Европейское кино

Самое время поговорить о таком важном и определяющем для всего кинематографа явлении, как немецкий экспрессионизм – но начать придется с довоенного немецкого кино, того самого, говоря о котором Садуль цитирует статью критика Вольфа Чапеля за 1912 г.:

«У нас в Германии хорошая аппаратура и большие пленочные фабрики. Но наша страна выпускает самые плохие фильмы на всем земном шаре. Если оставить в стороне их неэстетичность и отсутствие вкуса, немецкие фильмы отличаются своими недостатками в технике съемки. Передержки в экспозиции, неточная наводка на фокус, расплывчатость изображений, случайные тени, ошибки при проявке, плохая печать – таковы признаки, по которым можно сразу узнать германскую продукцию.

Есть только одно исключение – это научные фильмы. Но по павильонным съемкам мы, бесспорно, занимаем последнее место в международном производстве».

Долго такая ситуация в стране, когда-то породившей романтизм, конечно, не могла сохраняться. Первым этапным для немецкого кинематографа настоящим художественным фильмом считается снятый в Чехословакии фильм «Пражский студент» (реж. Пауль Вегенер, Стеллан Рийе, 1913 г.). Фильм был создан с учетом опыта студии «Фильм д’ар» – для картины был создан довольно сложный художественный сценарий писателем-мистиком Гансом Гейнцем Эверсом (будущим автором романа «Хорст Вессель»), роли играли профессиональные артисты, существенная часть сцен снималась на натуре.

Картина разрабатывает классическую романтическую тему сделки с дьяволом – герой фильма, безденежный студент Балдуин, дела которого могут поправить либо крупный выигрыш, либо женитьба на богатой наследнице, подписывает «слепой» контракт с таинственным итальянцем Скапинелли. Балдуин получает несметный капитал в 100 тыс. гульденов, а Скапинелли может взять из спальной комнаты Балдуина то, что пожелает – и уводит с собой отражение Балдуина в зеркале – его доппельгангера, т. е. двойника, воплощающего темную сторону его личности. Актер и режиссер Пауль Вегенер играет обе главные роли – Балдуина и двойника. В отличие от определенно талантливого (как минимум Балдуин – лучший фехтовальщик Праги в 1820 г.), но инфантильного, несостоятельного, сомневающегося, не знающего, куда себя деть и не отражающегося в зеркале студента, двойник – жестокий, расчетливый и целеустремленный.

В фильме нет крупных планов, зато для съемок сцен, в которых одновременно задействованы Балдуин и доппельгангер, используются двойная экспозиция и каше. Все эти сцены сняты с немецкой точностью – во всяком случае, до тех пор, пока из-за слишком сложных для существовавшей технологии мизансцен героям или предметам не приходится пересекать границы каше и двойная экспозиция не становится заметной. В сцене появления двойника монтажные кадры с настоящим зеркалом и его имитацией разделены титром, и, поскольку мизансцены выставлены почти идентично, кажется, что двойник, который движется в зеркале синхронно с Балдуином, всего лишь отражение – пока он не выходит из зеркала. Когда Балдуин идет на дуэль, на которой он должен пощадить соперника, и встречает доппельгангера, демонстративно вытирающего плащом саблю, граница каше проходит по стволу толстого дерева, что позволяет Балдуину пересечь эту границу, выйдя из-за дерева в следующем монтажном кадре. В финале Балдуин стреляет в двойника, но тот исчезает наплывом, после чего Балдуин умирает – а двойник, естественно, нет (Рисунок 88).

Легко догадаться, что авторов «Пражского студента» волновало нечто большее, чем столетней давности злоключения незадачливого фехтовальщика и картежника. Изображая студента Балдуина, так легко превращающегося в доппельгангера, которому неведомы ни неуверенность первого в себе, ни его идеалы, Вегенер имел в виду немецкий народ, который легко может стать вооруженным отщепенцем-убийцей – внешняя политика кайзеровской Германии не оставляла сомнений в том, что большая война неминуема.

Рисунок 88. Кадры из фильма Пауля Вегенера и Стеллана Рийе «Пражский студент» – каше и двойная экспозиция выявляют слабые места немецкой буржуазии

Фильм «Другой» (реж. Макс Макк, 1913 г.) содержал еще более прозрачный намек на те же обстоятельства. У героя фильма, адвоката Галлерса, после падения с лошади начинается странный недуг: он превращается в «другого» и участвует в ограблении собственного дома, а затем снова становится Галлерсом, который ничего не знает ни о каких ограблениях. В фильме эффективно используются крупные планы – актер Альберт Бассерман играет то чопорного доктора Галлерса с идеальной осанкой, то сутулого бродягу с криминальными повадками (Рисунок 89).

Герой «Другого» излечивается от своей болезни – в 1913 г. еще можно было надеяться на такой исход событий. Но в 1914 г. начинается война, и в 1915 г. Хенрик Галеен (Хенрик Вайзенберг) и Пауль Вегенер выпускают картину «Голем» (фильм утрачен) о древней глиняной статуе, которая, оживленная в наше время, начинает убивать людей. На немногих сохранившихся кадрах фильма видно, как впечатляюще использует крупные планы и контровой свет один из лучших немецких операторов Гвидо Сибер, чтобы сделать Вегенера в роли Голема как можно более устрашающим (Рисунок 90).

Рисунок 89. Кадры из фильма Макса Макка «Другой» – два характера, одно лицо

Наконец, фильм в шести частях «Гомункулус» (реж. Отто Рипперт, 1916 г.) – это уже политическая сатира, лишь чуть прикрытая фантастикой. Гомункулус (датчанин Олаф Фенс) – искусственный человек, созданный в странном приборе, практически сверхчеловек. Общество отторгает его, и тогда он захватывает власть над страной и начинает большую войну. Кого имели в виду кинематографисты – действующего кайзера Вильгельма II или какого-то будущего тирана? В финале Гомункулус погибает от удара молнии.

Зигфрид Кракауэр пишет о «Гомункулусе»:

«Фильм появился на экранах примерно в то самое время, когда немецкий философ Макс Шелер читал публичные лекции о причинах, обусловивших ненависть к Германии во всем мире. Немцы действительно напоминали Гомункулуса: они сами мучились комплексом неполноценности, нажитым благодаря историческому развитию Германии, которое губительно сказалось на самосознании немецкой мелкой буржуазии».

Конец 1918 г. – революция, бегство кайзера и капитуляция – крайне травматичный опыт для всей Германии. Тревога и страх предвоенного и военного времени сменились разочарованием и болью – превращение гордой и высокоразвитой нации в своеобразного «другого» не принесло ничего, кроме двух миллионов мертвых солдат, экономического краха и глобального унижения. Люди искусства не могли не отрефлексировать эти чувства. Именно этого и не хватало для окончательного формирования немецкого экспрессионизма.

Рисунок 90. Кадры из фильма Хенрика Галеена и Пауля Вегенера «Голем» – великий и ужасный

Рисунок 91. Кадры из фильма Отто Рипперта «Гомункулус» – сверхчеловек от рождения до смерти

По определению экспрессионизм, возникший в противовес импрессионизму – направлению, представители которого отображали свое впечатление, часто пассивное, от окружающего мира, экспрессионисты выражали собственные переживания. Нельзя сказать, что экспрессионизм не воспроизводил действительность – он выражал ее, но через эмоции, порожденные этой действительностью. «Пражский студент», «Другой», «Голем» и «Гомункулус» были ранними опытами художников, чье кризисное сознание помогало экспериментировать со смещением реальности и отображать жизненные страхи в виде кошмарных существ вроде мистических существ или более реалистичных злодеев.

Послевоенная ситуация в бывшей Германской империи, которая стала Веймарской республикой, также способствовала развитию кризисного создания. Экономика страны была крайне нестабильной, с резким контрастом между очень богатыми людьми и полунищими массами. Это болезненное состояние, внутренние страхи и эффекты искаженного сознания так и просились на пленку.

