом – по крайней мере, отсюда Мара ее конец не видел.

– А разве Дом Искупления находится не в пригороде? – полюбопытствовал Сото, обводя взглядом нескончаемую бежевую плоскость. Ему рассказывали, что городская тюрьма, построенная основателем Братства Защитников Веры, покаявшимся грешником Маркусом Крюгером, располагалась за пределами города; а какая еще городская постройка, кроме нее, могла обладать столь непривлекательным видом?

– Да ты что! Где ты видишь тюрьму? – рассмеялся Григорио. – Неужели дворец Гласа Господнего не признал? Ну ты, бродяга, даешь!

– Дворец? – недоверчиво переспросил каратель. При слове «дворец» ему всегда представлялось что-то величественное и одновременно потрясающе красивое. Настоящий дворец он видел один раз в жизни. Переживший Каменный Дождь и Век Хаоса (разумеется, ценой огромных потерь), Королевский дворец в Мадриде даже в современном неблаговидном состоянии – теперь в нем размещалась Транспортная Академия – был достаточно изящен в архитектурном плане. Здесь же говорить об изяществе не приходилось вовсе, поскольку где это видано, чтобы гигантский оборонительный бастион украшали архитектурными излишествами?

– Это северная стена дворца, – пояснил Григорио. – Первый Папочка Витто лично проектировал свои апартаменты. Вкус у него, скажу тебе, был не ахти.

И флорентиец смачно плюнул за борт, тем самым выражая свою оценку художественным талантам Первого Пророка.

Лодка уже миновала один мост неподалеку от городской стены и сейчас приближалась к следующему. Движения на втором мосту отсутствовало, зато было полно вооруженных людей в униформе Ангелов-Хранителей. Каратель сразу же юркнул в укрытие, дождался, пока лодка проплывет под мостом, и лишь затем отважился высунуться из-под рулонов. Он еще долго смотрел назад, стараясь сосчитать количество патрулирующих мост гвардейцев – а вдруг да пригодится. Логово врага было огромным и неприступным – куда неприступнее здания Мадридского магистрата, – поэтому все его входы и выходы требовалось тщательно изучить. Трюк с захватом автомобиля, на который попалась охрана Гаспара де Сесо, в Ватикане вряд ли сработает: на любом из маршрутов следования Пророка всегда предпринимались строжайшие меры безопасности. Словоохотливый Григорио, которого отнюдь не смущала немногословность «бродяги», как-то обмолвился, что Ангелы-Хранители Его Наисвятейшества будут, пожалуй, пострашнее самих Охотников. Хотя, если подумать, добавил он, закон в Святой Европе не писан ни тем, ни другим.

– Один мой знакомый по имени Самуил решил однажды задницу почесать, когда мимо него кортеж Большого Папочки проезжал, – привел флорентиец конкретный пример. – А эти собаки в белых беретах, видимо, посчитали, что у Самуила в заднице пистолет запрятан, не иначе. Мало того, что едва не пристрелили бедолагу на месте, так вдобавок по дознаниям его потом затаскали. Понятное дело, разобрались, но ни извинений, ни компенсаций он не дождался. В какой еще стране такие зверские порядки встретишь? Тьфу!..

Река совершила крутой поворот. Вместе с ней под острым углом изменила направление и дворцовая стена, которую теперь следовало называть не северной и даже не западной, а юго-западной. Однако вскоре она отвернула от берега, уступая место прежней гранитной набережной. Путники, ранее двигавшиеся вплотную к стене, а теперь удалившиеся от нее, получили возможность рассмотреть дворец Гласа Господнего целиком. Крыша дворца была плоской и огороженной высоким зубчатым парапетом, отчего больше походила на верхнюю площадку оборонительной башни, чем она в принципе и служила. Действительно, дворец Пророка нельзя было назвать иначе, как гипертрофированной приплюснутой башней неправильной геометрической формы: ее ровные южная и восточная стены сходились под прямым углом, в то время как оставшиеся соединяли их ломаной линией сообразно изгибам речного русла. Более странного по форме сооружения Сото на своем веку не встречал.

Впрочем, имелась-таки на дворцовой крыше одна деталь, которая разнообразила унылый облик этого «бастиона». Большой купол диаметром порядка двухсот метров и высотой около десяти возвышался в центре плоской дворцовой крыши. Сото поразил не столько сам купол, плохо вписывающийся своей округлостью в общую архитектурную картину ломаных линий, сколько то, из чего он был сооружен, – стекло. Сотни тонн стекла. Несущий каркас конструкции был скрыт под куполом, так что снаружи, а тем более издалека, казалось, будто сооружение сделано из сплошного выпуклого куска стекла. Карателю стеклянный купол напомнил прежде всего чудовищных размеров мотоциклетную фару, направленную строго вверх. Фонтаны солнечного света отражались от «фары», от чего сверкающий подобно второму солнцу купол можно было хорошенько рассмотреть лишь в пасмурный день.

Сото ждать плохой погоды не желал, поэтому, прищурившись и соорудив из ладони козырек, вглядывался в диковинную сверкающую конструкцию, пытаясь определить ее предназначение.

– Это оранжерея, – проследив за взглядом пассажира, пояснил Григорио. – По-другому, зимний сад. Всякие экзотические деревья и цветочки, в основном из Африки.

– Прямо под стеклом, что ли?

– Точно! Некогда нашим Большим Папочкам выбираться за город любоваться природой. Пророки – парни занятые, однако как ни крути, а все же живые люди, вроде нас с тобой. Пророкам тоже порой хочется птичек послушать и фиалок понюхать. Вот и устроили себе этакий райский садик прямо во дворце. Там у них даже в январе цветы распускаются. Представь себе: на дворе дождь, ветер лютует, снег валит – тоска, короче, – а Большой Папочка ходит по благоухающему саду, цветами любуется да попутно государственные проблемы в спокойной обстановке решает… Эх, чтоб я так жил!

Помимо крыши зимнего сада, блистающий купол выполнял еще одну функцию. Неизвестно, закладывалась ли она в сооружение изначально – скорее всего нет, – однако в итоге все вышло как нельзя уместно. Пусть не круглые сутки, пусть лишь по погожим дням, но над дворцом Его Наисвятейшества сиял самый настоящий нимб – большой и ослепительный, именно такой, какой и должен быть у Великих Пророкв.

– А где парадный вход? – поинтересовался Сото. Мост, под которым они только что проплыли, вел явно не к главным воротам.

– Отсюда далеко, – ответил Григорио. – Он на противоположной стороне дворца. Там, где восточная стена через плаза Витторио проходит. Найти несложно; заметишь издалека – ворота из чистого золота, портик, колоннада такая, что в ней заблудиться можно, почетный караул… Напротив парадного входа еще Пантеон находится.

– Знаю, читал: Храм Прощенных Язычников.

– Он самый. Настолько старый, что его, по слухам, даже Древние «древним» называли. Первый Папочка, как дела принял, так сразу издал указ, чтобы Пантеон снести – Витто с язычниками особо не церемонился. Но все-таки вовремя передумал. А знаешь почему?

Задавать болтливому Григорио вопросы было равносильно тому, как подливать в огонь бензин – флорентиец начинал так увлеченно на них отвечать, что порой, жестикулируя, выпускал из рук рулевой рычаг.

– Храм Всех Богов – так раньше Пантеон назывался, – начал рассказ торговец, хотя Мара и не выказал желания слушать его историю. – Доходит до тебя, в чем загвоздка вышла?.. Хитры были Древние, ничего не скажешь, чертовски хитры! «Все Боги» – значит все без исключения. И лживые, и истинные. А как снесешь храм, если он, помимо прочих, и в честь твоего Бога воздвигнут? Да еще под Каменным Дождем уцелел – это же просто знак свыше! Древние будто чуяли, что их боги рано или поздно свое отслужат, поэтому и перестраховались на будущее. Ловкий ход, да? Я ничуть не сомневаюсь, что Пантеон и нашу Железную Крестовину переживет. А если и рухнет, то лишь в тот день, когда весь мир уже окончательно в тартарары сгинет. Ни минутой раньше…

Миновали еще один мост, сразу за которым русло Тибра резко расширялось, образуя большое озеро, протянувшееся на несколько километров. Дальше по течению, перед южными речными воротами, русло вновь сужалось и возвращалось к своей прежней ширине. Таковым оно оставалось вплоть до впадения реки в море. В бытность свою Римом, столица не имела ничего похожего на этот крупный водоем, разлившийся в центре города и обладающий бездонной, по сравнению с остальным руслом, глубиной. Русло Тибра видоизменилось по той же причине, по какой и множество других рек Святой Европы – тяжелые «капли» Каменного Дождя оставили на теле многострадальной планеты глубокие шрамы. Героически выживший Ватикан гордился тремя шрамами – две воронки в левобережной зоне и одна, доверху заполненная речной водой, – на месте изрядной части правобережья. Кто-то давным-давно назвал кратер озером Слез Кающихся, с тех пор название за ним и прижилось. До Каменного Дождя на сгинувшее под воду побережье выходили сразу несколько римских мостов. Их остатки существовали поныне, только служили они уже не мостами, а пирсами. Пирсы – они же половинки древних мостов – отходили от левого берега. К ним и причаливали все прибывающие в Ватикан торговые лодки.

– Приготовься, – предупредил Григорио пассажира. – Как только выплывем в озеро, я ненадолго прижмусь к правому берегу, где ты и высадишься. Дальше тебе нельзя – мне необходимо двигаться к пирсам, пока течение позволяет причалить без паруса. Только постарайся не мешкать, бродяга! Если «фуражки» заметят, что я выбросил пассажира, – не оберусь неприятностей.

Все правобережье озера Слез Кающихся было застроено однотипными многоэтажными домами-коробками, которые в Ватикане назывались так же, как их прообразы в Древнем Риме, – инсулы. Непрочные инсулы лепились друг к другу так плотно, что когда, бывало, подточенная паводком, рушилась одна из них, вместе с ней частенько разваливались и соседние здания, погребая под руинами десятки жильцов. Не менее катастрофические беды здесь также причиняли пожары, уничтожавшие подчас целые кварталы. Отвратительное качество и скученность местных построек объяснялась просто: они сооружались за счет муниципалитета и предназначались для несметных полчищ паломников, обычно наводнявших Ватикан в преддверии грандиозных праздников. Кварталы, застроенные инсулами, так и назывались – район Паломников.

Григорио направил лодку к развалинам одной из инсул, что некогда возвышалась на самом берегу и рухнула прямо в озеро. Развалины инсулы выступали из воды подобно дамбе, и на них было удобно высаживаться из лодки, не вынуждая ту заплывать на мелководье. Флорентиец уперся шестом в дамбу и придержал влекомую течением лодку, а Сото, взвалив на плечи скарб, соскочил на ближайший обломок. Ноги карателя после двух дней, проведенных им в шаткой посудине, с непривычки подогнулись, и Мара чуть было не плюхнулся в воду со всеми вещами. Но в последний момент он сумел-таки ухватиться за выступ камня.

– Удачи тебе, – бросил Сото торговцу, уже выталкивающему лодку на течение. – Надеюсь, мой Торо попадет в надежные руки.

– Не беспокойся, – отозвался Григорио, налегая на шест. – Я знаю парочку бродяг, кому эта громадина будет по карману – ребята достойные. И тебе удачи… во всем, что бы ты здесь ни задумал. Ох, подсказывает мне интуиция: пожалею я, что согласился на эту сделку. Ох, пожалею! Глупый алчный старикашка!..

Лодка отплыла, а Григорио, укоризненно качая головой, все еще продолжал во всеуслышание упрекать себя в чрезмерной жадности.

…Прыгая с камня на камень, Сото выбрался из развалин и наконец ступил на берег. Нарукавную повязку паломника – синюю, с белым крестом – он повязал еще в лодке. Повязку раздобыл для него Григорио, поскольку идея высадить пассажира в паломническом квартале принадлежала флорентийцу. Разумеется, помимо повязки, каждый паломник обязан был иметь официальный документ, подтверждающий его статус путешественника по святым местам, но справка требовалась лишь для того, чтобы попасть в город, а также на случай встречи с патрулем Защитников. Первую проблему Сото уже разрешил, а при возникновении второй документы все равно бы не помогли – с его-то мрачной известностью! Со всеми же мелкими подозрениями, какие могли возникнуть в отношении Мара у встречных прохожих, обязаны были справляться повязка и черные очки, тем паче что в солнечном Ватикане такие очки носил едва ли не каждый пятый.