Вот что пишет Кракауэр о чехе Гансе Яновице и австрийце Карле Майере, авторах фильма «Кабинет доктора Калигари», который стал манифестом немецкого экспрессионизма, соединив в себе целый ряд экспрессионистских идей – о смертельном безумии, о мании убийства, о злой воле, о сомнамбуле, не ведающей, что она творит:

В один из октябрьских вечеров 1913 года молодой поэт Ганс Яновиц, живший в ту пору в Гамбурге, отправился на ярмарку, надеясь там в толпе найти девушку, незадолго до этого пленившую его красотой и манерой держаться. Репербан, этот злачный район, известный каждому матросу, был запружен палатками. Гигантский памятник Бисмарку стоял, точно угрюмый часовой, у торговой гавани в Хольстенвалле. Из сумрачного парка, окаймлявшего Хольстенвалль, до Яновица донесся приглушенный девичий смех, и тот, полагая, что смеется его исчезнувшая избранница, устремился в парк. Смех, которым девушка, очевидно, приманивала своего кавалера, пропал в кустах. Когда через некоторое время Яновиц двинулся к выходу, из-за деревьев внезапно вынырнула зловещая фигура и направилась, как показалось Яновицу, в ту сторону, откуда слышался смех девушки. Краем глаза Яновиц успел разглядеть этого странного человека. С виду он был обыкновенный буржуа. Скоро он исчез в темноте, и дальнейшие поиски уже не имели смысла. Наутро крупно набранный подзаголовок местной газеты сообщил: «Чудовищное сексуальное преступление в парке Хольстенвалля. Юная Гертруда… убита». Смутное предчувствие подсказало Яновицу, что Гертруда и есть та самая девушка с ярмарки, и он пошел на похороны жертвы. Во время погребальной церемонии Яновицу вдруг показалось, что в толпе находится убийца, еще не схваченный полицией. Человек как будто узнал его тоже. Он оказался тем самым зловещим незнакомцем, появившимся в парке из-за деревьев…

…У Карла Майера, совсем еще мальчика, оказались на руках трое братьев. Пока он, колеся по Австрии, торговал барометрами, пел в хоре и подвизался в деревенском театре на выходах, его интерес к сцене укоренился и возрос. Не было такого театрального жанра, который он не изучил бы за долгие годы кочевой жизни……В военное время, по свидетельству Яновица, Майера не раз подвергали психиатрическому обследованию, и он, должно быть, сильно обозлился на военных психиатров-чинуш, занимавшихся его делом…

…Подданные австро-венгерской монархии, они были в лучшем положении по сравнению с большинством германских граждан. Поэтому им удалось понять роковые тенденции, присущие немецкой государственной системе. Она живо воплотилась в образе Калигари: он проповедует неограниченную власть, которая обожествляет произвол и, удовлетворяя страсть к господству над остальными, беззастенчиво попирает все человеческие права и ценности. Будучи послушным орудием в руках Калигари, Чезаре в такой же степени убийца и преступник, как и невинная жертва Калигари».

Несмотря на разруху и мизерные бюджеты, с которыми приходилось работать новому немецкому киноконцерну UFA (Universum Film AG) – а скорее даже и благодаря им – история, сочиненная Яновицем и Майером, получила в руках продюсера Эриха Поммера и режиссера Роберта Вине неожиданное и впечатляющее воплощение.

Пролог истории отсняли в более или менее реалистично оформленном павильоне – во всяком случае, деревья в парке, где главный герой истории Франц со своим собеседником ведут странную беседу о духах и где гуляет Джейн, бывшая невеста Франца, похожи на настоящие. Но из парка мы перемещаемся в модальность воспоминаний Франца – в городок Хольстенвалль. Мы видим дальний план этого городка – но это вовсе не городок, это не похоже даже на плоский задник довоенных фильмов, выполненных с претензией на реализм, это декорация, выполненная художником-авангардистом, с единственной целью – своей асимметричностью, своей жуткой кособокостью с резкими контрастами светлых и темных тонов создать у зрителя максимальных дискомфорт. Полно, неужели это декорация города? Да, это так – на фоне декорации появляется и проходит мимо нас инфернальная фигура профессора Калигари (Вернер Краус), героя фильма (Рисунок 92).

Рисунок 92. Кадры из фильма Роберта Вине «Кабинет доктора Калигари» – антиреалистичные декорации

Понятно, что главное оружие художника – конфликт, но неужели в силах кинематографиста еще больше накалить страсти при помощи изобразительного конфликта?

Конечно! Именно изображение определяет настроение и содержание кадра. Мы уже обсуждали столкновение белого и черного цветов в «Рождении нации» Гриффита и визуальные конфликты на одесской лестнице в «Броненосце «Потемкине» Эйзенштейна. Работая с изображением, мы не просто иллюстрируем события, описанные в сценарии, – мы оперируем контрастными и подобными элементами изображения, причем как внутри кадра, так и между кадрами. Компоненты изображения могут соединяться при помощи контраста или подобия. Контраст рождает конфликт, подобие сглаживает конфликт, и то и другое передает зрителю то или иное сообщение, чередование контраста и конфликта рождает повествование.

«ЧЕРНО-БЕЛОЕ» ИЗОБРАЖЕНИЕ СОСТОИТ ИЗ ТОНОВ – ГРАДАЦИЙ СЕРОГО. ПРИ ПОМОЩИ КОНТРАСТНОГО ОСВЕЩЕНИЯ И КРАЙНИХ ТОНОВ ГРАДИЕНТА СОЗДАЕТСЯ Т.Н. СВЕТОТЕНЕВОЙ РИСУНОК, А НЕЙТРАЛЬНОЕ ОСВЕЩЕНИЕ С СЕРЫМИ КОМПОНЕНТАМИ ГРАДИЕНТА СОЗДАЕТ СВЕТОТОНАЛЬНЫЙ РИСУНОК.

ЦВЕТНОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ СОСТОИТ ИЗ РАЗНЫХ ЦВЕТОВ. ЦВЕТА ФОРМИРУЮТСЯ НА ОСНОВЕ ОСНОВНЫХ ЦВЕТОВ (КРАСНОГО, СИНЕГО И ЗЕЛЕНОГО) И МОГУТ БЫТЬ ПРИГЛУШЕННЫМИ, ДОПОЛНЯЮЩИМИ, КОНТРАСТНЫМИ, НЕСОВМЕСТИМЫМИ.

ПРОСТЕЙШИЕ ЭЛЕМЕНТЫ ИЗОБРАЖЕНИЯ: ЛИНИИ – ГОРИЗОНТАЛЬНЫЕ, ВЕРТИКАЛЬНЫЕ, ДИАГОНАЛЬНЫЕ, ТРАЕКТОРНЫЕ. ДИАГОНАЛЬНЫЕ ЛИНИИ МЕНЕЕ КОМФОРТНЫ ДЛЯ ЗРИТЕЛЯ, ЧЕМ ГОРИЗОНТАЛЬНЫЕ И ВЕРТИКАЛЬНЫЕ, ПЕРЕСЕЧЕНИЯ СОЗДАЮТ ЕЩЕ БОЛЕЕ СИЛЬНЫЙ ДИСКОМФОРТ.

БОЛЕЕ СЛОЖНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ИЗОБРАЖЕНИЯ – ФИГУРЫ. ЛЮБАЯ ФИГУРА ОБОБЩЕННО СОСТОИТ ИЛИ ПОХОЖА НА ПРОСТЕЙШИЕ ГЕОМЕТРИЧЕСКИЕ ФОРМЫ – КРУГ (МЯГКАЯ, ОБЪЕДИНЯЮЩАЯ, СПЛАЧИВАЮЩАЯ ФИГУРА), КВАДРАТ (БОЛЕЕ КОНФЛИКТНАЯ ФИГУРА), ТРЕУГОЛЬНИК (САМАЯ КОНФЛИКТНАЯ ФИГУРА). ПРИ ПЕРЕСЕЧЕНИИ РАЗНЫХ ФОРМ КОНФЛИКТ НАРАСТАЕТ.

ЭКРАННЫЕ ОБЪЕКТЫ МОГУТ ИМЕТЬ ФАКТУРУ, КОТОРАЯ ЗАВИСИТ ОТ МАТЕРИАЛА (ДЕРЕВО, ПЛАСТИК, ВОДА, МЕТАЛЛ, СТЕКЛО И Т.Д.) И ТЕКСТУРУ, КОТОРАЯ ЗАВИСИТ ОТ ХАРАКТЕРА ПОВЕРХНОСТИ (ШАГРЕНЕВАЯ, МАТОВАЯ, ГЛЯНЦЕВАЯ И Т.Д.).

ОБЪЕМ ИЗОБРАЖЕНИЯ ПОДЧЕРКИВАЕТСЯ ПРИ ПОМОЩИ РАКУРСОВ, ПЕРСПЕКТИВЫ, ОСВЕЩЕНИЯ.

ПРОСТРАНСТВО СОЗДАЕТСЯ ПРИ ПОМОЩИ ПЕРСПЕКТИВЫ И ОСВЕЩЕНИЯ.

ВНУТРИКАДРОВЫЙ РИТМ СОЗДАЕТ ЧЕРЕДОВАНИЕ ОБЪЕКТОВ (НЕ МЕНЕЕ ТРЕХ).

ЧЕРЕДОВАНИЯ КРУПНОСТЕЙ И РАКУРСОВ ТАКЖЕ МОГУТ ПОРОЖДАТЬ КОНФЛИКТ.