Сото нацепил очки на нос и осмотрелся. Публика в районе Паломников была интернациональная: бледнолицые лондонцы, говорливые варшавцы и киевляне, белобрысые берлинцы, смуглые афиняне и мадридцы. Граждане Святой Европы всех возрастов съехались в столицу поклониться ее святыням, покаяться в грехах у подножия Стального Креста и очистить душу молитвами в многочисленных ватиканских храмах. Многие паломники прибыли целыми семьями, и со всех сторон раздавался заливистый детский смех. Любопытно, что обстановка в этом многолюдном месте была на удивление спокойной – человек, который сознательно встал на путь Покаяния, обычно крайне дисциплинирован и богобоязнен. Исключение составляли разве что затесавшиеся в ряды паломников городские бродяги да мелкие жулики, но их здесь околачивалось немного. Наткнувшись на доброжелательность окружающих, обуреваемый черными мыслями Сото почувствовал себя не в своей тарелке.

По праздничным дням в районе Паломников было не протолкнуться, в остальное время дышалось свободней (паломники стекались к Центру Мира в течение всего года, район никогда не пустовал), поэтому шанс найти здесь пустующее жилье возрастал. Инсула включала в себя до полутора сотен тесных комнатушек-ячеек, отчего смахивала на огромный улей. Каждая из ячеек по площади ненамного превышала установленные в ней общие нары на несколько человек; другой мебели, как и дверей, в ячейках не имелось. Покинув набережную и углубившись в лабиринт инсул, Сото задался целью подыскать для себя такое жилье, чтобы регулярные проверки Защитников Веры обходили его стороной. По логике, нечто похожее следовало искать в окраинных кварталах, подальше от многолюдного рынка.

Мара посчастливилось обрести «дом своей мечты» достаточно быстро. Точнее, назвать его домом было уже трудно, но едва это строение нарисовалось на пути карателя, тот сразу понял: о лучшем убежище в его положении мечтать просто нельзя – старая инсула, одна половина которой полностью рассыпалась, и ее обломки курганом громоздились возле второй половины, покрытой жуткими трещинами, но пока еще не рухнувшей. В целях безопасности участок был обнесен символическим веревочным ограждением с повязанными на нем красными флажками. Флажки уже заметно поистрепались – по всей видимости, здание рухнуло достаточно давно. В первую очередь веревка ограждала развалины от снующих по кварталу пронырливых ребятишек, поскольку вряд ли бы кто-то из их родителей вздумал селиться в полуразрушенной инсуле. Казалось, стоило лишь чихнуть рядом с ней или облокотиться о потрескавшиеся стены, как они немедленно обвалятся тебе на голову.

Обойдя вокруг опасного участка, Сото удовлетворенно хмыкнул и, убедившись, что за ним не наблюдают, поднырнул с вещами под ограждение и прошмыгнул в подъезд уцелевшей половины инсулы. Зыбкая непрочность жилища карателя не пугала – он был уверен, что как минимум несколько дней здание еще простоит. Более вероятной являлась опасность нарваться на проверку документов, обосновавшись в пригодном для жилья строении. Сюда же патруль Защитников точно не сунется, но Мара все равно не собирался разводить в инсуле огонь. Он не хотел лишний раз искушать судьбу, и без того охладевшую к нему за эти месяцы.

Поднявшись на верхний этаж, Сото прошел до конца коридора и побросал вещи на нары в последнюю ячейку. Вот он и на месте. Теперь предстояло позаботиться о том, чтобы длинный путь, проделанный им из глухой провинции в сердце Святой Европы, не оказался напрасным. Полная Свобода уже рядом; до нее осталось несколько шагов, но на финальном участке пути следует выложиться изо всех сил. Второго случая искупить вину карателю не представится.

Сото осознавал, что если будет маячить перед окнами, то рано или поздно привлечет к своему убежищу внимание, однако он не удержался от соблазна взглянуть на город. Стараясь не выходить из тени, он подкрался к лишенному стекол оконцу ячейки и выглянул наружу. Панорама столицы с верхнего этажа открывалась великолепная, только вид справа загораживала соседняя инсула. Прямо перед глазами блестело под солнцем озеро Слез Кающихся. На его противоположном берегу возвышались пирсы, облепленные лодками, словно брошенные в воду корки хлеба голодным малькам. Возле одного из пирсов покачивалась сейчас груженная холстами лодка флорентийского торговца Григорио, совершенно не различимая среди подобных ей лодок. Берег у пирсов был застроен складами, а сразу за ними раскинулась рыночная площадь, шумная и яркая. Григорио говорил, что на Ватиканской ярмарке при желании можно отыскать все. Даже огнестрельное оружие, за торговлю которым грозило столь длительное тюремное заключение, что на свободу после него выходили лишь те, кто угодил за решетку в юношестве.

Рыночная площадь заканчивалась у подножия второй по величине столичной постройки – храмового комплекса Первых Мучеников. Мощная стена вокруг комплекса, состоящая из четырех ярусов аркад, окружала возвышающийся за ней храм идеальным эллипсом. Один крупный сегмент ограждения был гораздо старше основной части стены, пристроенной к нему уже после Каменного Дождя. Подковообразный сегмент являлся остатком древнеримского амфитеатра Колизея, на арене которого сложили когда-то свои головы первые мученики за Истинную Веру. На их крови и был построен один из крупнейших храмовых комплексов не только Ватикана, но и всей Святой Европы.

Сото посмотрел налево. Между храмом Первых Мучеников и дворцом Гласа Господнего лежало несколько ухоженных кварталов, где проживала городская знать. Дворец, очертания которого с высоты птичьего полета наверняка напоминали арфу – две прямые стены и одна длинная, причудливо изогнутая соединяющая их стена, – сверкал устремленным в небеса стеклянным «глазом» и слепил Мара красными отблесками – солнце клонилось к закату. Разделяющий дворец и Ватиканский холм Тибр был с этой точки не виден – из-за крыш прибрежных построек торчали лишь перила моста Санта-Катарина. Зато очень хорошо просматривалась площадь Cвятого Петра и возвышающийся в ее центре Стальной Крест, царапающий ржавой макушкой небосвод.

В лучах заходящего солнца Крест отбрасывал такую длинную тень, что она пересекала реку и отпечатывалась на крыше и бледно-желтых стенах резиденции Пророка. Тень походила на растопыренную лапу дракона, какие в изобилии украшали страницы утраченных Сото книг. Драконья лапа сомкнулась на дворце Гласа Господнего, и казалось, будто невидимый обладатель сей чудовищной конечности вот-вот взлетит и вырвет дворец из земли вместе с фундаментом, оставив на его месте еще одну глубокую воронку. Воистину велик Ватиканский Колосс, если ему по силам выставить ничтожными даже самые грандиозные городские сооружения. Практически все, что Сото слышал о нем раньше, оказалось правдой.

Мара невольно пришли на ум слова странствующего проповедника, гостившего однажды в асьенде сеньора: «Божественная Цитадель подобна листу бумаги, а Стальной Крест – булавке, которая удерживает бумагу на месте. Выдерни булавку, и лист немедленно унесет ветром одному Господу известно куда. Без Креста Ватикану никогда не быть Центром Мира. Крест – вот краеугольная опора Вечного города!» Безусловно, в словах того проповедника крылась немалая доля истины.

Растопыренная лапа-тень Стального Креста тянулась все дальше и дальше, пока постепенно не подобралась к стеклянному куполу дворца. Мысль, которая озарила Сото при созерцании этой картины, была настолько безумной, что от нее даже мурашки пробежали по телу. Впрочем, вряд ли спонтанная идея Мара являлась безумнее того замысла, что крепко сидел в его голове со дня казни Главного магистра Мадридской епархии. И все-таки, трезвая часть рассудка Сото, смирившаяся в конце концов с самоубийственными планами карателя, в этот раз вынесла категоричный вердикт: безумие, чрезмерное даже для самоубийцы.

«Помни о своей задаче! – звенело в мозгу у Мара. – Не забыл, зачем ты прибыл сюда? Ты прибыл защитить честь сеньора и обрести Свободу, пав славной смертью! А если решил отказаться от планов и покончить с собой, зачем вообще плелся в такую даль? А ну, немедленно оставь эти дикие мысли и сосредоточься на цели!»

«Но ведь ты сейчас как раз и решаешь этот вопрос! – возражала здравому смыслу насквозь пропитанная адреналином и тестостероном вторая половина сознания, постоянно толкающая карателя на отчаянные поступки. – В случае удачи у тебя автоматически отпадет большинство проблем! Надо только рискнуть! Или ты, трус, уже не помнишь, как это делается?! Ведь в юности тебе хватило отваги пойти на риск, после чего ты стал для многих настоящим порождением Преисподней! Ты поверил в себя и сделал шаг в бездну! И бездна отступила! Тебе уже знакомо это ощущение – согласись, оно непередаваемо! Вот увидишь, сегодня сделать этот шаг будет куда проще!»

«Да, конечно! Проще не бывает!.. Нет, нет и нет! – упорствовал здравый смысл. – Ищи рациональные пути! Тебе только кажется, что их нет! На самом деле их много! Затаись и выжди! Рано или поздно момент представится, как это случилось в Мадриде, где ты разумно решил не торопиться. Получится и здесь».

«Как раз промедление и будет для тебя настоящей дурацкой смертью, – пыталась перекричать здравый смысл безумная половина сознания. – Тебя ищут по всей стране, в том числе и в Ватикане. Охотникам нетрудно отследить твой путь и вычислить твою цель. Ты сам слышал: в городе уже введены повышенные меры безопасности. Конечно, это не обязательно связано с тобой, только разве тебе от этого легче? В общем, брось сомневаться и действуй: план рискованный, но вряд ли у тебя появится лучший».

Внутренний конфликт рассудка и безрассудности вывел Сото из душевного равновесия и лишил сна, который уже давно обязан был сморить его после насыщенной впечатлениями речной прогулки (любопытно, но даже на пороге смерти каратель продолжал встречать вещи, впечатляющие его). Следовало срочно искать компромисс и примирять «оппонентов», дабы противоречия не разобщили их окончательно. Здравый смысл и отчаянная храбрость должны были действовать сообща – проку от каждого в отдельности было немного. Иными словами, карателю срочно требовалось привести мысли в порядок, иначе задуманное им мероприятие грозило потерпеть неудачу.

Осенивший Сото безумный план не был выброшен им из головы. Этого нельзя было сделать уже никаким самовнушением – слишком крепко вкогтился он в мысли мстителя. Однако Сото не спешил сиюминутно воплощать задумку в действительность, хотя руки чесались от нетерпения покончить со всеми проблемами еще до восхода. Все могло получиться, если, конечно, приложить к этому максимум усердия. Стихийно выработанная стратегия, какими всегда рекомендовали пользоваться воины-предки Мара, была отложена им на время. Отложена по той же причине, по какой откладывают в темную сухую коробку недозрелый помидор. Полежав в благоприятных условиях, помидор непременно дозреет до кондиции, надо только дать ему срок.

Мара ненавидел недозрелые помидоры, ровно как недозрелые идеи, пусть на первый взгляд и трижды гениальные…

Карлос Гонсалес прожил достаточно разнообразную жизнь, исколесив Святую Европу вдоль и поперек. Раньше, когда в молодом Охотнике – еще не командире отряда, а обычном рядовом бойце – бушевала юношеская тяга к путешествиям, он с нетерпением ожидал очередного рейда и никогда не ворчал, если вдруг нелегкая заносила его в промозглый Лондон или заснеженные Альпы. Выросшему в глухой Сарагосе Карлосу нравилась любая перемена обстановки. И все бы ничего, но с годами Матадор начал ощущать, что стакан хорошего вина в ватиканском трактире и полный покой воздействуют на него куда благоприятнее, нежели суетливая беготня за разного рода отщепенцами. Гонсалес старел, и с этим ничего нельзя было поделать.

Сегодня командира Пятого отряда уже не манили ни суровый север, ни солнечный юг, ни горные пики, ни бескрайние равнины. А после того, как долгожданная поездка на родину обернулась для Карлоса массой неприятностей, казалось, он и вовсе охладел к путешествиям. Однако, как вскоре выяснилось, тяга к неизведанному никуда у Матадора не пропала. Она лишь дремала в ожидании, когда ее разбудят чем-нибудь действительно впечатляющим.

Персональное приглашение во дворец Гласа Господнего послужило для любопытства Гонсалеса отличной побудкой. А то, что приглашение было устным и неофициальным, только усиливало интригу. Самое короткое путешествие в жизни Матадора – всего-то несколько кварталов – заставило его волноваться как никогда ранее.