И ШИРОЧАЙШИЕ ВОЗМОЖНОСТИ СОЗДАНИЯ И РАЗВИТИЯ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО КОНФЛИКТА ПРЕДЛАГАЮТ ДВИЖЕНИЕ КАМЕРЫ И ДВИЖЕНИЕ ОБЪЕКТА, ВКЛЮЧАЯ КОНФЛИКТЫ НАПРАВЛЕНИЯ ДВИЖЕНИЯ, СТАТИКИ И ДИНАМИКИ, НАЕЗДА И ОТЪЕЗДА КАМЕРЫ, А ТАКЖЕ ВОЗМОЖНОСТИ ОПТИКИ – ГЛУБИНЫ РЕЗКОСТИ И ФОКУСА – И, КОНЕЧНО, ВОЗМОЖНОСТИ МОНТАЖА – С УСКОРЕНИЕМ, РАПИДОМ, РЕВЕРСОМ И Т.П.

Заметим в скобках – 1920-е гг. были крайне продуктивными для всевозможных авангардных экспериментов в области чисто изобразительного кинематографа, фильмов с абстрактной драматургией, абсурдистских и сюрреалистических фильмов. Мы остановимся на них чуть позже. А уникальное изобразительное решение для «Кабинета доктора Калигари» создали живописцы-экспрессионистов из берлинской группы «Штурм»: Герман Варм, художники Вальтер Райманн и Вальтер Рериг. Особо контрастный дизайн группы «Штурм» позволил кинематографистам не только создать для фильма мрачную, затягивающую атмосферу – даже надписи для фильма были выполнены в той же угловатой, некомфортной манере – но и значительно сэкономить, причем не только на реалистичных декорациях, но и на электроэнергии – в пересчете на доллары того времени все декорации к фильму стоили менее 1 тыс. долл., а весь фильм обошелся в сумму менее 20 тыс. долл. Художники нарисовали на декорациях весь светотеневой рисунок, включая освещенные места, тени и градиенты, это позволило сократить использование приборов направленного света.

Например, в комнате Франца нарисовано все, кроме стульев и стола, а также кровати, на которой он спит – и в которой его убьет сомнамбула Чезаре (Конрад Фейдт), который находится под влиянием злодея-доктора Калигари. Нарисовано даже окно и свет, падающий из окна. В сцене убийства направленный свет используется, чтобы вместо самого убийства показать тени героев, движущиеся по стене – одно из первых применений приема замещения производит даже более сильное впечатление, чем само убийство, увеличенные тени увеличивают масштаб зла. После убийства нарисованное окно оказывается разбитым, из нарисованной рамы торчат остроугольные осколки, что вызывает у зрителя дополнительный дискомфорт.

Осознавший тяжесть совершенных им преступлений Чезаре бежит по нарисованному лесу – и этот лес производит, пожалуй, еще более жуткое впечатление, чем лес, в котором встретила свою смерть героиня Мэй Марш в «Рождении нации» Гриффита. А когда внутри модальности воспоминаний Франца мы погружаемся в еще более глубокие воспоминания (на самом деле это модальность воображения) – о безумии доктора Калигари – мы видим, как герой бежит по нарисованному городу, а перед ним то в ветвях нарисованных деревьев, то на стенах нарисованных домов, то прямо в воздухе вспыхивают слова «ТЫ ДОЛЖЕН СТАТЬ КАЛИГАРИ» (Рисунок 93).

Роберт Вине (Фриц Ланг утверждал, что по его совету) изменил замысел сценаристов и, вероятно, одним из первых в истории воспользовался нелинейной драматургией при создании структуры истории – вставил историю в сюжетную рамку, которая начинается со сцены в парке и заканчивается, когда Франца хватают санитары, а главный врач психиатрической лечебницы (все тот же Вернер Краус) констатирует источник помешательства главного героя – он придумал всю эту историю с Калигари и решил, что главный врач и есть Калигари. Сложно сказать, насколько велик вклад этого дружественного для проката изменения в огромный успех фильма, который стал сенсацией не только в Германии, но и в странах – бывших военных противниках, включая США, где фильм вышел летом 1921 г, когда даже еще не был подписан отдельный мирный договор между США и Германией.

Рисунок 93. Кадры из фильма Роберта Вине «Кабинет доктора Калигари» – сила воздействия живописи

Благодаря фильму «Кабинет доктора Калигари» кинематографисты увидели, какая мощная сила воздействия скрывается за изобразительным рядом, и убедились в том, что кинематограф не ограничивается хорошей историей и хорошей актерской работой, изображение тоже может играть очень важную роль. Как мы уже знаем, 1920-е гг. стали периодом расцвета изобразительности в кинематографе, и именно «Кабинет доктора Калигари» стал первой ласточкой множества экспериментов авангардистов и экспериментаторов, которые мы уже здесь обсудили. Кроме того, этот фильм стал одним из первых опытов передачи субъективных переживаний.

Важнейший фильм периода немецкого экспрессионизма «Последний человек» (1924 г.) снял Фридрих Вильгельм Мурнау (Фридрих Вильгельм Плумпе) в сотрудничестве с великим кинооператором Карлом Фройндом. До этого Мурнау работал преимущественно в жанре ужасов и психологической драмы – наиболее известны его фильмы «Голова Януса – трагедия на грани действительности» (1920 г., фильм утрачен), неофициальная экранизация повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» с Конрадом Фейдтом в главной роли и «Носферату. Симфония ужаса» (1922 г.) – неофициальная экранизация романа Брэма Стокера «Дракула» (Рисунок 94). Благодаря этому опыту Мурнау хорошо понимал психологию зрителей и знал, как ею управлять. К тому же он был талантливым инноватором – уже в фильме «Призрак» (1922 г.) он пользовался субъективной камерой – т. е. показывал зрителю то, что видит герой фильма, в т. ч. в модальности расширенного сознания.

Задачей фильма «Последний человек» было максимально использовать имеющиеся приемы киноязыка, включая способы повышения киновыразительности, разработанные за годы развития экспрессионизма в кино, включая активную работу с освещением, резкие ракурсы, контрастное освещение, светотеневой рисунок, замещение героя тенью и т. д., чтобы создать фильм в жанре «каммершпиле», т. е. камерной драмы, понятный и вызывающий сопереживание у зрителей без слов (надписей). Кроме того, «Последним человеком» концерн UFA намеревался как можно громче заявить о немецком кино на международном рынке, в первую очередь – на американском, а для этого нужно было сделать технически совершенный фильм, который произведет своей инновационностью неизгладимое впечатление даже на видавших виды голливудских профессионалов. Специально для фильма были под открытым небом выстроены декорации отеля «Атлантик», где работает главный герой, и доходного дома, где он живет. Для экономии бюджета декорация небоскреба напротив отеля имела всего несколько метров в высоту, и если в ближайшем к отелю ряду уличного движения фигурировали настоящие автомобили, то в более удаленных рядах «снимались» детские автомобили и игрушечные автомобильчики.

Рисунок 94. Кадры из фильмов Фридриха Вильгельма Мурнау «Голова Януса» и «Носферату»

Для истории (навеянной «Шинелью» Н.В. Гоголя) о маленьком человеке, швейцаре дорогого отеля, который теряет чувство самоуважения и авторитет среди окружающих, когда он лишается своей ливреи, Мурнау и Фройнд разработали множество инновационных приемов работы с камерой. Операторскую тележку соорудили из детской коляски, поставив ее на подобие рельс. Для долгих перемещений камеры по «улице», которую снимали под открытым небом, использовали оригинальную операторскую платформу, для съемок некоторых сцен камеру ставили на велосипед. Первым же монтажным кадром, снятым с камеры, спускающейся на лифте в холл огромного отеля, кинематографисты делали заявление – в этом фильме операторская работа выходит на совершенно новый уровень.

Мурнау акцентирует внимание на кадрах, в которых изменяется освещение – выключается подъездная лампа или уличный фонарь, зажигается и гаснет спичка. Времена, когда мадам де Сов в «Убийстве герцога Гиза» могла зажечь свечи без видимого эффекта, прошли! Правда, синхронизировать действия артистов с включением и выключением дуговых ламп было не так просто, поэтому мы можем видеть, как сначала выключают уличный фонарь, а в одном из соседних кадриков гаснет свет. Зрителю, впрочем, это было практически незаметно, зато выигрывала реалистичность действия.

В сцене встречи швейцара и метрдотеля нам психологически важно приблизиться к швейцару, когда он читает письмо о его переводе на должность уборщика в туалете. Мы начинаем наблюдать эту сцену на общем плане из-за стеклянной двери кабинета, а затем по замыслу Мурнау и Фройнда камера должна была «пролететь» сквозь стекло, чтобы показать крупный план престарелого швейцара, блистательно сыгранного звездой немецкого кино Эмилем Яннингсом (которому на момент съемок было 40 лет) и увидеть его эмоции. Разумеется, пролететь сквозь стекло камера не могла, данный прием был реализован наплывом, оператор пытался внутри кабинета максимально точно продолжить движение камеры снаружи кабинета. Выполнить этот трюк со стопроцентной точностью было невозможно, и пару секунд мы видим раздваивающегося Яннингса. Студия посчитала возможным сохранить сцену со спецэффектом для внутреннего проката, а для проката в США был использован вариант с прямой монтажной склейкой.

Разумеется, Мурнау не забывал и о классических возможностях управления эмоциями зрителей. После того как герой лишается ливреи, Мурнау параллельно монтирует кадры с Яннингсом с кадрами, в которых мы попадаем в модальность его воображения и видим сцену свадьбы его племянницы. Затем камера следует за героем, которого под пристальными взглядами гардеробщиц ведут к его новому рабочему месту. Ему выдают жалкий халатик (параллельный монтаж – бывший швейцар представляет своего молодого конкурента во всем блеске славы, в ливрее и со свистком), и герой в полном одиночестве спускается в уборную, как в ад (Рисунок 95).

Герой не чувствует себя в силах показаться дома без ливреи, и он идет на постыдный шаг – крадет ливрею, чтобы вернуться домой, как и прежде, уважаемым человеком. Но самоуважения уже не вернуть, и мы видим, как на лестнице сначала появляется согбенная тень бывшего швейцара, заменяющая героя, а за ней уже следует сам герой – прием, который Мурнау опробовал еще в «Носферату». Затем следует эпизод свадьбы племянницы главного героя, в ходе которого бывший швейцар вполне успешно играет в своей ливрее роль свадебного генерала и довольно быстро напивается.

Рисунок 95. Кадры из фильма Фридриха Вильгельма Мурнау «Последний человек» – «свободная камера» освобождает эмоции

Хохочущие гости удаляются, главный герой, вошедший в роль, оглушительно свистит в свой свисток, и комическая пара пьяных – долговязый молодой человек с усами и толстенький коротышка с трубой – отвечают ему снизу громкими звуками трубы, причем камера Фройнда, имитируя «траекторию» звука трубы, быстро движется от раструба музыкального инструмента к окну, где стоит швейцар. Для того чтобы реализовать этот трюк, пришлось выстроить дощатую эстакаду, по которой люлька с оператором могла перемещаться между «двором» и «вторым этажом» декорации.

Затем камера показывает последние стадии опьянения героя с точки зрения воображаемого наблюдателя (камера зафиксирована напротив актера на вращающейся вокруг своей оси «карусели»), с точки зрения самого героя (оператор вращается вместе с камерой). Наконец, герой засыпает и видит сон – изображение искажено при помощи специальных фильтров, используется многократная экспозиция, для съемок эпизода была выстроена отдельная декорация.

Но правда о том, что герой Яннингса лишился своей ливреи, неизбежно распространяется среди жителей доходного дома, и прием с «движением звука» переосмысляется – движение камеры (включая прием наезда с увеличением крупности от среднего плана соседки до сверхкрупного плана ее уха) и монтаж демонстрируют распространение информации (Рисунок 96).

Таким образом, в «Последнем человеке», видимо, впервые были применены все возможные виды движения камерой, включая не только панорамы оглядывания, сопровождения и переброски, наезд, отъезд, проезд и трэвелинг, но и движения блуждающей и даже «свободно летающей» камеры, которые можно было осуществить только с новейшими автоматическими киноаппаратами.

Впечатление от картины усиливается тем, что в фильме нет ни одной диалоговой надписи – все и так ясно без них. Всего же в картине три надписи – вступительная сентенция «Сегодня ты всеми уважаемый человек, министр, генерал, возможно, даже президент. Но знаешь ли ты, кем ты станешь завтра?!»; снятые, как деталь, строки из письма от менеджмента отеля; и надпись, которая появляется после того, как общий план гостиничного туалета со скорчившимся на стуле героем погружается в затемнение: «Здесь, на месте своего позора старик бы умер и на этом бы закончилась наша история. Но авторы фильма не бросили своего героя на произвол судьбы и придумали концовку, которая, увы, бывает только в кино».

Действительно, оригинальный сценарий Карла Майера не предусматривал «хеппи-энда», в котором герой, получивший огромное наследство от одного из постояльцев, после роскошного обеда в ресторане все того же отеля «Атлантик» раздает всей прислуге щедрые чаевые и удаляется в кабриолете – он был доснят в последний момент по требованию студии. Но он почти не портит фильм – и, в любом случае, нисколько не умаляет невероятного мастерства, с которым снят «Последний человек» и которое делает этот фильм интересным и актуальным для любой аудитории даже в наше время. Экспрессионизм имел дело в первую очередь с внутренними переживаниями человека – а чувства и эмоции героя, который лишился любимой работы, авторитета и самоуважения, понятны каждому во все времена. Во всем мире фильм прошел с огромным успехом – в США под названием «Последний смех» (очевидно, как парафраз пословицы «Хорошо смеется тот, кто смеется последним»), в СССР – под названием «Человек и ливрея».

Рисунок 96. Кадры из фильма Фридриха Вильгельма Мурнау «Последний человек» – парад инноваций

К концу 1920-х гг. немецкий кинематограф был востребован и в Германии, и в Европе, и в США. Грандиознейшим проектом концерна UFA в стилистике экспрессионизма стал «Метрополис» Фрица Ланга (Фридриха Кристиана Антона Ланга) – вероятно одна из первых настоящих картин в жанре научной фантастики. Советское кино, безусловно, опередило «Метрополис» картиной «Аэлита» Якова Протазанова (1924 г.), за которую Протазанов даже был награжден на Парижской выставке 1925 г., но «Аэлита» не оказала на развитие мирового кинематографа и мирового искусства в целом такого влияния, как «Метрополис» – хотя некоторые исследователи усматривают влияние «Аэлиты» на сам «Метрополис».

Фильм начинается с виртуозно смонтированных и совмещенных кадров движущихся частей механизмов. Может показаться, что механизмы движутся довольно медленно, но важно понимать, что 90 лет назад кинозрители не могли воспринимать визуальные эффекты так же эффективно, как мы сегодня. Механизмы сменяются кадрами круглых часов, отсчитывающих последние секунды рабочей смены, далее следует план чудовищного заводского гудка. Темно-серые колонны безликих рабочих – коллективный герой эйзенштейновского типа – движутся в противоположных направлениях, одни на смену, другие со смены. Анимированный титр, уходящий вниз, сообщает, что колонны, идущие со смены, направляются в рабочий город, расположенный глубоко под землей. Колонны рабочих расползаются по темно-серым зданиям, похожим на коробки, Ланг оперирует массами людей как изобразительными структурами.

На новом анимированном титре, уходящем вверх, написано, что высоко за облаками расположен «Клуб сыновей». Мы видим, как молодые люди, одетые в белое, упражняются на роскошном стадионе – как и ряд других сцен «Метрополиса», эта сцена снята с помощью спецэффекта, разработанного французским кинооператором Эженом Шюфтаном, уроженцем Германии. Метод Шюфтана позволял совмещать в одном кадре живых людей, реальные объекты и отраженные в зеркале, установленном под углом 45° перед объективом камеры, небольшие макеты.

Такова достаточно короткая и эффективная экспозиция фильма – мы узнаем о том, что общество будущего разделено на две неравные части: аристократов, у которых есть все, и рабочих, удел которых – только труд. Верхний и нижний миры решены в противоположных стилистических направлениях – если верхний мир напоминает ар-деко, то на нижнем мире лежит печать хорошо знакомого нам конструктивизма.

Драматургия основной части фильма, впрочем, довольно слаба. Лидер физкультурников – Фредер, сын правителя Фредерсена (именно так, Фредерсен – отец, Фредер – сын) – внезапно видит в верхнем саду Марию с группой детей из нижнего мира. Он задается вопросом, что находится в нижнем мире, и беспрепятственно проникает туда. Вопрос о том, почему верхний и нижний миры не имеют представления друг о друге, если из одного так легко попасть в другой, остается открытым. Все последующее повествование логично примерно в такой же степени.

Впрочем, «Метрополис» вошел в историю кино прежде всего своими визуальными решениями. Вот Фредер впервые попадает на завод. В этот момент на заводе случается авария, Фредер видит взрыв, а затем мы его глазами видим, как завод при помощи эффекта Шюфтана превращается в Молоха, похожего на чудовищного Ваала из «Кабирии» Пастроне.

После этого мы наконец-то видим город будущего Метрополис во всем его величии – и эти сцены, безусловно, являются шедевром художественной постановки, комбинированных съемок и спецэффектов. Интенсивный трафик автомобилей и аэропланов создан при помощи покадровой анимации, перемещение колонн рабочих среди макетов городских домов – эффект Шюфтана (Рисунок 97).

Важная часть повествования – миф о Вавилонской башне. Девушка Мария, которую играет Бригитта Хельм (Шиттенхельм), рассказывает о нем рабочим на тайной встрече. План Вавилонской башни наплывом переходит в сцену, в которой Вавилонская башня оказывается макетом, над которым размышляют мудрецы. Затем мы видим колоссальную панораму – со всех сторон на строительство башни стекаются тысячи строителей (шестикратная экспозиция). В версии Марии строительство окончилось неудачей потому, что не было посредника между Головой (мудрецами) и Руками (строителями) – Сердца.