Сногсшибательную новость доставил Карлосу в Главный магистрат лично Джованни Скабиа. Замком гвардейцев торопился, и у него не нашлось времени ответить на вопросы ошарашенного Охотника. Джованни лишь пояснил, что его командир имел с Пророком беседу, и Его Наисвятейшество выразил желание встретиться с человеком, который за несколько дней успел переполошить всю столицу. Брат Манфред воспринял желание Гласа Господнего как приказ и не замедлил его исполнить.

Аудиенция была назначена на вечер, так что у Матадора оставалась еще уйма времени на раздумья и борьбу с нервным потрясением. Гонсалес начал со второго, поскольку волнение препятствовало не только трезвомыслию, но и исполнению служебных обязанностей. Едва Джованни удалился, Карлос тут же открыл сейф и вытащил из-за кипы служебной документации початую бутылку коньяка и рюмку. Не вынимая бутылку из сейфа, он наполнил рюмку, покосился на дверь кабинета и, спрятавшись за сейфовой дверцей, залпом уничтожил порцию. Внутри приятно потеплело, а на глаза навернулись слезы – Карлос не водил близкой дружбы с крепкими напитками, предпочитал им вино. Поморщившись и смахнув слезы, Охотник задержал взгляд на пустой рюмке, в задумчивости покрутил ее в пальцах, наблюдая, как по донышку размазывается темная коньячная капля, после чего махнул рукой и повторил процедуру. Запах спиртного до вечера, один черт, выветрится, а успокоиться следовало во что бы то ни стало.

Помогло. Карлос уселся в кресло, раскрыл перед собой первую попавшуюся на глаза папку и, развалившись поудобней, сделал вид, что изучает документы. А сам в это время сосредоточился на предстоящем визите в святая святых, пытаясь разгадать причину неожиданного желания Пророка. Неофициальность приглашения можно было воспринимать как доброе предзнаменование. Приглашение по всей форме пришло бы через Апостола Инквизиции, который, как непосредственный командир Карлоса, сопровождал бы его во дворец, где их явно не ожидало ничего хорошего. Хвалиться было нечем: в активе имелась масса версий, а вот результаты Охоты совершенно не радовали. Существовала высокая вероятность того, что будь визит сугубо официальным, и из дворца Охотник направился бы уже не к себе в отряд, а в пониженном звании был услан куда-нибудь на африканское побережье усиливать пограничные посты. По слухам, пограничные части на четверть состояли из таких разжалованных, в какого мог легко превратиться Матадор.

Африка являлась тем редким местом, куда обожавший в молодости путешествия Карлос не стремился даже в ознакомительных целях. Песок, пекло и жуткие болезни, лекарств от которых до сих пор не изобретено, – Матадору не обязательно было посещать Африку, чтобы на всю жизнь обрести к ней стойкое отвращение. Но кажется, долгая командировка на защиту государственных рубежей от набегов чернокожих язычников вроде бы пока Охотнику не грозила – и слава богу.

Было только необходимо поставить Апостола в известность о неофициальном приглашении – столь важная встреча не должна происходить за его спиной. Прознает – одними упреками дело не кончится. Эх, жаль, поторопился с приемом успокоительного! Теперь докладывать самому рискованно, а заместитель Риккардо с братьями отправились инструктировать кадетов Боевой Семинарии перед предстоящим рейдом по кварталам бедноты; Карлосу понравилась идея привлечь к розыскам Морильо кадетов – семинаристы горели желанием поучаствовать в настоящей Охоте, отчего занимались нудными поисками на порядок инициативнее убеленных сединами ветеранов. Что, впрочем, еще не гарантировало положительный результат.

Карлос решил доложить Апостолу Инквизиции о своем визите во дворец сразу после обеда, во время которого Охотнику пришлось съесть целиком свежий лимон, дабы кислый фрукт на корню уничтожил предательский запах коньяка. Конечно, было бы предпочтительнее сдобрить трапезу изрядной порцией чесночного соуса, но тогда возникла бы проблема, чем убить запах чеснока. Он бы точно до вечера не выветрился, а идти к Пророку, благоухая, как поклонник французской кухни, было не очень тактично.

Вынужденное самоистязание, сиречь добровольное поедание жуткой кислятины, оказалось напрасным – Апостола в служебных апартаментах не обнаружилось. Карлос оставил информацию апостольскому дьякону-секретарю и отправился приводить в порядок парадную форму, чувствуя, как в желудке начинает заниматься пожар изжоги. «Час от часу не легче! – тихо паниковал Охотник, по пути заворачивая в медпункт за таблетками. – Не хватало еще, чтобы стошнило, как новобранца при первом Очищении!»

К счастью, изжогой все и ограничилось. Победить ее таблетками полностью не удалось, так что во дворец Гласа Господнего Матадор входил с такой кислой миной, будто до сих пор держал во рту треклятый лимон.

Джованни встретил Карлоса возле первого поста охраны.

– Больше уверенности, командир, – подбодрил он бывшего однокурсника, видимо, посчитав бледный измученный вид Гонсалеса за обычное волнение. – Тебе оказана великая честь – радоваться надо!

– Зачем я понадобился Его Наисвятейшеству? – осведомился Карлос, стараясь прогнать с лица страдальческое выражение. Изображать радость было уже выше его сил.

– Понятия не имею, – пожал плечами Скабиа. – Извини, но до меня такую информацию не доводят. Мне приказали – я передал… Следуй за мной.

Просторный сводчатый коридор, по которому повел Карлоса Джованни, больше походил на крытую улицу. Массивные колонны по бокам коридора поддерживали перекрытия, расположенные на такой высоте, что наверняка обновлять здешние расписные потолки вызывали бригаду верхолазов. Гонсалес даже не пытался рассмотреть изображенных там огромных ангелов и святых – опасался уронить с головы берет. Мраморный пол под ногами блестел подобно льду, однако не скользил. Страшно было представить, сколько мастики уходит на его натирание; наверное, где-нибудь на окраине города целая фабрика для нужд дворца трудится. Каблуки Охотника и гвардейца гулко стучали по малахитово-зеленому с белыми прожилками мрамору. Стук этот отражался от белокаменных стен, вибрировал и пропадал между колоннами. Карлоса так и подмывало остановиться и послушать, как эхо будет долго еще забавляться топотом его подкованных ботинок, но ему приходилось спешить за проводником. Для Джованни, похоже, во всех этих необычайно гармоничных перестуках давно не было ничего удивительного.

Главный коридор то и дело пересекался с другими коридорами, пониже и поуже. На каждом перекрестке, словно каменные изваяния, застыли по два Ангела-Хранителя. При приближении Джованни и Карлоса гвардейцы четко и синхронно салютовали им оружием – раззолоченными винтовками с блестящими штыками, проку от коих в реальном бою было бы немного. Впрочем, вышколенные строевой муштрой долговязые бойцы почетного караула представляли собой не главную ударную силу Ангелов. По сигналу тревоги коридоры дворца в считаные секунды были готовы заполонить десятки телохранителей Пророка, вооруженных до зубов уже не архаичными пятипатронными «манлихерами», а оружием посерьезней.

Вдоль стен коридора, за колоннадой, располагались друг над другом длинные балконы второго и третьего ярусов. По ним сновали быстроногие слуги, неторопливо прогуливались приближенные из свиты Пророка, его ближние и дальние родственники. А также многочисленные послушницы ордена Сестер Услады Духа, которых Карлос за годы службы в Ватикане научился безошибочно выделять из толпы по взглядам. Пристальным оценивающим взглядам профессионалок своего нелегкого ремесла, готовых в любую секунду расплыться в ослепительной улыбке перед высоким чиновником, одарить сдержанно-игривой улыбкой вояку вроде Матадора и презрительно скривить губы при встрече со слугой или официантом. Правда, здесь, во дворце, обитал самый цвет Ордена Сестер, и на посетителей низкого ранга улыбок они не расточали. Дворцовые Сестры прекрасно разбирались в знаках различия и помнили всех, кому следовало уделять внимание, а кого можно с чистой совестью игнорировать. Весьма вероятно, будь Карлос командиром Первого или Второго отряда, Сестры наверняка удостоили бы его не только улыбкой, но и почтительным реверансом. К сожалению, нарукавный шеврон с цифрой «пять» не позволял Матадору рассчитывать на снисхождение дворцовых красавиц.

Карлос вскоре догадался, куда тянется бесконечный коридор, ибо все идущие к центру дворца коридоры неминуемо упирались в оранжерею. Почему Охотника провожают именно туда, вызывало недоумение. Матадор молчал, терпеливо ожидая, когда загадка разрешится сама собой.

Коридор был отделен от оранжереи сплошной стеклянной перегородкой с такими же стеклянными раздвижными дверьми. Заметить прозрачную перегородку издалека было сложно, и потому казалось, что золотые дверные ручки на ней просто повисли в воздухе. Джованни довел Карлоса до входа в зимний сад, распахнул перед ним дверь, но дальше не пошел, лишь махнул рукой в сторону непроглядных зеленых зарослей, какой виделась оранжерея из коридора. Гонсалес оторопел, пытаясь понять, чего от него хотят, и собрался было задать гвардейцу вопрос, но тот опередил его:

– Иди по главной аллее. На первом перекрестке свернешь налево, потом до развилки и направо. Его Наисвятейшество уже ждет тебя.

Карлос с опаской переступил порог и принюхался. Воздух в оранжерее нельзя было назвать свежим: тяжелый, влажный, наполненный ароматами мокрой земли, неизвестных цветов и еще чего-то непонятного. Диковинные, переплетенные лианами растения с разлапистыми листьями и яркими цветами вставали стеной, едва позволяя разглядеть багровое вечернее небо сквозь стеклянный купол высоко над головой. Откуда-то слышалось успокаивающее журчание воды, а пение райских птиц, порхавших с ветки на ветку, наполняло атмосферу оранжереи негромкой переливчатой музыкой. И все это не в глуши африканского континента, а внутри обычного городского здания!.. То есть не совсем обычного, конечно, но тем не менее.

Дверь за спиной Карлоса с легким шуршанием закрылась. Он обернулся и увидел, что Джованни Скабиа торопливо удаляется в обратном направлении, оставляя Охотника наедине с дикой тропической природой, знакомой ему лишь по рассказам и книгам. Желая поскорее свыкнуться с непривычной обстановкой, Матадор полной грудью вдохнул насыщенный запахами воздух и осмотрелся получше. Радовало то, что ядовитых рептилий, кровожадных хищников и мерзких визгливых обезьян здесь точно не водилось.

Указателей в оранжерее не было, так что, по всей видимости, прямая и широкая, являющаяся как бы продолжением дворцового коридора, дорожка и считалась главной аллеей. Карлос сделал несколько неуверенных шагов по мелкому гравию, который сразу же под его ботинками предательски захрустел. Привлекать к себе лишнее внимание Гонсалес не хотел. Даже не задумываясь, на уровне охотничьих инстинктов, он моментально перешел на тихую походку, какой его обучали еще в Боевой Семинарии: стопа аккуратно ставится на носок и плавно перекатывается с него на пятку. Не сказать, что после этого передвижение стало полностью беззвучным, однако теперь оно заглушалось громким птичьим щебетанием.

То и дело озираясь, Карлос двинулся в указанном Джованни направлении. После того как он свернул с главной аллеи, его продвижению начали мешать свисающие над тропинкой листья, толстые, как свиная кожа, и похожие на широкие лезвия древнеримских гладиусов. «Карамба! – ругнулся про себя Матадор. – Что за игру в прятки устроил мне Пророк? Не мог, что ли, как нормального человека в кабинете принять? Только форму испачкаю!»

По мере углубления Гонсалеса в райские кущи плеск воды становился все громче, будто где-то неподалеку в зарослях протекал ручей. Охотник повернул на развилке, раздвинул заслонившие дорогу листья, вспугнул пеструю птицу с длинным хвостом из радужных перьев и наконец добрался до цели. Тут же Карлосу открылась причина странного журчания. Его издавал не ручей, а фонтан, сложенный в виде крупной античной вазы. Невысокий мраморный парапет окружал бассейн фонтана, а площадка вокруг бассейна была выложена идеально подогнанными друг к другу гранитными плитками.

Затаив дыхание, Матадор ступил с гравия на гранит и в нерешительности остановился. Возле фонтана никого не было. Пели птицы и сонно журчала вода. И без того взволнованный Карлос вовсе растерялся. Безусловно, он мог заблудиться, но только в том случае, если Джованни Скабиа неверно указал ему дорогу. Все инструкции бывшего сокурсника Охотник выполнил безукоризненно и вышел в точно указанное место – это без сомнения; других тропинок он поблизости не видел. Но куда же запропастился Его Наисвятейшество? Единственный известный Карлосу маршрут закончился у этого фонтана, и где еще было возможно отыскать в оранжерее хозяина дворца и прилегающей к нему восточной Европы, Гонсалес понятия не имел. Бродить по зимнему саду Гласа Господнего без провожатого было непросто, а отыскать кого-то в зарослях тропической флоры и вовсе нереально.