Но изобретатель Ротванг создает женщину-робота и копирует на нее внешность Марии – теперь лже-Мария танцует в верхнем мире вызывающе эротические танцы для «золотой молодежи», которая смотрит на нее «во все глаза» (многократная экспозиция). В нижнем мире лже-Мария притворяется настоящей Марией, подбивает рабочих на бунт и устраивает катастрофу. Эти события предвидит Фредер, который в горячечном бреду осознает, что лже-Мария – вестница Апокалипсиса, и видит фигуру Смерти, размахивающую направо и налево своей косой.

В финале подлинная Мария наставляет Фредера: посредником между Головой (верхним миром) и Руками (нижним миром) должно быть Сердце – он, Фредер. Фредер легко примиряет верхний мир в лице Фредерсена и нижний мир в лице Грота, мастера рабочих – наихудший вариант хеппи-энда, который не выдерживает никакой критики даже по сравнению с нравоучительным финалом «Нетерпимости» Гриффита (Рисунок 98).

Рисунок 97. Кадры из фильма Фрица Ланга «Метрополис» – будущее глазами экспрессиониста

Рисунок 98. Кадры из фильма Фрица Ланга «Метрополис» – социальный конфликт в спецэффектах

Тем не менее «Метрополис» оказал колоссальное воздействие на весь последующий мировой кинематограф и все мировое искусство – причем не только в области дизайна. Очевидно влияние «Метрополиса» на такой шедевр, как картина «Новые времена» Чарльза Чаплина (1936 г.), которая рассказывает о неразрешимых противоречиях маленького человека и индустриальной цивилизации. Дизайн робота стал материалом для бесчисленных подражаний – от «Дня, когда Земля остановилась» (реж. Роберт Уайз, 1951 г.) до «Звездных войн» (реж. Джордж Лукас, 1977 г.), а обстановка лаборатории безумного ученого превратилась в настолько популярный штамп, что добралась даже до советского кино, о чем свидетельствует знаменитая декорация «машины времени» фильма «Иван Васильевич меняет профессию» (реж. Леонид Гайдай, 1973 г.).

Кроме того, «Метрополис» стал первым грандиозным фильмом-катастрофой и, что еще важнее – первым фильмом в таком важном как социально, так и философски жанре, как антиутопия. «Метрополис» предвосхитил не только будущий облик городов небоскребов (о котором в конце 1920-х гг. можно было только догадываться на примере одиночных зданий вроде Вулворт-билдинг и МетЛайф Тауэр), но и облик «городов будущего» из будущих антиутопий! Где бы мы ни увидели город будущего – в «Бегущем по лезвию» (реж. Ридли Скотт, 1982 г.), в «Пятом элементе» (реж. Люк Бессон, 1997 г.), в «Обитаемом острове» (реж. Федор Бондарчук, 2008 г.) или в «Облачном атласе» (реж. Том Тыквер, Лана Вачовски, Лилли Вачовски, 2012 г.) – везде безошибочно угадываются черты все того же Метрополиса.

Немецкий экспрессионизм был далеко не единственным полем для экспериментов кинематографистов Европы. Так, французский режиссер Абель Ганс (Эжен Александр Перетон) еще в 1915 г. снял экспериментальную комедию «Безумие доктора Тюба» с участием Альбера Дьедонне, который в роли яйцеголового ученого менял при помощи некоего волшебного порошка облик своей собаки, знакомых и посетителей – при съемках использовались кривые зеркала (Рисунок 99).

Эту наивную картину Юрий Лотман упоминает как один из первых опытов оптической передачи субъективного видения:

«Речь идет о свойствах изображения, имитирующих уже не столько точку зрения персонажа, сколько аномалии в его зрительном восприятии действительности……В фильме А. Ганса «Безумие доктора Тюба» (1915) деформирующая оптика призвана изобразить метаморфозы, происходящие с персонажами под воздействием чудесного порошка. Однако режиссера поджидала неудача: деформацию изображения зритель склонен воспринимать не как метаморфозу окружающего нас мира, а как искажение зрения, не как свойство объекта, а как свойство восприятия этого объекта».

Рисунок 99. Кадры из фильма Абеля Ганса «Безумие доктора Тюба» – метаморфозы или искажение восприятия?

Немецкий художник-авангардист Ханс Рихтер выпустил фильмы «Ритм’21» (1921 г.) и «Ритм’23» (1923 г.), которые стали одними из первых абстрактных фильмов в мире. В этих фильмах действовали черные, белые и серые прямоугольники разных оттенков и размеров, которые изменялись в размерах и двигались на черном, белом или сером фоне, пытаясь вытеснить друг друга из кадра – несмотря на отсутствие «правильных» героев и драматургии, изобразительный конфликт был построен Рихтером в соответствии с канонами драматургии (Рисунок 100).

Экспериментальный фильм французского режиссера Рене Клера (Рене-Люсьена Шомета) «Антракт» (1924 г.) рассказывает совершенно абсурдную историю, но снят в соответствии с законами драматургии – в нем есть пролог (старая пушка сама собой ездит по крыше высокого здания, затем появляются два персонажа, которые заряжают пушку и целятся из нее в зрительный зал); экспозиция (абстрактный монтаж снятых на пленку парижских пейзажей и выступления балерин), первый переломный пункт (смерть балетмейстера), центральный переломный пункт (на похоронах балетмейстера катафалк ускользает от процессии, начинается погоня), кульминация (очень быстрый монтаж дорожных пейзажей в самых разных ракурсах и кадров, снятых с «американских горок»), второй переломный пункт (гроб пулей вылетает из катафалка), обязательная сцена (балетмейстер поднимается из гроба и «расстреливает» из волшебной палочки всю похоронную процессию); финал (балетмейстер падает сквозь прорванный экран в зрительный зал, но кто-то – очевидно, зритель – пинком отправляет его обратно в экран).

Рисунок 100. Кадры из фильмов Ханса Рихтера «Ритм’21» и «Ритм’23» – приключения прямоугольников

А в 1929 г. выходят два шедевра – городская симфония «Дождь» голландца Йориса Ивенса, героем которой является город в предвкушении дождя, во время дождя и после дождя, и образец сюрреализма «Андалузский пес» 1928 г. Луиса Бунюэля (Луиса Бунюэля Портолеса) и Сальвадора Дали (Сальвадора Доменека Фелипа Жасинта Дали и Доменека), в котором отсутствует сюжет как таковой, но есть герои, есть действие, есть систематическое появление определенных визуальных образов и есть, например, монтаж по геометрическому подобию – когда контуры изображения в начале следующего монтажного кадра напоминают контуры изображения в конце предыдущего монтажного кадра (Рисунок 101).

Вполне закономерно то, что столь активное развитие авангардного кинематографа в 1920-е гг. в Европе привело к появлению не менее радикальных шедевров, чем советские фильмы Эйзенштейна. Два величайших достижения французского авангарда: «Наполеон» (реж. Абель Ганс, 1927 г.) и «Страсти Жанны д’Арк» (Карл Теодор Дрейер, 1928 г.).

Рисунок 101. Кадры из фильма Луиса Бунюэля и Сальвадора Дали «Андалузский пес» – в этом безумии есть система

Спустя 10 лет после «Безумия доктора Тюба» Абель Ганс уже был маститым режиссером, оставаясь при этом авангардистом. Его антивоенный фильм «Я обвиняю!» (1919 г.) опирался на наложенную двойной экспозицией «пляску смерти», а в кульминации фильма убитые на войне символически поднимались из могил и проходили «маршем мертвых» – влияние «Нетерпимости» Гриффита здесь несомненно. В авангардной драме «Колесо» (1923 г.) Абель Ганс использовал визуальный мотив переплетающихся рельс, известный как «симфония рельсов», в качестве предвестника железнодорожной катастрофы (Рисунок 102). По мере приближения кульминации Ганс ускорял монтаж, совмещая драматургическую кульминацию с визуальной.

Рисунок 102. Кадры из фильмов Абеля Ганса «Я обвиняю!» и «Колесо» – «марш мертвецов» и «симфония рельсов»

После «Колеса» Ганс снял короткометражную комедию ужасов с Максом Линдером «На помощь!» (1924 г.) и приступил, вероятно, к главному проекту своей жизни – знаменитому фильму «Наполеон».

Большинство источников указывает, что в планы Абеля Ганса входило снять восемь частей фильма: «Юность Бонапарта», «Бонапарт и террор», «Итальянская кампания» «Египетская кампания и 18 брюмера», «Солнце Аустерлица», «Отступление из России», «Ватерлоо» и «Святая Елена». Для этого Абель Ганс смог собрать огромный бюджет, 18 млн франков – при том что в то время уже фильм за 1–2 млн франков считался суперпродукцией – но на эти деньги ему удалось отснять только первые три части эпического проекта.

Впрочем, более важно, какие инновационные приемы Абель Ганс использовал или пытался использовать в ходе работы над «Наполеоном» и что у него получилось. Один только список этих инноваций занимает больше места, чем описание некоторых фильмов. Кроме достаточно очевидных съемки с рук и использования «заваленной» камеры, это:

• Тотальное освобождение камеры – камера могла двигаться в любом направлении и с любой скоростью. Для съемок «Наполеона» использовались не только традиционные камеры с ручкой для вращения, но и автоматические камеры с электромоторами.

• Свобода трэвелинга – сопровождения движущихся объектов. Постоянное сопровождение персонажа.

• Съемки с движущихся объектов и нетрадиционных точек, включая съемки со скачущей лошади и подводные съемки с камеры, заключенной в водонепроницаемый футляр.

• Многообразие использования субъективной камеры, в том числе съемка с точки зрения летящего объекта. Жорж Садуль пишет, что «камеры кружились вместе с танцующими» и «камеры находились внутри мячей, которые подкидывали в воздух», а также:

«В эпизоде игры в снежки в Бриенне Ганс, стремясь получить «точку зрения снежка», приказал, как утверждают, швырнуть камеру из конца в конец съемочной площадки. Продюсер, однако, запротестовал, сказав, что камера стоит слишком дорого. Но Ганс с сознанием собственного достоинства ответил: «Снежки ведь рассыпаются при ударе». И камера разбилась. Может быть, это и выдумка, но к режиссеру можно вполне отнести слова Наполеона, стоящие эпиграфом к сценарию: «Я раздвинул границы славы. Это уже кое-что значит». Ганс раздвинул границы кино».

• Новые способы поддержки камеры, позволяющие создавать оригинальные траектории движения камеры. Так, при съемках сцены снежного боя кадетов Бриеннского колледжа для эпизода «Юность Бонапарта» камеру монтировали на механизме, напоминавшем гильотину, – с возможностью свободного движения камеры по вертикальной оси – который устанавливали на санях. Для съемок пейзажных сцен, в которых камера должна была парить над землей, перебираться через горные хребты и расселины, ее закрепляли на стальном тросе и приводили в движение механизмом, напоминавшим подвесную канатную дорогу. Для съемок эпизода антижирондистского кризиса в Конвенте использовали качели – камера раскачивалась над бушующей толпой, создавая впечатление разбушевавшейся стихии – эта сцена параллельно смонтирована со сценой плавания Бонапарта в шторм по Средиземному морю.

• Использование сверхдлиннофокусных и сверхширокоугольных объективов. Садуль ссылается на статью Хуана Арруа «Техника «Наполеона» в журнале «Синэа-Синэ пур тус» за 1 июня 1927 года, в которой тот упоминает использование 275 мм объективов для крупных планов, телеобъективов с фокусным расстоянием до 210 мм и брахиоскопических объективов с фокусным расстоянием до 14 мм.

• Синхронизация объективов для дистанционного управления камерой. Один из объективов служил видоискателем и использовался для дистанционной фокусировки второго объектива.

• Визуальная кульминация путем повышения темпа монтажа, использования быстрого движения камеры и многократной экспозиции. В таких кадрах зритель видел сразу множество различных изображений – пейзажи военных действий, военные и географические карты, глобус Земли, расчеты с цифрами, воспоминания о колледже, орла и огонь – символ Наполеона, лицо Жозефины. Абель Ганс, осознавая, что, используя в таких кадрах до 16 отдельных изображений, он лишает зрителя возможности рассмотреть каждое из них в отдельности, считал, что такие кадры должны воздействовать на зрителя подобно оркестру, который надо слушать целиком. В интервью газете «Пари суар» в 1925 г. Абель Ганс говорил:

«Я следую стремлению превратить до сих пор пассивного зрителя в действующее лицо. Он больше не смотрит, а участвует в действии, и отсюда его аналитические и критические способности заменены аффективным восприятием, порождающим абсолютное отчуждение и предельное переживание».

• Полиэкран – разделение экрана на четыре или девять экранов.

• Самая впечатляющая инновация Абеля Ганса, еще до первых попыток внедрения в киносъемку нового объектива «Гипергонар»: панорамный кадр – съемка одновременно на три пленки для демонстрации изображения на три экрана с форматом кадра 1,33×1, что равносильно одному экрану с форматом кадра 4×1. Для этого была создана камера с тремя объективами, синхронно снимавшая на три пленки. Правда, этот метод не позволял точно сшить три изображения в одно так, чтобы не было видно пересечений. Но это не было критично, поскольку это была первая в мире система панорамного кино. Кроме того, не все панорамные кадры, демонстрировавшиеся в фильме, были отсняты панорамной камерой – Ганс также монтировал кадры с форматом 4×1 из трех обычных кадров 1,33×1.

В современном издании «Наполеона» продолжительностью 5,5 часа (реставрация Кевина Браунлоу) в панорамном формате смонтирован только финал фильма. Однако Садуль ссылается на статьи Луи Муссинака, Хуана Арруа, Жана Тедеско и самого Абеля Ганса, в которых утверждается, что тройной экран, как минимум, был применен также для эпизода отплытия Бонапарта с Корсики в шторм, параллельно смонтированного с антижирондистским заседанием Конвента. Например (цитируя статью Жана Тедеско в «Синэа-Синэ пур тус» за 15 апреля 1927 года):

«…У Ганса тройной экран преследует различные цели. На нем одновременно могут протекать три самостоятельных действия или одно главное и два вспомогательных, или же символ может объединять два параллельных действия на боковых экранах. Последнее мы видели, когда на центральном экране были показаны кадры бушующего моря и отплытие будущего хозяина Европы, в то время как на боковые проецировались кадры бурного заседания Конвента, раздираемого противоречиями в ожидании своей судьбы. Этот гигантский эпизод, которым заканчивается первая часть «Наполеона», уже предлагает нам множество новых способов использования тройного экрана и ставит нас выше сегодняшних проблем кинематографа; это – форма прямого и, можно сказать, реалистического символизма».

Судя по этим оригинальным свидетельствам, нам сегодня, даже располагая великолепной реставрацией «Наполеона», выпущенной в 2017 г., сложно представить, какими были авторские показы этого фильма. Но, по крайней мере, мы можем изучить доступный материал.

Кевин Браунлоу начал свою реставрацию «Наполеона глазами Абеля Ганса» (таково оригинальное название этого фильма) в 1969 г. Позднее он заручился поддержкой Британского института кино. Первая премьера реставрированной версии состоялась в 1981 г., еще при жизни Абеля Ганса, с тех пор она продолжала пополняться вновь обнаруженными материалами. Изображение восстановлено с максимальной четкостью и с воспроизведением оригинальных оттенков. Фильм снабжен двумя вариантами финала – панорамным продолжительностью 21 минуту и 15-минутным обычным.

Вот сцена потасовки в спальне кадетов колледжа в Бриенне – кто-то из мальчишек выпустил ручного орла молодого Бонапарта, и тот устроил скандал. Сыплются перья из подушек, и это отлично рифмуется с эпизодом снежного боя, с которого начинается фильм. Монтаж ускоряется, экран делится сначала на четыре части, затем на девять, и, наконец, все сливается в единую бурю образов, созданную многократной экспозицией (Рисунок 103).

Вот блистательно рифмующиеся друг с другом сцены юности и периода революции: в наказание за драку в спальне Бонапарта, которого играет Владимир Руденко, выгнали на мороз – и там к нему прилетает его орел. Крупный план орла – Ганс подает его как символ Наполеона. Следующий эпизод – первое исполнение «Марсельезы». После триумфа своего гимна Руже де Лиль идет сквозь толпу слушателей, камера фиксирует наше внимание на молодом офицере, который останавливает де Лиля, чтобы поблагодарить его. Мы рассматриваем его ближе – это 23-летний лейтенант Бонапарт в исполнении нашего старого знакомого Альбера Дьедонне, и он в корне отличается от распространенного мнения о Наполеоне как комичном пухлом коротышке. Учитывая известный факт, что Наполеон был выше среднего роста, делаем вывод, что вариант Абеля Ганса наиболее близок к истине. Интересно, что другим актером, которому Ганс предлагал роль Наполеона, был Иван Мозжухин. Мы сможем еще детальнее рассмотреть героя, когда он будет произносить на Корсике пламенную речь о том, что Корсика должна быть с Францией – и в этой сцене Ганс совмещает его при помощи двойной экспозиции с его символом, орлом (Рисунок 104).

Рисунок 103. Кадры из фильма Абеля Ганса «Наполеон» – полиэкран и многократная экспозиция

Гильотина впервые появляется в знаменитой сцене «бури в Конвенте» – она впечатана в кадр двойной экспозицией как символ того, что вскоре ожидает Францию. Вскоре она появляется и в модальности реального времени – в сценах казней. Наконец, после казни Дантона (Александр Кубицкий) сам Робеспьер (Эдмон Ван Даэль) видит, сидя в своем кабинете, тень гильотины на книге с титулом «Кромвель» (Рисунок 105).