Изжога Карлоса, на которую он только-только перестал обращать внимание, вновь напомнила о себе. Матадор поморщился, с тоской посмотрел на кристально-прозрачную воду в бассейне и уже наклонился, чтобы зачерпнуть оттуда горсть, как вдруг чарующие звуки природы нарушил скрипучий голос, раздавшийся, казалось, прямо из воздуха. Возжелавший совершить мелкий грех, испив воды из дворцового фонтана, Охотник вздрогнул и покраснел, как подросток, застигнутый за непотребным занятием. Испуг Гонсалеса был вдвойне силен, потому что Матадор мгновенно узнал обратившийся к нему голос.

– Как ловко вы умудрились ко мне подкрасться, брат Карлос, – с усмешкой произнес невидимый Пророк, после чего соизволил наконец явиться пред очи командира Пятого отряда Охотников. Все это время Его Наисвятейшество сидел спиной к посетителю, заслоненный мраморной вазой фонтана. Провернуть подобный фокус тщедушному человеку, каким в действительности являлся Глас Господень, было несложно. – Вот что значит истинный Охотник, Ловец Душ Заблудших, как любил называть вашего брата Пророк Андроний, вечная ему память…

– Ваше Наисвятейшество!.. – Ошарашенный Карлос сорвал берет, склонил голову и опустился на одно колено. Привилегия вставать перед Пророком на одно колено, а не падать ниц, как пристало обычным гражданам, была дарована лишь Охотникам и Защитникам Веры. – Умоляю простить меня, Ваше Наисвятейшество, за то, что напугал вас.

– Вы прощены, – великодушно произнес Пророк. – Встаньте, брат Карлос.

Матадор поднялся, и когда вновь осмелился взглянуть на Его Наисвятейшество, тот уже сидел на парапете бассейна прямо перед ним. Все официальные портреты Пророка лгали: в действительности он был куда более низкорослым и пожилым. Выжженный у него на лбу перстом Господним крест окружали глубокие морщины, лицо было осунувшимся, а щеки – обвислыми. Красные воспаленные глаза Пророка слезились и смотрели на Охотника с лихорадочным блеском. Возможно, Его Наисвятейшеству нездоровилось, хотя в газетах об этом умалчивалось. На нем был скромный будничный балахон, а в руках он держал Святое Писание. В ином облике Гласа Господнего в стенах дворца Карлос и не представлял.

Охотник принял уставную стойку и незамедлительно взялся докладывать:

– Ваше Наисвятейшество, командир Пятого отряда Инквизиционного Корпуса Карлос Гонсалес прибыл по вашему высочайшему распоряжению и готов к исполнению божественной воли.

Пророк величаво кивнул.

– Как там в Мадридской епархии, брат Карлос? – неожиданно спросил он и, заметив промелькнувшее на лице Охотника недоумение, пояснил: – Я осведомлен, что вы не так давно вернулись из Мадрида. Вот и просветите меня, как там обстановка.

Гонсалес принялся суматошно гадать, куда клонит Глас Господень. Его хитрый прищур и вкрадчивый тон Матадору совсем не нравились. К тому же Пророк не удосужился уточнить, какую обстановку он имеет в виду – политическую или погодную.

– Сбор урожая, Ваше Наисвятейшество, – подыскал Охотник наиболее подходящий, с его точки зрения, ответ, – в разгаре, следует управиться до сезона дождей. Ваши подданные трудятся от восхода до заката не покладая рук.

– Очень похвально, – улыбнулся Пророк, не сводя с Матадора пристального взгляда. Карлос придал лицу то же выражение, что было у встреченных им гвардейцев почетного караула – невозмутимо-каменное, и уставился поверх головы Пророка на фонтан; образцовый служака перед главнокомандующим: никаких эмоций, все внимание словам старшего по рангу. Правда, краем глаза Карлос все-таки следил за реакцией Пророка и надеялся, что она не перейдет во взрывную стадию. Нельзя было опускать и такую возможность, и уж тем более нельзя было спровоцировать гнев Пророка своим необдуманным ответом. А Его Наисвятейшество напоминал сейчас хитрого дознавателя, старавшегося расположить к себе обвиняемого доверительным тоном и отвлеченной беседой. Хотя не исключено, что перенервничавшему Охотнику это лишь казалось и никакого подвоха в словах Гласа Господнего не существовало.

– Вы знаете, брат Карлос, – продолжил Его Наисвятейшество все тем же вкрадчивым тоном, – я ведь уроженец Вальядолида. Прекрасный город; надеюсь, вы в нем бывали. Все детство там провел, поэтому всегда при случае интересуюсь делами на родине. Да, конечно, сбор урожая, как я мог позабыть… Вино с виноградников Саламанки раньше было гораздо лучше. Сегодня оно уже не то. Сегодня я предпочитаю вино с сарагосских виноградников ди Алмейдо…

Карлос насторожился сильнее, даже задышал тише, опасаясь пропустить хотя бы слово. Кажется, разговор постепенно подходил к нужной теме.

– …Однако чувствую, что на следующий год мне придется искать нового поставщика. Вы случайно не знаете под Сарагосой другого прекрасного винодела? Такого, чье вино соответствовало бы качеству вин покойного ди Алмейдо?

– К сожалению, не знаю, Ваше Наисвятейшество, – не покривил душой Матадор. – Сеньор… виноват – гражданин ди Алмейдо – был лучшим виноделом не только в Мадридской епархии, но и во всей стране.

– Согласен с вами, – печально потупив взор, признал Пророк. – Очень жаль, что такой уважаемый гражданин погряз в болоте тягчайших грехов: убийство, чернокнижничество, еретические речи, противление покаянию… Я не перестаю молиться о спасении его души.

– Я тоже, Ваше Наисвятейшество, – не преминул подтвердить Гонсалес.

– Кстати, брат Карлос, я тут узнал, что вы были не согласны с покойным магистром Гаспаром, упокой Господь его светлую душу, по факту обвинения гражданина ди Алмейдо в укрывательстве злостного чернокнижника. А также в соучастии этого некогда благородного сеньора в кровавых колдовских ритуалах. Это действительно так или я ошибаюсь?

«Вот оно! – подумал Карлос. – Хитрец явно старается выведать мое истинное отношение к покойному сеньору ди Алмейдо! Что это: простое любопытство или первый толчок мне в спину по направлению к уже вырытой яме? Осторожнее, Матадор, на дне той ямы острые колья, и вряд ли ты из нее выкарабкаешься».

– Действительно так, Ваше Наисвятейшество, – не стал медлить с ответом Карлос, осознавая, что отпираться перед Пророком бессмысленно. Глас Господень скорее поверит отчетам Божественного Судьи-Экзекутора, чем оправданиям припертого к стенке Охотника. – Магистры Гаспар де Сесо и Жерар Легран основывали свое обвинение по этому пункту на основании найденных у отступника Морильо книг, которые при поверхностном изучении и впрямь могут показаться колдовскими. Желая получше узнать характер убийцы, я изучил эти книги более пристально и обнаружил, что они носят обычный сектантский характер и служат сводом правил поведения, которым следует отступник Морильо. Колдовство тут ни при чем. Гражданин ди Алмейдо укрывал у себя обычного отступника, а не колдуна. Это также доказывает и факт, что никаких следов проведения колдовских ритуалов в асьенде ди Алмейдо не зафиксировано.

– И тем не менее, брат Карлос, извольте объяснить: каким образом вполне обычный человек умудрился скрыться от такого опытного Охотника, как вы, без применения колдовского искусства?

«Раз уж взялся отвечать честно, буду делать это до конца, – решил Матадор. – Если и пострадаю, так хоть за правду».

– Морильо сильный противник, Ваше Наисвятейшество, – ответил Карлос. – Никогда еще Корпус не сталкивался с таким необычным врагом. Из года в год мы боролись с пакостными крысами, а теперь нам вдруг попалась хитрая куница, ловить которую крысиными капканами неправильно. Куница – хищник, и она чует наши капканы по идущей от них крысиной вони. Я благодарен вам, Ваше Наисвятейшество, и Апостолу Инквизиции за то, что вы наделили меня особыми полномочиями и дали в помощь неограниченные силы для обеспечения безопасности. Однако этого явно недостаточно. Если брать во внимание то, как легко Морильо проник в хорошо охраняемые дом казначея Мадридской епархии и Сарагосский епископат, убийце не составит труда обойти наши заслоны и пересечь городские стены. А затеряться в ватиканских трущобах для него – сущий пустяк. Даже несмотря на расширенную сеть наших информаторов в каждом из таких кварталов. Морильо – профессиональный убийца-одиночка, а такие опасны вдвойне, поскольку рассчитывают только на себя. Круг их контактов строго ограничен, они пользуются лишь проверенными связями. Чтобы поймать банду, достаточно выловить хотя бы одного ее члена. В данном случае такое не сработает. Даже если мы совершим невозможное и выловим кого-то из немногочисленных контакторов убийцы – Морильо наверняка не вводил их в курс своих планов. На данный момент нам известен лишь один его контакт – банда байкеров, ограбившая торговцев под Монпелье. Я отдал приказ, и их уже ищут. Но я не возлагаю на эти поиски надежд: байкеров поймать едва ли легче, чем самого Морильо. Тем более если они рассеются и уйдут в пустоши. Мы делаем все возможное, Ваше Наисвятейшество, но есть вещи, предугадать которые мы не в силах. Я покорнейше прошу вас не забывать об этом и соблюдать рекомендованные меры предосторожности. При всей бдительности ваших Ангелов-Хранителей, следует учитывать, что убийца – большой специалист проникать на охраняемые территории. Вряд ли стены дворца послужат ему слишком серьезной преградой. Простите вашего покорного слугу, если его слова показались вам дерзкими.

– Ценю вашу честность, брат Карлос, – проговорил Пророк. Матадор отметил, что во взгляде Гласа Господнего, способном пронизывать собеседника насквозь, появилось беспокойство. – Немногие из моего окружения осмеливаются говорить мне правду в глаза… Но я не сержусь на вас. Нельзя сердиться на прямоту слуг, которые искренне пекутся о жизни своего Пророка. Моя жизнь, как и жизнь любого другого раба божьего, находится в руках Господа. Чему быть, тому не миновать. Однако раз уж Господь дозволяет нам позаботиться о себе самим, неразумно будет пройти мимо такой возможности. Вы сказали, вам недостаточно выделенных средств на поимку Морильо. Что вы имели в виду под эффективными мерами? Военное положение в столице? Комендантский час? Фильтрационные лагеря для иногородних?

– Не осмелюсь просить Ваше Наисвятейшество о подобных вещах, – склонил голову Карлос. – Я понимаю, что все перечисленное вами вызовет в столице кривотолки и беспорядки. Это ударит не только по экономике, но и по репутации Центра Мира. Опять же я до конца не уверен, что это поможет нам схватить убийцу.

– Вы правильно ориентируетесь в ситуации, брат Карлос, – кивнул Глас Господень. – Паника и сплетни нам не нужны. А вот предать это животное Морильо медленному Очищению у подножия Креста я хотел бы в самое ближайшее время. И раз вы не уверены в эффективности обычной Охоты, значит, у вас уже есть особая стратегия по поимке уникального убийцы. Или хотя бы наработки в этом плане. Я прав?

– Так точно, Ваше Наисвятейшество. При охоте на матерого хищника мы обязаны диктовать ему условия, а не он – нам, как происходит сейчас. Вот только… – Карлос потупился, – вправе ли я просить у Вашего Наисвятейшества, чтобы вы… внесли кое-какие изменения в ваши планы на ближайшие две-три недели?

Пророк недовольно поморщился, озадаченно потер свою крестообразную божественную метку над переносицей, а после долго рассматривал в задумчивости ее позолоченный аналог на обложке Святого Писания.

– Моя жизнь под угрозой, – ответил он немного погодя. – Это волей-неволей разрушает любые планы на будущее, не так ли, брат Карлос? Жить с ощущением того, что какой-то негодяй может всадить тебе нож в спину прямо в стенах собственного дома – тяжкое бремя. Господь возложил на меня святую миссию печься днем и ночью о благополучии в его великом земном анклаве, заботиться о верных рабах и их душах. Вместо этого голова моя занята совершенно иными мыслями. Я верный слуга Господа, брат Карлос, и потому не страшусь смерти. Но разве можно с такими мрачными мыслями принимать взвешенные решения?.. Вы знаете что-нибудь о заговоре Старополли?