Рисунок 104. Кадры из фильма Абеля Ганса «Наполеон» – Владимир Руденко и Альбер Дьедонне

После Термидора, отказавшись участвовать в подавлении Вандейского мятежа, Бонапарт идет на малозначительную службу в топографический штаб, и тут Ганс дает зрителю расслабиться и начинает подтрунивать над героем. Наполеон в мятом фартуке варит себе на печке-буржуйке суп. Ему возвращают его собственный план итальянской кампании с резолюцией генерала Шерера – де, пусть тот сумасшедший, который придумал этот план, сам по нему и воюет. Наполеон сначала хочет засунуть план в печурку, но в разбитое стекло дует, и он заклеивает своим планом окно. Через год, уже после Вандемьера, он отклеивает план и, женившись на Жозефине Богарне (смешная сцена, в которой Наполеон на несколько часов опаздывает в ратушу, потому что занят подготовкой к войне) едет командовать Итальянской армией.

Рисунок 105. Кадры из фильма Абеля Ганса «Наполеон» – гильотина

По пути Бонапарт заезжает в Конвент, чтобы побыть одному и подумать, но Абель Ганс при помощи двойной экспозиции заполняет пустой зал призраками. Красавец Сен-Жюст (сам Абель Ганс), Робеспьер, Дантон и Марат (Антонен Арто, впоследствии – автор концепции «театра жестокости») требуют у Бонапарта ответа – каков его план? Что он собирается делать дальше? (Рисунок 106). Наполеон клянется мертвым революционерам, что Франция покорит Европу и Европа станет единым народом, – и отправляется присоединять Италию.

Рисунок 106. Кадры из фильма Абеля Ганса «Наполеон» – призраки революционеров в Конвенте

В эпическом панорамном финале мы видим различные варианты монтажа панорамного кино: «настоящая» панорама, разные изображения на всех трех экранах, основное действие на центральном экране и вспомогательное по краям (Рисунок 107).

Великий фильм Абеля Ганса и сегодня производит монументальное впечатление. Посмотрев его, вы на всю жизнь запомните и Владимира Руденко, сыгравшего Наполеона-мальчишку, и Альбера Дьедонне, который создал невероятной силы образ молодого лейтенанта, за десять лет ставшего генералом, и эпический саундтрек, созданный для реставрации Кевина Браунлоу композитором и дирижером Карлом Дэвисом, которому мы обязаны новым звучанием и таких фильмов немой эпохи, как «Нетерпимость», «Алчность», «Наконец в безопасности», «Бен-Гур: история Христа», «Огни большого города».

Абель Ганс неоднократно возвращался к отснятому материалу, создавая на его основе разные версии фильма. По его сценарию был также снят фильм «Наполеон на острове Святой Елены» (реж. Люпу Пик, 1929 г.) с Вернером Краусом в главной роли. А в 1961 г. Абель Ганс вернулся к наполеоновской теме по-настоящему и выпустил новый фильм «Аустерлиц».

Рассказ о последних годах немого кино в Европе будет неполным, если мы не остановимся на фильме Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» (1928 г.).

Жанна д’Арк – не просто историческая личность. В отличие от невероятно популярной фигуры Наполеона, которого любят как генерала Французской революции, но осуждают за реставрацию монархии, Орлеанская дева – безусловно почитаемая и любимая французская народная героиня. Первые фильмы о ней были поставлены еще на заре кинематографа, а в 1920-е гг. ее популярность вспыхнула с новой силой в связи с тем, что в 1920 г. католическая церковь причислила Жанну д’Арк к лику святых. В преддверии 1929 г. – года 500-летнего юбилея начала деяний девы-воительницы – компания Société générale des films (одна из компаний, финансировавших производство «Наполеона») предложила датскому режиссеру Карлу Теодору Дрейеру, довольно известному в Европе, экранизировать роман Жозефа Дельтейля «Жанна д’Арк», за который писателю была присуждена литературная премия журнала «Фемина» 1925 г.

Рисунок 107. Кадры из фильма Абеля Ганса «Наполеон» – панорама

Итоговая концепция фильма «Страсти Жанны д’Арк», которая сложилась у Дрейера, была следующей. Фильм должен быть основан на оригинальных протоколах допросов Жанны д’Арк. Из протоколов следует выбрать наиболее принципиальные вопросы судей и ответы Жанны. Не имеет смысла загромождать повествование обсуждением обвинений Жанны в колдовстве, военных преступлениях и попытке самоубийства, т. к. главные пункты отречения, которое она должна подписать, касались ее убеждений. Фильм должен соблюдать принцип единства времени и места действия – несмотря на то что процесс продолжался около пяти месяцев, фильм окажет более сильное эмоциональное воздействие, если все его события, от первого допроса до казни, будут происходить в рамках одного дня.

Более того – фильм должен быть «документальным», и Дрейер настаивал на этом определении, находясь, по всей вероятности, под впечатлением от фильмов Эйзенштейна (к этому моменту он мог видеть «Стачку» и определенно видел «Броненосец «Потемкин») – зритель должен почувствовать себя свидетелем событий 1431 г. в Руане, когда Жанна д’Арк, находясь под огромным давлением судей, подписала «отречение от заблуждений», была осуждена на пожизненное заключение, а затем отказалась от отречения и пошла на костер. Не так важно было, чтобы декорации и костюмы соответствовали эпохе, как то, что актеры должны работать без грима, наклеек и париков, играть максимально реалистично и произносить в кадре свой текст – несмотря на то что студия отказала Дрейеру в звуковом оборудовании и фильм был снят по традиционной «немой» технологии. Стандартная кинопленка не позволила бы осуществить этот замысел во всей его полноте, т. к. плохо экспонировала цвета, характерные для человеческой кожи, – из-за этого во всех немых фильмах до 1927 г. актеров сильно гримировали. Но Дрейер задействовал новую панхроматическую пленку, которая позволила ему отказаться от грима – это придало всем образам героев дополнительное измерение реалистичности.

Кроме того, Дрейер не планировал снабжать фильм начальными титрами с именами исполнителей – кто главная героиня, и так хорошо известно, а как зовут остальных героев, не так существенно. Тем не менее все основные действующие лица, прописанные Дрейером в его сценарии, соответствовали реальным историческим персонам: главный судья епископ Пьер Кошон, наместник инквизиции Жан Леметр, ругатель и ненавистник обвиняемой прокурор Жан д’Эстиве, ответственный за психологическое воздействие на обвиняемую монах Николя Луселер, сочувствующий монах Жан Массье, английский граф командор Ричард Уорик и др.

Известие о том, что фильм о национальной героине будет снимать датский режиссер чуть ли не с американской кинозвездой в главной роли (называли имя Лилиан Гиш), так сильно подействовало на французскую общественность, что правительство финансировало выпуск «настоящего» французского фильма, который должен был отражать всю биографию Жанны д’Арк. Этот фильм «Волшебная жизнь Жанны д’Арк, дочери Лотарингии» (реж. Марко де Гастин, 1929 г.) получил такое же финансирование, как и фильм Дрейера (8 млн франков), содержал впечатляющие батальные сцены, часть сцен фильма была снята в панорамном формате 2×1 (панорамные кадры не сохранились, поскольку для широкого проката фильм смонтировали в традиционном формате). Главную роль сыграла молодая французская актриса Симона Женевуа.

Как мы видим, подход Дрейера был принципиально иным. Большую часть финансирования он потратил на создание декораций внутренней часовни, где проходит заседание суда в первой части фильма, тюремной камеры с примыкающим караульным помещением, в которой Жанна находится во второй части фильма, камеры пыток с комнатой для допросов, где проходит третья часть фильма, и зданий и площади города Руан, где проходят четвертая и пятая части фильма. Декорации создал Герман Варм, которого мы помним как участника группы «Штурм» и одного из авторов декораций к «Кабинету доктора Калигари» – и несмотря на то, что они задействованы не так активно, как можно было бы использовать декорации за несколько миллионов франков, они играют важную роль, создавая атмосферу неуверенности, дезориентации и клаустрофобии.

Фильм снимали с мая по октябрь 1927 г. Главным оператором фильма был назначен Рудольф Мате, часть операторской группы работала в проекте Абеля Ганса «Наполеон» – и Дрейер использовал некоторые инновации «Наполеона», но основным его оружием стали крупные планы. Главную роль Дрейер отдал Рене Жанне Фальконетти, комедийной актрисе из «Театра Мадлен», которую еще называли Марией (или Мари) Фальконетти и даже просто Фальконетти. Лицо Фальконетти без грима полностью устроило режиссера, поскольку позволяло ему добиться нужного результата.