– Никак нет, Ваше Наисвятейшество, – ответил Карлос. Фамилия Старополли была ему знакома: полвека назад ее носила весьма влиятельная в столице семья, но применительно к ней слово «заговор» Матадор слышал впервые.

– Ничего удивительного, брат Карлос, – об этом ведь нигде не упоминалось. Эта некрасивая история случилась достаточно давно – еще при Пророке Стефании, – повел рассказ Его Наисвятейшество. – В те годы Старополли занимали множество высоких государственных постов, а Пророк Стефаний, упокой Господь его светлую душу, был человеком прямым и требовательным. Многим такая политика не нравилась, в том числе кое-кому из семейства Старополли. Мерзкие двуличные люди, они продали души дьяволу и решились на тягчайший из грехов: покушение на убийство высочайшего Господнего слуги! Им удалось подкупить одного из Ангелов-Хранителей, который должен был заколоть Пророка Стефания штыком. Но хвала Господу – на нервное поведение гвардейца обратил внимание его напарник. Он и закрыл в последний момент Пророка собственной грудью. Верный присяге Ангел-Хранитель погиб как герой, а предателя взяли живым и вынудили рассказать всю правду. Правосудие свершилось. Продавшаяся дьяволу семья Старополли получила по заслугам, однако трагедия так потрясла Пророка Стефания, что после покушения он не прожил и года. А ведь он был образованнейшим человеком, крупнейшим реформатором после Великого Пророка Витторио. Сколько бы еще полезного он осуществил во благо Святой Европы, если бы не жалкая кучка негодяев с черными, как сама Преисподняя, душами… Человек кристально чистой души, Пророк Стефаний умер, поскольку не смог вынести мысль о том, что является причиной столь жгучей ненависти своих подданных… Ужасная, непоправимая трагедия!.. Догадываюсь, брат Карлос, какой трепет ощущает преданный слуга, когда хочет дать совет своему Пророку. Но сейчас я приказываю вам отринуть опасения и рассказать о ваших планах, насколько бы дерзкими они, на ваш взгляд, ни являлись. Обещаю внимательно выслушать их… ну а дальше будет видно. Однако клянусь, что в любом случае наказания за вашу прямоту вы не получите…

Карлос Гонсалес покинул резиденцию Пророка за полночь. Он сбегал по дворцовым ступеням в гораздо более приподнятом настроении, чем поднимался по ним несколько часов назад в ожидании неприятностей и надежде на милость Всевышнего. Надежды сбылись: Господь даровал брату Карлосу милость и более того – дал шанс воплотить в жизнь некоторые из несбыточных желаний Охотника. Суждено им было воплотиться на практике или нет – неведомо, – но впереди у Матадора назревала грандиозная Охота, в какой он на своем веку еще не участвовал. Карлос был с головой погружен в грядущие планы. Его даже не расстраивала мысль о том, что в случае удачной Охоты имя командира Пятого отряда, подобно имени героически погибшего гвардейца из охраны Пророка Стефания, никогда не станет известным широкой публике. Еще одна из множества тайн, которые свято хранили и будут хранить неприступные стены Дворца Гласа Господнего…

Сон был приятный и в то же время грустный. Сото Мара снился Марсель, а точнее – нагретые солнцем камни прибрежного холма и Лисица, сидящая в одиночестве возле байка, только не своего, а оставленного во Флоренции Торо. Сам Сото присутствовал рядом с Лисицей в образе бесплотного духа, но это ничуть не мешало девушке видеть его – она смотрела ему прямо в глаза и не отводила взгляд уже достаточно долго. Просто сидела и смотрела, печально и молча. В глазах Лисицы не было ни осуждения, ни обиды, ни слез, только легкая грусть, какая посещает человека при светлых воспоминаниях о чем-то приятном и неповторимом.

Сновидение выглядело настолько реальным, что Сото даже почудилось, будто все происходит в действительности, а то, что случилось с ним после расставания с прекрасной байкершей – долгий путь в Ватикан и несколько дней пребывания в столице, – как раз и является настоящим сном. Уставший с дороги Мара прилег возле Торо и уснул, а Лисица уже вернулась из города, но не захотела будить друга и тихонько дожидалась, пока он проснется. Так что нет у нее за пазухой листовки «Разыскивается…», и впереди их с Сото ждет долгая-долгая дорога к восточной границе, поскольку кавалер передумал и отказался от визита в Божественную Цитадель. Почему? Да разве он в силах покинуть прелестную брюнетку, встречи с которой ждал всю свою жизнь? Разве может такая встреча вообще быть случайной? Не знак ли это свыше, призывающий прекратить кровопролитие и начать спокойную жизнь с женщиной, которой ты небезразличен и которая готова идти за тобой хоть на край Земли, хоть за край? Разве всего этого недостаточно, чтобы наконец остепениться?..

Сото проснулся и рывком сел на расстеленной куртке. Он не открывал глаз, пытаясь удержать перед собой прекрасное видение, но оно неотвратимо покидало его, растворяясь в багровой пелене. Мара тяжко вздохнул и нехотя разлепил веки. Если бы он обладал властью над своими снами, то непременно выбрал бы другое сновидение, более успокаивающее. Например, высокий полет над прозрачно-голубой гладью моря в яркий солнечный день, и чтобы обязательно поблизости виднелось песчаное, поросшее пальмами побережье в обрамлении далеких гор со снеговыми шапками. Подобный сон снился Сото лишь однажды, в далеком детстве, но остался одним из немногих снов, которые запомнились ему из мрачной приютской поры.

«Должно быть, это здорово – летать при свете дня? – подумал Мара, протирая глаза, после чего с грустью подытожил: – Жаль, что демоны не летают при свете дня… Разве только в своих демонических снах…»

Он проснулся раньше намеченного часа – солнце еще не зашло. Камни у подножия теневой стороны Ватиканского холма отдавали сыростью и холодом и совсем не походили на те, что снились карателю минуту назад. Разлеживаясь на них долго, Сото рисковал подхватить простуду. Но для прогрессирования болезни требовалось как минимум два-три дня, а так далеко каратель сегодня не заглядывал. Все его проблемы должны были разрешиться в ближайшую ночь.

А за ней – полная Свобода…

…Которую, впрочем, еще надо заслужить.

Было бы неплохо опять провалиться в сон – самый приятный способ скоротать бесконечные часы до наступления темноты. Но сон в последнее время доставался Сото ценой неимоверных усилий. Чуждая обстановка и приближение Судной Ночи угнетали его, поэтому в Ватикане на него стала тяжелой плитой наваливаться бессонница. И хотя бессонница частенько навещала тирадора и раньше, в столице ночи без сна превращались в сущий кошмар, поскольку безжалостно вытягивали так нужные сейчас Мара физические и душевные силы. Для спасения от бесшумного истязателя-бессонницы существовало только одно верное средство – побыстрее завершить задуманное.

Сегодня утром, когда Сото наконец добрался до присмотренного им несколько дней назад укромного местечка вблизи Ватиканского холма, каратель был уверен, что заснет и проспит крепким сном весь день. Он приложил к этому все усилия, пробежав всю ночь без остановок от района Паломников до зарослей кустарника, что ковром устилали территорию вокруг главной столичной возвышенности. Из вещей каратель нес лишь притороченный к спине чехол. Поклажа в нем была не тяжелой, но весьма громоздкой и потому неудобной.

Кратчайший и безопасный маршрут для этой ночной пробежки был разведан Сото после того, как безумная идея, посетившая его в день прибытия в столицу, окончательно укрепилась у него в голове. Других идей у Мара попросту не осталось. Наблюдая через подзорную трубу с крыши инсулы за левым берегом Тибра, каратель пришел к выводу, что прогуляться по левобережью не так просто, как кажется на первый взгляд. Примыкающие к дворцу кварталы знати хорошо патрулировались, и о том, чтобы пересечь реку и обойти дворец под личиной паломника, нельзя было даже мечтать. Защитники Веры на каждом шагу останавливали людей с синими повязками и тщательно проверяли у них документы. Так что «окопавшемуся» на правом берегу карателю пришлось довольствоваться обычным наблюдением. Его взору был доступен относительно небольшой участок периметра – западная стена и часть южной, – но опасному преступнику с приметной внешностью выбирать было не из чего.

Прохаживаясь по набережной Озера Кающихся и наблюдая за белыми беретами Ангелов-Хранителей на противоположном берегу, Сото все чаще склонялся к мысли, что он зря теряет время. Он в незнакомом городе, ко всему прочему скован в передвижении. Те немногие ватиканцы, с кем ему доводилось общаться, являлись либо трактирщиками, либо такими же, как Мара, приезжими, либо местными бродяжками. С трактирщиками Сото не вел долгих бесед – каждый второй из них наверняка стучал Защитникам Веры. Приезжие паломники отпадали автоматически. Оставались одни бродяжки, но их было необходимо в обязательном порядке угощать выпивкой, а денег у карателя практически не осталось. Приходилось тщательно присматриваться к завсегдатаям трактиров и пытаться вычислить среди них того, кому случалось побывать за стенами дворца: полотеров, ремонтников или грузчиков.

Надежд на такую поверхностную разведку Сото почти не возлагал, тем не менее она принесла достаточно неплохой результат. В одном занюханном грязном трактире, куда, по всей вероятности, брезговали заглядывать даже участковые Защитники Веры, Мара повстречался любопытный пьянчужка. В громком пьяном разговоре с собутыльниками пьянчужка обмолвился, что он – отличный ботаник и ему даже довелось недолго поработать в дворцовой оранжерее. Сото дождался, пока пьянчужка выберется на улицу, после чего нагнал его и предложил возобновить веселье, но уже в другом трактире. Повод для знакомства каратель придумал убедительный: он тоже якобы когда-то служил на северной границе, где, исходя из оброненных пьянчужкой слов, недавно погиб его младший брат. Почтить память о брате, выпив с тем, кто служил с ним почти бок о бок, пьянчужка не отказался. Впрочем, как понял Сото позже, тот не отказался бы от пьянки с незнакомцем и вовсе без повода, только бы инициатор попойки платил за обоих.

О растениях и растениеводстве Оскар мог рассказывать долго и обстоятельно, но Мара постепенно подвел собутыльника к нужной теме и попросил поведать о том, как Оскар работал помощником смотрителя дворцовой оранжереи. Тут же выяснилось, что зимний сад Пророка – любимая тема для бесед у безработного ботаника.

– Это только благодаря мне оранжерея Его Наисвятейшества сегодня функционирует! – грохнув кулаком по столу, заявил без обиняков совершенно захмелевший Оскар. – Я перекопал ее вдоль и поперек! Я – а не этот болван Маурицио, который ротанговую пальму от таллипотовой в упор не отличит! Смотритель чертов! А кто с ризоктониями возился как с детьми новорожденными, когда орхидеи в оранжерее вдруг без причины вянуть начали? Маурицио? Нет – Оскар! Да будь моя воля, я бы Маурицио и лейку не доверил!

– Верно, – поддержал его Сото, щедро наливая собутыльнику и едва закрывая вином донышко в собственной кружке. – Нигде нет справедливости.

– Нигде! – согласился ботаник, судорожно хватая кружку обеими руками и жадно припадая к ней.

– Но зато теперь тебе есть что вспомнить; кому еще из твоих друзей посчастливилось по дворцу Гласа Господнего погулять? – утешил его Мара. – А правда, что у Пророка кровать размером с четверть дворцовой площади и вся из золота?

Каратель ожидал в ответ потоки пьяного вранья, от которого предстояло потом скрупулезно отделять зерна истин, однако Оскар оказался на удивление честным человеком.

– Неужели ты думаешь, добр-человек, что я вот так преспокойно по дворцу разгуливал? Ошибаешься! Ангелы-Хранители сроду не пускали садовников дальше оранжереи.

– Как же вы в нее попадали? Ведь она расположена в самом центре дворца.

– Ты глуп как пробка, добр-человек! Для этого есть специальный служебный коридор. Или ты думаешь, что землю и удобрения тоже через парадный вход таскают?

– Наверное, пропуск обязательный выдавали?

– А как же! С личной печатью Его Наисвятейшества!

– Не сохранился случайно? Интересно хотя бы одним глазком взглянуть.

– Ишь чего захотел! – замахал руками Оскар. – Нет его у меня, и не мечтай. Как с оранжереи выгнали, так тут же отобрали. Кто ж тебе позволит официальный документ на память оставить?.. А вдруг я надумаю при помощи его во дворец прокрасться и канделябр золотой оттуда прихватить?

– А что, была такая мысль?

– Да, посещала… Золота там – нам с тобой за десять жизней не прогулять! Только… не все мозги я пропил, добр-человек, – поймают, и даже судить не будут. Гвардейцев внутри – я до таких чисел и считать не обучен… Хотя… – Оскар понизил голос и доверительно наклонился через столик к Сото, – если бы нужда заставила, то пролез бы в оранжерею без пропуска. Рассказать как?

Каратель насторожился и огляделся по сторонам. Все выходило слишком гладко и поэтому было крайне подозрительно. Совпадение? Возможно, ведь они сидят здесь уже достаточно долго, так что если бы за ними следили, то давно бы схватили – лучшего места для захвата преступника, чем тесный трактир, не придумать. Провокация и попытка заманить в западню? В принципе такой вариант тоже исключать не следовало.

– Ладно, ври, да не завирайся! – отмахнулся Мара. – Во дворец он пролезет! В невидимку, что ли, умеешь превращаться?

– Вот еще – в невидимку! – проворчал ботаник. – И без колдовства пролезу, только… – он похлопал себя по выпирающему из-за ремня животу, – похудеть надо чуть-чуть – тесновато там. Но у подростка… или такого, как ты, при желании все получится.

– Понятно: между прутьями оконных решеток нужно протискиваться, – кивнул Сото.

– А вот и не угадал, – довольно потер ладони Оскар. – И не догадаешься ни за что.

– Да уж, куда мне. Не я же, в конце концов, во дворце работал.

– Так это, добр-человек… угостить бы надо Оскара еще бутылочкой, он и расскажет.

– Обойдешься. На кой черт мне твои россказни? Я что, из ума выжил – непрошеным гостем к Пророку идти? – хмыкнул каратель, пристально наблюдая за собеседником. Если Оскар знает, кто его собутыльник, и ведет против него игру, намереваясь всучить дезинформацию, это был наилучший момент вывести ботаника на чистую воду. Должен всучить – всучит в любом случае.

– Э-э-э, жадный ты, добр-человек, – укоризненно покачал головой растениевод. – Что ж, ты много потерял… Грех такую историю бесплатно отдавать, так что не отдам, не надейся.

Оскар вылил себе в кружку остатки вина и снова вернулся к своей любимой теме. Минут десять Сото выслушивал драматичное повествование о том, как тяжело приживались в дворцовой оранжерее тропические папоротники, привезенные пограничниками из африканской глубинки. Оскар даже прослезился, когда рассказывал о гибели бесценных растений, которые не сумели адаптироваться к местной почве, отчего ему пришлось собственноручно вырывать их и выбрасывать – тяжелая трагедия для истинного растениевода. К истории о тайном проходе во дворец он больше не возвращался, с головой погрузившись в глухую хмельную тоску.

– Ладно, уговорил, – сжалился каратель и купил ему еще бутылку. Но прежде чем разлить по кружкам, поставил условие: – Только пока хоть что-то соображаешь, расскажи про свой дворцовый секрет.

Не сводя с бутылки умоляющего взгляда, ботаник часто-часто затряс подбородком, что следовало воспринимать как согласие. Вино незамедлительно забулькало в его кружку.

– Ага, все-таки зацепило! – разулыбался сквозь слезы Оскар и, грубо высморкавшись на пол, приложился к кружке, затем продолжил: – Многим это интересно, и я непременно продал бы свой секрет за хорошие деньги, если бы только нашел покупателя. Но пока вот приходится продавать ее таким скрягам, как ты… – Однако, посмотрев на почти полную бутылку, тут же поправился: – Прости, добр-человек, беру свои слова назад. Ты не скряга, ты – настоящий милосердный самаритянин. Побольше бы вас шлялось тут, эх…

– Ближе к делу.

– Да-да, прости… На самом деле не такой уж это и секрет. Когда я только начинал служить при оранжерее, к ней подводили новый трубопровод с горячей водой. Раньше зимний сад отапливался вместе с дворцом, но теплотехники произвели дополнительные расчеты и выяснили, что оранжерея забирает слишком много тепла, поэтому ей требуется отдельная система отопления. Дворцовая котельная расположена на этом берегу Тибра, так что трубы решили провести по мосту Санта-Катарина, что и сделали шесть лет назад. Однако возникла проблема: когда водопроводчики пробивали толстую стену дворца, они ошиблись в расчетах и прорубили слишком широкий проход. Заливать его обратно бетоном не рискнули – случись авария трубопровода, и придется тогда всю стену к чертям собачьим ломать, – и потому все свободное пространство в проломе плотно забили утеплителем.

– И все? Никаких решеток?

– Ну почему же? Есть решетки – и на внутренней стороне пролома, и на внешней. Запираются на замки. А как без них-то? Без них получается всего лишь большая дырка, забитая комками пакли. Но Оскар знает, добр-человек: тот, кто отважится пробраться во дворец, со ржавыми-то замками как-нибудь совладает, верно?

И хитро подмигнул, отчего у Мара зародились в душе новые подозрения.

– Ты хоть понял, какую глупость сейчас сморозил? – недовольно произнес каратель. – Ты собрался проползти несколько метров сквозь паклю? Небось в молодости любил кувыркался с подружкой в стоге сена и теперь думаешь, что продраться сквозь паклю так же легко, как сквозь мягкое сено? Наивный чокнутый садовод!

– Но-но! Попрошу без оскорблений! – насупился Оскар. – Я пока не закончил. Плесни-ка мне еще глоточек – разговорился с тобой, и в горле запершило… Благодарю… Фу, полегчало… На чем мы остановились? Ах, да – пакля… Сейчас, добр-человек, я расскажу тебе самое интересное: летом, когда отопление отключают, пакля на трубах отсыревает, ведь река же рядом. С приходом осени трубы снова нагреваются и утеплитель высыхает. И так происходит из года в год…

– И что из того?

– А то, что от таких перемен окружающей среды мягкая пакля постепенно скукоживается. Готов побиться об заклад – она уже не заполняет собой пространство между трубами и стеной дворца целиком. Сейчас там просто обязан существовать проход. Воспользовавшись им, ты легко попадешь в оранжерейную бойлерную. Ну, разумеется, при условии, что справишься с замками на решетках.

– Лично я не собираюсь ползать по пакле и пилить замки, – напомнил Сото и скептически осведомился: – И где же ты успел стать таким ярым специалистом по утеплителю? Я думал, твоя специальность – трава и цветочки.

– Дворцовая оранжерея – не первое место моей службы, – пояснил Оскар. – Бесспорно, лучшее местечко, но не первое и даже не второе. До нее я долго работал с тюльпанами в тепличных комплексах Брюсселя и с овощами в гидропонных садах Киевского университета. В последних я своими руками обмотал утеплителем половину отопительной системы, поэтому малость разбираюсь, что к чему. Такие вот дела, добр-человек… Налей-ка Оскару последнюю кружечку; кажется, в бутылке еще что-то плещется.

– Допивай… А ты, я погляжу, и впрямь на все руки специалист. Что ж позволил согнать себя с такой золотой жилы? Я бы на твоем месте зубами за нее держался. Глядишь, сейчас бы уже сам главным смотрителем стал. Вместо этого… Маурицио.

– А-а, долгая история, – поморщился Оскар. – Да и грустная. Все оно, проклятое, – он потряс в руке только что опорожненную бутылку. – Не вытерпел, напился однажды на службе и уснул прямо в оранжерее под пальмами. А вечером, перед вечерней прогулкой Его Наисвятейшества, Ангелы аллеи проверяли да на меня наткнулись… Дальше рассказывать или сам догадаешься?

– Спасибо, можешь не продолжать, – отмахнулся Мара и полюбопытствовал: – А что, Пророк частенько по оранжерее прогуливается?

– Каждый божий день. У него ведь болезнь такая – хроническая бессонница, поэтому он долгими прогулками на свежем воздухе с ней и борется. Бывало, когда я в бойлерной дежурил, гвардейцы меня там до утра запирали. Чтобы я, дескать, своей пропитой харей Его Наисвятейшество случайно не испугал, как эти ублюдочные Ангелы порой шутили. Но я все равно иногда украдкой из-за занавески подсматривал. Ходит, значит, Пророк по аллеям целыми ночами, грустный, притихший, задумчивый… Таким ты его больше нигде не увидишь. Ни дать ни взять: обычный человек. Скажи мне в тот момент, что это он жуткими проклятиями отступников стращает и лично кое-кого из них Очищению предает – не поверил бы. Честное слово, не поверил!..

Расставшись с ботаником Оскаром, Сото полночи проблуждал по темным улочкам района Паломников. Он тщательно пытался выявить за собой слежку, но так и не выявил. Встречающиеся на пути Защитники Веры предпочитали не забредать далеко в темноту и держались возле фонарей, редких в кварталах бедноты. Завидев патруль, каратель обходил его закоулками.

Остаток ночи и весь последующий день Мара провел в раздумьях, а вечером, дождавшись сумерек, уложил вещи и покинул свою полуразваленную инсулу. Ему предстоял выматывающий пеший бросок к возвышающемуся на севере склону Ватиканского холма. Отчаянный план, что созрел у Сото за истекшие сутки, был довольно неплох, и тянуть с его осуществлением означало понапрасну тратить душевные силы на томительное ожидание. Сегодня каратель знал все, что ему требовалось. «Завтра или никогда!» – эта мысль как удар плетью гнала его сквозь мрак, по задворкам кварталов паломников. Туда, где на фоне вечернего неба растопырила стальные руки долговязая фигура Ватиканского Колосса…

– Проклятие, дадут мне в конце концов опохмелиться или нет? – возмутился Оскар Макдуган, член Братства Защитников Веры, вот уже несколько лет находящийся в отставке и как следствие этого почти не вылезающий из запоев.

Немного поразмыслив, Карлос Гонсалес пришел к выводу, что ветерана следует уважить.

– Держите. – Карлос извлек из сейфа полупустую бутылку коньяку и поставил ее на стол перед гостем вместе со стопкой. Оскар пренебрежительно отодвинул стопку и взял стоявший возле графина с водой большой стакан. Охотник с отвращением проследил, как остатки его любимого «успокоительного» выплескиваются в неподходящую для благородных напитков емкость, а затем – сущая дикость! – выпиваются Оскаром жадными глотками, будто мерзкое грошовое пойло. Взбешенный такой бесцеремонностью, Матадор был в шаге от того, чтобы заехать отставному Защитнику по физиономии, однако гнев пришлось унять. Карлос напомнил себе, что сидящий перед ним опустившийся горький пропойца, несмотря на все свои недостатки, достоин даже не похвалы, а хорошей награды. Невероятно, но факт: отставной ветеран сделал практически невозможное – встретил в густонаселенной столице Луиса Морильо и вынудил его заглотить наживку.

В кабинете Матадора также присутствовал замком дворцовых гвардейцев Джованни Скабиа. Он и привез с собой едва державшегося на ногах вернувшегося со спецзадания вдрызг пьяного отставника. Сам герой ночной операции, а точнее сказать, банальной пьянки, развалился в кресле и тоскливо глядел на стоявшую перед ним опорожненную коньячную бутылку.

– Теперь я понял, брат Карлос, почему вы бутылочку-то не допили. Согласен: так себе выпивка, – подытожил Макдуган, глянув бесстыжими глазами на заскрипевшего зубами Карлоса. – Без обид – я пробовал пойло куда дешевле и лучше. Могу порекомендовать заведение, где угощают отменной граппой. А у вас случаем ничего больше в сейфе не затерялось? Было бы очень кстати повторить…

Исполненный негодования командир Пятого отряда намеревался упрекнуть пропойцу в его развязном поведении, но Охотника опередил его бывший однокурсник:

– Брат Оскар, напомню вам, что сейчас вы снова находитесь на государственной службе. А значит, вы должны держать себя в руках и помнить об уставе! А ну-ка, соберитесь и доложите по всей форме!

– Только не надо на меня давить! – огрызнулся Оскар. – Согласившись работать под прикрытием, я сделал вам одолжение, а не вы – мне. Как говаривал один мой знакомый русский иммигрант: будет хлеб, будет и песня.

– Осмелюсь заметить, брат Оскар, что хлеб вы уже изволили откушать, – с издевкой заметил Матадор. – Теперь мы ожидаем песен.

Оскар хотел было ответить дерзостью и Карлосу, но вовремя спохватился. Ветеран-Защитник был не настолько пьян, чтобы осмелиться грубить инквизитору. Стерва-жена давно называла Оскара дьявольским отродьем, однако он не стремился к тому, чтобы из-за его опрометчивой дерзости это было признано в официальном порядке. Впрочем, манера его доклада все равно мало походила на уставную.