Этим результатом были постоянно опухшие от слез глаза героини на крупных планах. 80 % метража фильма составляли крупные планы – или средние планы, которые выглядели, как крупные, поскольку на них был запечатлен один человек на монотонном фоне. Монтаж фильма был не столь агрессивным, как монтаж «Броненосца «Потемкин», но достаточно агрессивным – в фильме было около 1,5 тыс. склеек, т. е. средняя длина монтажного кадра составляла 4 с. Инквизиции нужно получить от темной девушки, не умеющей ни читать, ни писать, страдающей галлюцинациями, признание в том, что ее видения не от бога, а от дьявола – судья и прокурор выстреливают вопрос за вопросом, обвиняемая из последних сил отбивается. Садуль цитирует художницу по костюмам Валентину Юго:

«Мы все время испытывали эту гнетущую атмосферу ужаса, беззакония, юридической ошибки……самые недоверчивые актеры, увлеченные ролью и верой режиссера, продолжали бессознательно играть роль уже после окончания съемок, как тот судья, бормочущий себе под нос: «Ведь она, наверное, колдунья» после сцены, когда его тронула боль Жанны…

…Особенно впечатляющим был день, когда в тишине операционной, при тусклом свете утра казни, были отрезаны волосы Фальконетти. Наши чувства, пронизанные переживаниями прошлого, заставляли нас ощущать реальность этого бесчеловечного обряда. Электрики, машинисты сдерживали дыхание, и их глаза были полны слез».

И крупный план за крупным планом…

Как и «Броненосец «Потемкин», фильм «Страсти Жанны д’Арк» устроен по образцу пятичастной классической трагедии. Экспозиция: заседание суда во внутренней часовне. В первых кадрах фильма мы видим руки, листающие копии протоколов допросов – возможно, те самые, что находятся во Французской национальной библиотеке или в библиотеке Орлеана. Это заявка Дрейера на то, что он показывает зрителям документальную историю. Затем мы видим общий план внутренней часовни – и даже если мы не обращаем сознательного внимания на то, как странно сконструировано это помещения, что в нем даже окна находятся не на одном уровне, то впечатление от гнетущей атмосферы этого неправильного, скособоченного места подспудно действует на нас и не забывается (Рисунок 108). Монтаж нарушает основные правила комфортного монтажа, камера постоянно пересекает осевую линию, с каждой минутой мы все больше дезориентированы и все лучше понимаем героиню, которая не знает, с какой стороны ей ждать удара. Открыто сочувствующего монаха Николя де Упвиля (Жан д’Юд) выводят английские солдаты, из союзников Жанны остается только Массье (Антонен Арто), которому приходится выражать свои чувства более сдержанно.

Гнетущая атмосфера разыгранного, заранее спланированного процесса становится все тяжелее. Прокурор д’Эстиве (Андрэ Берли) набрасывается на Жанну с бранью и оскорблениями, пару раз камера «качелями», как в «Наполеоне», подлетает к разгневанному британскому солдату с каской образца Первой мировой войны на голове, судья Кошон (Эжен Сильван) умело манипулирует собранием, заставляя всех голосовать «за» по критически важному вопросу – в XV веке не носили таких касок и не голосовали поднятием рук, это отсылки к современности, притом далеко не последние (Рисунок 109). Вице-инквизитор Леметр (Жильбер Даллю, в справочной информации часто неверно указывают Мишеля Симона, который появился в этом фильме на пару секунд в роли безымянного судьи) почти не участвует в действии, даже он здесь – лицо подневольное.

Рисунок 108. Кадры из фильма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» – документализм и атмосфера

Часть вторая. Оставшись в камере одна, Жанна видит на полу светотеневой рисунок в виде креста, отброшенный тенью оконной рамы. Неожиданный знак – крест, священный символ жертвенности и страданий во имя людей – приободряет ее, она берется за соломенный венок, который она плетет в камере. Аллюзия на терновый венец и фигуру Христа очевидна! В камеру входят английские солдаты, они издеваются над Жанной и отнимают у нее кольцо, выкрутив ей руку (перед распятием у Христа отняли последнее). Появляется Луселер (Морис Шюц), он возвращает девушке кольцо, вызывая ее доверие. Это завязка – Луселер обманывает Жанну, представившись посланцем короля Карла VII. Входят судьи… В конце второй части снова появляются солдаты и продолжают свои насмешки, они надевают на голову Жанне ее венок и дают ей в руки перо, повторяя: «Дочь божья!» – так же, как Пилат саркастически называл Иисуса «царем иудейским» (Рисунок 110).

Рисунок 109. Кадры из фильма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» – судьи пристрастны или подневольны

Рисунок 110. Кадры из фильма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» – культурные коды христианства

Прогрессия усложнений: эпизод в камере пыток – отдельный шедевр операторской работы Рудольфа Мате. Мы видим инструменты палача в самых противоестественных ракурсах, пару раз камера ныряет под пыточное колесо – точка зрения человека, который, увидев орудие пыток, падает в обморок (Рисунок 111). И Жанна лишается чувств. И судьи, и англичане опасаются за ее жизнь – подсудимая не должна умереть до приговора! Девушке пускают кровь, она приходит в себя, она готова к дальнейшей психологической обработке.

Четвертая часть фильма: кульминация – Жанну выводят на площадь. Она переводит взгляд с цветов, которые растут на церковном дворе, на свежевырытую могилу, которую только что выкопали на церковном кладбище (Рисунок 112). Усталость, ужас и давление судей ослабляют ее волю – девушка подписывает отречение. Командор Уорик (Камилл Барду) взбешен – ему не нужно было отречения Жанны, английская корона требовала от него смертельного приговора.

Рисунок 111. Кадры из фильма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» – в пыточной

Рисунок 112. Кадры из фильма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» – символы жизни и смерти

Финальная, пятая часть фильма – развязка. Жанну стригут наголо ножницами, явно сделанными в XX веке (в этой же части мы увидим священника в современных очках). Параллельный монтаж – жестокое выступление уличных акробатов. Вместе с состриженными волосами служитель выметает соломенный венок Жанны, ее терновый венец – и в этот момент она прозревает и осознает, что подаренная ей жизнь не имеет смысла, только смерть поможет ей выполнить ее предназначение и станет подлинной жертвой французскому народу. Она требует судей, она собралась с силами и отказывается от признательных показаний! Судьи возвращаются в камеру, их переживания искренни, даже д’Эстиве и Кошон плачут – по версии Дрейера, они не желали смерти подсудимой, им нужно было лишь защитить собственную правоту перед лицом церкви (Рисунок 113). Жанна д’Арк наконец-то получает желанное причастие – и теперь ее смерть неминуема.

Рисунок 113. Кадры из фильма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» – прозрение

Осужденную снова выводят на площадь. К столбу, на котором ей предстоит сгореть, приколачивают табличку «Еретичка, богохульница, вероотступница, идолопоклонница» – с тем же успехом там могло быть написано «Царь иудейский». Камера Рудольфа Мате не скупится на перевернутые ракурсы, в одном из кадров мы видим безногого инвалида; разгорается костер – и вместе с ним разгорается бунт, люди бегут, мальчик оплакивает лежащую на мостовой убитую мать, пушка поворачивается на лафете – все это приветы «Броненосцу «Потемкин» Эйзенштейна (Рисунок 114).

На выпуск конкурирующего фильма «Волшебная жизнь Жанны д’Арк, дочери Лотарингии» (Рисунок 115) Дрейер отреагировал достойно, сказав о Марко де Гастине: «Он прав. И я тоже прав».

Пожалуй, впервые в истории кино Дрейеру удалось настолько искусно воспользоваться элементами изобразительности и киноповествования, часто нарушая уже сложившиеся правила нормативного кинематографа, чтобы создать кинофильм, работающий как настоящая притча – не навязчиво морализаторская проповедь на манер эпилога «Нетерпимости» или финала «Метрополиса», а настоящая драма, оказывающая на зрителя мощное эмоциональное воздействие и рассказывающая о смысле священной жертвы и превосходстве духа над телом не словами, а яркими, мощными визуальными образами.

Оригинальная версия фильма долгое время считалась утраченной – картина была перемонтирована французской цензурой, негатив погиб при пожаре. Дрейер смонтировал альтернативную версию, но и она сгорела. Но сегодня нам известна аутентичная версия шедевра, восстановленная по копии оригинальной версии режиссера, случайно обнаруженной уже после смерти Дрейера в клинике Дикемарк в Норвегии.

Рисунок 114. Кадры из фильма Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» – смотрится как хроника, работает как притча

Рисунок 115. Кадры из фильма Марко де Гастина «Волшебная жизнь Жанны д’Арк» – найдите десять отличий

Вне всякого сомнения – «Страсти Жанны д’Арк» Карла Теодора Дрейера занимают почетное место в ряду последних шедевров немого кино среди таких фильмов, как «Огни большого города» Чарльза Чаплина и советские авангардные ленты «Потомок Чингисхана» Всеволода Пудовкина, «Человек с киноаппаратом» Дзиги Вертова, «Земля» Александра Довженко.