– Вчера вечером ваш сукин сын Морильо находился от меня еще ближе, чем сейчас вы! – с гордостью сообщил Макдуган. – Я нес перед ним всю ту заумную галиматью, какую вы забивали мне в голову на прошлой неделе, а он сидел развесив уши! Клянусь: эта сволочь мне поверила. Соблаговолите немедленно выписать мне обещанную награду, или я буду жаловаться вашему командованию.

– Не спешите, брат Оскар, – осадил его Гонсалес. – Давайте поподробнее: где и при каких обстоятельствах произошла ваша встреча?

– Я ошивался в трактире «Хромая Лошадь», бил себя в грудь и кричал, что я – тот самый великий Оскар, который облагораживал оранжерею Его Наисвятейшества, и тому подобное. В общем, четко следовал вашим инструкциям: ходил по трактирам и как мог привлекал к себе внимание ахинеей, которую вы, брат Карлос, заставили меня вызубрить. Само собой, выпивал – куда же без этого?..

– Все в порядке, брат Оскар, – поспешил успокоить его Джованни Скабиа. – Это входило в наши планы. Другое дело, в каком количестве вы употребляли спиртные напитки, но сейчас мы не будем заостряться на данной теме. Не отвлекайтесь на мелочи.

Оскар недоверчиво посмотрел на гвардейца, после чего продолжил:

– Я засек Морильо еще в «Хромой Лошади», но виду, естественно, не подал. Он носит эти дурацкие черные очки, в каких сейчас полгорода красуется. Безусловно, опознать его было трудно, но все ваши картинки с возможными вариантами его измененной внешности я помню хорошо – память пока не пропил. Поначалу решил, что мерзавец так и не клюнет, и уже пошел было за подмогой, однако он все-таки клюнул.

– Я хочу, чтобы вы дословно восстановили в памяти вашу беседу, – попросил Карлос и со снисходительной ухмылкой добавил: – Тосты и традиционный обмен любезностями наподобие «ты меня уважаешь?» можете опустить.

– Тяжеловато будет с учетом моего вчерашнего состояния… Но попробую, – почесал макушку Оскар. – Ведь Морильо в меня три бутылки влил… Сукин сын он, конечно, еще тот, но пить с ним – одно удовольствие… Хм, впрочем, о чем это я?

И он принялся усердно вспоминать события минувшего вечера, часто наморщивая лоб и делая по ходу своего монолога длинные паузы. Чем сильнее углублялся Макдуган в подробности вчерашней пьянки, тем дольше его лоб оставался наморщенным и продолжительнее становились раздумья.

– Не больно-то этот Морильо общительный, – добавил Оскар после того, как признался Карлосу и Джованни в том, что момент ухода собутыльника отложился в его памяти весьма смутно. – Больше слушает, чем говорит. Скрытен, однако предсказуем: как только он нагнал меня на улице, я уже не сомневался, что у меня все получится.

– Почему вы убеждены, что Морильо заинтересовался вашей информацией? – полюбопытствовал Карлос.

Оскар поглядел на Охотника так, словно тот задал ему откровенно глупый вопрос.

– Ради моей байки он не поскупился на лишнюю бутылку вина. Неплохого вина, следует заметить, – подчеркнул он с ностальгическим вздохом. – Вы ведь тоже не поскупились на угощение, дабы я стал разговорчивым, разве не так, брат Карлос? Скажите, угостили бы вы старого больного шотландца, если бы не доверяли его словам?.. То-то же!..

Макдуган покинул кабинет Матадора довольным. В руках у Оскара находилось подписанное Гонсалесом официальное прошение к казначею Инквизиционного Корпуса о выделении псевдоботанику денежного вознаграждения в двойном объеме, какое обычно выплачивалось наиболее ценным осведомителям. Карлос был уверен, что знает, куда будет израсходована Оскаром изрядная часть награды. Впрочем, судьба этих денег, как и судьба самого пропойцы, Карлоса не волновала – две сотни сант-евро были выброшены не на ветер. Известие о том, что Морильо в Ватикане, стоило гораздо большего.

После ухода Макдугана Карлос и Джованни немного посидели в полной тишине. Матадор сожалел, что в бутылке не осталось ни капли коньяка. Судя по направлению взгляда, Скабиа думал о том же.

– Твой выстрел мелкой дробью по воробью не пропал даром, – почтительно заметил гвардеец. – Надеюсь, подстреленная птичка упадет прямо нам в руки. Что прикажешь делать с остальными двадцатью девятью соглядатаями, пропивающими сейчас казенные средства по городским и окраинным трактирам?

– Немедленно отзывай всех, – ответил Матадор. – Не хватало еще, чтобы Морильо наткнулся в столице на второго спившегося садовода. Хотя я почти уверен, что убийца больше не будет шляться по трактирам.

– А если устроить крупную облаву в районе Паломников?

– Я провел там уже две облавы, и никаких результатов. Морильо может забиться в любую щель и лежать в ней неделями. Такую хитрую рыбу следует ловить не неводом, а на приманку. «Оставь дверь открытой – и враг уже тут как тут» – так сказано в одной древней книге… – Разумеется, Гонсалес не стал уточнять автора цитаты, поскольку цитировал строки из книги чернокнижника Морильо. – Надеюсь, ты уже распорядился насчет подготовки лазейки?

– Еще нет, – признался Джованни. – Я ждал, пока к нам поступят обнадеживающие сведения – незачем без нужды заставлять бойцов отдирать от труб утеплитель. Парни недовольны – не понимают, почему именно они, а не слуги делают эту дурацкую работу.

– Никаких слуг! – отрезал Карлос. – Операция должна проходить в обстановке строгой секретности. И смотрите – работайте аккуратно. Необходимо, чтобы все выглядело натурально – ни клочков пакли на полу, ни вообще свежих следов пребывания в проломе человека. Проход обязан быть…

– Я не забыл: лишь бы ребенок протиснулся, – перебил его Скабиа и поморщился: – По-моему, ты перегибаешь палку со своей секретностью. Флиссинген и так дуется на тебя после того, как ты шептался в оранжерее с Его Наисвятейшеством. Бельгиец считает, что у вас – земляков-испанцев – имеются от него секреты.

– Это полная ерунда. Действительно, мы с Пророком в какой-то степени земляки, но не более, – опроверг слухи Охотник. – Ты и Манфред в курсе всех моих планов. Однако тебе придется подготовить командира к очередной неприятной для него новости: я со своим отрядом перебираюсь во дворец.

– Вот как? – сразу скуксился Джованни. – Пожалуй, такие известия его точно доконают… Хотя, с другой стороны, если вся эта суета впустую – сами же и отвечать будете. Место-то вам в казармах найдется, но заранее предупреждаю: не ждите для себя ни теплого приема, ни беспрекословного подчинения.

– Нашел чем удивить! – проворчал Матадор. – С вас будет достаточно и того, что постараетесь не вспугнуть мне эту тварь…

Темнело медленно. Закат по эту сторону Ватиканского холма бы не виден, но тени от зданий и деревьев на другом берегу реки постепенно удлинялись, пока наконец не слились со сгустившимся сумраком. Жара сразу же спала, а от воды потянуло прохладой. И если для кого-то вечерняя прохлада несла долгожданное облегчение после жаркого дня, то на Сото она подействовала, будто лютый февральский ветер, и вызвала озноб. Дожидаясь, когда окончательно стемнеет, каратель дрожал всем телом и ничего не мог с собой поделать. Слишком долгое ожидание подтачивало его стальные нервы, и этот озноб был очередным признаком того, что они понемногу сдают.

Дыхание Сото участилось, на теле выступил холодный пот, а сердце заколотилось бешеным барабанным ритмом. Карателю вдруг отчетливо показалось, что он сошел с ума, и непонятно что удерживает его сейчас от всплеска безумия. Хотелось закричать во весь голос и, бросив вещи, кинуться вниз по склону холма. Мара было уже все равно, какую смерть принять – тонуть в Тибре, нарваться на пули Защитников Веры или просто расшибить себе голову о ближайший столб. Отчаяние овладело им. Но не прежнее, яростное, что возникало во время смертельных схваток, а отчаяние безысходности, какое, очевидно, испытывает человек, попадая в камеру смертников или подвал инквизиторов. Выхода из бетонного мешка нет, а впереди маячит мучительная смерть и ничего более.

Психический срыв являлся не тем попутчиком, с которым следовало пускаться в дальнейший путь. Мобилизовав волю, Сото постарался унять разгулявшиеся нервы, но животный страх исходил из глубин сознания и контролю не поддавался. Страх требовалось изгонять другими способами, и самый действенный из них – поскорее приступить к делу, при мысли о котором как раз и начинали опускаться руки. Однако подобное было осуществимо только после наступления темноты.

Тогда Сото применил другое средство. Он повернулся лицом к возвышающемуся на вершине холма Стальному Кресту и принялся не отрываясь глядеть на его цепляющую небеса далекую вершину. Пристальное созерцание монументального сооружения обязано было отвлечь Мара от переживаний. Редкие облачка ползли по небу, и чудилось, будто на фоне их массивная громада начинает медленно падать. Начало этого грандиозного падения вопреки всякой логике длилось бесконечно – так, словно Господь вознамерился предотвратить страшную катастрофу и остановил время. В конце концов у Сото закружилась голова, и он снова улегся на спину, но взгляда при этом от Ватиканского Колосса не отводил. Пот лил с карателя уже ручьями, но вместе с потом Мара понемногу покидали и болезненные ощущения.

И впрямь помогло. Приступ страха миновал так же внезапно, как и начался. Дыхание успокоилось, сердцебиение вернулось в норму, дрожь унялась. Сото не знал, повторится ли нервный срыв в дальнейшем – не хотелось бы. Особенно там, куда каратель направлялся…

Сумерки продолжали сгущаться, и на небе зажглись звезды, дрожащие, будто бы их тоже что-то пугало. «Пора», – вздохнул Сото, после чего несколько минут массировал затекшие от длительной неподвижности ноги. Закончив разминку, он выглянул из кустов, осмотрелся, взвалил на плечи ношу и покарабкался на холм, по дороге изгоняя из мыслей остатки страха. Дыхание вновь участилось, только теперь не от волнения, а от обычной физической нагрузки. К такому стрессу Мара было не привыкать. Он энергично взбирался вверх, и ему даже не верилось, что томительный период ожидания наконец-то завершился…

Имевшейся у карателя информации было более чем достаточно, но именно это его и настораживало. Встречу с бывшим служащим дворцовой оранжереи иначе, как счастливой случайностью, назвать было сложно. Сото в случайности не верил, хотя допускал, что они порой происходят. Слова спившегося ботаника имели притягательный сладковатый аромат, настолько сильный, что у Мара просто не оставалось выбора, как последовать в указанном направлении. Не воспользоваться обнаруженной лазейкой представлялось ему откровенной глупостью.

Однако карателю не однажды доводилось видеть, как лавочники и трактирщики отлавливают мух, развешивая по помещению вымазанные медом листки бумаги. Заманчивый рассказ Оскара испускал именно такой медовый запах, и пусть даже вел этот запах не к западне-липучке, верить пропойце до последнего слова Сото не собирался. Из услышанной истории он почерпнул лишь самое необходимое – то, что, по его мнению, больше всего походило на правду.

Путь во дворец для несгибаемого Мара лежал не через тесный пролом в стене и устилающие его дебри колючей пакли. Говоря по существу, такой дороги были достойны лишь грязные воры да наемные убийцы. Они заботились о своей шкуре и путях отхода. Благородному карателю, ищущему славной смерти и настроенному на последний бой, недостойно было думать о бегстве. Поэтому и путь, по которому он собрался идти на встречу со смертью, должен быть особый, исключающий даже малейший шанс к отступлению.

Сото знал такую дорогу. Она вела лишь в одном направлении, и пройти по ней было дано не каждому. По крайней мере, Мара никогда не встречался с людьми, которым было под силу такое. Каратель имел все основания считать, что он – единственный, кто в Святой Европе отважился ступить на этот опасный путь. Правда, настолько далеко в своих путешествиях по нему Сото еще не заходил.

Перед тем как разобраться с последними земными делами и обрести полную Свободу, карателю предстояло пересечь Бездну…

В Святом Писании говорилось, что великий мученик Христос ходил по воде. Если бы Сото когда-нибудь встретил Иисуса, он бы рассмеялся ему в лицо: какой никчемный трюк – пешком по воде! Любой желающий может сесть в лодку и передвигаться по воде, причем с гораздо большей скоростью. Умел бы Христос летать по воздуху, тогда, глядишь, и заслужил бы уважение Сото Мара, а так…

В отличие от миролюбивого Иисуса воинственный Сото мог похвастаться подобным умением…

Искатели Луис Морильо и Лоренцо Гонелли сидели на крыльце и вели неторопливую беседу. Воскресный день близился к закату, завтра предстояли тяжелые раскопки, поэтому никто из них сейчас не выискивал для себя работы – обычный размеренный отдых перед очередной трудовой неделей. Тема их беседы в основном касалась тренировки, которую Луис Морильо завершил час назад. У желающего овладеть искусством рукопашного поединка ученика накопилась масса вопросов к Учителю, а тот, как всегда, пытался дать на каждый из них емкий ответ. И, как всегда, почти безуспешно.

Из-за хижины слышался веселый детский гомон – там играл с друзьями сынишка Лоренцо, маленький кучерявый Себастьян. Внезапно смех сменился огорченными криками, и дети принялись наперебой дразнить кого-то из своей компании неуклюжим растяпой. Спустя пару минут к Лоренцо и Луису подбежал насупившийся и шмыгающий носом Себастьян – по всей видимости, упреки товарищей предназначались ему.

– Папа! – обиженно прогнусавил он. – Он опять на дереве застрял! Я все делал так, как ты учил, а он все равно меня не слушается!..

– Не дадите вы мне сегодня покоя! – обреченно вздохнул Лоренцо, покосившись на Луиса. Слова старшины явно предназначались и ему. – Сынок, я же предупреждал, чтобы вы играли подальше от деревьев. Думаешь, охота папке каждый час изображать перед вами обезьянку? Идите, займитесь чем-нибудь другим. Завтра принесу лестницу и достану.

– Ну, папа! – не унимался Себастьян. – В последний раз! Ну пожалуйста!..

– Так уж и быть, уговорили, мелочь босоногая, – пробурчал Лоренцо, вставая с крыльца и направляясь вслед припустившему впереди него сынишке. – А впрочем… – он обернулся к Луису, – идем-ка со мной. Не полезу я больше на это дерево.

Причиной большого переполоха детворы являлся воздушный змей, зацепившийся за верхние ветки невысокой ольхи. Ветер шевелил листву, и змей трепыхался на запутанной нити, будто угодившая в силок птица. Без лишних напоминаний Луис вскарабкался по ветвям к бумажной игрушке, сочувствуя при этом упитанному старшине, не единожды проделавшему сегодня нелегкий даже для ловкого юноши путь.

Нить запуталась основательно, и верхолазу не оставалось ничего другого, как только разорвать ее, после чего сбросить змея на мягкую траву и спускаться обратно. Детвора сопровождала его триумфальный спуск восторженными возгласами.

Лоренцо откусил зубами от змея обрывки нити и, взяв протянутую Себастьяном катушку, принялся привязывать к злополучной летающей игрушке новую нить.

– Давно хотел задать тебе один вопрос, – начал было Луис и увидел, как после этих слов глаза наставника умоляюще закатились вверх.

– Может, хватит на сегодня вопросов? – упавшим голосом попросил старшина общины. – Должен я отдохнуть в конце концов или нет?

– Это – последний, – пообещал Луис и с улыбкой подумал, что похож сейчас на малолетнего Себастьяна, давно усвоившего, что отец попросту не умеет противиться настойчивым детским просьбам. – Почему эта штука летает? Ведь обычный лист бумаги никогда не будет держаться в воздухе так долго и ровно.

– Как я уже не раз тебе твердил: в этом мире царят законы физики, – ответил Лоренцо. – Когда пойдешь купаться на реку, проделай такой опыт: опусти руку в поток, ладонь – параллельно дну. Затем поверни ладонь так, будто хочешь задержать течение. Делай это медленно, и ты сразу почувствуешь, как ее начинает тянуть либо к поверхности воды, либо ко дну – все зависит от того, в какую сторону ты вращаешь запястье. В воздухе царят похожие законы: плоский лист бумаги можно рассматривать как ладонь, а ветер – как речное течение. Держи… – Гонелли протянул починенную игрушку сыну. – Идите играть вон на тот пригорок – там нет деревьев.

Ребятишки радостно загалдели и убежали в указанном направлении. Не добегая до вершины пригорка, Себастьян подбросил игрушку в воздух. Подхваченный ветром змей рванулся ввысь, дернул хвостом, но едва удерживающая его нить натянулась, как он прекратил метаться и, направляемый мальчишкой, занял уверенное положение под углом к земле. Себастьян взялся понемногу отматывать нить, отчего змей начал плавно набирать высоту, покачивая из стороны в сторону хвостом, словно плывущая против течения крупная рыбина. Вскоре змей поднялся так высоко, что рассматривать его с земли стало довольно трудно. Мальчишки взволнованно показывали на него пальцами и принялись отбирать друг у друга катушку с нитью. Каждый из них стремился почувствовать себя укротителем летающего бумажного создания.

– Мастерить эту на первый взгляд мудреную, но в действительности простую игрушку меня научил мой дедушка, – пояснил Лоренцо, наблюдая за играющими детьми. Завороженный парящим в поднебесье змеем, старшина даже не заметил, как вопреки нежеланию отвечать на вопросы, сам пустился в объяснения. – Все дело в правильном креплении нити и тяжести хвоста, в мешочек которого надо сыпануть пригоршню песка. Хвост тянет нижнюю часть змея к земле, а Себастьян при помощи нити задает игрушке нужный наклон. Ну и, само собой, хороший ветер. Без него в этом занятии вообще никуда.

– Никогда в детстве не играл в подобные игры, – признался задравший голову Луис. – Говоришь, всего лишь обычная физика и ничего сверхъестественного?

– Абсолютно, – подтвердил Лоренцо. – Лишь бы подъемная сила была. Слышал про летающие железные машины русских? Похожие нарисованы в твоей любимой книге. Недалекие люди считают, что ими движет колдовство Древних, но это неверно.

– Неужто тоже ветер? – недоверчиво спросил Луис, после чего с уверенностью заключил: – Но ведь нет в природе такого ветра, который поднимет в воздух столько тонн железа…

– …Если только не вызвать этот ветер искусственным путем, – закончил старшина общины. – Очень мощными вентиляторами – или как там они у русских называются? – подвешенными на самой машине и толкающими ее вперед со страшной силой. Тот же принцип движения, что и у моторных лодок, только в сотни раз мощнее.

Луис вспомнил фотографии огромных стальных птиц в книге о стране предков. На одной из фотографий птица стояла на земле и вокруг нее суетились люди, по сравнению с летающей машиной – просто букашки. На второй фотографии стальное чудовище летело над облаками – потрясающая воображение картина, одна из любимых фотографий Луиса Морильо. Под крыльями механического существа имелись большие цилиндры, наверняка те самые двигатели, о которых толковал Лоренцо.

– Я, кажется, понял! – воскликнул Луис. – Крылья у стальных птиц! Это же большая плоскость, изменяя наклон которой они взлетают! Отталкиваются мощными вентиляторами и взлетают!

– В самую точку, дружище, – кивнул Гонелли. – Страшно вообразить, сколько бензина жрут эти твари. Но в отличие от нас русские, на свое счастье, просто сидят на нефтяных залежах. Так летали по воздуху Древние. А нам остались лишь воспоминания, да вот эти игры…

И старшина Барселонской Особой указал на паривший в небе бумажный квадрат. Несколько минут оба искателя молча следили за радостной возней ребятишек, совершенно не задающихся тонкостями природных законов, по которым их любимая игрушка проявляет столь удивительные свойства.

– Ты сказал, что в хвосте у змея засыпана горсть песка, – встрепенулся Луис, выходя из раздумий. – Это же груз порядка полукилограмма! Да еще полсотни метров нити! А если, предположим, я захочу поднять в воздух груз весом с мешок муки. Какой тогда должна быть сила ветра и размеры воздушного змея?

– Э-э-э, кажется, я догадываюсь, на что ты намекаешь, – ехидно прищурился Лоренцо. – Мне тоже в молодости приходила в голову подобная сумасшедшая идея. Полетать захотелось, да? Не отпирайся – так и есть! Нет, теоретически такая задумка выполнима: хорошая подъемная плоскость при сильном ветре и точных расчетах угла наклона способна оторвать от земли ребенка или небольшого взрослого человека вроде тебя. Однако подобные цирковые номера точно не доведут до хорошего.

– Но неужели никто никогда не пробовал проделать такой трюк? – недоуменно вскинул брови Луис. – Даже циркачи?

– Почему же? Пробовал один ненормальный… – Лоренцо зевнул. Похоже, беседа с дотошным юношей снова начинала ему надоедать. – Я в те годы еще ребенком был, поэтому историю эту позднее услыхал… Служил в Будапештской Транспортной Академии дьякон… имени его, к сожалению, не помню. Сварганил он себе как-то пару огромных тряпичных крыльев и решил, что самого Всевышнего перехитрил. Залез на крышу здания и прыгнул. Благо здание не очень высоким оказалось, и дьякон не то в стог, не то в кучу навоза приземлился… Короче, легко отделался: пара переломов, и все…

– А в чем причина неудачи? – возбужденно перебил старшину Луис. – Слабый ветер или маленькие крылья?

– Доподлинно не знаю, дружище. Но думаю, что совокупность всех этих факторов, а также множество других. Но это еще не конец истории. Потерпев поражение, дьякон не упал духом – смелый был человек, надо отдать ему должное. Учтя ошибки первого испытания, он сделал вторую летающую конструкцию. Теперь он настолько верил в успех, что сразу же вскарабкался на самую высокую колокольню в городе… Разумеется, его снова ожидало фиаско. Однако поговаривали, будто ему удалось-таки перелететь через городскую площадь и упасть не на мостовую, а на крышу местного епископата. Дьякон наверняка в рубашке родился – остаться в живых после двух таких грандиозных падений… Я вот как-то на раскопках с верхотуры навернулся, и с тех пор стараюсь больше судьбу не искушать.

– А что дальше? – не вытерпел Луис. – Не поверю, что этот отважный человек отказался от своей затеи! Не бывает такого!

– Наивный юноша… – с усталым раздражением бросил Лоренцо. – Забыл, где живешь и что бывает с теми, кто посмел приравнять себя к божьим ангелам? Дьякон, может, и не отказался бы, да вот только после падения на крышу епископата никто его больше в глаза не видел. Надо думать, допрыгался наш дьякон до собственного Очищения… Так что мой тебе совет: ходи по земле – это надежней и безопасней. Во всех смыслах…

С того памятного разговора прошло несколько лет. Луис Морильо стал называть себя Сото и начал исповедовать свои странные, по мнению Лоренцо, принципы. Он частенько мысленно возвращался к той беседе, особенно когда вновь видел над поселком паривший на ветру воздушный змей. Судьба несчастного экспериментатора из Будапешта вызывала у Сото сочувствие, но дьякон казался ему настоящим героем, пожертвовавшим собственной жизнью ради смелых идей. Мара верил, что инквизиционное дознание не заставило храбреца отречься от своих убеждений и признать их посягательством на незыблемые божественные законы. Представить, как звучало вынесенное отступнику обвинение, было несложно: «Люди – не ангелы. Им не дано летать. Попытка человека объявить себя ангелом подобна попытке Сатаны объявить себя равным Господу…» Каждого святоевропейца, и Луиса Морильо в том числе, убеждали с малых лет, что способностью к полетам обладает лишь бессмертная душа. Забывшему этот постулат дьякону-отступнику напомнили о нем весьма убедительным способом – посредством Очищения заставили его грешную душу проделать то, к чему оказалось неспособно его тело…

Сото Мара всегда старался учиться не на своих, а на чужих ошибках. Такое нередко удавалось, но только в тех случаях, если у молодого искателя имелся под рукой совет Учителя или руководство в виде мудрой книги. А лучше, когда то и другое сразу. В увлечении Сото физическими опытами по преодолению земного притяжения случилось противоречие: Учитель всячески отговаривал его от опасной затеи, однако литературный источник, обнаруженный любознательным юношей в книжном складе общины, доказывал обратное: чему бы ни учили малограмотную паству всезнающие проповедники, при желании человек способен совершить такое, от чего всячески ограждал его всемогущий Господь.

Обнаруженную книгу нельзя было назвать мудрой. Точнее сказать, было бы вообще несправедливо причислять ее к книгам: тоненькая брошюрка из восьми листков, написанная на неизвестном языке; Сото предположил, что на скандинавском. Увлеченный поисками литературы, посвященной стране и обычаям предков, юноша отшвыривал подобные книжонки, даже не листая. Разбирая очередную поступившую на склад партию находок, он поначалу отбросил и эту потрепанную книжицу. Но когда Мара отправлял в общую кучу следующую ненужную книгу, взгляд его невольно упал на тыльную сторону обложки уже неинтересной ему брошюрки.